На-перекоръ своему обѣщанію, онъ не уѣхалъ въ Кембриджъ на другой день, и эта поѣздка отложена была на недѣлю. Въ-продолженіе этого времени, онъ заставилъ меня испытать очевиднѣйшимъ образомъ, какое наказаніе можетъ добрый, но суровый человѣкъ, неумолимый въ своемъ принципѣ, налагать на особу, имѣвшую несчастіе оскорбить его своимъ поступкомъ. Не обнаруживая враждебныхъ дѣйствій, и не произнося въ укоръ ни одного слова, онъ тѣмъ не менѣе давалъ мнѣ знать каждую минуту, что я состою подъ его неумолимой опалой.
Но увѣряю васъ, читатель, что духъ мстительности не находилъ никакого мѣста въ груди Сен-Джона, и его натура стояла выше низкаго удовольствія мести. Совсѣмъ напротивъ: какъ практическій философъ, онъ былъ весь проникнутъ смиреніемъ и крайнею снисходительностью къ своимъ ближнимъ, до такой степени, что готовъ былъ щадить даже волосы на головѣ своего заклятаго врага. Онъ простилъ меня за то, что я имѣла неосторожность обнаружить презрѣніе къ его особѣ; но онъ не забывалъ моихъ словъ, и неспособенъ былъ забыть ихъ въ-продолженіе всей моей и его жизни. Какъ-скоро онъ обращался ко мнѣ, я видѣла по его глазамъ, что эти несчастныя слова были написаны на воздухѣ между нимъ и мною: когда я говорила, они звучали въ моемъ голосѣ для его ушей, и эхо ихъ раздавалось въ каждомъ его отвѣтѣ.
Совсѣмъ не думая уклоняться отъ разговоровъ со мноіо, онъ продолжалъ, по-обыкновенію, каждое утро призывать меня къ своей конторкѣ для санскритскихъ лекцій; но здѣсь-то именно я и должна была убѣдиться, что онъ владѣлъ удивительнымъ искусствомъ отнимать всякую жизнь отъ каждой фразы и отъ каждаго жеста. Духъ прежняго одобренія и участья замеръ въ его груди однажды навсегда. Онъ буквально пересталъ быть для меня человѣкомъ изъ плоти и крови: вмѣсто глазъ, я видѣла подъ его мраморнымъ челомъ какіе-то холодные, яркіе камни голубаго цвѣта, и на-мѣсто языка, болтался въ его ушахъ какой-то говорящій инструментъ -- и больше ничего.
Все это было для меня утонченной и медленной пыткой, раздуваемой мелкимъ огнемъ негодованія, который сожигалъ всю мою внутренность. Теперь-то я поняла лучше и нагляднѣе всего, какъ этотъ добрый человѣкъ, сдѣлавшись моимъ мужемъ, могъ убить меня съ самою чистою и спокойною совѣстью, не вытянувъ изъ моихъ жилъ ни одной капли крови. Особенно я узнала это послѣ своихъ попытокъ вновь пріобрѣсти его благосклонность. Никакой жалости, никакого состраданія! Онъ не чувствовалъ никакой неловкости или внутренняго безпокойства отъ разрыва дружеской связи, и въ немъ не обнаруживалось ни малѣйшей жажды къ примиренію: случалось, что слезы мои крупными каплями падали на страницу книги, которую мы читали; но это не производило на него никакого впечатлѣнія, какъ-будто въ-самомъ-дѣлѣ, въ груди его лежалъ кусокъ желѣза или камня вмѣсто сердца. Между-тѣмъ съ своими сестрами былъ онъ теперь гораздо ласковѣе и радушнѣе, какъ-будто разсчитывалъ что этотъ контрастъ ощутительнѣе и сильнѣе долженъ мнѣ показать мою опалу. И эта мѣра, я увѣрена, была опять слѣдствіемъ его принципа, но не злобы.
Вечеромъ, наканунѣ отъѣзда, я увидѣла его гуляющимъ въ саду передъ захожденіемъ солнца. Живѣе чѣмъ когда-либо я припомнила, что этотъ человѣкъ, несмотря на свое отчужденіе, все же нѣкогда избавилъ меня отъ смерти, и былъ теперь моимъ близкимъ родственникомъ: мысль о примиреніи и возобновленіи дружескаго союза еще разъ мелькнула въ моей головѣ. Я подошла къ нему въ ту пору, какъ онъ облокотился о садовую калитку.
-- Сен-Джонъ, я страдаю оттого, что вы сердитесь на меня. Будемте опять друзьями.
-- Я надѣюсь, что мы друзья, отвѣчалъ онъ, продолжая наблюдать восходъ луны, и не перемѣняя своей позы.
-- Нѣтъ, Сен-Джонъ, мы перестали быть друзьями: вы это знаете.
-- Не-ужь-то? Вы, однакожь, ошибаетесь. Я по-крайней-мѣрѣ, съ своей стороны желаю вамъ всякаго добра.
-- Вѣрю, Сен-Джонъ, и знаю, что вы неспособны желать зла своимъ ближнимъ; но я ваша родственница, и мнѣ естественно ожидать отъ васъ любви, переходящей за предѣлы этой общей филантропіи.
-- Конечно, конечно, сказалъ онъ: -- ваше желаніе имѣетъ въ нѣкоторомъ родѣ свою справедливую сторону.
Спокойный и холодный тонъ, съ какимъ были произнесены эти слова, огорчилъ и разстроилъ меня. Слѣдуя внушеніямъ гордости и гнѣва, я немедленно бросила бы его однажды навсегда; но были во глубинѣ моей души другія чувства, болѣе сильныя, чѣмъ гнѣвъ и гордость. Я глубоко уважала талантъ и принципы своего брата, и дорожила его дружбой. Надлежало помириться съ нимъ во что бы ни стало.
-- Не-уже-ли такъ холодно мы должны разстаться, Сен-Джонъ? И не-уже-ли, передъ отъѣздомъ въ Индію, вы не скажете мнѣ ни одного ласковаго слова?
Онъ пересталъ наблюдать луну и обратился ко мнѣ.
-- А развѣ я долженъ оставить васъ здѣсь передъ своимъ отъѣздомъ въ Индію? Развѣ вы не поѣдете со мной?
-- Вы сказали, что я не могу ѣхать, не сдѣлавшись напередъ вашею женою.,
-- Что жь? Вы не хотите быть моей женой? Рѣшеніе ваше неизмѣнно?
Поймешь ли ты, читательница, какимъ холоднымъ ужасомъ обдавали меня эти убійственные вопросы? Дѣло шло болѣе чѣмъ о моей жизни: я должна была отречься отъ своей личности въ пользу фантастическихъ разсчетовъ, чуждыхъ всего, чѣмъ привыкла дорожить любящая женщина.
-- Да, Сен-Джонъ, рѣшеніе мое неизмѣнно: я не намѣрена быть вашей женой.
-- На чемъ же основывается такое дикое упрямство?
-- Сперва на томъ, отвѣчала я:-- что вы не. любили меня; а теперь, на томъ, что вы ненавидите меня, я почти увѣрена въ этомъ. Будь я вашей женой, вы убьете меня. Да вы и теперь убиваете меня, Сен-Джонъ.
Его щеки и губы поблѣднѣли, какъ алебастръ.
-- Убью! Убиваю! Никогда бы вамъ не произносить этихъ словъ, возмутительныхъ, лживыхъ, неприличныхъ для женской натуры!.. Они обличаютъ несчастное состояніе вашей души, и заслуживаютъ самаго строгаго, неумолимаго осужденія; но я прощаю васъ, Дженни: добродѣтельный человѣкъ долженъ прощать своего ближняго даже до семидесяти-семи разъ.
Итакъ, все кончено! Искренно желая вырвать изъ его души слѣды своей первой обиды, я посѣяла въ ней новыя сѣмена непримиримаго раздора.
-- Теперь вы дѣйствительно будете меня ненавидѣть, сказала я.-- Безполезно съ этой минуты уговаривать васъ на мировую: ясно, что вы останетесь моимъ врагомъ на всю вѣчность.
Новая обида заключалась въ этихъ словахъ, тѣмъ болѣе жестокая, что они близко подходили къ правдѣ. Безкровная губа его на-минуту скорчилась и задрожала. Ясно, что я только изострила стальной гнѣвъ его. Сердце мое сжалось болѣзненной тоской.
-- Вы ужасно перетолковываете мои слова, сказалъ онъ: -- сообщая имъ чудовищный, безчеловѣчный смыслъ. Я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія огорчать или мучить васъ: повѣрьте въ этомъ моей совѣсти.
Горькая и вмѣстѣ саркастическая улыбка омрачила его лицо. Онъ бросилъ на меня презрительный взглядъ и продолжалъ:
-- Стало-быть вы берете назадъ свое слово, и не хотите ѣхать въ Индію?
-- Совсѣмъ нѣтъ: я готова ѣхать, какъ сотрудница миссіонера.
Послѣдовало продолжительное молчаніе. Какой родъ борьбы совершался этимъ временемъ въ его груди, мнѣ неизвѣстно: его глаза искрились какимъ-то необыкновеннымъ блескомъ, и странныя тѣни пробѣгали по его лицу. Наконецъ онъ сказалъ;
-- Еще прежде я доказалъ вамъ нелѣпость плана для молодой женщины -- ѣхать на чужую, далекую сторону съ мужчиной моихъ лѣтъ. И я доказалъ вамъ это въ такихъ выраженіяхъ, которыя, казалось мнѣ, должны были погасить въ васъ всякую мысль о возвращеніи къ этому чудовищному плану. Но, къ-несчастію, враждебный духъ противорѣчія обуялъ вами: тѣмъ хуже для васъ, Дженни, и я жалѣю васъ отъ всей души.
Эти обвиненія и упреки снова пробудили мою смѣлость. Я отвѣчала рѣшительнымъ тономъ:
-- Признаюсь, Сен-Джонъ, вы говорите далеко не такъ, какъ человѣкъ, привыкшій къ основательному размышленію. Пора вамъ обратиться къ здравому смыслу. Не-уже-ли, въ-самомъ-дѣлѣ, тогдашній мой отвѣтъ былъ до такой степени нелѣпъ, что вы сочли нужнымъ серьёзно оскорбиться? Полноте, Сен-Джонъ: я не вѣрю вамъ. При своемъ холодномъ и проницательномъ умѣ, вы не могли не понять истиннаго значенія моихъ словъ. Повторяю опять: я готова быть вашей сотрудницей, если вамъ угодно; но мысль о супружеской связи для меня ненавистна.
Онъ опять поблѣднѣлъ, какъ смерть; но и теперь, какъ прежде, умѣлъ совершенно обуздать свой гнѣвъ. Онъ отвѣчалъ выразительнымъ, по спокойнымъ тономъ:
-- Если я рѣшился выбирать для себя достойную сотрудницу между женщинами, то значитъ, что такая женщина должна соединиться со мною узами законнаго брака. Отказавшись быть моей женой, вы отказались вмѣстѣ отъ всякаго участія въ моихъ планахъ: стало-быть переговоры наши могутъ считаться оконченными. Но если предложенія ваши были искренни и произнесены отъ чистаго сердца, я согласенъ, по пріѣздѣ въ городъ, переговорить съ однимъ женатымъ миссіонеромъ, котораго жена, имѣетъ нужду въ сотрудницѣ по миссіонерской части: при своемъ имѣніи, вы, конечно, можете обойдтись безъ особеннаго содѣйствія со стороны общества миссіонеровъ. Такимъ-образомъ я еще могу спасти васъ отъ безчестія нарушить данное слово.
Читателю, однакожь, извѣстно, что я никогда не давала формальныхъ обѣщаній, и не вступала ни въ какія обязательства: слѣдовательно языкъ Сен-Джона былъ довольно неумѣстенъ, оскорбителенъ и грубъ въ одно и то же время. Я отвѣчала:
-- Не было, нѣтъ и не будетъ никакого безчестія съ моей стороны, если я откажусь странствовать Богъ-знаетъ гдѣ и какъ съ женой какого-то миссіонера. Я ни мало не обязывалась ѣхать въ Индію, особенло съ незнакомыми людьми. Съ вами, Сен-Джонъ, совсѣмъ другое дѣло: я могу отважиться на самыя смѣлыя и, быть-можетъ, безразсудныя предпріятія, потому-что я уважаю ваши таланты, твердый характеръ, и люблю васъ какъ сестра; но во всякомъ случаѣ я увѣрена, что мнѣ не прожить долго подъ гибельнымъ вліяніемъ индійскаго солнца.
-- Вотъ что! Стало-быть вы боитесь за себя?
-- Да, боюсь: что жъ вы тутъ находите удивительнаго? Богъ далъ мнѣ жизнь совсѣмъ не для-того, чтобъ я бросала ее безъ всякой нужды, между-тѣмъ-какъ послушаться васъ, значитъ почти то же, что обречь себя на произвольное и преступное самоубійство. Притомъ, рѣшая окончательно вопросъ объ отъѣздѣ изъ Англіи, я хочу напередъ положительно удостовѣриться, не полезнѣе ли будетъ для меня и для моихъ ближнихъ, если я останусь здѣсь, на своей родинѣ.
-- Что вы подъ этимъ разумѣете?
-- Нѣтъ никакой надобности объяснять вамъ, что я разумѣю: есть, однакожь, одинъ весьма-важный пунктъ, который меня слишкомъ безпокоитъ. Неизвѣстность относительно этого предмета отравляетъ мою жизнь: я не дѣлаю ни шагу отъ своей родины, если такъ или иначе, не прекратится эта неизвѣстность. Я прійму свои мѣры.
-- Понимаю ваши намеки, и знаю очень-хорошо, куда обращено ваше сердце. Интересъ, не освященный закономъ, опутываетъ ваши мысли. Вы думаете о мистерѣ Рочестерѣ?
Молчала, потому-что онъ былъ правъ.
-- Не-уже-ли до-сихъ-поръ вы не забыли его?
-- Не забыла и не забуду.
-- Что жь? вы намѣрены искать мистера Рочестера?
-- Да.
-- Зачѣмъ?
-- Мнѣ надобно узнать, что съ нимъ сдѣлалось.
-- Въ такомъ случаѣ, сказалъ онъ со вздохомъ:-- мнѣ остается только молить за васъ Господа Бога.
-- Покорно васъ благодарю.
-- Мнѣ казалось, что вы принадлежите къ числу рѣдкихъ избранниковъ, призванныхъ на великія дѣла: теперь вижу, что я ошибался. Да будетъ воля Божія! Аминь!
Онъ отворилъ калитку и вышелъ изъ сада на открытое поле. Скоро я потеряла его изъ вида.
При входѣ въ гостиную, я нашла Діану у окна: видъ ея былъ задумчивъ и печаленъ. Діана была гораздо выше меня ростомъ: она положила руку на мое илечо, и наклонившись, начала внимательно всматриваться въ черты моего лица.
-- Дженни, сказала она: -- ты всегда теперь взволнована и блѣдна. Какая-нибудь таііна подавляетъ тебя. Скажи, пожалуйста, что у тебя за дѣла съ моимъ братомъ. Я наблюдала васъ около получаса изъ этого окна -- прости мнѣ это нескромное любопытство; но я уже давно безпокоюсь насчетъ тебя. Сен-Джонъ очень-страненъ...
Молодая дѣвушка пріостановилась, выжидая вѣроятно отъ меня дальнѣйшихъ объясненіи; видя, однакожь, что я ничего не говорю, она продолжала:
-- Я почти не сомнѣваюсь, что братъ мой долженъ имѣть какіе-нибудь особенные виды на тебя: съ нѣкотораго времени его вниманіе кажется исключительно занято-тобою. Что это значитъ? О, какъ бы я желала, чтобъ онъ былъ влюбленъ въ тебя, Дженни!
Я приложила ея холодную руку къ своей горячей щекѣ, и отвѣчала:
-- Нѣтъ, Діана, Сен-Джонъ не любитъ меня. Нисколько.
-- Зачѣмъ же, въ такомъ случаѣ, онъ слѣдитъ за тобой почти каждую минуту? Вы съ нимъ часто остаетесь наединѣ и сидите другъ подлѣ друга. Мери и я не сомнѣвались, что онъ хочетъ жениться на тебѣ.
-- Вы не ошиблись: Сен-Джонъ дѣйствительно хочетъ, чтобы я была его женой.
Діана захлопала руками отъ полноты душевнаго восторга.
-- Сбылись наши надежды, сбылись! воскликнула она.-- Ты будешь его женою, Дженни, и Сен-Джонъ останется въ Англіи: не такъ ли?
-- Совсѣмъ не такъ. Единственная цѣль женитьбы твоего брата состоитъ исключительно въ томъ, чтобы пріобрѣсти въ своей женѣ усердную и вѣрную сотрудницу для индійскихъ его предпріятій.
-- Какъ! Онъ хочетъ взять тебя въ Индію?
-- Да.
-- Сумасбродство! Тебѣ не прожить тамъ и трехъ мѣсяцевъ, это вѣрно какъ дважды-два. Вѣдь ты не согласилась, Дженни: не-правда-ли?
-- Да, я не согласилась быть его женой.
-- И, слѣдовательно, онъ сердитъ на тебя?
-- Сердитъ до такой степени, что я теряю всякую надежду заслужить его прощеніе. И, однакожь, Діана, я вызвалась сопутствовать ему въ качествѣ его сестры.
-- Не-уже-ли?
-- Увѣряю тебя.
-- Ну, это верхъ непостижимаго безумія съ твоей стороны! Вѣдь это предпріятіе сопряжено съ такими затрудненіями, которыя нерѣдко убиваютъ даже сильныхъ людей, а ты слаба, Дженни! Я хорошо знаю брата: онъ не дастъ тебѣ успокоиться ни на минуту, и, къ-несчастію, я замѣтила, что ты даже теперь безусловно исполняешь всѣ его требованія. Удивляюсь, какъ у тебя достало смѣлости отказаться отъ его руки. Стало-быть ты его не любишь, Дженни?
-- Люблю, но не такъ, какъ мужа.
-- А между-тѣмъ онъ красивый молодой человѣкъ.
-- Зато я очень-дурна: мы не пара другъ другу.
-- Ты дурна? Совсѣмъ нѣтъ, Дженни. Ты очень-мила, и, конечно, была бы въ Калькуттѣ въ числѣ первыхъ красавицъ; только тебѣ не перенесть тамошняго климата: Индія будетъ твоей могилой!
И она опять принялась упрашивать, чтобы я отказалась отъ намѣренія ѣхать съ ея братомъ.
-- Вѣроятно я и не поѣду. Сейчасъ именно объ этомъ предметѣ былъ у насъ разговоръ, и Сен-Джонъ обидѣлся какъ-нельзя больше, когда я повторила свое предложеніе быть его сотрудницей въ качествѣ сестры. Онъ даже видитъ въ этомъ предложеніи какое-то безстыдство съ моей стороны, какъ-будто до-сихъ-поръ я не была его сестрою.
-- Значитъ, онъ любитъ тебя, Дженни.
-- Нисколько!
-- Почему жь ты это знаешь?
-- Послушала бы ты, какъ онъ самъ разсуждаетъ объ этомъ предметѣ. Онъ говоритъ откровенно, просто и ясно, что жена исключительно нужна ему для успѣшнѣйшаго достиженія миссіонерскихъ цѣлей. Но его собственнымъ словамъ, природа создала меня для трудовъ, но не для любви. Быть-можетъ тутъ есть частица правды; но во-всякомъ-случаѣ, отсюда скорѣе всего слѣдуетъ только то, что я неспособна къ супружеской жизни. Не странно ли, Діана, опутать себя вѣчными цѣпями съ такимъ человѣкомъ, который будетъ видѣть въ своей женѣ только полезное орудіе -- ни больше и ни меньше?
-- Это ужасно, нестерпимо, неестественно! Ты должна была съ презрѣніемъ отвергнуть такое предложеніе.
-- Въ настоящее время, продолжала я: -- въ моемъ сердцѣ ничего нѣтъ, кромѣ привязанности сестры къ брату; но легко, весьма-легко можетъ статься, что, сдѣлавшись его женою, я буду къ нему чувствовать неизбѣжный, странный, мучительный родъ супружеской любви; потому-что, въ-самомъ-дѣлѣ, онъ прекрасенъ, уменъ, и притомъ, весьма-часто въ его обращеніи и взорахъ проглядываетъ какое-то геройское величіе. Предположивъ возможность такой любви, я неизбѣжно должна заключить, что жизнь моя будетъ хуже всякаго ада: онъ никогда не будетъ нуждаться въ чувствахъ нѣжной супруги, и безъ церемоніи покажетъ при всякомъ случаѣ, что роль его жены должна ограничиваться миссіонерскими трудами. Все это ясно въ моихъ глазахъ какъ день.
-- И, однакожь, при всемъ этомъ, Сен-Джонъ добрый человѣкъ! воскликнула Діана.
-- Кто въ этомъ сомнѣвается? Конечно онъ добръ и даже великъ во многихъ отношеніяхъ; но, къ-несчастію, забываетъ безжалостнымъ образомъ чувства и потребности слабыхъ людей, какъ-скоро идетъ рѣчь о его обширныхъ предпріятіяхъ и планахъ. Слѣдовательно, самое простое благоразуміе требуетъ -- быть отъ него какъ-можно дальше. Но вотъ онъ идетъ: мнѣ надобно оставить тебя, Діана.
И я побѣжала наверхъ, когда увидѣла, что онъ вошелъ въ садовую калитку. Но за ужиномъ я принуждена была опять встрѣтиться съ нимъ. Въ-продолженіе всей этой трапезы, былъ онъ совершенно спокоенъ, какъ-будто ничего особеннаго не случилось. Я ожидала, что онъ уже ничего не будетъ говорить со мной, и была увѣрена, что онъ откажется наконецъ отъ своего супружескаго плана: послѣдствія показали, что я ошиблась. Сен-Джонъ обращался ко мнѣ съ различными вопросами нѣсколько разъ, и былъ даже чрезвычайно-учтивъ и любезенъ. Нѣтъ сомнѣнія, что такая любезность стоила ему величайшихъ трудовъ; но онъ хотѣлъ всегда и вездѣ оставаться вѣрнымъ своему неизмѣнному принципу: -- не помнить зла и прощать даже своихъ заклятыхъ враговъ.
Спустя часъ послѣ ужина, мистеръ Сен-Джонъ рѣшился, вмѣсто молитвы на сонъ грядущій, читать для общаго назиданія книгу, содержавшую въ себѣ -- "Наставленія миссіонерамъ" со включеніемъ нѣсколькихъ разсужденій о высокомъ значеніи и цѣли земной жизни. Всѣ мы, на этотъ разъ, обязаны были его слушать, какъ-будто говорилъ онъ свою обыкновенную воскресную проповѣдь съ церковной каѳедры. Пробѣжавъ довольно бѣгло нѣсколько страницъ, онъ съ особеннымъ эффектомъ и одушевленіемъ продекламировалъ слѣдующія фразы:
"Горе ожесточеннымъ и невѣрующимъ, которые, погрязая въ суетѣ мірской, отказываются идти по слѣдамъ праведныхъ избранниковъ, подвизающихся въ дѣлѣ правды и любви! Горе легкомысленнымъ сердцамъ, предпочитающимъ земное тщеславіе небесному блаженству! Неумолимая кара ожидаетъ ихъ за предѣлами гроба. Огнь и жупелъ обрушится на нечестивую главу ихъ; пламенная геенна будетъ ихъ жилищемъ, и дымъ неизглаголаннаго мученія будетъ возноситься надъ ними во вѣки вѣковъ!"
Съ той поры я знала, чего боялся за меня Сен-Джонъ на томъ свѣтѣ!
Послѣ молитвы на сонъ грядущій мы начали съ нимъ прощаться, такъ-какъ поутру на другой день ему надлежало рано отправиться въ Кембриджъ. Діана и Мери поцаловали брата, и поспѣшили оставить комнату, повинуясь вѣроятно его тайному намеку. Я протянула руку, и пожелала ему счастливаго пути.
-- Благодарю васъ, Дженни, отвѣчалъ онъ.-- Я долженъ, какъ вы знаете, воротиться изъ Кембриджа черезъ двѣ недѣли: этимъ временемъ вы еще можете образумиться и перемѣнить свои мысли. Если бы я повиновался внушеніямъ человѣческой гордости, я, по всей вѣроятности, ничего больше не сказалъ бы вамъ насчетъ предложенія вступить со мною въ супружескую связь; но я долженъ слушаться своего священнаго долга, который повелѣваетъ мнѣ быть смиреннымъ, кроткимъ, снисходительнымъ и долготерпѣливымъ. Я не могу и не долженъ видѣть равнодушно гибель человѣческой души: одумайтесь, раскайтесь -- еще время не ушло. Господь Богъ да подастъ вамъ крѣпость и силу выбрать лучшую часть, яже не отнимется отъ васъ ни въ сей, ни въ будущей жизни!,
Произнося послѣднія слова, онъ положилъ свою руку на мою голову. Онъ говорилъ теперь сострадательнымъ и кроткимъ тономъ; взоръ его, не выражавшій, конечно, нѣжной страсти, былъ взоромъ смиреннаго пастыря, возвращавшаго на путь истинный свою заблуждшую овцу. Всѣ геніальные люди -- будь они чувствительны или нѣтъ, ревностны къ своему долгу, или просто честолюбивы -- имѣютъ свои возвышенныя минуты, если только выражаютъ свои настоящія мысли; въ такія минуты имъ невольно подчиняешься и благоговѣешь передъ ними. Я чувстовала дотого глубокое уваженіе къ Сен-Джону, что готова была въ-самомъ-дѣлѣ считать себя нечестивой преступницей въ его глазахъ. Ужь я пыталась прекратить съ нимъ мучительную борьбу, и броситься стремглавъ въ пучину его индивидуальнаго существованія, потопивъ въ немъ свою собственную волю. Теперь онъ осаждалъ и подчинялъ меня почти такъ же, какъ нѣкогда другой человѣкъ, при другихъ обстоятельствахъ моей жизни. Въ обоихъ случаяхъ я была озадачена, поражена, ошеломлена: въ обоихъ случаяхъ не владѣла своимъ умомъ. Но уступить тогда посторонней силѣ, значило измѣнить своему нравственному принципу, между-тѣмъ, какъ уступить теперь, значило поступить наперекоръ простымъ соображеніямъ здраваго человѣческаго смысла. Такъ, по-крайнеимѣрѣ, думаю я въ этотъ часъ, когда смотрю на прошедшій кризисъ черезъ отдаленную перспективу времени: въ ту пору было не до яснаго сознанія.
Я стояла безъ движенія подъ рукой гіерофанта. Отказъ мой былъ забытъ, опасенія потеряли свою силу, борьба близилась къ концу, невозможное становилась возможнымъ. Все измѣнилось быстро въ моихъ глазахъ, и не было въ моемъ сердцѣ ненависти къ супружеской связи съ великимъ миссіонеромъ. Религія была призвана на помощь, свитокъ жизни открытъ передо мной, врата смерти растворились, вѣчность указана во всемъ своемъ торжественномъ величіи: мнѣ ли, слабой смертной, не принесть себя въ жертву?.. Гіерофангъ продолжалъ стоять среди темной комнаты въ полночный часъ, и таинственныя видѣнія окружали его.
-- Что жь? Можете ли вы рѣшиться теперь? спросилъ онъ наконецъ.
Вопросъ былъ опять сдѣланъ ласковымъ тономъ, и за нимъ послѣдовало нѣжное пожатіе руки. О, какъ сильна была эта нѣжность въ-сравпетни съ энергической суровостью миссіонера! Твердо могла я устоять противъ его гнѣва; но теперь подгибалась какъ тростникъ подъ вліяніемъ его ласковыхъ рѣчей. И, однакожъ, сознавала я даже теперь, что, сдѣлавшись его женою, я должна буду оплакивать горькими слезами дерзость своего временнаго возмущенія противъ грозной воли миссіонера.
-- Если бы я была вполнѣ убѣждена, Сен-Джонъ, что дѣйствительно самъ Богъ говоритъ вашими устами, тогда бы я готова была рѣшиться на всякую жертву -- даже на замужство съ вами. Пусть потомъ будегъ со мной, что угодно Его святой волѣ!
-- И такъ -- услышана моя молитва! воскликнулъ Сен-Джонъ.-- Благодарю тебя, Господь мой и Богъ мой!
Онъ еще крѣпче пожалъ мою руку, и рѣшился даже прижать меня къ своей груди, какъ-будто въ-самомъ-дѣлѣ онъ любилъ меня (говорю -- какъ-будто, потому-что я умѣла отличать истинную любовь отъ мнимой. Впрочемъ, въ эту минуту, опуская изъ вида всякой вопросъ о любви, я думала только о своей обязанности). Я желала искренно, глубоко, пламенно дѣлать только то, что могло быть сообразно съ верховной властью.-- "О, Господи! Покажи мнѣ мой истинный путь!" воскликнула я изъ глубины души. Мое внутреннее волненіе превзошло теперь всякую мѣру.-- Предоставляю судить самому читателю, былъ ли слѣдующій случаи естественнымъ послѣдствіемъ этого волненія.
Весь домъ спалъ мертвымъ сномъ, и только мы съ Сен-Джономъ еще бодрствовали среди безмолвія полуночи. Свѣча догорѣла и загасла на столѣ, и комната тускло освѣщалась блѣднымъ лучомъ луны. Сердце мое билось съ необыкновенной быстротою, и я могла даже слышать этотъ ускоренный и сильный бой. Но вдругъ оно остановилось, пораженное невыразимымъ ощущеніемъ, пробѣжавшимъ по всему моему организму. Это ощущеніе отнюдь не было похоже на электрическій ударъ: оно подѣйствовало на мои чувства такимъ-образомъ, какъ-будто ихъ усиленная дѣятельность равнялась до-сихъ-поръ мертвому оцѣпенѣнію, отъ котораго они вдругъ должны были пробудиться. Въ-самомъ-дѣлѣ, я воспрянула душой и тѣломъ: глаза мои оживились, вниманіе насторожилось, руки и ноги задрожали.
-- Что вы слышали? что видите вы? спрашивалъ Сен-Джонъ.
Я не видѣла ничего: я слышала только голосъ, протяжный, постепенно замирающій неизвѣстно гдѣ:
-- Дженни! Джейни! Дженни!
И только. И больше ничего.-- "О, Боже мой! что это тікое?" лепетала я. Но мнѣ можно было бы спросить: -- "Гдѣ Онъ и откуда, этотъ таинственный голосъ?" -- Казалось не въ комнатѣ онъ былъ, не въ домѣ, не въ саду; выходилъ онъ ни изъ воздуха, ни изъ-подъ земли, ни сверху. Я слышала его раздѣльно и ясно; но гдѣ и откуда, Богъ знаетъ. И, однакожъ былъ это голосъ изъ человѣческой груди -- хорошо знакомый и любимый голосъ Эдуарда Ферфакса Рочестера!
-- Иду, иду! закричала я.-- О, подождите меня; я иду!
Я бросилась къ дверямъ, и заглянула въ галерею: всюду безмолвіе и мракъ! Я побѣжала въ садъ: въ немъ не было другихъ предметовъ, кромѣ деревьевъ, качаемыхъ вѣтромъ.
Эхо между отдаленными холмами повторило мой вопросъ; но ни откуда не было отвѣта. Я слушала съ напряженнымъ вниманіемъ, затаивъ дыханіе въ своей груди. Вѣтеръ продолжалъ колыхать развѣсистыя сосны и ели: ни чей и ни какой звукъ не нарушалъ полночной тишины.
-- Твой ли это голосъ, безсмысленное суевѣріе? лепетала я, остановившись подлѣ садовой калитки.-- Нѣтъ, въ сторону пустой страхъ и мрачныя мысли! это былъ голосъ самой природы: она пробудилась во мнѣ, и требуетъ возстановленія своихъ правъ. Нѣтъ здѣсь никакого чуда,
Я отворотилась отъ Сен-Джона, который слѣдовалъ за мной, и хотѣлъ еще разъ удержать меня въ своей власти. Наступила теперь моя очередь повелѣвать. Силы моей души были въ полномъ ходу. Я сказала, чтобы онъ уволилъ меня отъ всякихъ замѣчаній и разспросовъ: мнѣ надобно остаться одной, и пусть онъ идетъ, куда хочетъ. Онъ повиновался: за энергіей повелѣвать, повиновеніе неизмѣнно слѣдуетъ само-собою. Я пошла въ спальную, заперлась, стала на колѣни, и усердно благодарила Бога, избавившаго меня отъ испытанія! Рѣшенія мои были приняты неизмѣнно, и я съ нетерпѣніемъ дожидалась разсвѣта.