Было хмуро.
Ветер выл и говорил деревьям:
-- Будет страшно, будет страшно! Вот увидите!
Деревья нагибали головы, шептались, не верили.
Мало ли о чем болтает ветер! Для него нет выше наслаждения, как попусту напугать их. Посмеяться над их робостью и, озоруя, умчаться неведомо куда. Старая береза, видавшая на своем веку виды, обросшая у корня мхом, ободряла соседок помоложе; не верила, вздыхая, шелестела:
-- Шалит, шалит...
А молодые кустики верили, шарахались все в одну сторону, в испуге припадали к самой земле.
Богавут нетерпеливо ходил взад и вперед по аллее, слушая гуденье ветра и шелест деревьев, поджидая Надежду Львовну. Зачарованное ласками тело томилось жаждою встречи, тосковало, гневно высчитывая минуты. Но она не приходила; вероятно, надоедливо следующий по ее пятам Илюша мешал, пробуждая и в ней сердитое негодование. Но, может быть, она сумеет все-таки обмануть бдительность нелепого преследователя и придет сюда? О, если бы поскорее!
Богавут опустился на скамью и сжал ладонями виски. Ветер все гудел, точно пытался убедить и его:
-- Будет страшно, -- вот погоди!
И невольно в душе пробуждалось смятение; вспоминались темные ужасы, пережитые, едкие и косматые, вызывавшие озноб. И ветер рос. Весь сад уже охватывало смятение. Поверили и старые деревья. Шумели:
-- Страшно!
Сизые, бесшумные тени целой гурьбой наполнили сад, прятались под кустиками от ветра. Ползком перебегали дорожки, пугливыми ватагами забивались в частый вишневник. Но ветер находил их и там, сердито разрывал чащи вишневника, выгонял снова на дорожки, гулко улюлюкал им вслед.
"И меня найдут! Скоро найдут здесь. Скоро! Скоро!" -- подумал в смятении Богавут.
Он поднялся на ноги и заломил руки.
-- Найдут, -- прошептал он, -- найдут.
И снова начнутся муки, которым нет названия.
И ужасы жадно припадут к телу, как бессонные сказочные вампиры.
-- А-а, -- простонал он.
Все сильное тело зажгло тоскою, как молодой дуб молнией.
-- Я хочу жить, хочу жить! -- стонал Богавут, весь изнемогая от тяжких воспоминаний.
Он поспешно пошел аллеей, вдруг одряхлев, как старик, сгорбившись, с бессильно болтающимися руками. Его сознание будто заколебало бурею. Воля словно расплющилась под ударами молота.
-- Я хочу жить, жить, -- безудержно стонало в нем все.
Он поспешно обогнул сад, прошел на бугор, спустился в глубокую лощинку, словно кто-то бежал за ним по пятам.
-- А если ты, как и тот... Изуродуешь себе лицо, -- робко и невнятно подсказал ему здесь темный ужас вздрагивающими губами.
-- Что? -- не совсем понял Богавут.
-- Попортишь себе лицо... -- опять подсказали вкрадчиво, -- ради безопасности...
Он будто замерз, неподвижно застыл, как бы оценивая подсказанное.
-- Чем? -- наконец, выговорил он вслух.
Ветер громко и злобно выл в лощине, и взбаламученный косматый мрак тяжко и жидко плакал, будто разбитой грудью.
-- Чем? -- повторил Богавут.
Мрак совсем скрутился в колючий клубок, холодом дохнул в самое лицо:
-- Холостым выстрелом в лицо...
Он проворно вынул из кармана револьвер. Заглянул в его дуло.
-- А пулю надо вынуть, -- шепнули ему.
Он снова и также быстро спрятал револьвер. Замахнулся обеими руками, словно желая раздробить кого-то одним ударом.
-- К чёрту, -- завопил он, потрясая кулаками, -- к чёрту, падаль ползучая!
И опять взбежал на бугор, беспокойно оглядывая окрестности. Огромные глыбы туч медленно крутились на закате, взбираясь друг на друга, свиваясь в причудливые руины. Сразу же почувствовалось там присутствие огненного, играющего облаками, зажигающего молнии. Казалось, он играл там, теша свою творческую фантазию, легко и плавно взбрасывая глыбы на глыбы в какое-то причудливое и сказочное сооружение. Затем освещал работу рук своих вспыхивающей мантией. Будто спрашивал у полей:
-- Хорошо?
И тотчас же разрушал все в мгновенной игре. И опять принимался за творчество, как художник, вечно ищущий нового.
Богавут сел на землю, охватил обеими руками колена и все глядел на вспыхивающие безмолвным огнем громады туч. Ветер гудел возле самого уха, как труба, и ерошил его волосы. И опять зеленоватым огнем вспыхивали молчаливые тучи.
Тоскуя и мучаясь, он вскрикнул всей раздавленной мыслью своей:
-- Огненный! Огненный! Я хочу жить!
Золотой обрез зеленоватой широкой мантии осветил близко-близко благоговейно выгнувшиеся деревья, вырвал из мрака в лугах недовершенный стог, вспыхнул в желтой прорве оврага.
-- Я прошу еще на месяц счастья и покоя! -- мысленно вскрикивал Богавут, скорбя и томясь. -- Огненный! Слышишь ли ты меня? Исполнишь ли?
Совсем захлестнуло порывом ветра. Полнеба вспыхнуло, и благосклонно и дружелюбно заурчал первый гром.
Будто сказал:
-- Слышу! Исполню!
Богавут приподнялся, стал на ноги, долго глядел на закат, -- беседовал с памятью. Потом пошел домой. Проходя мимо угла дома, он внезапно увидел ее, Надежду Львовну. Ветер вздувал за ее спиною платок. Облокотясь на перила балкона, она стояла высоко над ним, у темного окна мезонина. Глядела на тучи.
-- Ты ближе к небу? -- спросил он ее тихо и печально.
Она оглянулась, увидела его, обрадовалась.
-- Ах, это ты, -- заговорила она, -- как я рада! Все рвалась к тебе, да негодный Илюшка все таскается по пятам. Прямо не дает вздохнуть на свободе. Веришь ли, и сейчас торчит в передней, у лестницы на мезонин, чтобы ты не пришел ко мне как-нибудь! Подозревает меня и тебя... Понимаешь?.. Идиот!.. Сторожит фамильные драгоценности, точно их можно заложить в ломбарде!.. Коротконос!
Он сказал, запрокидывая голову:
-- Я хочу видеть тебя близко. Мне тяжко, Надя!
Скорбь зазвучала в его голосе. Она ниже склонилась через перила.
-- Отчего тебе тяжко? Милый!
-- Так, -- уклонился он.
-- Нет, правда, отчего, буря моя? -- зашептала она. Ее лицо так красиво вспыхивало в свете молний.
Он тихо ответил:
-- Мне тяжко... потому что нас скоро разлучат...
-- Кто?
Он опять уклонился от ответа. И долго глядел в ее глаза, скорбно улыбаясь.
В его запрокинутом лице она увидела тоску и муки.
-- Нет, правда, что с тобой? -- беспокойно окликнула она его, припав всей грудью к перилам балкона.
Ветер еще выше вздул над ее спиною платок, скрутил у ее ног юбки. Голосом, похожим на подавленный стон, он повторил:
-- Нас скоро разлучат, навсегда-навсегда!
-- И скоро это произойдет?
-- Не позднее, как через тридцать дней. Да! Да!
-- Ты меня нарочно пугаешь? Ты шутишь? -- спросила она его беспокойно.
-- Шучу, шучу, -- ответил он со вздохом.
Потом стал просить ее:
-- Возьми хоть на время часть тоски моей! Женщина, возьми! Любимая, возьми хоть на время!
-- И возьму, -- почти крикнула она и сейчас же испуганно зажала себе рукою рот. -- Ой, боюсь! Илюшка услышит мой крик и сейчас же припрет на крыльцо! Преследовать похитителя фамильных драгоценностей! У-y, ненавижу его!
Свесившись, она долго боязливо прислушивалась; но, убедившись, что вокруг нет никого и ничего, кроме воющего мрака, снова беспечно затараторила:
-- Многодумный мой! Если бы ты изобрел способ как-нибудь пробраться в мой терем извне! Как бы тебя встретила. Какими бы осыпала ласками! Веришь ли, что каждая моя жилка томится сейчас по тебе. Ах, как я люблю тебя! Как-то давно, в беседе со мною, ты назвал себя "мостом". И упомянул о сломанных ребрах. Я из твоих слов тогда ничего не поняла и приняла их за намек. Но вышло совсем наоборот, моя буря! Ах, разве можно сравнивать тебя и Илюшу. Перл мой, ты сам не знаешь, до какой степени подчиняешь ты женщину! У-y, зацеловала бы твои глаза...
-- Я ничего не понимаю, что ты наговорила сейчас о каком-то мосте? При чем тут намек вышел наоборот? -- спросил он ее.
Она отмахнулась, широко раскрыла глаза, капризно выдвинула нижнюю губу.
-- Ах, тут нечего и понимать! И для чего тебе все понимать? Слушай и смотри. И изобрети способ проникнуть ко мне! Разве не в этом весь вопрос?
И он слушал ее речь, как лучшую музыку, и жадно смотрел на нее, и напряженная мысль, забыв и отодвинув все и всех, изобрела способ. Вспомнилась наружная лестница на чердак, по ту сторону дома. По этой лестнице не очень трудно забраться на крышу. А если быть ловким и не робеть, с крыши дома можно проникнуть и на балкон мезонина.
-- Я сейчас буду у тебя. Жди! -- жарко прошептал он, весь загораясь.
-- Не может быть!
Испугавшись своего крика, она вновь зажала рукою рот.
-- Буду!
Он поспешно обежал дом. Снял сапоги и спрятал их в траву у самой лестницы. Проворно и ловко пополз по крыше. В опасном месте, во время прыжка с крыши к перилам висячего балкона, подумал: "Да будет благословенно имя женщины!"
Она широко развела руками, внезапно увидев его на своем балконе.
-- Ты не оборотень?
Он крепко обнял ее, с мучением, весь задохнувшись. Она погрозила ему пальцем:
-- Тсс-с!.. Тише! Постоим здесь тихо-тихо и посмотрим на грозу! У-y, как хорошо вдвоем!
Она прикрыла его вместе с собой одним платком. Замерли, облокотись на перила.
-- Ты не будешь больше мучиться здесь, подле меня?
-- Не буду.
-- Ты любишь меня?
-- Люблю.
-- Я не отпущу тебя долго-долго, буря моя! Антон! Тоня! Тонечка!
Было неприятно, что и она зовет его чужим для него именем. Хотелось раскрыть тайну.
Плечо теснее жалось к плечу.