Еще с вечера душный воздух обещал разразиться грозой, и деревья сада, беспокойно выгибаясь под ветром, тревожно шептались о том, что неизбежное уже пришло и стоит где-то близко.
-- Разве вы не слышите его жаркого дыхания? Неизбежное уже здесь, рядом! -- шептались деревья, перевертывая побледневшие листья.
И их шепот возбуждал тревогу в сердце Богавута. Ночью ему не спалось. Припоминалось то, о чем вспоминать не хотелось, и сердце мучительно покалывали черные предчувствия. Злые глаза глядели на него из мрака и говорили:
-- Не думай, что ты спрятался от нас: мы видим тебя. Вот ты!
Обессиленный и измученный, он встал с постели, проворно оделся и вышел из своего маленького флигелька. На дворе шумел ветер. В долинах, между буграми, что-то протяжно дудело. В доме с мезонином все спали. Даже в окнах мезонина не светилось огня.
"И она спит", -- подумал Богавут о Надежде Львовне. "Как тяжело!" -- вырвалось у него со стоном.
-- Тяжело! Тяжело! -- гудело между буграми жалобно.
Там точно бегали невидимые, в шелестящих одеждах, и порою издавали на длинных свирелях жалобные, протяжные ноты. И облака в небе сбивались в хмурые взлохмаченные группы, как перепуганные стада. Богавут прошел в сад. Калитка сердито хлопнула за его спиной, заскрежетав железом щеколды. Это напомнило лязг оружия.
"Пришли за мной, чтоб взять меня", -- пришло на мысль Богавуту.
Он почти упал на скамью, повергнутый в тоскливое смятение, стиснув виски.
"Этот час настанет, этот час скоро настанет", -- мучительно крутилось в нем "неизбежное уже за спиною".
-- Счастья для меня уже не существует? -- спросил он кого-то тоскливо.
Душным туманом дохнуло в лицо. Вершины деревьев, выгибаясь, загудели над ним.
-- Не существует, -- послышалось в их шелесте.
-- Не существует, -- плаксиво откликнулись между буграми свистящие свирели.
Он поднялся было со скамьи, пробуя преодолеть смятение, пересилить себя, умиротворить всполошившуюся мысль, но снова опустился как подкошенный.
-- Василий Сергеевич, Василий Сергеевич, -- будто залепетали деревья.
-- Вздор, -- проговорил Богавут вслух, -- пустяки.
А в памяти выплыло:
Покидая кофейню, он старался незаметнее шмыгнуть мимо ярко освещенных окон и слиться с толпой, болтливой, нарядной и пестрой, празднично настроенной теплым вечером.
Мелькнуло жирное и бритое лицо актера, пестрая шляпа кокотки, нафабренные усики веселящегося, неунывающего старичка. Раздраженно проржал громоздкий автомобиль. Шмыгнула девочка с картонкой, с недетским взором. Стаей прошло несколько гимназистов, дергая друг друга за локти и оживленно разговаривая. Пробежали двое студентов, на ходу объясняя друг другу какую-то сложную теорему.
-- Василий Сергеевич, -- вдруг услышал он ласковый и приветливый голос.
И сразу его бросило в озноб. Мысли спутались, как листья в бурю, и холодные пальцы ужаса коснулись сердца.
"Это не меня, это не меня, это -- простое совпадение", -- пытался он убедить себя.
Он поспешнее зашагал по панели, догнал тех двух студентов и пошел с ними рядом.
-- Василий Сергеевич, -- опять послышалась за его спиною все так же приветливо.
"Это не меня, в этом не может быть никакого сомнения", -- порешил он.
Однако, вдохнув в себя как можно больше воздуха, он пошел еще поспешнее, стараясь не отстать от студентов. Прикрываясь за их спинами, он намеревался все же, из предосторожности, незаметно юркнуть в первый же боковой переулочек.
"А там на извозчика, и -- айда! Вон отсюда!" -- думал он, насупясь, глубже засовывая руки в карманы пальто.
Опять рядом заржал автомобиль, медленно и важно, с сознанием силы, проплыв мимо панели.
Два студента с жаром спорили. Один говорил:
-- Твое доказательство, действительно, чрезвычайно просто, но лишено точности, вызывает тысячи вопросов...
-- Каких? -- кипятился второй. -- Если тебе не все понятно...
Недалеко за спиной ласково послышалось:
-- Василий Сергеевич сильно изменился, но все же я его признал сразу.
-- А я его так давно не видел, что положительно не узнал, -- точно извинялся второй голос, слегка скрипевший.
Богавута снова, точно обдало ледяным душем.
"Это говорят обо мне, не иначе, как обо мне", -- снова тяжело поднялось в нем, охватывая ужасом, тоской и смятением.
В сознании шевельнулось:
"Что же теперь делать? Сложить руки и сдаться или попытаться спастись бегством?"
-- Попытайся, пытайся! -- жарко заколотилось сердце.
"И попытаюсь", -- решил он, насупясь, тяжело дыша, весь набираясь решимости.
Мимо его плеча свободно и ловко скользнула сильная фигура полицейского офицера с портфелем под мышкой, в щегольском с иголочки пальто. Офицера сопровождал городовой, поспешно оправлявший на себе револьверную кобуру.
-- Pardon! -- вежливо уронил в его сторону полицейский офицер и, ловко лавируя сильным телом, оттеснил его от студентов.
"Умышленно, умышленно", -- горячо закрутилось в мыслях.
Сзади нежно послышалось:
-- Василий Сергеевич раньше носил пенсне.
Он вспомнил: в момент его последнего ареста на нем было английского покроя пальто и черепаховое на широкой тесьме пенсне.
-- Пытайся же! -- словно крикнуло ему судорожно забившееся сердце.
"И пытаюсь", -- мысленно и сердито ответил он.
В памяти осветилось: в нескольких саженях сзади есть дом с проходным двором. Выход в маленький кривой переулок. Как его название?
-- Pardon, -- бросил вежливо и он в сторону полицейского офицера.
И, скользнув мимо него, он быстро-быстро пошел вперед, обгоняя всех, чуть не сталкиваясь с встречными. Две чересчур пышные кокотки в широчайших накидках, словно сооруженных из взбитых сливок, преградившие было ему дорогу, оказали неоценимую услугу. За их спинами он скользнул влево и, свернув мимо панели, поспешно, чуть согнувшись, пошел назад. Остановившееся в груди сердце помешало взглянуть, увидел ли его маневр полицейский офицер и как он отнесся к этому его маневру.
Ни на кого не глядя, он быстро шел, чувствуя себя как под водою: до того было трудно дышать. И опять вернувшийся обратно автомобиль гордо и важно проплыл мимо него, беспокойно и испуганно окрикивая встречных. Вдруг наддал ходу, досадливо пыхнул и исчез из вида.
"Д-да, -- тяжко думал Богавут, -- оглянуться назад или подождать? Или что?"
Мысли то спутывались, будто сбиваемые в кучу встречными вихрями, то широко озарялись светом, похожим на падающие молнии.
"Тот переулок называется Тормозовым", -- вдруг пришло на память, словно освещенное молнией.
И тут же бросился в глаза человек в котелке, с черными тонкими усиками. Он стоял много впереди него посреди улицы. И делал тросточкой какие-то знаки двум велосипедистам, суетливо вынырнувшим из-за угла.
Совсем припав над рулями, -- те проворно повернули назад.
"Тот переулок называется Тормозовым", -- опять тоскливо осветилось перед Богавутом.
Он прошел несколько сажень, снова передохнул всей грудью и с холодной, каменной решительностью двинулся в ворота проходного двора. Хотелось побежать бегом, но сознание твердило:
"Надо шагом. Шагом!"
Повернул за угол с водосточной трубой и увидел: те двое велосипедистов проворно въезжали на двор со стороны переулка, навстречу к нему.
В голову тяжко ударило, и перед глазами замелькали цветные мотыльки.
Он оглянулся, выгибая шею, назад, и глаза уперлись в медленно надвигавшийся автомобиль. Дворник поспешно замыкал ворота. Полицейский офицер в новеньком пальто что-то говорил ему сурово и резко.
-- Понял? -- точно ругался он.
"В западне", -- пронеслось в сознании.
Вспыхнула злоба и тотчас же сменилась мраком, отчаянием и духотой. Рука опустилась в карман, но сердце сказало твердо:
"К чему? Все кончено".
Богавут скрестил на груди руки и тяжело всей спиной привалился к стене.
-- Фу-фу, слава Богу!.. -- вздохнул, приближаясь, полицейский. -- Ради Бога, без кровопролития! Ну, ради Бога!
Появившиеся из-за угла двое штатских в котелках и с тросточками остановились. Один сказал:
-- Василий Сергеевич, без кровопролития! Ну да! Пожалейте и нас, и себя! Ну, будьте благоразумны! -- Прижав к груди руку, он добавил: -- У меня, ей-Богу же, дети. Ну как?
И с автомобиля слазили люди, все повернув к нему лица. Он достал из карманов два револьвера и бросил их к ногам тех, выходивших из автомобиля.
-- Сдаюсь, -- прошептал он. -- Ну-с! Видите?
И хотел отвалиться от стены, но его внезапно закачало будто налетевшею бурей, тяжко надавливая на грудь, выпирая сердце.
Богавут поднялся со скамьи, сделал несколько шагов и пал ничком, зарывая лицо в траву, весь дергаясь в мучительных рыданиях.
-- А жить-то так хочется, -- умолял он кого-то жалобно. -- У-y, так хочется!
-- Трах-та-ра-ра! -- выкликнул над ним молодой, бодрый и совсем нестрашный голос.
Он поднял мокрое лицо к небу. Кто-то словно бежал там, над облаками, высоко-высоко, в огненной развевающейся мантии, с взлохмаченною бородой, огромный-огромный, призрачный.
-- Жить-то так хочется! -- простонал Богавут, умоляюще простирая к нему руки.
Огненный ответил весело и задорно:
-- Та-ра-ра-ра!
И сбросил несколько капель на голову Богавута.
-- Будь милостив, будь милостив, -- умоляюще простирал тот руки. -- Ты милостив!
Несколько капель упало ему прямо на ладони. Он с благоговением припал к ним сохнувшими губами.
-- Ты обещаешь дать мне счастье, которое ты даешь всем? Ты обещаешь, ты обещаешь? -- мысленно воскликнул он, принимая на ладони новые дождевые капли, как светлый знак милости.
-- Ты обещаешь?
Вверху утвердительно и успокаивающе прорычало:
-- Ра-р-ра! Р-ра!