Кто из современников тогдашних не был знаком с Князем Цициановым или не знал его понаслышке? Он был человек добрый, большой хлебосол и отлично кормил своих гостей, но был еще более известен с самых времен Екатерины по приобретенной им славе приятного и неистощимого лгуна.
Слабость эту прощал ему всякий весьма охотно, потому что она не была никогда обращена ко вреду ближнего. Цицианова лжи никого не обидели, а только всех смешили.
У него были всегда и на все случаи готовы анекдоты, и когда кто-нибудь из присутствующих оканчивал странный прелюбопытный рассказ, то Цицианов спешил сказать: "Да это што? Нет! Я вам расскажу, что со мною случилось", и тогда начиналась какая-нибудь история или басенка, в которых были обыкновенно замешаны знаменитые люди царствования Екатерины II -- Князь Потемкин, Орловы, Разумовские, Нарышкины, Суворов, Безбородко20, фавориты Екатерининские, даже сама Императрица. Граф Ростопчин уверял, что известная брошюрка под заглавием "Не любо -- не слушай, а врать не мешай" сочинена Князем Цициановым, но что он не захотел выставить своего имени.
Я мог бы сообщить здесь множество фактов в доказательство, что ложь Цицианова была забавна, но вместе с этим всегда безвредна, но ограничусь рассказом двух анекдотов. Первый приобрел большую известность в высших петербургских обществах. Я постараюсь передать рассказ, как слышал оный из уст самого Князя Цицианова, у которого было свое особенное красноречье. Вот как он это рассказывал один раз у Князя Василья Алексеевича Хованского (тестя моего)21, где он часто проводил свои вечера. Я буду стараться передавать точные слова Цицианова. Теперь будет говорить уже он, а не я.
"Князь Потемкин меня любил именно за то, что я никогда ни о чем его не просил и ничего не искал {А, вероятно, еще более за то, что Ц<ицианов> забавлял Его Светлость своими басенками.}. Я был с ним на довольно короткой ноге. Случилось один раз, что князь, разговаривая (не помню, у кого это было, ну да все равно) о шубах, сказал, что он предпочитает медвежьи, но что они слишком тяжелы, жалуясь, что не может найти себе шубу по вкусу.
"А что бы вам давно мне это сказать, Светлейший Князь -- вот такая же точно страсть была у покойного моего отца, и я сохраняю его шубу, которой нет, конечно, трех фунтов весу" (все слушатели громко рассмеялись).
"Да чему вы так обрадовались, -- возразил Цицианов, -- будет вам еще чему посмеяться, погодите, да дослушайте меня до конца, и князь Потемкин тоже рассмеялся, принимая слова мои за басенку".
"Ну, а как представлю я Вашей Светлости, -- продолжал Цицианов, -- шубу эту?"
"Приму ее от тебя, как драгоценный подарок, -- отвечал мне Таврической. Увидев меня несколько времени спустя, он спросил меня тотчас: Ну что, как поживает трехфунтовая медвежья шуба?".
"Я не забыл данного Вам, Светлейший Князь, обещания и писал в деревню, чтобы прислали мне отцовскую шубу".
Скоро явилась и шуба. Я послал за первым в городе скорняком, велел ее при себе вычистить и сделать заново, потому, что эдакую редкость могли бы у меня украсть или подменить. Ну! Слушайте, не то еще будет. Вот завертываю я шубу в свой носовой шелковый платок и отправляюсь к Светлейшему Князю. Это было довольно рано; меня там все знали.
"Позвольте, Ваше Сиятельство -- говорит мне камердинер, -- пойду только посмотреть, вошел ли Князь в кабинет или еще в спальне. Он нехорошо изволил ночь проводить". Возвращается камердинер и говорит мне: "Пожалуйте".
Я вошел, гляжу -- Князь стоит перед окном, смотрит в сад; однако рука во рту, Светлейший изволил грызть себе ногти, а другою рукою чесал он ...Не могу сказать, что? Угадайте! Он был в таких размышлениях и рассеянности, что не догадался, как я к нему подошел и накинул ему на плечи шубу. Князь освободил правую свою руку и начал по стеклу наигрывать пальцами какие-то фантазии. Я все молчу и гляжу на этого всемогущего баловня, думая себе: чем он так занят, что не чувствует даже, что около него происходит и чем-то дело это кончится? Прошло довольно времени -- Князь ничего мне не говорит. Вот я решился начать разговор, подхожу к нему и говорю: "Светлейший князь". Он, не оборачиваясь ко мне, но узнавши голос мой, сказал: "Ба! Это ты, Цицианов! А что делает шуба?".
"Какая шуба?".
"Вот хорошо! Шуба, которую ты мне обещал!".
"Да шуба у Вашей светлости".
"У меня? Что ты тут мне рассказываешь!!".
"У Вас... она и теперь на Ваших плечах".
Можете представить удивление Князя, увидя, что на нем была подлинно шуба. Он верить не хотел, что я давно накинул ему шубу на плеча.
"То-то не понимал я, отчего мне так жарко было: мне казалось, что я нездоров, что у меня жар! -- повторял князь. -- Да это просто сокровище, а не шуба. Где ты ее выкопал?".
"Да я Вашей светлости уже докладывал, что шуба эта досталась мне после моего отца".
"Диковинная! Однако посмотри, она мне только по колено".
"Чему тут дивиться. Я ростом не велик, а отец мой был хотя и сильный мужчина, но головой ниже меня. Вы забываете. Что у Вашей светлости рост Геркулесов, что для всех людей шуба, то для Вас куртка".
Князя это очень позабавило. Он смеялся и хотел непременно узнать, какими судьбами досталась шуба эта моему отцу. Я рассказал ему всю историю: как шуба эта была послана из Сибири, как редкость Гетману Графу Разумовскому в царствование императрицы Елизаветы Петровны, как дорогою была украдена разбойником и продана Шаху Персидскому, который подарил ее моему отцу...
Князь удивился, что нет теперь таких шуб, но я объяснил ему, что был в Сибири мужик, который умел обделывать так искусно медвежьи меха, что они делались нежнее и легче соболиных, но мужик этот умер, не открывая никому своего секрета".
Чтобы пополнить характеристику Князя Цицианова, я расскажу теперь другой, также до него касающийся анекдот. Случилось, что в одном обществе какой-то помещик, слывший большим хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от пчеловодства, так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми крестьянами, коих было с лишком сто в той деревне.
"Очень Вам верю, -- возразил Цицианов, -- но смею Вас уверить, что такого пчеловодства, как у нас в Грузии, не нигде в мире".
"Почему так, Ваше Сиятельство?".
"А вот почему, -- отвечал Цицианов, -- да и не может быть иначе: у нас цветы, заключающие в себе медовые соки, растут как здесь крапива; да к тому же пчелы у нас величиною почти с воробья: замечательно, что когда они летают по воздуху, то не жужжат, а поют как птицы".
"Какие же у вас улья, Ваше Сиятельство?", -- спросил удивленный пчеловод.
"Улья? Да улья, -- отвечал Цицианов -- такие же, как везде".
"Как же могут столь огромные пчелы влетать в обыкновенные улья?".
Тут Цицианов догадался, что басенку свою пересолил, он приготовил себе сам ловушку, из которой выпутаться ему трудно, однако он ни мало не задумался. "Здесь о нашем крае, -- продолжал Цицианов, -- не имеют никакого понятия... Вы думаете, что везде, как в России? Нет, батюшка. У нас в Грузии отговорок нет, хоть тресни, да полезай! Это служит правилом и для людей и для пчел...".
Цицианов любил также выхвалить талант дочери своей в живописи, жалуясь всегда на то, что Княжна на произведениях отличной своей кисти, имела привычку выставлять имя свое, а когда спрашивали его, почему так, то он с видом довольным отвечал: "Потому, что картины моей дочери могли бы слыть за Рафаиловы, тем более, что Княжна любила преимущественно писать Богородиц и давала ей и маленькому Спасителю мастерские позы".
Два вышеупомянутые анекдоты довольно всем известны, и слова "Цициановская шуба" и "Хоть тресни, да полезай" были приговорками или пословицами тогдашнего времени.