Ай да молодецъ!
Надъ сѣнными сараями, въ домѣ Князя Каверзева, была большая комната, гдѣ горѣлъ неугасимый огонь на очагѣ, стрегомый дѣвами, не Весталками, а просто прачками. Здѣсь съ утра до ночи, и обратно, раскаливались утюги, для глаженія драгоцѣннаго бѣлья, пеленавшаго и красоту и безобразіе. Огонь, чрезъ треснувшую печь, проникъ къ перекладинамъ и зажегъ сѣно. Вдругъ весь дворъ покрылся дымомъ и пламенемъ. Отъ многочисленной дворни Князя было болѣе помѣхи, нежели пользы. Всѣ суетились, и никто ничего не дѣлалъ. Прискакали пожарныя трубы, выстроились, и брызнули фонтанами воды, которая, однако жъ, не могла залить распространившагося пожара. Пожарная команда вломилась въ комнаты, необъятыя пламенемъ, и стала спасать мебели и имущество, выкидывая чрезъ окна шкафы и зеркала. Между тѣмъ другіе срывали крышу, расторгали связь между перекладинами. Трескъ пламени, стукъ и звукъ падающихъ мебелей, крики и вопли, все смѣшивалось въ ревѣ сильнаго вѣтра, который дулъ себѣ на просторѣ, какъ будто его-то здѣсь и надобно было. Вдругъ въ окнѣ третьяго этажа, надъ тою комнатою, гдѣ начался пожаръ, сквозь пламя, вьющееся изъ оконъ втораго этажа и уже досягающее третьяго, показалась женщина, выглянула, вскрикнула и скрылась. Всѣ чувствовали, что несчастная находится на краю гибели, но какъ снасти ее! Надобно устремиться сквозь пламя, но лѣстницѣ, которая вспыхнетъ въ одну минуту. Вдругъ изъ толпы выбѣгаетъ полицейскій офицеръ. "Ставь лѣстницу!" закричалъ онъ пожарнымъ солдатамъ: "Братцы! дайте мнѣ два кителя и обмочите ихъ сперва въ водѣ," примолвилъ онъ. Два солдата сняли съ себя кители, окунули въ чанъ съ водою, и подали офицеру. Онъ сбросилъ съ себя шляпу и шпагу, перекрестился, обвернулъ голову мокрымъ кителемъ, бросился вверхъ по лѣстницѣ, сквозь пламя и дымъ, и вскочилъ въ окно. Между тѣмъ лѣстницу обхватило огнемъ, и она запылала. "Пропалъ, погибъ!" закричали въ толпъ любопытныхъ. "Нѣтъ не пропалъ!" воскликнулъ Брантмейстеръ: "казенное ни въ огнѣ не горитъ, ни въ водѣ не тонетъ! Подавай парусину!" -- Подъ окномъ растянули парусину. Полицейскій офицеръ выглянулъ изъ окна, посмотрѣлъ на лѣстницу, вымѣрилъ глазами высоту, взглянулъ на парусину и снова скрылся. Вдругъ онъ сталъ на окнѣ, съ нотою въ рукахъ, и закричалъ: "Держи крѣпче!" и бросился сквозь огонь, съ третьяго яруса, на растянутую парусину, которую крѣпко держали человѣкъ десять солдатъ. "лихо!" воскликнулъ Брантмейстеръ. "Ай да молодецъ!" раздалось въ толпѣ.
Полицейскій офицеръ, соскочившій съ третьяго этажа, былъ силенъ, какъ Геркулесъ. Онъ держалъ надъ головою спасенную имъ женщину, закутанную имъ въ мокрые кителя. Она не почувствовала сильнаго сотрясенія, и все была въ обморокѣ. Офицеръ схватилъ ее на руки, какъ труднаго младенца, и быстро побѣжалъ за ворота, пробиваясь сквозь толпу народа, который кричалъ ему въ слѣдъ: "ай да молодецъ!"
Этотъ храбрый офицеръ былъ Квартальный Надзиратель, герой этой справедливой повѣсти, Алексѣй Петровичъ Спиридоновъ, а спасенная имъ женщина, Елисавета Ѳедоровна, та самая, которую онъ любилъ столь пламенно и безнадежно. Вообразите себѣ его радость! Квартира его была во сигѣ шагахъ. Прямо съ пожара онъ бросился домой, положилъ драгоцѣнную ношу на свою кровать, велѣлъ вѣрной Марьѣ раздѣть больную, и побѣжалъ за Докторомъ. По счастью, Докторъ былъ дома, и такъ, взявъ съ собою спирты и шнеперъ, онъ поспѣшилъ на помощь больной. Все это случилось въ четверть часа времени, а въ другія четверть часа Елисавета Ѳедоровна уже открыла глаза, пришла въ чувство и была совершенно здорова. Надзиратель стоялъ за дверьми ни живой, ни мертвый, пока приводили въ чувство ангела души его. Сердце въ немъ сильно билось, сперва отъ страха, послѣ отъ радости. Наконецъ она заговорила. Надзиратель приставилъ ухо.
-- "Гдѣ я!" спросила Елисавета Ѳедоровна у Доктора.
-- "Въ квартирѣ Квартальнаго Надзирателя, человѣка честнаго, благороднаго, благовоспитаннаго, который живетъ съ своею больною матерью" отвѣчалъ Доктора".
-- "Я знаю его," возразила Елисавета Ѳедоровна.
Сердечко у Надзирателя такъ сильно ёкнуло, что чуть не распалось на части. "Она знаетъ меня!" прошепталъ онъ.
-- "А гдѣ онъ?" спросила она.
-- "Здѣсь," отвѣчалъ Докторъ.
-- "И такъ, позвольте мнѣ одѣться; я хочу переговорить съ нимъ," сказала она.
Докторъ вышелъ изъ комнаты; а Марья пособила ей надѣть платье, которое въ это время высохло на печи. Красавица, подбирая и связывая волосы передъ разбитымъ, восьмигривеннымъ, зеркальцомъ, висѣвшимъ надъ столикомъ, не могла не улыбнуться. Одѣвшись, она вышла изъ комнаты, и пошла къ больной матери своего избавителя, гдѣ находились Докторъ, самъ Надзиратель и другъ его, Еремѣевъ. Мать плакала отъ страха и отъ радости, слушая разсказъ Еремѣева о великодушномъ подвигѣ ея сына.
Красавица подошла къ кровати, поцѣловала руку больной и, обратясь къ Квартальному Надзирателю, который стоялъ у изголовья, потупя взоръ, не смѣя взглянуть на ту, которую хотѣлъ бы поглотить взорами, она сказала: "Я не могу изъявить вамъ моей благодарности, Алексѣй Петровичъ, потому, что не нахожу словъ, чтобъ выразить все то, что чувствую, но мы давно знакомы," примолвила она съ нѣжною, легкою улыбкой. "Я знаю, что вы меня любите!"
-- "Вы знаете это!" воскликнулъ Надзиратель.
-- "Вы не скрывались въ этомъ, ища меня повсюду, проводя часть дня подъ моими окнами, не спуская глазъ съ меня въ театрѣ, являясь предо мною на гульбищахъ, у всѣхъ подъѣздовъ. Вѣрьте, Алексѣй Петровичъ, что мы, женщины, не ошибаемся въ этомъ! Вы любите меня, и я знаю васъ давно, знаю чрезъ людей -- и люблю васъ взаимно...."
При сихъ словахъ Надзиратель чуть не упалъ безъ чувствъ на землю. Онъ держался одною рукою за кровать, и дрожалъ всѣмъ тѣломъ.
-- "Я люблю васъ," продолжала красавица: "потому, что вы человѣкъ благородный и нѣжный сынъ, а добрый сынъ не можетъ быть дурнымъ человѣкомъ. Я бѣдна, такъ же какъ вы, и вы имѣете передо мною большое преимущество: у васъ есть мать,-- а я сирота! Но если матушка ваша благословитъ насъ и захочетъ имѣть меня своею дочерью, то я не боюсь съ вами бѣдности. Я знаю женскія рукодѣлья, могу преподавать уроки въ рисованіи, въ музыкѣ, въ языкахъ, и не буду вамъ въ тягость, а напротивъ, попеченіями моими буду стараться облегчить горестное положеніе нашей маменьки, усладить ея уединеніе Теперь я ни отъ кого не завишу.-- Князь, сегодня вечеромъ, передъ пожаромъ, выгналъ меня изъ своего дома, за то, что я не согласилась выйти замужъ за гнуснаго его повѣреннаго Маменька, рѣшите участь нашу!...
Мать Надзирателя рыдала. Она поднялась на постелѣ, простерла объятія и, заключивъ въ нихъ добрую, благородную Лизу, обливала ее слезами, лепеча сквозь всхлипываніе: -- "Благослови васъ, Боже! Ангелъ мой, милое дитя!....."
Наконецъ Надзиратель пришелъ въ себя и бросился къ ногамъ Елисаветы Ѳедоровны, воскликнувъ: -- "Повтори мнѣ, что ты меня любишь.... Дай услышать еще разъ эти небесные звуки!....."
Елисавета Ѳедоровна подняла его и бросилась къ нему, со слезами, на шею. Зная, что скромность и несчастное положеніе ея возлюбленнаго никогда не доведутъ его до объясненія, она сдѣлала чрезвычайное усиліе надъ собою, чтобъ побѣдить свою застѣнчивость и самой развязать этотъ узелъ.-- Но это усиліе мужества и эта побѣда надъ дѣвичьей скромностью истощили ее. Она залилась слезами и почти безъ чувствъ повисла на шеѣ своего возлюбленнаго. Всѣ были счастливы и всѣ плакали.-- Еремѣевъ прижалъ къ сердцу своего друга и поцѣловалъ руку его невѣсты. Даже Докторъ нашелъ запоздалую слезу въ своемъ добромъ сердцѣ, изсушенномъ безпрерывнымъ зрѣлищемъ бѣдствій человѣчества. Онъ вышелъ, Пожавъ руку Надзирателя.
Когда первый восторгъ прошелъ, и души отдохнули отъ сильныхъ ощущеній, Елисавета Ѳедоровна сказала: -- "Маменька, я останусь съ вами! У меня нѣтъ пріюта...."
Надзиратель указалъ на свое сердце.
Елисавета Ѳедоровна улыбнулась нѣжно, и подала ему руку, которую онъ прижалъ къ устамъ.
Съ перваго слова между любовниками водворилась искренность, понятная и доступная только возвышеннымъ душамъ.-- Послѣ перваго объясненія, они уже говорили ты другъ другу.