Плотники сквайра были взяты отъ работы за заборомъ парка и принялись за передѣлку приходской колоды. Потомъ явился живописецъ и раздѣлалъ ее прекрасною синею краской, съ бѣлыми каймами по угламъ, бѣлыми же полосками около дверей и оконъ и съ изображеніемъ великолѣпныхъ букетовъ посрединѣ.
Это было самое красивое зданіе въ цѣлой деревнѣ, хотя деревня обладала еще тремя памятниками архитектурнаго генія Гэзельденовъ, а именно: лечебинцей, школой и приходскимъ пожарнымъ дэпо.
Никогда еще болѣе изящное, привлекательное и затѣйливое зданіе не услаждало взоровъ окружного начальства.
И сквайръ Гезельденъ наслаждался не менѣе другихъ. Съ чувствомъ самодовольствія, онъ привелъ всю свою семью смотрѣть на зданіе приходской колоды. Семейство сквайра (исключая отдаленнаго братца) состояло изъ мистриссъ Гэзельденъ -- жены его, миссъ Джемимы Гэзельденъ -- его кузины, мистера Френсиса Гэзельдена -- его единственнаго сына, и капитана Бернэбеса Гиджинботэма -- дальняго родственника, который, собственно говоря. не принадлежалъ къ ихъ семейству, а проводилъ съ ними по десяти мѣсяцевъ въ году.
Мистриссъ Гэзельденъ была во всѣхъ отношеніяхъ настоящая лэди -- лэди, пользующаяся извѣстнымъ значеніемъ въ цѣломъ приходѣ. На ея благоприличномъ, румяномъ и нѣсколько загорѣломъ лицѣ выражались и величіе и добродушіе; у нея были голубые глаза, внушавшіе любовь, и орлиный носъ, возбуждавшій уваженіе. Мистриссъ Гэзельденъ не имѣла претензій: не считала себя ни выше, ни лучше, ни умнѣе, чѣмъ она была въ самомъ дѣлѣ. Она понимала себя и свое положеніе и благодарила за него Бога. Въ разговорѣ и манерахъ ея была какая-то кротость и рѣшительность. Мистриссъ Гэзельденъ одѣвалась превосходно. Она носила шолковыя платья, которыя могли передаваться въ наслѣдство отъ поколѣнія поколѣнію: до такой степени они были прочны, цѣнны и величественны. Поверхъ такого платья, когда она была внутри своихъ владѣній, она надѣвала бѣлый какъ снѣгъ фартукъ; у пояса ея не было видно шатленокъ и брелоковъ, а были привѣшены здоровые золотые часы, обозначавшіе время, и длинныя ножницы, которыми она срѣзывала сухіе листья у цвѣтовъ, будучи большою охотницею до садоводства. Когда требовали того обстоятельства, мистриссъ Гэзельденъ снимала свою великолѣпную одежду, замѣняла ее прочнымъ синимъ верховымъ платьемъ и галопировала возлѣ своего мужа, пока спускали собакъ ее своры, приготовляясь къ охотѣ.
Въ тѣ дни, когда мистеръ Гэзельденъ направлялъ своего знаменитаго клепера-иноходца въ городскому рынку, жена почти всегда сопутствовала ему въ этой поѣздкѣ, сидя съ лѣвой стороны кабріолета. Она, такъ же, какъ и мужъ ея, обращала очень мало вниманія на вѣтеръ и непогоду, и во время какого нибудь проливного дождя ея оживленное лицо, выставлявшееся изъ подъ капишона непромокаемаго салопа, разцвѣтало улыбкой и румянцемъ, точно воздушная роза, которая раскрывается и благоухаетъ подъ каплями росы. Нельзя было не замѣтить, что достойная чета соединилась по любви. Они были чрезвычайно рѣдко другъ безъ друга, и первое сентября каждаго года, если въ домѣ не было общества, которое хозяйка должна была занимать, она выходила вмѣстѣ съ мужемъ на сжатое поле такою же легкою поступью, съ такимъ же оживленнымъ взоромъ, какъ и въ первый годъ ея замужства, когда она восхищала сквайра сочувствіемъ всѣмъ его склонностямъ.
Такимъ образомъ и въ настоящую минуту Герріэтъ Гэзельденъ стоитъ, опершись одною рукою на широкое плечо сквайра; другую заложила она за свой фартукъ и старается раздѣлить восторгъ своего мужа отъ совершоннаго имъ патріотическаго подвига возобновленія общественной колоды. Немного позади, придерживаясь двумя пальчиками за сухую руку капитана Бернэбеса, стоитъ миссъ Джемима, сирота, оставшаяся послѣ дяди сквайра, который былъ женатъ на похищенной имъ дѣвицѣ изъ фамиліи, бывшей во враждѣ съ Гэзельденами со временъ Карла I, за право проѣзжать по дорогѣ къ небольшому лѣсу, или, скорѣе, кустарнику, величиною въ десятину, чрезъ клочокъ кочкарника, который отдавался на аренду кирпичному заводчику за двѣнадцать шиллинговъ въ годъ.
Лѣсъ принадлежалъ Гэзельденамъ, кочкарникъ -- Стикторейтамъ (древняя саксонская фамилія, если только была таковая), Всякія двѣнадцать лѣтъ, когда деревья и валежникъ были нарублены, вражда возобновлялась, потому что Стикторейты отказывали Гезельденамъ въ правѣ провозить лѣсъ по единственной проѣзжей для телѣги дорогѣ. Надо отдать справедливости Гэзельденамъ, что они изъявляли желаніе купить эту землю вдесятеро дороже ея настоящей цѣны. Но Стикторейты съ подобнымъ же великодушіемъ отвѣчали, что они не намѣрены жертвовать фамильною собственностію для прихоти самаго лучшаго изъ всѣхъ сквайровъ, когда либо носившихъ кожаные сапоги. Потому каждыя двѣнадцать лѣтъ происходили длинные переговоры о мирѣ между Гэзельденами и Стикторейтами. Дѣло было глубокомысленно обсуживаемо, представителями обѣихъ сторонъ и заключалось исковыми жалобами на завладѣніе чужою собственностію.
Такъ какъ въ законѣ на подобные случаи не было прямого указанія, то дѣло никогда и не рѣшалось окончательно, тѣмъ болѣе, что ни та, ни другая сторона не желала окончанія тяжбы, такъ какъ не была увѣрена въ законности своихъ притязаній. Женитьба младшаго изъ семьи Гэзельденовъ на младшей дочери Стикторейтовъ была одинаково непріятна обѣимъ фамиліямъ; послѣдствіемъ было то, что молодая чета, обвѣнчавшаяся тайно и не получивъ ни благословенія, ни прощенія, провлачила жизнь какъ могла, существуя жалованьемъ, которое получалъ мужъ, служившій въ дѣйствующемъ полку, и процентами съ тысячи фунтовъ стерлинговъ, которые были у жены независимо отъ родительскаго состоянія. Они оба умерли, оставивъ дочь, которой и завѣщали материнскіе тысячу фунтовъ, около того времени, когда сквайръ достигъ совершеннолѣтія и вступилъ въ управленіе своими имѣніями. И хотя онъ наслѣдовалъ старинную вражду къ Стикторейтамъ, однако, не въ его характерѣ было питать ненависть къ бѣдной сиротѣ, которая все-таки была дочерью Гэзельдена. Потому онъ воспитывалъ Джемиму съ такою же нѣжностію, какъ бы она была его родною сестрою; отложилъ ея тысячу фунтовъ въ ростъ, прибавилъ къ нимъ часть изъ капитала, который составился во время его малолѣтства, что все вмѣстѣ съ процентами составило не менѣе четырехъ тысячъ фунтовъ -- обыкновенное приданое въ фамиліи Гэзельденъ. Когда она достигла совершеннолѣтія, сумма эта была отдана въ ея полное распоряженіе, такъ, чтобы она считала себя независимою, была бы въ состояніи выѣзжать въ свѣтъ и выбирать себѣ партію, если бы ей вздумалось выйти замужъ, или наконецъ могла бы жить этою суммою одна, если бы рѣшились остаться дѣвицею. Миссъ Джемима отчасти пользоваласъ этою свободою, выѣзжая иногда въ Нелтейгамъ и другія мѣста на воды. Но она такъ была привязана къ сквайру чувствомъ благодарности, что не могла на долго отлучиться изъ его дома. И это было тѣмъ великодушнѣе съ ея стороны, что она была далека отъ мысли остаться въ дѣвицахъ. Миссъ Джемима была одно изъ нѣжныхъ, любящихъ существъ, и если мысль о счастіи въ одиночествѣ не совсѣмъ улыбалась ей, то это было во свойственному женщинѣ инстинктивному влеченію къ семейной, домашней жизни, безъ чего всякая лэди, какъ бы она ни были совершенна во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, немногимъ лучше бронзовой статуя Минервы. Но какъ бы то ни было, несмотря на ея состояніе и наружность, изъ которыхъ послѣдняя, хотя не вполнѣ изящная, была привлекательна и была бы еще привлекательнѣе, если бы миссъ почаще смѣялась, потому что при этомъ у нея являлись на щекахъ ямочки, незамѣтныя въ болѣе серьёзныя минуты,-- несмотря на все это, потому ли, что мужчины, встрѣчавшіе ее, были очень равнодушны, или сама она слишкомъ разборчива, только миссъ Джемима достигала тридцатилѣтняго возраста и все еще называлась миссъ Джемима. Съ теченіемъ времени, ея простодушный смѣхъ все слышался рѣже и рѣже, и наконецъ она утвердилась въ двухъ убѣжденіяхъ, вовсе не развивавшихъ потребности смѣха. Одно изъ убѣжденій касалось всеобщей испорченности мужской половины человѣческаго рода, другое выражалось рѣшительною и печальною увѣренностію, что весь міръ приближается въ близкому паденію. Миссъ Джемима теперь была въ сопровожденіи любимой собачки, вѣрнаго Бленгейма, отличавшагося приплюснутымъ носомъ. Собачка эта была уже преклонныхъ лѣтъ и довольно тучна. Она сидѣла, обыкновенно, на заднихъ лапахъ, высуня языкъ, и только отъ времени до времени показывала признаки жизни тѣмъ, что бросалась на мимо нея и по ней ходящихъ и летающихъ мухъ. Кромѣ того, глубокая дружба существовала между миссъ Джемимой и капитаномъ Бернэбесомъ Гиджшиботэмомъ, потому что онъ не былъ женатъ и имѣлъ такое же дурное понятіе о всѣхъ васъ, читательницы, какъ миссъ Джемима о всѣхъ людяхъ нашего пола. Капитанъ былъ довольно строенъ и недуренъ лицомъ.... Впрочемъ, чѣмъ меньше говорить о лицѣ, тѣмъ лучше; въ этой истинѣ былъ убѣжденъ самъ капитанъ, утверждавшій, что для мужчины всякая рожа довольно красива и благородна. Капитанъ Бернэбесъ не отрицалъ, что міръ стремится къ разрушенію, только разрушеніе это, по его соображеніемъ, должно было послѣдовать послѣ его смерти. Поодаль отъ всей компаніи, съ лѣнивыми пріемами возникающаго дендизма Френсисъ Гэзельденъ смотрѣлъ поверхъ высокаго галстуха, какіе тогда были въ модѣ. Это былъ красивый юноша, свѣжій питомецъ Итона, пріѣхавшій на каникулы. Онъ вступилъ въ тотъ переходный возрастъ, когда обыкновенно начинаешь бросать дѣтскія забавы, не достигнувъ еще основательности и положительности человѣка возмужалаго.
-- Мнѣ бы пріятно было, Франкъ, сказалъ сквайръ, внезапно повернувшись къ сыну; -- мнѣ бы пріятно было видѣть, что тебя хоть немного, но интересуютъ тѣ обязанности, которыя, рано или поздно, будутъ лежать на твоей отвѣтственности. Я рѣшительно не могу допустить той мысли, что это мнѣніе перейдетъ въ руки такого джентльмена, который, вмѣсто того, чтобъ поддерживать его, такъ, какъ я поддерживаю, доведетъ все до разрушенія.
И вмѣстѣ съ этимъ сквайръ показалъ на исправительное учрежденіе.
Взоры мастера Франка устремились по направленію, куда указывала трость, и устремились на столько, на сколько позволялъ тому накрахмаленный галстухъ.
-- Совершенно такъ, сэръ, сказалъ молодой человѣкъ довольно сухо: -- но скажите, почему же это учрежденіе оставалось такъ долго безъ починки?
-- Потому, что одному человѣку невозможно углядѣть за всѣмъ въ одно и то же время, съ нѣкоторою колкостію отвѣчалъ сквайръ.-- Человѣкъ съ восемью тысячами акровъ земли, за которыми нужно присмотрѣть, я думаю, не останется ни на минуту безъ дѣла.
-- Это правда, замѣтилъ капитанъ Бернэбесъ.-- Я знаю это по опыту.
-- Вы ровно ничего не знаете! вскричалъ сквайръ весьма грубо.-- Выдумалъ сказать, у него есть опытность въ восьми тысячахъ акровъ земли!
-- Совсѣмъ нѣтъ. Я знаю это по опыту въ моей квартирѣ, въ Албани, нумеръ третій, подъ литерою А. Вотъ уже десять лѣтъ, какъ я занимаю эту квартиру, а только что на прошлыхъ Святкахъ купилъ себѣ японскую кошку.
-- Скажите пожалуете! возразила миссъ Джемима: -- японская кошка! это, должно быть, весьма любопытно!... Какого рода это животное!
-- Неужели вы не знаете? Помилуйте! эта вещица имѣетъ три ножки и служитъ для того, чтобъ держать въ себѣ горячіе тосты! Я никогда бы не подумалъ о ней, увѣряю васъ; да другъ мой Кози, завтракая однажды у меня на квартирѣ, сказалъ мнѣ: "помилуй, Гиджинботэмъ! какъ это такъ случалось, что ты, окруженный такимъ множествомъ предметовъ, доставляюшихъ комфортъ, до сихъ поръ не имѣешь кошки? {Cat собственно значитъ кошка; но этимъ словомъ называется столовый приборъ для подогрѣванія кушанья. Прим. пер. }" "Клянусь честью -- отвѣчалъ я -- невозможно усмотрѣть за всѣмъ въ одно и то же время", точь-въ-точь, какъ вы, сквайръ, сказали объ этомъ сію минуту.
-- Фи, сказалъ мистеръ Гэзельденъ, съ негодованіемъ: -- тутъ нѣтъ ни малѣйшаго сходства съ моими словами. И на будущее время прошу васъ, кузенъ Гиджинботэмъ, не прерывать меня, когда я говорю о дѣлахъ серьезныхъ. Ну, кстати ли соваться съ вашей кошкой? Не правда ли, Гэрри? А вѣдь теперь это учрежденіе на что нибудь да похоже! Я увѣренъ, что наружность всей деревни будетъ казаться теперь гораздо солиднѣе. Удивительно, право, что даже и маленькая починка придаетъ... придаетъ....
-- Большую прелесть ландшафту, возразила миссъ Джемима, сантиментальнымъ тономъ.
Мистеръ Гэзельденъ не хотѣлъ согласиться, но въ то же время и не отрицалъ досказаннаго окончанія. Оставивъ эту сентенцію въ прерванномъ видѣ, онъ вдругъ началъ другую:
-- А если бы я послушалъ пастора Дэля.
-- Тогда бы вы сдѣлали весьма умное дѣло, сказалъ голосъ позади Гэзельдена.
Этотъ голосъ принадлежалъ пастору Дэлю, который, при послѣднихъ словакъ сквайра, присоединился къ обществу.
-- Умное дѣло! Конечно, конечно, мистеръ Дэль, сказала мистриссъ Гэзельденъ, съ горячностью, потому что всякое противорѣчіе ея супругу она считала за оскорбленіе -- быть можетъ, она видѣла въ этомъ столкновеніе съ ея исключительными правами и преимуществами!-- Конечно, умное дѣло!
-- Совершенная правда! продолжай, продолжай, Гэрри! восклицалъ сквайръ, потирая отъ удовольствія ладони.-- Вотъ такъ! хорошенько его! А! каково мистеръ Дэль? что вы скажете на это?
-- Извините, сударыня, сказалъ пасторъ, оказывая отвѣтомъ своимъ предпочтеніе мистриссъ Гэзельденъ: -- я долженъ сказать вамъ, что въ нашемъ отечествѣ есть множество зданій, которыя чрезвычайно ветхи, чрезвычайно безобразны и, по видимому, совершеннно безполезны, но при всемъ томъ я не рѣшился бы разрушить ихъ.
-- Поэтому вы возобновили бы ихъ, сказала мистриссъ Гэзельденъ, недовѣрчиво и въ то же время бросая на мужа взглядъ, которымъ будто говорила ему: -- онъ хочетъ свести на политику -- такъ это ужъ твое дѣло.
-- О нѣтъ, сударыня, я этого не сдѣлалъ бы, отвѣчалъ пасторъ весьма рѣшительно.
-- Что же послѣ этого вы стали бы дѣлать съ ними? спросилъ сквайръ.
-- Оставилъ бы ихъ въ прежнемъ видѣ, отвѣчалъ пасторъ.-- Мистеръ Франкъ, вамъ, вѣроятно, знакома латинская пословица, которая очень часто слетала съ устъ покойнаго сзра Роберта Вальполя, и которую включили впослѣдствіи въ число примѣровъ латинской грамматики; вотъ эта пословица: Quieta non movere! Спокойное пусть и остается спокойнымъ!
Сквайръ Гэзельденъ былъ большой приверженецъ политики старинной школы и, вѣроятно, не подумалъ о томъ, что, возобновляя исправительное заведеніе, онъ отступалъ отъ принятыхъ имъ правилъ.
-- Постоянное стремленіе къ нововведеніямъ, сказала миссъ Джемима, внезапно принимаясь за болѣе мрачную изъ своихъ любимыхъ темъ разговора: -- служитъ главнымъ признакомъ приближенія великаго переворота. Мы измѣняемъ, починиваемъ, реформируемъ, тогда какъ много, много что черезъ двадцать лѣтъ и самый міръ превратится въ развалины!
Прекрасный оракулъ замолкъ. Вѣщія слова его отозвались въ душѣ капитана Бернэбеса, и онъ задумчиво сказалъ:
-- Двадцать лѣтъ! это весьма значительный срокъ! Наши общества застрахованія жизни рѣдко принимаютъ самую лучшую жизнь больше чѣмъ на четырнадцать лѣтъ.
Произнося эти слова, онъ ударилъ ладонью по стулу, на которомъ сидѣлъ, и прибавилъ свое обычное утѣшительное заключеніе:
-- Бояться нечего, сквайръ: на вашъ вѣкъ хватитъ!
Къ чему относились эта слова, онъ выразилъ весьма неопредѣленно, а изъ окружающихъ никто не хотѣлъ потрудиться разъяснить ихъ.
-- Мнѣ кажется, сэръ, сказалъ мастэръ Франкъ, обращаясь къ родителю: -- теперь совершенно безполезно разсуждать о томъ, нужно ли, или не нужно было возобновлять это исправительное учрежденіе.
-- Справедливо, сказалъ сквайръ, принимая на себя весьма серьёзный видъ.
-- Да, вотъ оно что! сказалъ пасторъ печальнымъ голосомъ.-- Если бы вы только знали, что значитъ это non quieta movere!
-- Мистеръ Дэль, нельзя ли избавить меня отъ вашей латыни! вскричалъ сквайръ, сердитымъ тономъ.-- Я самъ могу представить вамъ пословицу не хуже вашей:
Propria quae maribus tribuuntur maecula dicas.
As in praesenti, perfeclum format in avi. (*)
(*) Качества, приписываемыя мужскому полу, называются мужчинами. Малость въ настоящемъ часто принимаетъ огромные размѣры въ будущемъ.
Ведите теперь, прибавилъ сквайръ, съ тріумфомъ обращаясь къ своей Гэрри, которая при этомъ неожиданномъ взрывѣ учености со стороны Гэзельдена смотрѣла на него съ величайшимъ восхищеніемъ: -- выходитъ, что коса нашла на камень! Теперь, я думаю, можно воротиться домой и пить чай. Не придете ли и вы къ намъ, Дэль? мы съиграемъ маленькій роберъ. Нѣтъ? ну полно, мой другъ! я не думалъ оскорбить васъ: вѣдь вамъ извѣстенъ мой нравъ, мои привычки.
-- Какъ же, очень хорошо извѣстны; поэтому-то они и остаются для меня между предметами, перемѣны въ которыхъ я не желалъ бы видѣть, отвѣчалъ мистеръ Дэль, съ веселымъ видомъ, протягивая руку.
Сквайръ отъ чистаго сердца пожалъ ее, и мистриссъ Гэзельденъ поспѣшила сдѣлать то же самое.
-- Приходите, пожалуете, сказала она.-- Я боюсь, что мы были очень невѣжливы; въ этомъ отношеніи мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ называть себя людьми благовоспитанными. Пожалуста, приходите -- вы доставите намъ большое удовольствіе -- и приводите съ собою бѣдную мистриссъ Дэль.
Каждый разъ, какъ только Гэзельденъ упоминала въ разговорѣ мистриссъ Дэль, то непремѣнно прибавляла эпитетъ б ѣдная,-- почему? мы увидимъ это впослѣдствіи.
-- Я боюсь, что жена моя снова страдаетъ головною болью; но я передамъ ей ваше приглашеніе, и во всякомъ случаѣ на мой приходъ, сударыня, вы можете расчитывать.
-- Вотъ это такъ! вскричалъ сквайръ: -- черезъ полчаса мы ждемъ васъ... Здравствуй, мой милый! продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, обращаясь къ Ленни Ферфильду, въ то время, какъ мальчикъ, возвращаясь домой съ какимъ-то порученіемъ изъ деревня, остановился въ сторонѣ отъ дороги и обѣими руками снялъ шляпу.-- Ахъ, постой! постой! ты видишь эту постройку, э? Такъ скажи же всѣмъ ребятишкамъ въ деревнѣ, чтобы они боялись попасть въ нее: Это ужасный позоръ! Надѣюсь, ты никогда не доведешь себя до такого сраму.
-- Въ этомъ я ручаюсь за него, сказалъ мистеръ Дэль.
-- И я тоже, замѣтила мистриссъ Гэзельденъ, гладя кудрявую голову мальчика.--Скажи твоей матери, что завтра вечеромъ я побываю у нея: у меня есть много о чемъ поговорить съ ней.
Такимъ образомъ партія гуляющихъ продолжала итти по направленію къ господскому дому; между тѣмъ Ленни какъ вкопаный стоялъ на мѣстѣ и, выпуча глаза, смотрѣлъ на уходящихъ.
Впрочемъ, Ленни недолго оставался одинокимъ. Едва только большіе люди скрылась изъ виду, какъ маленькіе, одинъ за другимъ и боязливо, стали выползать изъ сосѣднихъ домовъ и съ крайнимъ изумленіемъ и любопытствомъ приблизились къ мѣсту исправительнаго учрежденія.
Въ самомъ дѣлѣ, возобновленное появленіе этого учрежденія à propos de bottes, какъ другой бы назвалъ его -- произвело уже замѣтное впечатлѣніе на жителей Гэзельдена. Когда нежданая сова появится среди бѣлаго дня, то всѣ маленькія птички покидаютъ деревья и заборы и окружаютъ своего врага, такъ точно и теперь всѣ болѣе или менѣе взволнованные поселяне окружили непріятный для нихъ феноменъ.
-- Что-то скажетъ намъ Гафферъ Соломонсъ, для чего именно сквайръ перестроилъ такую диковинку? спросила многодѣтная мать, у которой на одной рукѣ покоился грудной ребенокъ (трехъ-лѣтній мальчикъ робко держался за складки ея юбки), а другой рукой, съ чувствомъ материнскаго страха за свое дѣтище, она тянула назадъ болѣе предпріимчиваго, шестилѣтняго шалуна, который имѣлъ сильное желаніе просунуть голову въ одно изъ отверстій учрежденія. Всѣ взоры устремилась на мудраго старца, деревенскаго оракула, который, облокотясь обѣими руками на клюку, покачивалъ головой, съ видомъ, непредвѣщающимъ ничего хорошаго.
-- Быть можетъ, сказалъ Гафферъ Соломонсъ,-- кто нибудь изъ нашихъ ребятишекъ произвелъ опустошеніе въ господскомъ фруктовомъ саду.
-- Въ фруктовомъ саду! возразилъ огромный дѣтина, который, по видимому, полагалъ, что слова старика относились прямо къ нему: -- да тамъ еще нечего и воровать: тамъ еще ничего не созрѣло.
-- Значитъ это неправда! воскликнула мать большого семейства и при этомъ вздохнула свободнѣе.
-- Можетъ быть, сказалъ Гафферъ Соломонсъ: -- кто нибудь изъ васъ крадучи ставилъ капканы?
-- Да для кого теперь ставить капканы? сказалъ здоровый, съ угрюмымъ лицомъ молодой человѣкъ, не совсѣмъ-то чистая совѣсть котораго, весьма вѣроятно, вызвала это замѣчаніе.-- Для кого, когда еще пора не пришла? А если и придетъ, то нашему ли брату заниматься капканами!
Послѣдній вопросъ, по видимому, рѣшалъ дѣло, и мудрость Гаффера Соломонса упала въ общемъ мнѣніи жителей Гэзельдена на пятьдесятъ процентовъ.
-- А можетъ быть, сказалъ Гафферъ, и на этотъ разъ съ такимъ поразительнымъ эффектомъ, который возстановлялъ его репутацію: -- можетъ быть, изъ васъ кто нибудь любитъ напиваться допьяна и дѣлаться скотоподобнымъ.
Наступила мертвая тишина, потому что старикъ, дѣлая этотъ намекъ, ни подъ какимъ видомъ не расчитывалъ на возраженіе.
-- Да сохранитъ Господь нашего сквайра! воскликнула наконецъ одна изъ женщинъ, бросая угрожающій взглядъ на мужа.-- Если это правда, то многихъ изъ насъ онъ осчастливитъ.
Вслѣдъ за тѣмъ между женщинами поднялся единодушный ропотъ одобренія, тогда какъ мужчины, съ печальнымъ выраженіемъ въ лицѣ, взглянули сначала другъ на друга, а потомъ на учрежденіе.
-- А можетъ статься, и то, снова началъ Гафферъ Соломонсъ, побуждаемый успѣхомъ третьей догадки выразить четвертую:-- можетъ статься, и то, что нѣкоторыя изъ жонъ любятъ черезчуръ бранятъ своихъ мужей. Мнѣ сказывали, въ ту пору, когда жилъ еще мой дѣдушка, что первое учрежденіе было выстроено исключительно для женщинъ, изъ одного будто бы состраданія къ мужьямъ; это было какъ разъ въ то время, когда бабушка Бангъ -- я и самъ не помню ея -- умерла въ припадкѣ злости. А вѣдь каждому изъ васъ извѣстно, что сквайръ нашъ добрый человѣкъ.... пошли ему Господи доброе здоровье!
-- Пошли ему Господи! вскричали мужчины отъ всей души и уже безъ страха, но съ особеннымъ удовольствіемъ собрались вокругъ Соломонса.
Но вслѣдъ за тѣмъ раздался пронзительный крикъ между женщинами. Онѣ нехотя отступили къ окраинѣ луга и бросали на Соломонса и учрежденіе такіе сверкающіе взгляды и указывали на нихъ обоихъ такими грозными жестами, что небу одному извѣстно, остался ли бы хоть клочокъ изъ нихъ двоихъ отъ негодованія прекраснаго пола, еслибъ, къ счастію и весьма кстати, не подошелъ мистеръ Стирнъ, правая рука сквайра Газельдена.
Мистеръ Стирнъ была страшная особа, страшнѣе самого сквайра, какъ и слѣдуетъ быть правой рукѣ. Онъ внушалъ къ себѣ большее подобострастіе, потому что, подобно исправительному учрежденію, котораго онъ былъ избраннымъ блюстителемъ, его власть и сила были непостижимы и таинственны, и, кромѣ того, никто не зналъ, какое именно мѣсто занималъ онъ въ хозяйственномъ управленіи имѣніемъ Гэзельдена. Онъ не былъ управителемъ, хотя и исполнялъ множество обязанностей, которыя, по настоящему, должны лежать на одномъ только управителѣ. Онъ не былъ деревенскимъ старостой, потому что этотъ титулъ сквайръ рѣшительно присвоилъ себѣ; но, несмотря на то, мистеръ Гэзельденъ дѣлалъ посѣвы и запашки, собиралъ хлѣбъ и набивалъ амбары, покупалъ и продавалъ не иначе, какъ по совѣтамъ, какіе угодно было дать мистеру Стирну. Онъ не былъ смотрителемъ парка, потому что никогда не стрѣлялъ оленей, и никогда не занимался присмотромъ за звѣринцемъ, а между тѣмъ, кромѣ его, никто не разъискивалъ, кто сломалъ палисадъ, окружавшій паркъ, или кто ставилъ капканы на кроликовъ и зайцевъ. Короче сказать, всѣ трудныя и многосложныя обязанности, которыхъ всегда отъищется величайшее множество у владѣтеля обширнаго мѣста, возлагались, по принятому обыкновенію и по желанію самого владѣтеля, на мистера Стирна. Если нужно было увеличить арендную плату или отказать арендатору въ дальнѣйшемъ производствѣ работъ на господской землѣ, и если сквайръ зналъ, что приведеніе въ исполненіе подобнаго предположенія не согласовалось съ его привычками, но что управитель его такъ же будетъ снисходителенъ, какъ и онъ самъ, то въ этихъ случаяхъ мистеръ Стернъ являлся тройнымъ вѣстникомъ роковыхъ приказаній господина,-- такъ что обитателямъ Гэзельдена онъ казался олицетвореніемъ безпощадной Немезиды. Даже самыя животныя трепетали предъ мистеромъ Стирномъ. Стадо телятъ знало, что это былъ именно тотъ человѣкъ, по назначенію котораго кто нибудь изъ ихъ среды продавался мяснику, и потому, заслышавъ его шаги, они съ трепещущимъ сердцемъ забивались въ самый отдаленный уголъ стойла. Свиньи хрюкали, утки квакали, насѣдка растопыривала крылья и тревожнымъ крикомъ созывала цыплятъ, едва только мистеръ Стирнъ, случайно или по обязанности своей, приближался къ нимъ.
-- Что вы дѣлаете здѣсь? кричалъ мистеръ Стирнъ.-- Чего вы тараторите здѣсь? Эй вы, бабы! Того и смотри, что сквайръ пошлетъ узнать, нѣтъ ли пожара въ деревнѣ! Пошли всѣ домой! Этакой неугомонный народецъ!
Но прежде, чѣмъ половина этихъ восклицаній была произнесена, какъ уже толпа разсѣялась по всѣмъ направленіямъ: женщины, удалявшись на безопасное разстояніе отъ мистера Стиряа, снова образовали изъ себя совѣщательный кружокъ, а мужчины сочли за лучшее скрыться въ пивной лавочкѣ. Таково было дѣйствіе исправительнаго учрежденія въ первый день возобновленія его!
Какъ бы то ни было, но при разсѣяніи всякой толпы всегда случается, что кто нибудь попадаетъ свое мѣсто послѣднимъ; такъ точно случалось и теперь: пріятель нашъ Денни Ферфильдъ, механически приблизившійся къ толпѣ, чтобы услышать прорицанія Гаффера Соломонса, почти также механически, при внезапномъ появленіи мистера Стирна скрылся изъ виду -- по крайней мѣрѣ ему такъ казалось, что онъ скрылся -- за стволомъ широкаго вяза. Денни прижался къ стволу, не смѣя явиться на глаза мистера Стирна, какъ вдругъ пронинательный взоръ послѣдняго обнаружилъ убѣжище испуганнаго юноши.
-- Эй, сэръ! что ты дѣлаешь тамъ? не хочешь ли взорвать на воздухъ наше учрежденіе? Не хочешь ли ты сдѣлаться вторымъ Гай-Фоксомъ? Покажи сюда, что у тебя зажато въ кулакѣ!
-- У меня нѣтъ ничего, мистеръ Стирнъ, отвѣчалъ Ленни, показывая открытую ладонь.
-- Ничего! гм! произнесъ мистеръ Стирнъ, весьма недовольный.
И потомъ, когда онъ началъ смотрѣть на предметы гораздо хладнокровнѣе и узналъ въ стоявшемъ передъ нимъ юношѣ Ленни Ферфилда, мальчика, служившаго образцомъ всѣмъ деревенскимъ ребятишкамъ, на бровяхъ его нависло облако мрачнѣе прежняго. Это было вслѣдствіе того, что мистеръ Стирнъ, который придававъ себѣ большую цѣну за свою ученость, и который именно потому только и занялъ такое высокое положеніе въ жизни, что обладалъ познаніями и умомъ, гораздо большими въ сравненіи съ другими ему подобными,-- это неудовольствіе, повторяю я, отразившееся на лицѣ мистера Стирна, происходило оттого, что онъ чрезвычайно желалъ, чтобы его единственный сынъ сдѣлался также хорошимъ грамотѣемъ; но желаніе его, къ несчастію, не выполнялось.
Маленькій Стирнъ въ школѣ пастора былъ замѣчательнымъ неучемъ, между тѣмъ какъ Ленни Ферфилдъ служилъ гордостью и похвалой этой школы. Поэтому мистеръ Стирнъ весьма натурально и даже, съ одной стороны, весьма справедливо питалъ сильное нерасположеніе къ Ленни Ферфильду, присвоившему себѣ всѣ тѣ почести и похвалы, которыя мистеръ Стирнъ предназначалъ своему сынку.
-- Гм! произнесъ мистеръ Стирнъ, бросая на Ленни взглядъ, полный негодованія:-- такъ это ты и есть образцовый мальчикъ вашей деревни? И прекрасно, и очень кстати! Я смѣло могу поручить тебѣ охраненіе этого учрежденія, то есть ты долженъ гонять отсюда ребятишекъ, когда они соберутся, разсядутся и станутъ стирать краску, или разъиграются на горкѣ въ лунку и орлянку. Смотри же, мой милый, помни, какая отвѣтственность лежитъ на тебѣ. Эта отвѣтственность, въ твои лѣта, дѣлаетъ тебѣ великую честь. Если что нибудь будетъ испорчено, ты отвѣтишь за это,-- понимаешь? ты не подумай, что я поручаю тебѣ это отъ себя, нѣтъ, мой другъ! я передаю тебѣ приказаніе сквайра. Вотъ что значитъ быть образцовымъ-то мальчикомъ! Ай да мастеръ Ленни!
Вмѣстѣ съ этимъ мистеръ Стирнъ медленно отправился сдѣлать визитъ двумъ молодымъ щенкамъ, вовсе неподозрѣвавшимъчто онъ далъ обѣщаніе владѣтелю ихъ въ тотъ же вечеръ обрубить имъ хвосту и уши. Хотя немного можно насчитать порученій, которыя были бы для Ленни тягостнѣе порученія быть блюстителемъ деревенскаго исправительнаго учрежденія, такъ какъ оно видимо клонилось къ тому, чтобы сдѣлать Ленни Ферфилда несноснымъ въ глазахъ его сверстниковъ, но Ленни Ферфилдъ не былъ до такой степени безразсуденъ, чтобы показать малѣйшее неудовольствіе или огорченіе. Все дурное рѣдко, или, лучше сказать, никогда не остается безъ наказанія. Законъ кладетъ преграду коварнымъ умысламъ всякаго Стирна: онъ уничтожаетъ западни, разставленныя завистью и злобой, и, по возможности, для каждаго очищаетъ дорогу жизни отъ колючаго тернія; иначе какого бы труда стоило безсильному человѣку пройти по этой дорогѣ и достичь конца ея безъ царапины, безъ язвы!