Едва пробило пять часовъ утромъ 19-го января, какъ Бесса принесла свѣчу въ мою каморку, гдѣ уже я бодрствовала и душой и тѣломъ. Я встала за полчаса до ея прихода, умылась и одѣлась при тускломъ свѣтѣ мѣсяца, котораго лучъ пробивался черезъ узкое окно. Въ этотъ день надлежало мнѣ выѣхать изъ Гетсгеда въ дилижансѣ, который долженъ былъ остановиться передъ нашимъ домомъ въ шесть часовъ. Всѣ спали еще крѣпкимъ сномъ, кромѣ одной Бесси, которая теперь развела огонь въ каминѣ, и готовила мой завтракъ. Мнѣ, однакожь, было не до завтрака, и я едва могла проглотить двѣ-три ложки горячаго молока. Бесси положила въ мою сумку нѣсколько сухарей, и помогла мнѣ докончить свой дорожный туалетъ. Я надѣла шубу и шляпу, окуталась шалью, и мы обѣ оставили дѣтскую. Проходя мимо спальни мистриссъ Ридъ, Бесси сказала:
-- Не зайдете ли вы проститься съ вашей тётушкой?
-- Нѣтъ, Бесси; вчера вечеромъ, когда вы ужинали, мистриссъ Ридъ подошла къ моей постели и сказала, чтобъ я не безпокоила ее сегодня утромъ, и не заходила въ спальню ея дѣтей. Она рекомендовала мнѣ помнить, что она всегда была моимъ лучшимъ другомъ, и что я обязана ей вѣчною благодарностью.
-- Что жь вы отвѣчали, миссъ Эйръ?
-- Да ничего; я закрыла простыней свое лицо и отворотилась къ стѣнѣ.
-- Это не хорошо, миссъ.
-- Нѣтъ, это очень-хорошо, Бесси: твоя барыня никогда не была моимъ другомъ, и я всегда видѣла въ ней своего врага.
-- О, перестаньте, миссъ Дженни!
-- Прощай Гетсгедъ! вскричала я, когда мы вышли изъ сѣней на открытый дворъ.
Луна исчезла на тускломъ небѣ, и было очень-темно. Бесси шла съ фонаремъ, котораго свѣтъ падалъ на мокрыя ступени отталой дороги. Было холодно и сыро, и дрожь проняла меня насквозь, когда вошли мы въ комнату дворника. Его жена только-что вздула огонь, освѣтившій, среди комнаты, мой сундукъ, увязанный веревками и принесенный сюда еще съ-вечера. Лишь-только пробило шесть, часовъ, въ комнатѣ послышался отдаленный стукъ колесъ приближавшагося дилижанса. Я подошла къ дверямъ.
-- Не-ужь-то она ѣдетъ одна? спросила жена дворника.
-- Да.
-- А какъ далеко?
-- Пятьдесятъ миль.
-- Это ужасно! Какъ же мистриссъ Ридъ не боится отпустить ее одну?
Наконецъ, дилижансъ подъѣхалъ къ воротамъ съ своими пассажирами вверху и внизу, кондукторъ и кучеръ велѣли торопиться, подняли мой сундукъ; я вырвалась изъ объятій Бесси и юркнула на свое мѣсто въ темномъ экипажѣ.
-- Берегите ее, кричала Бесси кондуктору: -- дѣвочка слабая, и не привыкла къ большимъ дорогамъ.
-- Ничего, будемъ беречь! проговорилъ кондукторъ, захлопнувъ дверцы экипажа.-- Ну, теперь пошелъ!
-- Гэй, гой, гупъ! закричалъ кучеръ, и четверка лошадей быстро помчалась впередъ.
Такъ распростилась я съ Гетсгедомъ и съ нянькой Бесси, которая одна только принимала во мнѣ нѣкоторое участіе въ ненавистномъ домѣ.
Дороги я почти вовсе не помню. Знаю только, что день казался мнѣ чрезвычайно-длиннымъ, какъ-будто мы проѣхали цѣлыя сотни миль. Быстро мелькали передъ нашими глазами города и деревни, и въ одномъ какомъ-то большомъ городѣ экипажъ остановился для смѣны лошадей.. Пассажиры вышли, и меня ввели въ гостинницу, гдѣ кондукторъ хотѣлъ предложить мнѣ обѣдъ; но, какъ у меня не было аппетита, онъ оставилъ меня въ огромной залѣ съ каминами по четыремъ сторонамъ, съ люстрой на потолкѣ и съ небольшою красной галлерей, наполненной музыкальными инструментами. Здѣсь я сидѣла и ходила взадъ-и-впередъ, вдумываясь въ свое положеніе, и ни въ чемъ не отдавая себѣ яснаго отчета. Наконецъ, кондукторъ воротился за мной, пассажиры снова усѣлись по своимъ мѣстамъ, и свѣжіе кони опять помчали насъ впередъ.
Былъ сѣрый и туманный вечеръ. Я начинала сознавать, что мы уже далеко отъ Гетсгеда. Съ наступленіемъ сумерекъ, мы спустились въ долину, лѣсистую и темную, и я только слышала среди ночнаго мрака, какъ вѣтеръ жужжалъ между обнаженными деревьями. Убаюканная этимъ звукомъ, я заснула; но скоро экипажъ остановился, и я инстинктивно открыла глаза; дверцы дилижанса были отворены, и передъ ними стояла служанка: при свѣтѣ лампы я хорошо разглядѣла ея платье и лицо.
-- Здѣсь ли маленькая дѣвочка, Дженни Эйръ? спросила она,
-- Здѣсь, отвѣчала я, выходя изъ кареты съ помощью кондуктора. Затѣмъ спустили мой сундукъ, и дилижансъ опять двинулся съ мѣста.
Продолжительное сидѣнье, шумъ и движеніе экипажа совсѣмъ отуманили мою голову, и я едва владѣла собою. Дождь, вѣтеръ и темнота наполняли и сгущали воздухъ; при всемъ томъ я различала передъ собою стѣну и въ ней отворенныя ворота, черезъ которыя служанка провела меня на обширный дворъ. Здѣсь увидѣла я домъ, или правильнѣе, рядъ домовъ со множествомъ оконъ, откуда виднѣлись огни. Мы прошли черезъ темную галлерею въ небольшую комнату, гдѣ служанка оставила меня одну подлѣ разведеннаго камина.
Отогрѣвъ окоченѣлые пальцы, я осмотрѣлась вокругъ себя, и при блескѣ каминнаго огня, увидѣла стѣны, оклеенныя бумагой; коверъ, занавѣсы и мебель изъ краснаго дерева: это была пріемная комната, не такъ обширная и великолѣпная, какъ въ Гетсгедѣ, но уютная и опрятная, Я принялась разбирать содержаніе картины на стѣнѣ, какъ-вдругъ дверь отворилась, и въ комнату вошли двѣ женщины одна за другою.
Первая была высокая лэди съ черными волосами, черными глазами и блѣднымъ лицомъ. Станъ ея былъ прямъ, и походка обличала какую-то величавость.
-- Такихъ дѣтей не слѣдуетъ посылать однихъ въ дальнюю дорогу, сказала она, поставивъ свѣчу на столъ. Минуты двѣ она разсматривала меня внимательно, и потомъ прибавила:-- ей надобно поскорѣе въ постель; отдыхъ для нея необходимъ. Вы устали? спросила она, положивъ руку на мое плечо.
-- Устала немного.
-- И разумѣется проголодались. Прикажите дать ей поужинать, миссъ Миллеръ.-- Вы, конечно, первый разъ покинули родителей отправляясь въ школу?
Я объяснила, что у меня не было родителей. Она спросила, давно ли они умерли, сколько мнѣ лѣтъ, какъ меня зовутъ, умѣю ли я читать, писать, вышивать. Потомъ она ласково потрепала меня по щекѣ, изъявила надежду, что авось я буду доброю дѣвочкой, и оставила меня наединѣ съ миссъ Миллеръ.
Этой лэди могло быть около двадцати-пяти лѣтъ. Ея торопливая походка и ускоренныя движенія обличали въ ней привычку къ разнообразнымъ хлопотливымъ занятіямъ, и вскорѣ я узнала, что миссъ Миллеръ была помощницею учителей. Она провела меня по темнымъ комнатамъ и галлереямъ въ огромную залу, гді стояло множество столовъ, за которыми, на длинныхъ скамейкахъ сидѣли дѣвушки всякаго возраста отъ девяти до двадцати лѣтъ. На каждомъ столѣ горѣло по двѣ свѣчи, и по всей комнатѣ раздавалось смутное жужжанье, слишкомъ-странное для непривычнаго уха. Всѣхъ дѣтей казалось мнѣ и пересчитать нельзя; но на-самомъ-дѣлѣ было тутъ не больше восьмидесяти дѣвицъ, и всѣ онѣ были одѣты однообразно, въ сѣрыя платья страннаго покроя и въ длинные голландскіе передники. Это былъ часъ занятій: дѣти твердили къ завтрашнему дню заданные уроки.
Миссъ Миллеръ приказала мнѣ сѣсть на скамейку подлѣ двери, и потомъ, выступивъ на середину длинной комнаты, закричала:
-- Старшія, соберите классныя книги и тетради?
Четыре высокія дѣвушки въ одно мгновеніе выступили съ различныхъ концовъ и отобрали книги. Миссъ Миллеръ скомандовала опять:
-- Старшія, принесите ужинъ на подносахъ!
Дѣвушки вышли, и черезъ минуту воротились съ подносами, гдѣ разложены были порціи съ кушаньями и графины съ водой. Дѣвицы по очереди спѣшили получить свои доли; но когда дошла очередь до меня, я отказалась отъ своей порціи, т. е. отъ куска овсяной лепешки и выпила только стаканъ воды.
Послѣ ужина миссъ Миллеръ прочла молитву, и затѣмъ всѣ дѣвицы, по двѣ въ рядъ, отправились наверхъ. Изнуренная усталостью, я уже не могла осмотрѣть дортуаръ, и замѣтила только, что это была длинная-предлинная комната, такъ же какъ классная зала. Каждая койка назначалась для двухъ особъ. Въ эту ночь я должна была спать вмѣстѣ съ миссъ Миллеръ, и она помогла мнѣ раздѣться. Минутъ черезъ десять загасили послѣднюю свѣчу, и скоро я уснула мертвымъ сномъ.
Ночь прошла быстро, и проснувшись только одинъ разъ, я слышала, какъ ревѣлъ вѣтеръ, и дождь крупными каплями падалъ на кровлю. Когда я открыла глаза въ другой разъ, пронзительный звонокъ раздавался по дортуару; дѣвицы вставали и одѣвались при свѣтѣ лампы, потому-что было еще очень-темно. Я также встала, одѣлась на-скорую-руку, и поспѣшила умыться, когда опростался рукомойникъ, что случилось не очень-скоро, потому-что одинъ рукомойникъ назначался для шести дѣвицъ. Опять зазвенѣлъ колокольчикъ, и всѣ дѣвицы, по двѣ въ рядъ, спустились въ холодную и тускло-освѣщенную залу, гдѣ миссъ Миллеръ, прочитавъ утреннюю молитву, скомандовала громкимъ голосомъ:
-- Раздѣлиться по классамъ!
Все затолпилось и засуетилось на нѣсколько минутъ, миссъ Миллеръ безпрестанно кричала: тише! тише! и когда наконецъ суматоха утихла, я увидѣла четыре полукруга, образовавшіеся изъ дѣвицъ передъ четырьмя столами: всѣ онѣ держали книги въ своихъ рукахъ, и на каждомъ столѣ, передъ порожнимъ стуломъ, лежала еще какая-то огромная книга.
Когда еще разъ пробилъ звонокъ, въ залу вошли три лэди, и каждая заняла передъ столомъ свое мѣсто. Миссъ Миллеръ сѣла на порожній стулъ передъ самой дверью, и ее окружили маленькія дѣти: это былъ низшій классъ, къ которому причислили и меня.
Занятія, открывшіяся чтеніемъ библіи, продолжались около часа, до разсвѣта. Въ эту пору неугомонный звонокъ прогудѣлъ въ четвертый разъ, и всѣ дѣти отправились завтракать въ другую комнату. Перспектива завтрака меня очень обрадовала, такъ-какъ я, послѣ суточнаго поста, буквально умирала отъ голода.
Столовая была темная комната съ низкимъ потолкомъ. На двухъ длинныхъ столахъ дымились чашки съ какимъ-то горячимъ кушаньемъ, отъ котораго, къ-моему несчастью, распространялся вовсе непривлекательный запахъ. При всеобщемъ обнаруженіи досады, дѣвушки перваго класса говорили довольно-громко:
-- Это ужасно! Размазня опять пригорѣла!
-- Тише! кричала учительница высшаго класса, перебѣгая съ одного конца на другой. Той дамы, которую я видѣла наканунѣ, не было въ столовой, и я напрасно искала ее своими глазами. Миссъ Миллеръ сидѣла вмѣстѣ со мною за однимъ столомъ, разговаривая съ французской гувернанткой, которая не скрывала своей досады. Когда прочли молитву и пропѣли гимнъ, служанка принесла чаю для классныхъ дамъ, и завтракъ начался.
Съ жадностью проглотила я двѣ-три ложки, не думая о вкусѣ; но утоливъ первый позывъ голода, замѣтила, что передо мной прегадкое блюдо. Перегорѣлая размазня почти такъ же негодится для употребленія, какъ гнилой картофель, и даже, въ случаѣ голода, не можетъ служить замѣной черстваго хлѣба. Дѣвицы побросали ложки, и завтракъ остался нетронутымъ. Затѣмъ опять была прочтена благодарственная молитва, и всѣ отправились въ классную залу. Я шла позади въ послѣднемъ ряду, и прохол мимо столовъ, замѣтила, какъ одна учительница, отвѣдавъ размазню, прошептала:
-- Какое гадкое мѣсиво! какъ не стыдно!
Прошло около четверти часа до начала новыхъ уроковъ; дѣтямъ въ это время позволялось говорить громко, и они пользовались своимъ правомъ. Разговоръ кружился около завтрака, который на всѣхъ произвелъ болѣе или менѣе непріятное впечатлѣніе. Изъ классныхъ дамъ была только одна миссъ Миллеръ: взрослыя дѣвушки сгруппировались вокругъ нея, и громко обнаруживали негодованіе, сопровождая свои слова выразительными жестами. Было между-прочимъ произнесено имя мистера Броккельгерста, къ великому ужасу миссъ Миллеръ, которая, однакожь, не старалась, по-видимому употреблять дѣятельныхъ мѣръ къ усмиренію дѣвицъ.
На стѣнныхъ часахъ въ классной залѣ пробило девять. Оставивъ свой кружокъ, миссъ Миллеръ остановилась среди залы а скомандовала:
-- Тише! по мѣстамъ!
Минутъ черезъ пять толпы разсѣялись, порядокъ возстановился и наступила торжественная тишина. Классныя дамы и учительницы вмѣстѣ заняли свои мѣста, но покамѣстъ все-еще чего-то ожидали. Неподвижные на длинныхъ скамейкахъ, восемьдесятъ дѣвушекъ сидѣли другъ подлѣ друга съ вытянутыми шеями и глазами, обращенными на дамъ. Выстриженныя подъ гребенку, безъ малѣйшихъ слѣдовъ локона или кудрей, онѣ; представляли странное и даже печальное зрѣлище въ своихъ узкихъ сѣренькихъ платьяхъ, затянутыхъ снурками у самаго горла и украшенныхъ спереди, пониже груди, голландскими карманами, заступавшими мѣсто рабочихъ ридикюлей. Толстые шерстяные чулки и неуклюжіе деревенскіе башмаки, застегнутые мѣдными пряжками, довершали этотъ фантастическій нарядъ, придуманный изобрѣтательною головою господина Броккельгерста. Всѣ дѣвицы, особенно взрослыя, казались чрезвычайно-безобразными, хотя нѣкоторыя изъ нихъ, безъ этого шутовскаго костюма, были бы очень-миловидны.
Изъ классныхъ дамъ ни одна мнѣ не понравилась. Одна была слишкомъ-толста; другая шагала какъ солдатъ; бѣдная миссъ Миллеръ, несмотря на свою дородность, имѣла видъ усталый, изнуренный. Еще я продолжала дѣлать свои наблюденія, перебѣгая отъ лица къ лицу, какъ-вдругъ вся школа, безъ всякой команды, поднялась на ноги, приведенная въ движеніе какою-то невидимою силой.
Что бы это значило? спрашивала я сама-себя, и прежде чѣмъ успѣла рѣшить этотъ вопросъ, всѣ классы опять усѣлись по своимъ мѣстамъ. Глаза дѣвицъ были теперь обращены на одинъ пунктъ; слѣдуя этому общему направленію, я увидѣла особу, которая встрѣтила меня въ прошлую ночь. Она стояла, на концѣ залы подлѣ камина и молча, съ многозначительнымъ видомъ, обозрѣвала два ряда дѣвицъ. Къ ней подошла миссъ Миллеръ, предложила какой-то вопросъ, и получивъ отвѣтъ, стала на свое прежнее мѣсто, и сказала громко:
-- Старшая перваго класса, принесите глобусы!
Между-тѣмъ какъ это повелѣніе приводилось въ исполненіе, вошедшая лэди медленными шагами выступила на середину залы. Вѣроятно во мнѣ слишкомъ развитъ органъ почтительности, потому-что и теперь еще, съ поразительною ясностію, я представляю благоговѣйное чувство, съ какимъ мои глаза слѣдили за ея шагами. Она была высока, стройна, прекрасна; большіе черные глаза, быстрые и проницательные, возвышали бѣлизну ея широкаго чела; густые темно-каштановые локоны картинно рисовались во обѣимъ сторонамъ головы; на ней было чорное бархатное платье испанскаго покроя, и на широкомъ ея поясѣ блестѣли золотые часы. Черты ея лица, прозрачнаго и блѣднаго, могли служить образцомъ правильной женской фигуры, и вся ея физіономія имѣла величественный видъ. Такова была миссъ Марія Темпель, директриса ловудской школы.
Занявъ свое мѣсто передъ двумя глобусами на кругломъ столѣ, миссъ Темпель собрала вокругъ себя первый классъ и начала давать урокъ изъ географіи. Низшіе классы поступили въ распоряженіе другихъ учительницъ: дѣти повторяли исторію, грамматику, катехизисъ, и эти занятія продолжались около часа. Слѣдовали затѣмъ каллиграфія, ариѳметика и музыкальные уроки, которые миссъ Темпель преподавала сама старшимъ ученицамъ. Продолженіе каждаго урока измѣнялось часами, которые, наконецъ, пробили двѣнадцать. Директриса встала:
-- Мнѣ надобно поговорить съ дѣтьми, сказала она.
Шумъ, начавшійся послѣ окончанія уроковъ, прекратился; дѣвушки притихли, и миссъ Темпель продолжала:
-- Сегодня былъ у васъ завтракъ, котораго вы не могли кушать. Вѣроятно вы голодны. Я заказала для васъ полдникъ, и вы получите сыръ съ бѣлымъ хлѣбомъ.
Классныя дамы переглянулись и посмотрѣли на нее съ величайшимъ изумленіемъ.
-- Это беру я на свою отвѣтственность, прибавила она объяснительнымъ тономъ и поспѣшила выйдти изъ залы.
Немедленно принесли хлѣбъ и сыръ, и каждая изъ дѣвицъ получила свою порцію. Проголодавшаяся школа была въ восторгѣ, и отъ души благодарила миссъ Темпель. Затѣмъ отданъ приказъ разойдтись по саду; дѣвицы надѣли фризовые салопы и соломенныя шляпки, стянутыя коленкоровыми снурками. Въ такомъ и костюмѣ и я, увлеченная общимъ потокомъ, вышла первый разъ на открытый воздухъ.
Садъ представлялъ обширную ограду, обнесенную высокими стѣнами. На одной сторонѣ возвышалась крытая веранда, и по краямъ ея были расположены маленькія койки, гдѣ дѣвицы, въ лѣтнее время, занимались обработкой сада. Весной или осени эти постели, среди цвѣтовъ и всякой зелени, вѣроятно имѣли свой эффектъ; но теперь, въ концѣ января, все было мрачно и уныло. Я дрожала отъ стужи, и едва могла смотрѣть вокругъ себя: дождливый и туманный день вовсе не годился ни для прогулки, ни для гимнастическихъ упражненій. Старшія и болѣе сильныя дѣвушки играли и суетились на открытомъ воздухѣ; всѣ остальныя, большею частію худыя и блѣдныя, искали спасенія въ верандѣ, и нѣкоторыя между ними покашливали довольно часто.
Никто со мной не говорилъ, и я стояла одна, въ-сторонѣ, прислонившись къ столбу веранды; но по привычкѣ къ чувству отчужденія, я не слишкомъ тяготилась своимъ одиночествомъ среди незнакомыхъ людей. Въ головѣ моей толпилось множество мыслей, сбивчивыхъ и неопредѣленныхъ. Я едва могла понять, куда занесла меня судьба; Гетсгедъ и вся моя прошедшая жизнь, казалось, удалилась отъ меня на безконечное разстояніе; настояніе рисовалось для меня въ странныхъ и неопредѣленныхъ формахъ, будущее представлялось неразрѣшимою загадкой. Я поперемѣнно смотрѣла то на этотъ монастырскій садъ, то на высокое зданіе училища, сѣрое и ветхое съ одной стороны, и совершенно-новое съ другой. Новый корпусъ, гдѣ помѣщались дортуаръ и красная зала, освѣщенъ былъ узкими готическими окнами, какъ въ старинной церкви, и надъ главной его дверью, на каменной доскѣ, была слѣдующая надпись:
"Ловудскій Благотворительный Институтъ. Сіе зданіе сооружено усердіемъ и стараніемъ Наумы Броккельгерстъ, да служитъ опое на вѣчныя времена разсадникомъ истиннаго любомудрія въ юныхъ умахъ и сердцахъ."
Нѣсколько разъ перечитала я эти слова, и никакъ не могла добраться до настоящаго ихъ смысла. Я не понимала, что такое "любомудріе", и не умѣла отъискать связь этого слова съ ловудскимъ институтомъ. Звукъ сухаго кашля позади заставилъ меня поворотить голову: я увидѣла дѣвушку на каменной, скамейкѣ, углубленную въ чтеніе какой-то книги. То была джонсонова поэма "Рассла", которой заглавіе я увидѣла на первомъ листѣ. Въ ту пору, когда дѣвочка прочитала страницу, я осмѣлилась начать съ нею разговоръ въ такомъ тонѣ:
-- Вѣроятно ваша книга очень-интересна?
-- Да, я люблю ее, отвѣчала дѣвочка послѣ нѣкоторой паузы, пристально всмотрѣвшись въ мое лицо.
-- За что же?
-- За то, что она всякій разъ доставляетъ мнѣ большое удовольствіе.
-- Не можете ли растолковать, что значитъ надпись передъ дверью на каменной доскѣ? Что такое "Ловудскій Благотворительный Институтъ?"
-- Этимъ именемъ называется домъ, гдѣ мы живемъ.
-- Отъ-чего же онъ благотворительный, а не просто училище? Развѣ онъ чѣмъ-нибудь отличается отъ другихъ школъ?
-- Это собственно сиротское заведеніе, основанное для призрѣнія бѣдныхъ дѣтей. Вы, я полагаю, сирота, такъ же какъ и всѣ мы. Кто-нибудь умеръ изъ вашихъ родителей?
-- Всѣ умерли, и отецъ, и мать.
-- Ну, такъ вотъ видите, всѣ мы и воспитываемся здѣсь, какъ сироты.
-- Стало-быть мы не платимъ денегъ, и они содержатъ насъ на свой счетъ?
-- Нѣтъ. Родственники или друзья наши обязаны взносить за насъ по пятнадцати фунтовъ въ годъ.
-- Въ такомъ случаѣ зачѣмъ же называютъ насъ дѣтьми, взятыми изъ человѣколюбія?
-- Затѣмъ, что пятнадцати фунтовъ слишкомъ-мало для нашего содержанія, и этотъ недостатокъ пополняется подпиской.
-- Это что значитъ?
-- Человѣколюбивыя лэди и джентльмены, здѣсь и въ Лондонѣ, вносятъ по подпискѣ нѣкоторую сумму въ пользу этого заведенія.
-- Что это за особа, Наума Броккельгерстъ?
-- Лэди, отстроившая новую часть этого заведенія. Ея сынъ завѣдуетъ и распоряжается здѣсь всѣми дѣлами.
-- Отъ-чего же?
-- Оттого что онъ казначей и главный попечитель нашего училища.
-- Скажите пожалуйста! а я воображала, что главной начальницей здѣсь та высокая лэди, что носитъ часы, и которая приказала раздать намъ сыръ съ бѣлымъ хлѣбомъ.
-- Миссъ Темпель, вы думаете? О, нѣтъ! это бы очень-хорошо; но на-самомъ-дѣлѣ миссъ Темпель обязана во всемъ отдавать отчетъ мистеру Броккельгерсту, который самъ покупаетъ для насъ хлѣбъ и платье.
-- Развѣ онъ здѣсь живетъ?
-- Нѣтъ; его домъ за двѣ мили отсюда.
-- Что жь, онъ добрый человѣкъ, этотъ мистеръ Броккельгерстъ!
-- Да, говорятъ, онъ много дѣлаетъ добра. Онъ пасторъ.
-- Кажется вы сказали, что высокую лэди зовутъ миссъ Темпель?
-- Такъ точно.
-- Какія же имена другихъ учительницъ.
-- Одну даму, краснощекую, зовутъ миссъ Смитъ: она завѣдуетъ рукодѣльемъ, учитъ насъ кроить и шить, потому-что мы сами обязаны дѣлать для себя всѣ свои платья, шубы и рубашки, Другая, черноволосая дама, миссъ Скатчердъ -- преподаетъ исторію, грамматику и завѣдуетъ репетиціями во второмъ классѣ. Третья дама, съ огромной шалью и носовымъ платкомъ, приколотымъ къ ея платью, madame Pierrot, иностранка изъ Лилля: она преподаетъ французскій языкъ.
-- Любите ли вы всѣхъ этихъ дамъ?
-- Люблю, разумѣется не всѣхъ равно. Миссъ Скатчердъ очень-вспыльчива, и я совѣтую вамъ не раздражать ее. Madame Pierrot снисходительнѣе другихъ.
-- Но на мой взглядъ, миссъ Темпель должна быть лучше ни всѣхъ.
-- О, да, миссъ Темпель очень-добра и умна: она превосходитъ, своимъ образованіемъ всѣхъ нашихъ учительницъ.
-- Давно вы здѣсь?
-- Два года.
-- Вы сирота?
-- Матушка моя умерла.
-- Хорошо вамъ здѣсь?
-- Вы слишкомъ-любопытны на первый разъ. Позвольте мнѣ читать мою книгу.
Но въ эту минуту раздался обѣденный звонокъ, и всѣ дѣвицы отправились въ домъ. Запахъ, наполнявшій теперь столовую, былъ едва-ли способенъ къ пробужденію аппетита въ дѣтскомъ желудкѣ: на толстыхъ скатертяхъ были разставлены огромныя жестяныя миски, откуда выходили испаренія, пропитанныя прогорклымъ жиромъ. Весь обѣдъ состоялъ изъ картофеля и протухшихъ кусковъ говядины, раздѣленныхъ на извѣстныя порціи для каждой дѣвицы. Я проглотила нѣсколько кусковъ, и въ недоумѣніи спрашивала, не-уже-ли каждый день бѣдныя дѣти угощаются такимъ обѣдомъ.
Послѣ обѣда насъ тотчасъ же отправили въ классную залу, гдѣ начались уроки, продолжавшіеся до пяти часовъ.
Случилось только одно замѣчательное событіе: дѣвушка, съ которой я разговаривала въ саду, подверглась неблаговоленію миссъ Скатчердъ за историческій урокъ, и она приказала ей стоять среди залы съ поднятыми руками. Такое наказаніе казалось мнѣ чрезвычайно-унизительнымъ для дѣвушки тринадцати или четырнадцати лѣтъ, и я ожидала, что она обнаружитъ какіе-нибудь знаки негодованія или стыда; но ничего не бывало: дѣвушка не плакала, не краснѣла, и спокойно стояла на своемъ мѣстѣ, какъ-будто никто не обращалъ на нее вниманія.
-- Какъ это она съ такою твердостью переноситъ свое наказаніе? спрашивала я сама-себя.-- Мнѣ, на ея мѣстѣ, я увѣрена, хотѣлось бы скорѣе исчезнуть, провалиться сквозь землю; а она между-тѣмъ отнюдь не теряетъ присутствія духа, и какъ-будто думаетъ о чемъ-то постороннемъ, что не имѣетъ никакой связи съ ея настоящимъ положеніемъ. Случалось мнѣ слышать о видѣніяхъ и грезахъ среди бѣлаго дня: -- не-уже-ли она грезитъ наяву, съ открытыми глазами? Интересно узнать подробнѣе, что это за дѣвочка.
Вскорѣ послѣ пяти часовъ подали намъ по чашкѣ кофе съ кускомъ пеклеваннаго хлѣба: я съ жадностью проглотила свою порцію, потому-что все-еще была чрезвычайно голодна. Отдыхъ продолжался съ полчаса, и потомъ всѣ дѣвицы принялись за повтореніе уроковъ. Затѣмъ слѣдовали -- стаканъ воды, кусокъ овсяной лепешки, молитвы на сонъ грядущій, и постеля. Такъ окончился первый день моего пребыванія въ Ловудѣ.