Жизнь была предметомъ многихъ болѣе или менѣе остроумныхъ сравненій, и если мы не пускаемся въ подобныя сравненія, то это вовсе не отъ недостатка картинности въ нашемъ воображеніи. Въ числѣ прочихъ уподобленій, неподвижному наблюдателю жизнь представлялась тѣми круглыми, устраиваемыми на ярмаркахъ качелями, въ которыхъ всякій участникъ къ этой забавѣ, сидя на своемъ конькѣ, какъ будто постоянно кого-то преслѣдуетъ впереди себя и въ то же время кѣмъ-то преслѣдуется позади. Мужчина и женщина суть существа, которыя, по самой природѣ своей, влекутся другъ къ другу; даже величайшее изъ этихъ существъ ищетъ себѣ извѣстной опоры, и, наоборотъ, самое слабое, самое ничтожное все-таки находитъ себѣ сочувствіе. Примѣняя это воззрѣніе къ деревнѣ Гэзельденъ, мы видимъ, какъ на жизненныхъ качеляхъ докторъ Риккабокка погоняетъ своего конька, спѣша за Ленни Ферфильдомъ, какъ миссъ Джемима на своемъ разукрашенномъ дамскомъ сѣдлѣ галопируетъ за докторомъ Риккабокка. Почему именно, послѣ такого долговременнаго и прочнаго убѣжденія въ недостаткахъ нашего пола, миссъ Джемима допускала снова мужчину къ оправданію въ своихъ глазахъ, я предоставляю это отгадывать тѣмъ изъ джентльменовъ, которые увѣряютъ, что умѣютъ читать въ душѣ женщины, какъ въ книгѣ. Можетъ быть и причину этого должно искать въ нѣжности и сострадательности характера миссъ Джемимы; можетъ быть, миссъ испытала дурныя свойства мужчинъ, рожденныхъ и воспитанныхъ въ нашемъ сѣверномъ климатѣ, тогда какъ въ странѣ Петрарки и Ромео въ отечествѣ лимоннаго дерева и мирта, по всей вѣроятности, можно было ожидать отъ туземнаго уроженца болѣе впечатлительности, подвижности, менѣе закоренѣлости въ порокахъ всякаго рода. Не входя болѣе въ подобныя предположенія, довольно сказать, что, при первомъ появленіи синьора Риккабокка въ гостиной дома Гэзельденъ, миссъ Джемима, болѣе, чѣмъ когда нибудь, готова была отказаться, въ его пользу, отъ всеобщей ненависти къ мужчинамъ. Въ самомъ дѣлѣ, хотя Франкъ и не безъ насмѣшки смотрѣлъ на старомодный, необыкновенный покрой платья итальянца, на его длинные волосы, низенькую шляпу, надъ которою онъ такъ граціозно склонялся, привѣтствуя знакомаго, и которую потомъ, какъ будто прижимая къ сердцу, онъ бралъ подъ мышку на манеръ того, какъ кусочекъ чернаго мяса всегда вкладывается въ крылышко жаренаго цыпленка,-- за всѣмъ тѣмъ, и Франкъ не могъ не согласиться, что по наружности и пріемамъ Риккабокка настоящій джентльменъ. Особенно, когда послѣ обѣда, разговоръ сдѣлался искреннѣе, и когда пасторъ и мистриссъ Дэль, бывшіе въ числѣ приглашенныхъ, старались вывести доктора на словоохотливость, бесѣда его, хотя, можетъ быть, слишкомъ умная для слушателей, окружавшихъ его? становилась часъ отъ часу одушевленнѣе и пріятнѣе. Это была рѣчь человѣка, который, кромѣ познаній, пріобрѣтенныхъ изъ книгъ и жизни,-- изучилъ необходимую для всякаго джентльмена науку -- нравиться въ хорошемъ обществѣ. Риккабокка кромѣ того еще обладалъ искусствомъ находить слабыя струны въ своихъ слушателяхъ и говорить такія вещи, которыя достигали своей цѣли, подобно удачному выстрѣлу, сдѣланному на угадъ.
Все это имѣло послѣдствіемъ, что докторъ понравился цѣлому обществу; даже самъ капитанъ Бернэбесъ велѣлъ поставить ломберный столъ часомъ позже обыкновеннаго времени. Докторъ не игралъ, потому и поступилъ теперь въ полное владѣніе двухъ лэди: миссъ Джемимы и мистриссъ Дэль. Сидя между ними, на мѣстѣ, принадлежавшемъ Флимси, которая, къ своему крайнему удивленію и неудовольствію, лишена была теперь своего любимаго уголка, докторъ представлялъ настоящую эмблему домашняго счастія, пріютившагося между Дружбою и Любовью. Дружба, по свойственному ей покойному характеру, была внимательно занята вышиваніемъ носового платка и предоставила Любви полную свободу для душевныхъ изліяній.
-- Вамъ, я думаю, очень скучно одному въ казино, сказала Любовь симпатичнымъ тономъ.
-- Мадамъ, я вполнѣ пойму это, когда оставлю васъ.
Дружба бросаетъ лукавый взглядъ на Любовь -- Любовь краснѣетъ и потупляетъ глаза на коверъ, что въ подобныхъ случаяхъ означаетъ одно и то же.
-- Конечно, снова начинаетъ Любовь: -- конечно, уединеніе для чувствительнаго сердца -- Риккабокка, предчувствуя сердечный разговоръ, невольно застегнулъ свой сюртукъ, какъ будто желая предохранить о рганъ, на который готовилась сдѣлать нападеніе,-- уединеніе для чувствительнаго сердца имѣетъ своя прелести. Намъ, бѣднымъ женщинамъ, такъ трудно бываетъ найти особу по сердцу; но для васъ!...
Любовь остановилась, какъ будто сказавъ слишкомъ много, и съ замѣшательствомъ поднесла къ лицу свой букетъ цвѣтовъ.
Докторъ Риккабокка лукаво поправилъ очки и бросилъ взглядъ, который, съ быстротою и неуловимостію молніи, успѣлъ обнять и разцѣнить весь итогъ наружныхъ достоинствъ миссъ Джемимы. Миссъ Джемима, какъ я уже замѣтилъ, имѣла кроткое и задумчивое лицо, которое могло бы показаться привлекательнымъ, если бы кротость эта была оживленнѣе и задумчивость не такъ плаксива. Въ самомъ дѣлѣ, хотя миссъ Дмсемима была особенно кротка, но задумчивость ея происходила не de naturâ; въ жилахъ ея было слишкомъ много крови Гэзельденъ для унылой, мертвенной настроенности духа, называемой меланхоліей. За всѣмъ тѣмъ, ея мнимая мечтательность отнимала у ея лица такія достоинства, которымъ нужно было только освѣтиться веселостію, чтобы вполнѣ нравиться. То же самое можно было сказать и о наружности ея вообще, которая отъ той же самой задумчивости лишена была граціи, которую сообщаютъ женскимъ формамъ движеніе и одушевленіе. Это была добрая, тоненькая, но вовсе не тощая фигура, довольно соразмѣрная и изящная въ подробностяхъ, отъ природы легкая и гибкая. Но все та же самая мечтательность прикрывала ее выраженіемъ лѣни и неподвижности; и когда миссъ Джемима прилегала на софу, то въ ней замѣтно было такое разслабленіе всѣхъ нервовъ и мускуловъ, что, казалось, она не можетъ пошевелить своими членами. На это-то лицо и этотъ станъ, лишенные случайно прелести, дарованной имъ природою, обратилъ свой взоръ докторъ Риккабокка, и потомъ, подвинувшись къ мистриссъ Дэль, онъ произнесъ съ нѣкоторою разстановкою:
-- Оправдайте меня въ нареканіи, что я не умѣю будто бы цѣнить сочувствія.
-- О, я не говорила этого! вскричала миссъ Джемима.
-- Простите меня, сказалъ итальянецъ:-- если я до того недогадливъ, что не понялъ васъ. Впрочемъ; можно въ самомъ дѣлѣ растеряться, находясь въ такомъ сосѣдствѣ.
Говоря это, онъ всталъ и, опершись на спинку стула, на которомъ сидѣлъ Франкъ, принялся разсматривать какіе-то виды Италіи, которые миссъ Джемима, по особенной внимательности, лишенной всякаго эгоизма, вынула изъ домашней библіотеки, чтобы развлечь гостя.
-- Онъ въ самомъ дѣлѣ очень интересенъ, прошептала со вздохомъ миссъ Джемима:-- но слишкомъ-слишкомъ много говоритъ комплиментовъ.
-- Скажите мнѣ пожалуста, произнесла мистриссъ Дэль съ важностію:-- можно ли намъ теперь отложить въ сторону на нѣкоторое время разрушеніе міра,-- или оно по прежнему близко къ намъ?
-- Какъ вы злы! отвѣчала миссъ Джемима, повернувшись спиною.
Нѣсколько минутъ спустя, мистриссъ Дэль незамѣтно отвела доктора въ дальній конецъ комнаты, гдѣ они оба стали разсматривать картину, выдаваемую хозяиномъ за вувермановскую.
Мистриссъ Дэль. А неправда ли, Джемима очень любезна?
Риккабокка. Чрезвычайно!
Мистриссъ Дэль. И какъ добра!
Риккабокка. Какъ и всѣ лэди. Что же послѣ этого удивительнаго въ томъ, если воинъ будетъ отчаянно защищаться, отступая передъ нею?
Мистриссъ Дэль. Ея красоту нельзя назвать правильной красотой, но въ ней есть что-то привлекательное.
Риккабокка (съ улыбкою). До того привлекательное, что надо удивляться, какъ она никого не плѣнила до сихъ поръ.-- А вѣдь эта лужа на переднемъ планѣ очень рѣзко выдается.
Мистриссъ Дэль (не понявъ и продолжая разговоръ на ту же тему). Никого не плѣнила; это въ самомъ дѣлѣ странно.... у нея будетъ прекрасное состояніе.
Риккабокка. А!
Мистриссъ Дэль. Можетъ быть, до шести тысячъ фунтовъ.... четыре тысячи навѣрное.
Риккабокка (затаивъ вздохъ и съ обыкновенною своей манерою). Если бы мистриссъ Дэль была не замужемъ, то ей не нужно было бы подруги для того, чтобы разсказывать о ея приданомъ; но миссъ Джемима такъ добра, что я совершенно увѣренъ, что не ея вина, если она до сихъ поръ -- миссъ Джемима.
Говоря это, итальянецъ отступилъ и помѣстился возлѣ карточнаго стола.
Мистриссъ Дэль была недовольна отвѣтомъ, впрочемъ не разсердилась.
-- А это очень хорошо было бы для обоихъ, проговорила она едва слышнымъ голосомъ.
-- Джакомо, сказалъ Риккабокка, раздѣваясь, по наступленіи ночи, въ отведенной ему большой, уютной, устланной коврами спальнѣ, въ которой стояла покрытая пологомъ постель, сильно располагавшая каждаго видомъ своимъ къ супружеской жизни: -- Джакомо, сегодня вечеромъ мнѣ предлагали до шести тысячъ фунтовъ, а четыре тысячи навѣрное.
-- Cosa meravigliosa! воскликнулъ Джакеймо:-- вотъ удивительная вещь!! Шесть тысячъ англійскихъ фунтовъ! да вѣдь это болѣе ста тысячъ.... что я! болѣе полутораста тысячъ миланскихъ фунтовъ!
И Джакеймо, сдѣлавшись особенно развязнымъ послѣ водки сквайра, началъ дѣлать выразительные жесты и прыжки, потомъ остановился и спросилъ:
-- И это не то, чтобы такъ, ни за что?
-- Нѣтъ, какъ же можно!
-- Экіе эти англичане разсчетливые! Что же васъ хотятъ подкупить, что ли?
-- Нѣтъ.
-- Не думаютъ ли васъ совратить въ ересь?
-- Хуже, сказалъ философъ.
-- Еще хуже итого! Ахъ, какой стыдъ, падроне!
-- Полно же дурачиться: дай-ка лучше мнѣ мой колпакъ.-- Никогда не знать свободы, покойнаго сна здѣсь, продолжалъ докторъ, какъ будто оканчивая какую-то мысль и указывая на изголовье своей постели (негодованіе въ немъ, по видимому, усиливалось):-- быть постояннымъ угодникомъ, плясать по чужой дудкѣ, вертѣться, метаться, хлопотать по пустому, получать выговоры, щелчки, ослѣпнуть, оглохнуть къ довершенію благополучія,-- однимъ словомъ, жениться!
-- Жениться! вскричалъ Джакеймо тонами двумя ниже: -- это въ самомъ дѣлѣ нехорошо; но зато болѣе чѣмъ сто-пятьдесятъ тысячъ лиръ и, можетъ быть, хорошенькая лэди, и, можетъ быть....
-- Очень миленькая лэди! проворчалъ Риккабокка, бросившись на постель и поспѣшно накрываясь одѣяломъ.-- Погаси свѣчку да убирайся и самъ спать!
Немного дней прошло послѣ возобновленія исправительнаго учрежденія, а уже всякій наблюдатель замѣтилъ бы, что что-то недоброе дѣлается въ деревнѣ. Крестьяне всѣ были очень унылы на видъ, и когда сквайръ проходилъ мимо ихъ, они снимали шляпы какъ будто не по обыкновенному порядку; какъ будто не съ прежнею простодушною улыбкою они отвѣчали на его привѣтствіе:
"Добрый день, ребята!"
Женщины кланялись ему стоя у воротъ или у оконъ своихъ домовъ, а не выходили, какъ прежде, на улицу, чтобы сказать два-три слова съ ласковымъ сквайромъ. Дѣти, которыя, послѣ работы, обыкновенно играли на завалинахъ, теперь вовсе оставили эти мѣста и какъ будто совершенно перестали играть.
Два или три дня эти признаки были замѣтны; наконецъ ночью въ ту самую субботу, когда Риккабокка спалъ на кровати подъ пологомъ изъ индѣйской кисеи, исправительное учрежденіе сквайра приведено было въ прежній и еще худшій видъ. Въ воскресенье утромъ, когда мистеръ Стирнъ, встававшій ранѣе всѣхъ въ приходѣ, шелъ на гумно, то увидалъ, что верхушка столбика, украшавшаго одинъ изъ угловъ колоды, была сломлена и четыре отверстія были замазаны грязью. Мистеръ Стирнъ былъ человѣкъ слишкомъ бдительный, слишкомъ усердный блюститель порядка, чтобы не оскорбиться такимъ поступкомъ. И когда сквайръ вышелъ въ свой кабинетъ въ половинѣ седьмого, то постельничій его, исправлявшій также должность каммердинера, сообщилъ ему съ таинственнымъ видомъ, что мистеръ Стирнъ имѣетъ донести ему о чѣмъ-то чрезвычайномъ.
Сквайръ удивился и велѣлъ мистеру Стирну войти.
-- Въ чемъ дѣло? вскричалъ сквайръ, переставъ въ эту минуту править на ремнѣ свою бритву.
Мистеръ Стирнъ ограничился тѣмъ, что вздохнулъ.
-- Ну же, что такое?
-- Этого еще никогда не случалось у насъ въ приходѣ, началъ мистеръ Стирнъ: -- и я могу только сказать, что наше учрежденіе совсѣмъ обезображено.
Сквайръ снялъ съ плечь салфетку, которою предварительно завѣсился, положилъ ремень и бритву, принялъ величественную позу на стулѣ, положилъ ногу на ногу и сказалъ голосомъ, которому хотѣлъ сообщить совершенное спокойствіе:
-- Не тревожься, Стирнъ; ты хочешь сдѣлать мнѣ донесеніе касательно исправительнаго учрежденія; такъ ли я понялъ?-- Не тревожься и не спѣши. Итакъ, что же именно случилось и какимъ образомъ случилось?
-- Ахъ, сэръ, вотъ изволите видѣть, отвѣчалъ мистеръ Стирнъ, и потомъ, рисуя пальцемъ правой руки на ладони лѣвой, онъ изложилъ все происшествіе.
-- Кого же ты подозрѣваешь? Будь хладнокровенъ, не позволяй себѣ увлекаться. Ты въ этомъ случаѣ свидѣтель,-- безпристрастный, справедливый свидѣтель. Это неслыханно, непростительно!... Но кого же ты подозрѣваешь? я тебя спрашиваю.
Стирнъ повертѣлъ свою шляпу, поднялъ брови, погрозилъ пальцемъ и прошепталъ: "я слышалъ, что два чужеземца ночевали сегодня у вашей милости."
-- Что ты, неужели ты думаешь, что докторъ Риккейбоккей оставилъ бы мягкую постель и пошелъ бы замазывать грязью колоду?
-- Знаемъ мы! онъ слишкомъ хитеръ, чтобы сдѣлать это самъ, но онъ могъ подучить, разсѣять слухи. Онъ очень друженъ съ мистеромъ Дэлемъ, а ваша милость изволите знать, какъ у послѣдняго вытягивается лицо при видѣ колоды. Постойте крошечку, сэръ, погодите меня бранить. У насъ въ приходѣ есть мальчикъ....
-- Часъ отъ часу не легче! ужь теперь мальчикъ! Что же, по твоему, мистеръ Дэль испортилъ колоду! ну, а мальчикъ-то что?
-- А мальчикъ былъ настроенъ мистеромъ Дэлемъ; чужеземецъ въ тотъ день сидѣлъ съ нимъ и съ его матерью цѣлый часъ. Мальчикъ очень смышленъ. Я его какъ нарочно засталъ на томъ мѣстѣ -- онъ спрятался за дерево, когда колода была только что перестроена -- этотъ мальчикъ Ленни Ферфилдъ.
-- У, какая чепуха! сказалъ сквайръ, свистнувъ: -- ты, кажется, не въ полномъ разсудкѣ сегодня. Ленни Ферфилдъ примѣрный мальчикъ для цѣлой деревни. Прошу поудержать свой язычокъ. Я думаю, что это сдѣлали не изъ нашихъ прихожанъ: какой нибудь негодный бродяга, можетъ, мѣдникъ, который шатается здѣсь съ осломъ; я видѣлъ самъ, какъ этотъ оселъ щипалъ крапиву у колоды. Ужь это одно доказываетъ, какъ дурно мѣдникъ воспиталъ свою скотину.-- Будь же теперь внимателенъ. Сегодня воскресенье: неловко начинать намъ суматоху въ такой день. Послѣ обѣдни и до самой вечерни сюда сходятся зѣваки со всѣхъ сторонъ ты самъ хорошо это знаешь. Такимъ образомъ участники въ преступленіи, безъ сомнѣнія, будутъ любоваться своимъ дѣломъ, можетъ быть, похвалятся при этомъ и обличатъ себя; гляди только въ оба, и я увѣренъ, что мы нападемъ на слѣдъ прежде вечера. А ужъ если намъ это удастся, такъ мы порядкомъ проучимъ негодяя! прибавилъ сквайръ.
-- Разумѣется, отвѣчалъ Стирнъ и, получивъ такое приказаніе, вышелъ.