В продолжение нескольких дней Брызгиным были собраны точные сведения о Черномордике.
Весною его уволили из гимназии за "неблаговидное и даже за неблагонадёжное поведение".
Об успехах бывшего гимназиста учитель истории, с которым беседовал Брызгин, выразился так:
-- Способный он, бестия, до ужаса! Да только странный какой-то. Сегодня, положим, вздумается ему ответить на пятёрку -- смотришь -- пятёрку схватил, а в другой раз отвечает невпопад и только подсмеивается...
-- Значит, вообще, человек неуживчивый? -- спросил Брызгин.
-- Невозможный юноша! А всё же мы с сожалением его уволили -- способный он очень и хорошо развит... Но, ничего не сделаешь, по предписанию свыше... Донос там последовал какой-то!
-- Верно, развит-то он не в меру?
-- То-то вот и оно, что не в меру.
Справился Брызгин и относительно того, в каких родственных отношениях находится его превосходительство к той даме, которая приходится Черномордику тётушкой.
Как оказалось, супруга его превосходительства также урождённая Черномордик. Кроме того, его превосходительство частенько бывает в доме тётушки Николая Николаевича, и они в компании с другими целые ночи просиживают за винтом. Это неожиданное обстоятельство заставило Брызгина пожалеть о том, что в первый день появления Черномордика он не особенно вежливо обращался с ним.
Опасаясь, как бы чего-нибудь не вышло, Брызгин в продолжение нескольких дней был особенно ласков с новым писцом и старательно посвящал его в тайны канцелярской работы.
Такое отношение начальника благотворно повлияло и на подчинённого, и Черномордик работал ровно, исполнительно и ничего особенного себе не позволял. К работе он приспособился быстро, что нравилось столоначальнику, и, говоря с кем-либо о новом подчинённом, Брызгин повторял слова учителя гимназии и говорил:
-- Черномордик... -- это "способная бестия!"
Из товарищей по работе Черномордик ближе всех сошёлся с Ватрушкиным, высказывал приязненные отношения к Флюгину и Блузину, а к Брызгину и Кудрявцеву относился так же как и к своим гимназическим учителям.
В среде товарищей он вышучивал их и даже поругивал, при встрече же в Кудрявцевым и Брызгиным старался быть с ними холодно вежливым и даже почтительным.
С появлением Черномордика в угловой комнате в среду обиженных и запуганных людей проникла новая струя жизни. Всегда угрюмые и молчаливые чиновники повеселели и как будто сразу научились говорить.
Черномордик сумел завладеть их вниманием и подчинить их своей неуравновешенной, но жизнерадостной натуре.
Иногда он веселил их рассказами весёлых, а иногда и не особенно скромных анекдотов, хотя ему и самому была противна эта "житейская пошлость".
-- Ну, ничего, хоть и неприлично! -- оправдывался он. -- Посмейтесь, господа, посмейтесь, а то вы совсем задохнётесь в канцелярской пыли.
Лысый Флюгин, отличавшийся благочестием и "правильным" поведением, сбрасывал с себя печать боязни и скуки и хохотал как мальчик.
Ему не нравились только слова Черномордика о канцелярской пыли.
-- Что вы, Николай Николаич, никакой на нас пыли не насело...
Черномордик добродушно усмехался, а про себя думал: "Боже мой, какие жалкие люди!"
С появлением Черномордика в угловой комнате, в душную атмосферу чиновничьей жизни проникло и печатное слово.
Журналы и газеты выписывались кое-кем из чиновников, но никто из них не решался читать газеты в здании палаты, так как во всех присутственных местах города было известно, что губернатор -- открытый враг печатного слова и не терпит в чиновниках увлечения гласностью.
-- Главными должны быть только законы, циркуляры и предписания, -- говорил он, -- а все, вообще, сведения о жизни следует почерпать из "Правительственного вестника". Что начальство найдёт возможным опубликовать, то чиновнику и следует знать, а об остальном предписываю умалчивать...
Эти слова местного сатрапа были руководящими, и никто из чиновников не осмеливался иметь иного суждения.
-- Наш губернатор боится гласности, потому что он -- сын тьмы, -- горячо протестовал Черномордик, когда узнал мнение губернатора о гласности.
-- Да не кричите вы, Николай Николаич, так громко! Кто-нибудь ещё подслушает, -- останавливал его Флюгин.
-- Доносчику первый кнут! -- ещё громче кричал Черномордик.
Не обращая внимания "на косые взгляды" Брызгина, молодой писец продолжал носить в палату газеты и в свободное время пробегал их.
Вскоре с этим "незаконным" обстоятельством примирились все чиновники угловой комнаты и даже в тайне благодарили Черномордика, так как ежедневно получали даровые сведения о том, что творится на белом свете.
Прислушивался к сообщению новостей и Брызгин, никогда не читавший газет, и просил Черномордика только об одном, -- чтобы он не выносил сора из избы и не рассказывал в других отделениях, что "в столе" Брызгина читаются газеты.
-- А ещё вот что, Николай Николаевич, не читали бы вы этой газеты-то, -- говорил столоначальник, тыча пальцем в большой листок одной из петербургских газет. -- Ведь, она, говорят, запрещённая...
-- Позвольте, как же запрещённая, если её мне присылают по почте! -- недоумевал Черномордик.
-- То есть собственно, не запрещённая, а его превосходительство не любит этой газеты, -- поправлялся Брызгин.
-- Я это знаю... Генерал читает только черносотенные газеты! -- отвечал Черномордик.
Брызгин морщился, отмахивался рукою, но когда Черномордик сообщал какие-нибудь газетные новости, он старательно вслушивался, о чём читалось.