Въ настоящей главѣ я представлю сквайра Гэзельдена въ патріархальномъ быту,-- конечно, не подъ смоковницею, которой онъ не насаждалъ, но передъ зданіемъ приходской колоды, которое онъ перестроилъ. Сквайръ Гэзельденъ и его семейство на зеленѣющемся фонѣ деревни -- что можетъ быть привлекательнѣе! Полотно совсѣмъ готово и ожидаетъ только красокъ. Предварительно я долженъ, впрочемъ, бросить взглядъ на предъидушія происшествія, чтобы показать читателю, что въ семействѣ Гэзельденъ есть такая особа, съ которою онъ, можетъ быть, и не встрѣтится въ деревнѣ.-- Нашъ сквайръ лишился отца, будучи двухъ лѣтъ отъ роду; его мать была прекрасна собой; состояніе ея было не менѣе прекрасно. По истеченіи года траура, она вышла вторично замужъ, и выборъ ея палъ при этомъ на полковника Эджертона. Сильно было удивленіе Пэлль-Мэлля и глубоко сожалѣніе парка Лэна, когда эта знаменитая личность снизошла до званія супруга. Но полковникъ Эджертонъ не былъ только лишь красивою бабочкой: онъ обладалъ и предупредительнымъ инстинктомъ, свойственнымъ пчелѣ. Молодость улетѣла отъ него и увлекла въ своемъ полетѣ много существеннаго изъ его имущества; онъ увидалъ, что наступаетъ время, когда домашній уголокъ, съ помощницей, способной поддержать въ этомъ уголкѣ порядокъ, вполнѣ соотвѣтствовалъ бы его понятіямъ о комфортѣ, и что яркій огонь, разведенный въ каминѣ въ ненастный вечеръ, сдѣлалъ бы большую пользу его здоровью. Среди одного изъ сезоновъ въ Брайтонѣ, куда онъ сопровождалъ принца валлійскаго, онъ увидалъ какую-то вдову, которая хотя и носила траурное платье, но не казалась безутѣшною. Ея наружность удовлетворяла требованіямъ его вкуса; слухи объ ея приданомъ располагали въ ея пользу и разсудокъ его. Онъ рѣшился начать дѣйствовать и, ухаживая за нею очень недолго, привелъ намѣреніе свое къ счастливому результату. Покойный мистеръ Гэзельденъ до такой степени предчувствовалъ вторичное замужество своей жены, что распорядился въ своемъ духовномъ завѣщаніи, чтобы опека надъ его наслѣдникомъ, въ подобномъ случаѣ, передана была отъ матери двумъ сквайрамъ, которыхъ онъ избралъ своими душеприкащиками. Это обстоятельство, въ соединеніи съ новыми брачными узами утѣшенной вдовы, послужило, нѣкоторымъ образомъ, къ отдаленію ея отъ залога первой любви, и когда она родила сына отъ полковника Эджертона, то сосредоточила на этомъ ребенкѣ всю свою материнскую нѣжность. Уильямъ Гэзельденъ былъ посланъ своими опекунами въ одну изъ лучшихъ провинціальныхъ академій, въ которой, съ незапамятныхъ временъ, воспитывались и его предки. Сначала онъ проводилъ праздники съ мистриссъ Эджертонъ; но такъ какъ она жила то въ Лондонѣ, то ѣздила съ своимъ мужемъ въ Брайтонъ, чтобы пользоваться удовольствіями Павильона, то Уильямъ, который между тѣмъ подросъ, оказывая неудержимое влеченіе къ деревенской жизни, тогда какъ его неловкость и рѣзкія манеры заставляли краснѣть мистриссъ Эджертонъ, сдѣлавшуюся особенно взыскательною въ этомъ отношеніи,-- выпросилъ позволеніе проводить каникулярное время или у своихъ опекуновъ, или въ старомъ отцовскомъ домѣ. Потомъ онъ поступилъ въ коллегіумъ въ Кембриджѣ, основанный, въ XV столѣтіи, однимъ изъ предковъ Гэзельденовъ, и, достигнувъ совершеннолѣтія, оставилъ его, не получивъ, впрочемъ, степени. Нѣсколько лѣтъ спустя, онъ женился на молодой лэди, также деревенской жительницѣ и сходной съ нимъ по воспитанію.
Между тѣмъ его единоутробный братъ, Одлей Эджертонъ, началъ посвящаться въ таинства большого свѣта, не успѣвъ еще окончательно распрощаться съ своими игрушками; въ дѣтствѣ онъ сиживалъ зачастую на колѣняхъ у герцогинь и скакалъ по комнатамъ верхомъ на палкахъ посланниковъ. Дѣло въ томъ, что полковникъ Эджертонъ не только имѣлъ сильныя связи, не только былъ однимъ изъ Dii majores большого свѣта, но пользовался рѣдкимъ счастьемъ быть популярнымъ между всѣми людьми, знавшими его; онъ былъ до такой степени популяренъ, что даже лэди, въ которыхъ онъ нѣкогда былъ влюбленъ и которыхъ потомъ оставилъ, простили ему бракъ и сохранили къ нему прежнюю дружбу, какъ будто онъ не былъ вовсе женатъ. Люди, слывшіе въ общемъ мнѣніи за бездушныхъ, некогда не тяготились сдѣлать всякую любезность Эджертономъ. Когда наступило время Одлею оставить приготовительную школу въ которой онъ развивался изъ здоровой почки въ пышный цвѣтокъ, и перейти въ Итонъ {Одно изъ лучшихъ въ Лондонѣ учебныхъ заведенія.}, начальство и товарищи дали о немъ самый лестный отзывъ. Мальчикъ скоро показалъ, что онъ не только наслѣдовалъ отцовскую способность пріобрѣтать популярность, но къ этой способности присоединялъ талантъ навлекать изъ нея существенныя выгоды. Не отличавшись никакими особенными познаніями, онъ, однако, составилъ о себѣ въ Итонѣ самую заводную репутацію, какой только позволительно добиваться въ его лѣта -- репутацію мальчика, который произведетъ что побудь замѣчательное, сдѣлавшись человѣкомъ. Будучи студентомъ богословскаго факультета въ Оксфордѣ, онъ продолжалъ поддерживать эту сладкую надежду, и хотя не получалъ премій и при выходѣ былъ удостоенъ очень обыкновенной степени, однако, это еще болѣе убѣдило членовъ университета, что питомцу ихъ предназначена блестящая карьера государственнаго человѣка.
Когда еще онъ былъ въ университетѣ, родители его умерли, одинъ вслѣдъ за другимъ. Достигнувъ совершеннолѣтія, онъ предъявилъ свои права на отцовское наслѣдство, которое считалось очень значительнымъ, и которое дѣйствительно когда-то было довольно велико; но полковникъ Эджертонъ былъ человѣкъ слишкомъ расточительный для того, чтобы обогатить наслѣдника, и теперь осталось около 1,500 фунтовъ стерлинговъ годового дохода отъ имѣнія, приносившаго прежде до десяти тысячъ фунтовъ ежегодно.
Впрочемъ, Одлея всѣ считали богатымъ, а самъ онъ былъ далекъ отъ того, чтобы уничтожить эту благопріятную молву признакомъ собственной несостоятельности. Лишь только онъ вступилъ въ лондонскій свѣтъ, какъ всѣ клубы приняли его съ распростертыми объятіями, и онъ проснулся, въ одно прекрасное утро, если не знаменитымъ, то по крайней мѣрѣ вполнѣ свѣтскимъ человѣкомъ. Къ этой изящной свѣтскости онъ присоединилъ нѣкоторую дозу значительности и важности, старался сходиться съ государственными людьми и занимающимися политикою лэди и утвердилъ всѣхъ во мнѣніи, что онъ былъ рожденъ для великихъ дѣлъ.
Теперь самымъ близкимъ, искреннимъ другомъ его былъ лордъ л'Эстренджъ, съ которымъ онъ былъ неразлученъ еще въ Итонѣ, и въ то время, какъ Одлей приводилъ Лондонъ лишь въ восторгъ, л'Эстренджъ восхищалъ общество до изступленія: Гэрлей лордъ л'Эстренджъ былъ единственный сынъ графа лансмерскаго, владѣльца большого состоянія и породнившагося съ знатнѣйшими и могущественнѣйшими фамиліями въ Англіи. Впрочемъ, лордъ Лансмеръ былъ не очень извѣстенъ въ Лондонѣ сномъ обществѣ. Онъ жилъ большею частію въ своихъ имѣніяхъ, занимаясь дѣлами по хозяйственному управленію, и очень рѣдко пріѣзжалъ въ столицу; все это позволяло ему давать большія средства къ жизни сыну, когда Гэрлей, будучи шестнадцати лѣтъ, и достигнувъ шестого класса въ школѣ, вышелъ оттуда и поступилъ въ одинъ изъ гвардейскихъ полковъ. Никто не зналъ, что дѣлать съ Гэрлеемъ л'Эстренджемъ: потому-то, можетъ бытъ, имъ такъ и занимались. Онѣ былъ самымъ блестящимъ воспитанникомъ въ Итонѣ -- не только гордостію гимнастической залы, но и классной комнаты; однако, при этомъ въ немъ было столько странностей и непріятныхъ выходокъ, награды же, полученныя имъ за успѣхи, доставались ему, по видимому, такъ легко, безъ малѣйшаго прилежанія и усидчивости, что онъ не заставлялъ ожидать отъ себя столь многаго, какъ его другъ Одлей Эджертонъ. Его странности, оригинальность выраженій и самыя неожиданныя выходки такъ же замѣтны была въ большомъ свѣтѣ, какъ нѣкогда въ тѣсной сферѣ школы. Онъ былъ остеръ, безъ всякаго сомнѣнія; и что его остроуміе было высокаго полета, это доказывали не только оригинальность, но и независимость его характера. Онъ ослѣплялъ свѣтъ, вовсе не заботясь о своемъ тріумфѣ и объ общественномъ мнѣніи,-- ослѣплялъ потому, что не умѣлъ блестѣть въ мѣру. Молодость и странныя понятія всегда идутъ рука объ руку. Я не знаю, что думалъ Гэрлей л'Эстренджъ, но знаю, что въ Лондонѣ не было молодого человѣка, который бы менѣе заботился о томъ, что онъ наслѣдникъ знатнаго имени и сорока-пяти тысячь фунтовъ годового дохода.
Отецъ его желалъ, чтобы, когда Гэрлэй достигнетъ совершеннолѣтія, онъ былъ депутатомъ мѣстечка Лансмеръ. Но это желаніе никогда не осуществилось. Въ то самое время, какъ молодому лондонскому идолу оставалось только два или три года до совершеннолѣтія, въ немъ явилась новая странность. Онъ совершенно удалился отъ общества: оставилъ безъ отвѣта самонужнѣйшія треугольныя записочки, заключавшія въ себѣ разнаго рода вопросы и приглашенія,-- записочки, которыя необходимо покрываютъ письменный столъ всякаго модника; онъ рѣдко сталъ показываться въ кругу своихъ прежнихъ знакомыхъ, и если гдѣ нибудь его встрѣчали, то или одного, или вмѣстѣ съ Эджертономъ; его веселость, казалось, совсѣмъ оставила его. Глубокая меланхолія была начертана на его лицѣ и выражалась въ едва слышныхъ звукахъ его голоса. Въ это время гвардія покрывала себя славою въ военныхъ дѣйствіяхъ на полуостровѣ, но батальонъ, къ которому принадлежалъ Гэрлей, остался дома. Неизвѣстно, соскучившись ли бездѣйствіемъ, или изъ славолюбія, молодой лордъ вдругъ перешелъ въ кавалерійскій полкъ, который въ одной изъ жаркихъ схватокъ потерялъ половину офицеровъ. Передъ самымъ его отъѣздомъ, открылась вакансія для депутатства за Лэнсмеровъ, но онъ отвѣчалъ на просьбы отца по этому предмету, что ихъ семейные интересы могутъ быть предоставлены попеченіямъ его друга Эджертова, пріѣхалъ въ Паркъ проститься съ своими родителями, а вслѣдъ за нимъ явился Эджертонъ отрекомендоваться избирателямъ. Это посѣщеніе было важною эпохой для многихъ лицъ моей повѣсти; но пока я ограничусь замѣчаніемъ, что при самомъ началѣ выборовъ случились обстоятельства, вслѣдствіе которыхъ л'Эстренджъ и Одлей должны были удалиться съ поприща общественной дѣятельности, а потомъ послѣдній написалъ лорду Лэнсмеру, что онъ соглашается принять званіе депутата. Къ счастію для карьеры Одлея Эджертона, выборы представляли для лорда Лэнсмера не только общественное значеніе, но тѣсно связаны были съ его собственными интересами. Онъ рѣшился, чтобы даже, при отсутствіи кандидата, борьба продолжалась до послѣдней крайности, хотя бы на его счетъ. Потому все дѣло выборовъ ведено было такъ, что противниками интересовъ Лонсморовъ являлись представители той или другой изъ враждующихъ фамилій въ графствѣ; а такъ какъ самъ графъ былъ гостепріимный, любезный человѣкъ, очень уважаемый всѣмъ сосѣднимъ дворянствомъ, то и кандидаты даже противной стороны всегда наполняли свои рѣчи выспренними похвалами благородному характеру лорда Лэнсмера и учтивостями въ отношеніи къ его кандидатамъ. Но, благодаря постоянной перемѣнѣ должностей, одна изъ враждебныхъ фамилій уклонилась отъ выборовъ, и представители ея приняли званіе адвокатовъ; глаза другой фамиліи былъ избранъ членомъ Палаты, и такъ какъ настоящіе его интересы были неразрывны съ интересами Лэнсмеровъ, то онъ и пребылъ нейтральнымъ въ той мѣрѣ, въ какой это возможно при борьбѣ страстей. Судя по этому, всѣ были увѣрены, что Эджертонъ будетъ избранъ безъ оппозиціи, когда, вслѣдъ за отъѣздомъ его куда то, объявленіе, подписанное "Гэвервилль, Дэшморъ, капитанъ Р. И., Бэкеръ-Стритъ, Портменъ-Сквэръ", извѣщало въ довольно сильныхъ выраженіяхъ, что этотъ джентльменъ намѣренъ освободить кандидатуру отъ непослѣдовательной власти олигархической партіи, не столько изъ видовъ собственнаго своего политическаго возвышенія, такъ какъ подобная протестація всегда влечетъ за собой ущербъ личному интересу, но единственно изъ патріотическаго желанія сообщить выборамъ должную законность.
За этимъ объявленіемъ черезъ два часа явился и самъ капитанъ Дэшморъ, въ каретѣ четверней, съ жолтыми бантиками къ хвостахъ и гривахъ лошадей. Внутри и снаружи этой кареты сидѣли какіе-то сорванцы, по видимому, друзья его, которые, вѣроятно, пріѣхали съ цѣлію помочь ему въ трудахъ и раздѣлить съ нимъ удовольствія.
Капитанъ Дэшморъ былъ когда-то морякомъ, но возъимѣлъ отвращеніе къ этому званію съ тѣхъ поръ, какъ племянникъ одного министра получилъ подъ команду корабль, на который капитанъ считалъ права свои неоспоримыми. По этой же причинѣ онъ не слушался приказаній, которыя присылались ему отъ начальства, руководствуясь примѣромъ Нельсона; но при этомъ случаѣ непослушаніе не оправдалось такимъ успѣхомъ, какъ это было съ Нельсономъ, и капитанъ Дэшморъ долженъ былъ считать себя вполнѣ счастливымъ, что избѣжалъ болѣе строгаго наказанія, чѣмъ отказъ въ повышеніи. Но правду говорится, что не знаешь, гдѣ найдешь, гдѣ потеряешь. Выйдя въ отставку и видя себя совершенно неожиданно обладателемъ наслѣдства въ сорокъ или пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, предоставленныхъ ему какимъ-то дальнимъ родственникомъ, капитанъ Дэшморъ возъимѣлъ непреодолимое желаніе поступить въ Парламентъ и, при помощи своего ораторскаго таланта, принять участіе въ администраціи.
Въ насколько часовъ нашъ морякъ выказался самымъ отчаяннымъ говоруномъ, самымъ сильнымъ дѣйствователемъ, на случай выборовъ во мнѣніи простодушныхъ и довѣрчивыхъ жителей мѣстечка. Правда, что онъ говорилъ такую безсмыслицу, какой, можетъ быть, сроду никому не удавалось слышать, но зато его выходки такъ были размашисты, манеры такъ открыты, голосъ такъ звученъ, что въ эти патріархальныя времена онъ былъ въ состояніи загонять хоть какого философа. Кромѣ того, капитанъ Дэшморъ звалъ всякій день большое общество къ себѣ обѣдать, и тутъ, махая своимъ кошелькомъ въ воздухѣ, объявлялъ во всеуслышаніе, что онъ до тѣхъ поръ будетъ стрѣлять, пока у него останется хотя одинъ патронъ въ лядункѣ. До тѣхъ поръ было мало различія въ политическомъ отношеніи между кандидатомъ, поддерживаемымъ интересами лорда Лэнсмера, и кандидатомъ противной стороны, потому что помѣщики того времени были почти всѣ одного и того же образа мыслей, и вопросъ административный, подобно настоящему, имѣлъ для нихъ чисто мѣстное значеніе: онъ состоялъ лишь въ томъ, пересилитъ или нѣтъ фамидія Лэнсмеровъ двѣ другія значительныя фамиліи, которыя до тѣхъ поръ придерживались оппозиціи. Хотя капитанъ былъ въ самомъ дѣлѣ очень хорошій человѣкъ и слишкомъ опытный морякъ для того, чтобы думать, что государство -- которое., согласно общепринятой метафорѣ, уподобляется кораблю par excellence -- станетъ терпѣть кого ни попало у себя на шканцахъ, но онъ привыкъ болѣе руководствоваться въ поступкахъ жолчными побужденіями своего характера, чѣмъ голосомъ разсудка, испытывая въ то же время надъ собою одуряющее свойство своего собственнаго краснорѣчія. Такимъ образомъ, чувствуя себя такъ же мало способнымъ къ проискамъ, какъ и къ тому, чтобы зажечь Темзу, по своимъ рѣчамъ онъ показался бы, однако, всякому отчаяннымъ человѣкомъ. Точно такимъ же образомъ, не привыкнувъ уважать своихъ противниковъ, онъ обращался съ графомъ Лэнсмеромъ слишкомъ непочтительно. Онъ обыкновенно называлъ этого почтеннаго джентльмена "старой дрязгой"; мэра, который хвастался своими миніатюрными ножками, онъ прозвалъ "лучинкой", а прокурора, который былъ сложенъ довольно прочно -- "кряжемъ". Послѣ этого понятно, что выборы должны были служитъ только для удовлетворенія частныхъ интересовъ извѣстныхъ лицъ, и дѣло принимало между тѣмъ такой оборотъ, что графъ Лэнсмеръ начиналъ бояться за успѣхъ своихъ предположеній. Пришлецъ изъ Бэкеръ-Стрита, съ своею необыкновенною дерзостію, показался ему существомъ страшнымъ, зловѣщимъ,-- существомъ, на которое онъ смотрѣлъ съ суевѣрною боязнью: онъ ощущалъ то же, что многоуважаемый Монтецума, когда Кортецъ, съ толпой испанцевъ, схватилъ его, посреди его собственной столицы, въ виду мексиканскаго блеска и великолѣпія двора. "Самимъ богамъ придется плохо, если люди будутъ такъ дерзки", говорили мексиканцы про Кортеца; "общество погибнетъ, если пришлецъ изъ Бэкеръ-Стрита заступитъ мѣсто Лэнсмера", говорили принимавшіе участіе въ выборахъ мѣстные джентльмены. Во время отсутствія Одлея выборы представлялись въ самомъ неблагопріятномъ видѣ, и капитанъ Дэшморъ съ каждымъ шагомъ все болѣе и болѣе приближался къ своей цѣли, когда адвокатъ Лэнсмера напомнилъ ему, что есть въ виду довольно сильный ходатай за отсутствующаго кандидата. Сквайръ Гэзельденъ, съ своею молодою женою, еще прежде согласились на кандидатуру Одлея, а въ сквайрѣ адвокатъ видѣлъ единственнаго смертнаго, который былъ въ состояніи тягаться съ морякомъ. Вообще, на то, чтобы защищать пользы мѣстнаго дворянства, чтобы умѣть въ случаѣ нужды произнести рѣчь чрезъ открытое окно, съ высоты скамьи, бочки, балкона или даже крыши на домѣ, сквайръ имѣлъ даже болѣе способностей, болѣе представительности и сановитости, чѣмъ самъ баловень Лондона Одлей Эджертонъ.
Сквайръ, къ которому пристали со всѣхъ сторонъ съ просьбами по этому предмету, сначала отвѣтилъ рѣзко, что онъ согласенъ сдѣлать что нибудь въ пользу своего брата, но что не желалъ бы, съ своей стороны, даже при выборахъ, показаться кліентомъ лорда, кромѣ того, что если бы ему пришлось отвѣчать за брата, то какимъ образомъ онъ обяжется отъ его имени быть блюстителемъ пользъ и вѣрнымъ слугою своего края, какимъ образомъ онъ докажетъ, что Одлей, поступивъ въ Палату, не забудетъ о своемъ сословіи, а тогда онъ, Уильямъ Гэзельденъ, будетъ названъ лжецомъ и переметной сумой.
Но когда эти сомнѣнія и затрудненія были устранены убѣжденіями джентльменовъ и просьбами лэди, которыя принимали въ выборахъ такое же участіе, какое эти прелестныя существа принимаютъ во всемъ, представляющемъ матеріялъ для спора, сквайръ согласился наконецъ выступить противъ жителя Бэкеръ-Стрита и принялся за это дѣло отъ всего сердца и съ тѣмъ добродушіемъ стараго англичанина, которое онъ оказывалъ при всякомъ родѣ дѣятельности, серьёзно занимавшей его.
Предположенія насчетъ общественныхъ выборовъ, основанныя на способностяхъ сквайра, вполнѣ оправдались. Онъ говорилъ обыкновенно такую же околесицу какъ и капитанъ Дэшморъ, обо всемъ, исключая, впрочемъ, интересовъ своего края, своего имѣнія: тутъ онъ являлся великимъ, потому что зналъ этотъ предметъ хорошо, зналъ его по инстинкту, пріобрѣтаемому практикою, въ сравненіи съ которою всѣ наши выспреннія теоріи не что иное, какъ паутина или утренній туманъ.
Представители помѣщичьяго сословія, долженствовавшіе подавать голоса, не были въ зависимости отъ лорда Лэнсмера и занимали даже общественныя должности; они сначала готовы были хвалиться своимъ обезпеченнымъ положеніемъ и итти противъ лорда, но не смѣли противостоять тому, кто имѣлъ такое сильное вліяніе на ихъ поземельные интересы. Они начали переходить на сторону графа противъ жителя Бэкеръ-Стрита; и съ этихъ поръ эти толстые агрономы, съ ногами, бывшими въ обхватѣ такихъ же обширныхъ размѣровъ, какъ все туловище капитана Дэшмора, и съ страшными бичами въ рукахъ, стали расхаживать по лавкамъ и пугать избирателей, какъ капитанъ говорилъ въ припадкахъ негодованія. Эти новые приверженцы сдѣлали большую разницу въ количествѣ голосовъ той и другой стороны, и когда день балотировки наступилъ, то вопросъ оказался уже окончательно рѣшеннымъ. Послѣ самой отчаянной борьбы, мистеръ Одлей Эджертонъ пересилилъ капитана двумя голосами. Имена подавшихъ эти два лишніе голоса, рѣшившіе споръ, были: Джонъ Эвенель, мѣстный фермеръ, и его зять, Маркъ Ферфилдъ, который поселился въ имѣніи Гэзельдена, гдѣ онъ занималъ должность главнаго плотника.
Эти два голоса даны были совершенно неожиданно, потому что хотя Маркъ Ферфилдъ и готовъ былъ держать сторону Лэнсмера, или, что-тоже, сторону брата сквайра, и хотя Эвенель былъ всегдашнимъ защитникомъ интересовъ Лэнсмеровъ, но ужасное несчастіе, о которомъ я до сихъ поръ умолчалъ, не желая начинать свою повѣсть печальными картинами, поразило ихъ обоихъ, и они уѣхали изъ города именно въ тотъ день, когда лордъ л'Эстренджъ и мистеръ Эджертонъ отправились изъ Лэнснеръ-Парка. Въ какомъ сильномъ восторгѣ ни былъ сквайръ, какъ главный дѣйствователь и какъ братъ, при торжествѣ мистера Эджертона, восторгъ этотъ значительно затихъ, когда, выходя изъ за обѣда, даннаго въ честь побѣды Лэнсмеровъ, и шествуя не совсѣмъ твердою поступью въ карету, которая должна была везти его домой, онъ получилъ письмо изъ рукъ одного изъ джентльменовъ, которые сопровождали капитана на его общественномъ поприщѣ; содержаніе этого письма, а равно и нѣсколько словъ, произнесенныхъ тихо подателемъ его, доставили сквайра къ мистриссъ Гэзельденъ далеко въ болѣе трезвомъ состояніи, чѣмъ она надѣялась. Дѣло въ томъ, что въ самый день избранія капитанъ почтилъ мистера Гэзельдена нѣкоторыми поэтическими и аллегорическими прозваніями, какъ-то: "племянный быкъ", а ненасытный вампиръ" и "безвкуснѣйшая оладья", на что сквайръ отвѣчалъ, что капитанъ не что иное, какъ "морской соленый боровъ"; капитанъ, подобно всѣмъ сатирикамъ, будучи обидчивымъ и щекотливымъ, не считалъ для себя особенно лестнымъ получить названіе "морского соленаго борова" отъ "племяннаго быка" и "ненасытнаго вампира". Письмо, принесенное, теперь къ мистеру Гэзельдену джентльменомъ, который, принадлежа къ противной сторонѣ, считался самымъ жаркимъ приверженцемъ капитана, заключало въ себѣ ни болѣе, ни менѣе, какъ вызовъ за дуэль; и податель, кромѣ того, съ очаровательною учтивостію, требуемою этикетомъ при этихъ оказіяхъ, присовокуплялъ подробныя свѣдѣнія о мѣстѣ, назначенномъ для поединка, въ окрестностяхъ Лондона, чтобы избѣжать непріятнаго вмѣшательства подозрительныхъ Лэнсмеровъ.
Французы, по видимому, очень мало размышляли о дуэляхъ. Можетъ быть, поэтому они и преданы имъ всею душою. Но для истаго англичанина -- будь онъ Гэзельденъ или не Гэзельденъ -- нѣтъ ничего ужаснѣе, отвратительнѣе дуэли. Она не входитъ въ разрядъ обыкновенныхъ мыслей и обычаевъ англичанина. Англичанинъ скорѣе пойдетъ судиться передъ закономъ, который наказываетъ еще строже дуэли. За всѣмъ тѣмъ, если англичанинъ долженъ драться, онъ будетъ драться. Онъ говоритъ: "это очень глупо", онъ увѣренъ, что это безчеловѣчно, онъ соглашается со всѣмъ, что сказано было на этотъ счетъ философами, проповѣдниками и печатными книгами, и въ то же время идетъ драться какъ какой нибудь гладіаторъ.
Впрочемъ, сквайръ не имѣлъ привычки теряться въ непріятныхъ случаяхъ. На другой же день, подъ предлогомъ, что ему нужно купить крупныхъ гвоздей въ Тэттеръ-Соллѣ, онъ отправился на самомъ дѣлѣ въ Лондонъ, простившись особенно нѣжно съ своею женой. Сквайръ былъ увѣренъ, что онъ иначе не возвратится домой, какъ въ гробу. "Несомнѣнно -- говорилъ онъ самъ себѣ -- что человѣкъ, который стрѣлялъ всю свою жизнь, съ тѣхъ поръ, какъ надѣлъ куртку мичмана, несомнѣнно, что онъ нелегокъ на руку и въ поединкѣ. Я бы еще ничего не сказалъ, если бы это были ментонскіе двуствольные пистолеты съ маленькими пульками, а то у него чуть не ружья; это несовмѣстно ни съ достоинствомъ человѣка, ни съ понятіями охотника!"
Однако, сквайръ, отложивъ въ сторону всѣ житейскія попеченія и отъискавъ какого-то стараго пріятеля по коллегіуму, уговорилъ его быть своимъ секундантомъ, и отправился въ скрытный уголокъ Уимбльдонъ-Конмона, назначенный мѣстомъ дуэли. Тамъ онъ сталъ передъ своимъ противникомъ, ее въ боковомъ положеніи -- каковое положеніе онъ считалъ уловкою труса -- а всею шириною своей груди, прямо подъ дуло пистолета, съ такимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ на лицѣ, что капитанъ Дэшморъ, который былъ превосходный стрѣлокъ, но въ то же время и добрѣйшій человѣкъ, выразилъ свое одобреніе такому безпримѣрному мужеству тѣмъ, что, всадивъ пулю своему противнику въ мягкое мѣсто плеча, объявилъ себя окончательно удовлетвореннымъ. Противники пожали другъ другу руки, произнесли взаимныя объясненія, и сквайръ, не придя въ себя отъ удивленія, что онъ еще живъ, былъ привезенъ въ Диммеръ-Отель, гдѣ, послѣ значительныхъ, впрочемъ, хлопотъ, пуля была вынута и рана залечена. Теперь все прошло, и сквайръ чрезъ это много возвысился въ своихъ собственныхъ глазахъ; въ веселомъ или особенно гнѣвномъ расположеніи духа, онъ не переставалъ съ удовольствіемъ вспоминать объ этомъ происшествіи. Кромѣ того, будучи убѣждавъ, что братъ обязанъ ему лично чрезвычайно многимъ, что онъ доставилъ Одлею доступъ въ Парламентъ и защищалъ его интересы съ опасностію собственной жизни онъ считалъ себя въ полномъ правѣ предписывать этому джентльмену, какъ поступать во всѣхъ случаяхъ, касающихся дѣлъ дворянства. И когда, немного спустя послѣ того, какъ Одлей занялъ мѣсто въ Парламентѣ -- что случилось лишь по прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ -- онъ сталъ подавать мнѣнія и голоса несообраано съ ожиданіями сквайра на этотъ счетъ, сквайръ написалъ ему такой нагоняй, который не могъ остаться безъ дерзкаго отвѣта. Вслѣдъ за тѣмъ, негодованіе сквайра достигло высшей степени, потому что, проходя, въ базарный день, по имѣнію Лэнсмера, онъ слышалъ насмѣшки со стороны тѣхъ самыхъ фермеровъ, которыхъ онъ убѣждалъ прежде стоять за брата; и, приписывая причину всего этого Одлею, онъ не могъ слышать имя этого измѣнника роднымъ интересамъ безъ того, чтобы не измѣниться въ лицѣ и не выразить своего негодованія въ потокѣ бранныхъ словъ. Г. де-Рюквилль, который былъ величайшій современный острякъ, имѣлъ также брата отъ другого отца и былъ съ нимъ не совсѣмъ въ хорошихъ отношеніяхъ. Говоря объ этомъ братѣ, онъ называлъ его f rére de loin. Одлей Эджертонъ былъ для сквайра Газельдена такимъ же от даленнымъ братцемъ... Но довольно этихъ объяснительныхъ подробностей: возвратимся къ нашему повѣствованію.