И этот молодец принадлежал к числу оригиналов, посещавших Графа Ростопчина. Он был, несмотря на свои различные призвания и немолодые лета, ветрен, легковерен, имел высокое о себе мнение, сохраняя память о прежней своей красоте; как все италианцы, он любил поболтать, побуфонить. Тончи был все, что вам угодно -- философ, поэт, импровизатор, музыкант, медик, богослов и живописец. Прекрасно им написанный портрет Графа Ростопчина был выгравирован славным Клаубером29. Граф любил начинать с ним беспрестанные споры. По веселому и снисходительному своему нраву Тончи не оскорблялся никогда шутками, которые другие позволяли себе над ним, но зато и мы не затыкали себе ушей, когда он начинал сам превозносить все свои таланты и преимущества. Сохраняя еще остатки прежней своей красоты, он любил оную при всяком случае выхвалить.
"Savez-vous, mon chere Tonci -- сказал ему раз Граф Ростопчин, -- que vous avez vu avoir été un bien beau garèon dans votre jeunesse (Вы были, я думаю, большим красавцем в молодость нашу, любезный Тончи".
Нимало не думая и не принимая слова Графа за шутку, Тончи отвечал: "Me voilla! Quand j'etait enfant, les dames m'appelaient l'amorino. Plus tard, quand les artistes me rencontraient a Rome, ils s'ecriaient: ecce l'Apolle di Belvedere, et si je n'ai pas sa taille, que etait plus élevée que la mienne, -- regardez j'ai absolument ses traits et surtout mon profil. Maintenant observez bien ma tête, ma chevelure abondante, naturellement bouché -- je n'aurais qu'a laisser croitre ma barbe, et vous aurez devant vous la Giove Capitolio -- le Juhiter tonnant. Que ditez-vous? N'est pas? (Вот в чем дело... когда я был ребенком, то даже называли меня купидончиком; позже артисты, встречавшие меня в Риме, восклицали: "Вот Аполлон Бельведерский! И ежели недостает у меня высокого его роста... зато, посмотрите, я имею все его черты, и в особенности его профиль... теперь посмотрите со вниманием на мою голову, на густые мои природно-вьющиеся волосы... стоит только мне отпустить бороду, вы будете иметь перед вами совершенное изображение Юпитера -- Капитолийского Громовержца... Что скажете? Не правда ли?)". -- "Je dis? Ce n'est pas (неправда)", -- возразил тотчас Граф Ростопчин. Словам этим засмеялись не только мы все, но и сам Юпитер.
"Au reste, -- прибавил Граф, -- comme je n'ai jamais eu l'honneur de me rencontrer Apollon ou monsieur Jupiter, je ne puis pas être jugé competent dans cette affaire (Впрочем, -- прибавил Граф, -- так как не имел я никогда чести встречаться с господами Аполлоном и Юпитером, то и не могу быть судьею в этом деле)".
Тончи был с маленьким чином принят в нашу службу и причислен на Кремлевскую Экспедицию по живописной части. Он женился потом на дочери Князя Ивана Сергеевича Гагарина, Княжне Наталье Ивановне30, барышне весьма эксцентрической, но уже немолодой и не миловидной. Вторжение французов в Москву ужасно поразило бедного Тончи. Он впал в какую-то меланхолию, его преследовала несчастная мысль, что подозреваемый в шпионстве, предательстве и нерасположении к французам, он сделается первою жертвою Наполеона. Ему пришла вдруг несчастная мысль, при занятии неприятелем Москвы, бежать из города и сокрыться в Сокольнический лес. Человек, посланный для его отыскания, начал в лесу кричать: "Мусье! Ау!". Тончи еще более перепугался от этих криков, приписывая их злодеям, посланным для его отыскания и предания мучительной смерти. Одержимый страхом, разными странными и нелепыми мыслями и страшась истязаний, представлявшихся воображению его, Тончи решился упредить своих врагов и, вынув из записной своей книжки перочинный ножик, решился перерезать себе горло, но не умел или не смог довершить роковое свое намерение. Человек, посланный для его отыскания, нашел его окровавленным и лежащим без чувств под деревом. Рана была залечена, и Тончи остался жив.
Граф Ростопчин заставлял не один раз Московского Юпитера рассказывать странный этот эпизод, но никто из нас не мог никогда понять, что могло послужить поводом к такой отчаянной решимости. Тончи заключал обыкновенно свой рассказ сими словами:
"Peut-être, que la Providence a voulu me fournir le sujet d'un beau poème epique. Je me retrouvais en effet dans une position tout-a-fait extraordinaire: je me voyais entre la vie, la mort et l'éternité. Je tenais dans ma main cette vaine et ci faible canif, que devait mettre une fin a mes souffrances et mes malheurs... je voyais le moment, ou ces trois gouttes: la vie, la mort et l'éternité allaient ce confondre (Может быть, Провидение хотело доставить мне случай написать прекрасную эпическую поэму, и действительно я видел себя тогда в положении совершенно необыкновенном: я находился между жизнию, смертию и вечностию... Я держал в руке моей горловую жилу и слабый ножик, который должен был прекратить все мои страдания и бедствия... Я видел минуту, в которую должны были слиться эти три капли: жизнь, смерть и вечность!..)".
Отчаянное положение Тончи должно вероятнее приписывать минутному отсутствию ума, произведенному от ужасного страха, в котором находился бедный Московский Юпитер по мере приближения к Белокаменной Парижского Громовержца {Заметно было, что после возвращения нашего в освобожденную от неприятеля Москву Тончи был уже не тем любезным италианцем, который так одушевлял беседу нашу.}
Граф Федор Васильевич разливал обыкновенно сам при конце обеда какое-нибудь сладкое вино. Обращаясь один раз к Тончи, он сказал ему: "Permettez-moi, immortel philosophe, de vous proposer deconfondre dans votre verre les trois fameusts gouttes lesquelles, dans un certain temps d'exécrable mémoire, avaint menace les jours d'un des plus grande hommes des temps modern (позвольте мне, бессмертный философ, сделать вам предложение -- смешать в рюмке вашей те бессмертные три капли, которые в злосчастное некогда время угрожали прекратить жизнь одного из величайших мужей новейших времен...!)"
Тончи прежде всех начал смеяться шутке Графа Ростопчина. -- "A! Les trois gouttes, -- повторял Тончи, -- Vous n'avez pas, oublié, Monsieur le Comte, sette singuliere épisode de ma vie? Le moment ou ces trois gouttes -- la vie, la mort et l'éternité allaient ce confondre (Да! Памятны мне три капли, -- повторял Тончи, -- Вы не забыли, Граф, этот самый эпизод жизни моей?.. Минута эта..., в которую видел я приближающуюся смерть... минута, в которую должны были слиться в одну -- три капли: жизнь, смерть и вечность!)"
Граф Федор Васильевич любил рассказывать следующий анекдот. Тончи принес один раз показать Графу написанный им очень удачно портрет тестя своего, князя Ивана Сергеевича Гагарина. Он был представлен держащим в одной руке Гамбургскую Немецкую газету, а в другой -- курительную трубку. Граф Ростопчин был очень знаком с князем Гагариным, но, любя шутить, он сказал: "Знаете ли Вы, мой любезный Ван Дик I31, что Гамбургская газета и курительная трубка сходства поразительного, но скажите мне -- чей это портрет?".
Тончи понял тотчас насмешку, не показался нимало оною оскорбленным и отвечал: "Как, Граф... ужели Вы не узнаете? Это портрет того умного любезного вельможи, который любит так подшучивать надо всеми и издеваться над славнейшими живописцами -- одним словом, это портрет известного Графа Ростопчина".