Кофточкин и "брат здешнего станового пристава" Виталий Иволгин ночевали в одной комнате. На другой день, в пять часов утра, в лощине, между буграми, совсем неподалеку от усадьбы "С гор вода", должен был произойти поединок на пистолетах между Илюшей и Богавутом. Виталий Иволгин предназначался в секунданты Богавуту. Кофточкин -- Илюше. И, конечно, никто в доме, кроме участников дуэли, ничего не знал о предстоящем. Льва Семеновича же и совсем не было дома: он все еще был на ярмарке. Кофточкин еще за неделю достал дуэльные пистолеты, брошюрку о дуэлях, фотографический аппарат и высокие лакированные сапоги со шпорами для себя. Он был убежден, что секундант непременно должен быть в высоких сапогах и при шпорах.

-- Во всяком случае, так красивей. И это не возбраняется законом, -- отвечал он на возражения Илюши. -- Посмотри, как все будет у меня великолепно. Дуэль я избрал для вас -- чистое загляденье. Маковский на полотне изобразить может такую! Германского образца 6. Вот какую дуэль! Живопись, а не дуэль! Картинка на бонбоньерку!

И, конечно, он был убежден, что поединок разрешится сущими пустяками: Богавут получит легкую царапину в левую ногу, ниже колена. Вот и все. Поэтому решено было заранее доктора не приглашать, чтобы не делать лишней огласки. Илюша говорил:

-- Мою царапину ему и Надежда Львовна перевязать сумеет. Своими ручками. Ему же будет приятней! Не надо доктора!

-- А кавалергард и совсем стрелять не умеет, -- возбужденно восклицал и Кофточкин. -- Сегодня он мне опять с холодной гордостью заявил: "Еще раз прошу передать вашему приятелю, что я свою пулю пошлю вверх, ибо все равно стрелять не умею. И, вообще, смотрю на все это как на комедию!" К чему же тогда доктора?

Вообще, дуэль обещала доставить Кофточкину одно удовольствие. Одно лишь огорчало его: снимать фотографию во время поединка Илюша ему настрого запретил. Пришлось согласиться сняться после поединка, но на том же месте, в сапогах со шпорами и с револьвером в руке.

-- На фотографии я напишу, -- гордо и радостно заявлял Кофточкин, -- "дуэль такого-то с тем-то. Германского образца 6. Секунданты -- те-то. Такого-то числа и месяца, в таком-то месте". И буду показывать всем знакомым барышням. Пусть смотрят!

Он расписывал все это так соблазнительно, что и Виталию Иволгину пришло на мысль: не сняться ли и ему после поединка с револьвером и в сапогах со шпорами? И мысленно он уже примеривался к ноге Кофточкина. Хотелось поскорее узнать, полезут ли ему на ногу сапоги Кофточкина. А Кофточкину ужасно как нравилось и самое слово "секундант", -- главным образом, тем, что оно походит на слово "адъютант".

И в виду предстоящего столь заманчивого развлечения, Кофточкину снились всю ночь самые приятные сны. Он видел себя юнкером какого-то полка, обладавшего удивительно красивой формой. На бледно-розовом, обшитом золотой оборочкой, погончике у него был вышит каким-то затейливым швом золотой орел, а ниже -- хорошенькая барышня, с незабудкой в руке. И все юнкера в этом полку будто бы именовались "секундантами".

Проснулся он рано и веселый.

А потом вдруг растерялся, испугался и заметался. Разбудил Виталия Иволгина и сообщил ему свои опасения: вдруг Илюша или Богавут на месте поединка рассердятся друг на друга, не сдержат своих обещаний и выстрелят друг в друга серьезно? Что, если результатом явится тяжелая рана того или другого?

Виталий Иволгин тоже испугался и сказал:

-- Н-да-с!

Кофточкин прямо-таки забегал по комнате, хватал себя за виски и восклицал:

-- Будь я проклят! Зачем я согласился на это безобразие!

Кидался в кресло, высоко вскидывая коленами, и опять вскрикивал:

-- Будьте вы прокляты, все секунданты!

А потом вдруг замолчал, будто о чем-то вспомнив. Долго соображал, морща свое и без того короткое лицо. Сообразив окончательно, почти весело подошел к Виталию Иволгину.

-- Знаешь что? А сами мы возьмем и эту дуэль обезвредим! Окончательно обезвредим!

-- Н-да? -- спросил Виталий Иволгин.

-- Конечно. Один знакомый артиллерист говорил мне, что если положить в пистолеты двойной заряд пороха, то пули полетят выше голов, под облака! Они так одну дуэль обезвредили. Мои знакомые артиллеристы. Ей-Богу же!

-- Н-да? -- опять спросил Иволгин.

-- Давай, и мы эту дуэль обезвредим? А? Закатим в пистолеты двойные порции пороха? Ведь заряжать-то их будем мы! Но, только, конечно, противникам об этом -- ни-ни! Ни звука! Ты согласен? Ведь только безвредные дуэли и интересны!

Иволгин согласился.

-- Н-да! -- сказал он угрюмо.

Утро было ясное, розовое, веселое; пели иволги и куковали кукушки. Сад, освеженный дождем, сверкал зеленью, улыбаясь окнам дома.

А Кофточкин, тоже уже совершенно веселый, подошел к Иволгину и, гремя шпорами, положил ему на плечо руку.

-- Пора, -- сказал он ему важно, -- час поединка уже близок. Иди и разбуди Антона Григорьевича. Но, ради Бога, сделай свои усы позадорнее! Я захвачу ящик с пистолетами. Мерку я уже передвинул как надо. А ты захвати фотографический аппарат. Да поправь же поскорее усы! Господи, как ты себе подвязал галстук! Дай, я тебе его поправлю, -- вот так!

А Илюша в это время разглядывал свое лицо в зеркало и старательно душил виски.

"Выгляжу, как на параде", -- думал он не без удовольствия.

Ровно в пять часов, в лощине, между холмами, на поляну, окаймленную развесистыми веселыми ветлами, с одной стороны вышел Богавут с Иволгиным, с другой -- Илюша и Кофточкин. Всегда несколько суровое лицо Богавута беззаботно улыбалось; его, видимо, смешила вся эта история. А лицо Илюши было несколько помято и бледно, -- впрочем, от бессонных ревнивых ночей. Секунданты молча сошлись, гордо поздоровались. Замерли на мгновение в заранее обдуманных позах. Кофточкин глубокомысленно приложил к углу рта мизинец.

"Как жаль, что нас сейчас не снимает фотограф", -- думал он.

А Виталий Иволгин соображал: "Его сапоги будут мне тесны, это ясно!"

Потом Кофточкин, с широкими жестами и взмокшим лбом, заметался по поляне, разъясняя дуэль германского образца 6, изображая ее жестами; он носился, как угорелый, подбегал то к Илюше, то к Богавуту, то к Виталию Иволгину, умолял всех быть сдержанными и красивыми, просил выдержать точно слова его команды, а паузы украсить медлительно-серьезными позами. Однажды, оговорившись, он сказал:

-- У нас, в образцовой германской армии, принято...

Затем, вихрем носясь по полям, он поставил обоих противников на расстоянии двадцати пяти шагов, спиною друг к другу.

-- Пистолеты держите вверх дулом. Вот так! Спасибо! -- кричал он, размахивая высоко приподнятой рукой. -- Затем я буду считать раз, два, три! По сигналу "три" вы должны быстро повернуться друг к другу лицами и выстрелить! Слушайте: раз!

Слово команды он выкрикнул с таким неистовством, что мирно распевавшая иволга испуганно перелетела с одной ветлы на другую. И, скосив вниз голову, внимательно оглядела кричавшего.

-- Два! -- закричал Кофточкин, словно в гневе.

Затем он на мгновение передохнул, как-то втянув щеки, сделал свое лицо безукоризненно симметричным, безмолвно, но грозно и высоко поднял руку, выдерживая паузу.

"Правый сапог мне на ногу ни за что не полезет, -- думал Виталий Иволгин, -- мозоль помешает!"

Кофточкин все еще выдерживал паузу, считая ее верхом совершенства по пластичности.

-- Трр-ри! -- вдруг рявкнул он свирепо.

Поляна дрогнула под слившимися в один выстрелами, вся заволоклась дымом. Но когда дым рассеялся, Кофточкин увидел: Богавут сидел на земле, свернув по-турецки ноги, боком к Илюше, обеими руками держался за живот и тихо раскачивался из стороны в сторону. Шляпы на нем не было; она валялась рядом, на земле. Кофточкин ничего не понял и поглядел на Илюшу. Илюша также недоуменно поглядел на него. Виталий Иволгин спокойно говорил, кивая на Богавута:

-- Зачем он сел? Ведь дуэль кончилась!

Внутри Кофточкина вдруг точно что оборвалось. Он понял все и ураганом подбежал к сидевшему.

Лицо Богавута казалось серо-зеленым, брови были как-то перекошены. И еще что-то было на этом лице страшное и тяжкое.

-- Что такое? -- выдохнул Кофточкин. И увидел: сквозь пальцы, которыми Богавут придерживал живот, медленно ползла алая, теплая, словно кричащая кровь.

-- А-а! -- вздрогнул Кофточкин.

Перекашивая губы и раскачиваясь, Богавут тихо спросил:

-- За что он меня? В живот!

И все раскачивался. Торопливо к нему бежал и Илюша. Кофточкин, полуобезумев, весь трясясь, наскочил на него:

-- Ты? Ты стреляешь, как Вильгельм Телль? Лучше? Свинья ты!

Илюша тоже увидел кровь и догадался.

-- Что такое? Что такое? -- повторял он бессвязно.

Богавут раскачивался все сильнее и сильнее. Кофточкин бормотал:

-- Свинья ты! А я еще для безвредности в пистолеты... двойную порцию... пороха... А ты?

-- Что? -- переспросил Илюша, вдруг точно что-то сообразив. -- Ты зарядил пистолеты двойным зарядом пороха? Ты? Да? Болван!.. Так это ты испортил мне выстрел!

Он сморщил лицо, закусил губу, часто-часто заморгал. Топыря руки, беспорядочно говорил Богавуту:

-- Я не виноват! Убей меня громом! Я не хотел! Вот этот болван испортил мне выстрел! Простите меня! Я не буду! Я не хотел!

А Богавут безмолвно раскачивался.