Придите ко мнѣ на помощь, о вы, девять Музъ, на которыхъ несравненный Персій писалъ сатиры и которыхъ въ то же время призывалъ въ своихъ стихахъ,-- помогите мнѣ описать борьбу двухъ мальчугановъ: одинъ -- умѣренный защитникъ законности и порядка, боецъ pro uns et focis; другой -- высокомѣрный пришлецъ, съ тѣмъ уваженіемъ къ имени и личности, которое иные называютъ честію. Здѣсь одна лишь природная физическая сила, тамъ ловкость, пріобрѣтенная упражненіемъ. Здѣсь.... но Музы нѣмы какъ столбъ и холодны какъ камень! Пусть ихъ убираются, куда знаютъ. Безъ нихъ лучше обойдется дѣло.
Рандаль былъ старше Ленни годомъ, но онъ не былъ ни такъ высокъ ростомъ, ни такъ силенъ, ни такъ ловокъ, какъ Ленни, и послѣ перваго порыва, когда оба мальчика остановились, чтобы перевести дыханіе, Ленни, видя жидкія формы и безцвѣтныя щоки своего противника, видя, что кровь капаетъ уже изъ губы Рандаля, вдругъ почувствовалъ раскаяніе. "Нехорошо -- подумалъ онъ -- желать бороться съ человѣкомъ, котораго легко прибить." Такимъ образомъ, отойдя въ сторону и опустивъ руки, онъ сказалъ кротко:
-- Полно намъ дурачиться; ступайте домой и не сердитесь на меня.
Рандаль Лесли вовсе не отличался такимъ же достоинствомъ, Онъ былъ гордъ, мстителенъ, самолюбивъ; въ немъ были болѣе развиты наступательные органы, чѣмъ оборонительные; что однажды заслужило гнѣвъ его, то онъ желалъ уничтожить во что бы то ни стало. Потому хотя всѣ нервы его дрожали и глаза его были полны слезъ, онъ подошелъ къ Ленни съ заносчивостію гладіатора и сказалъ, стиснувъ зубы и заглушая стоны, вызванные въ немъ злобою и тѣлеснымъ страданіемъ:
-- Вы ударили меня, потому не сойдете съ мѣста, пока я не заставлю васъ раскаяться въ вашемъ поступкѣ. Приготовьтесь, защищайтесь: я ужь не такъ буду бить васъ.
Хотя Лесли не считался бойцомъ въ Итонѣ, но его характеръ вовлекалъ его въ нѣкоторыя схватки, особенно когда онъ былъ въ низшихъ классахъ, и онъ изучилъ такимъ образомъ теорію и практику боксерства -- искусства, которое едва ли когда нибудь выведется въ англійскихъ общественныхъ школахъ.
Теперь Рандаль примѣнялъ въ дѣлу пріобрѣтенныя имъ свѣдѣнія, отражалъ тяжелые удары своего противника, самъ наносилъ очень быстрые и мѣткіе, замѣняя ловкостію и проворствомъ природное безсиліе своей руки. Впрочемъ, эта рука не была даже слаба: до такой степени увеличивается сила въ минуты страсти и раздраженія. Бѣдный Ленни, которой никогда еще не дрался настоящимъ образомъ, былъ оглушенъ; чувства его притупились, перемѣшались, такъ что онъ не могъ отдаю себѣ въ нихъ отчета; у него осталось какое-то смутное воспоминаніе о бездыханномъ паденіи, о туманѣ, застлавшемъ до глаза, и объ ослѣпительномъ блескѣ, который какъ будто пронесся передъ ними -- о сильномъ изнеможеніи, соединенномъ съ чувствомъ боли -- тутъ, тамъ, по всему тѣлу, и потомъ все, что у него осталось въ памяти, было то, что онъ лежалъ на землѣ, что его били жестоко, при чемъ противникъ его сидѣлъ надъ нимъ такой же мрачный и блѣдный, какъ Лара надъ падшимъ Ото: потому что Рандаль не былъ изъ числа тѣхъ людей, которымъ сама природа подсказываетъ правило: "лежачаго не бить"; ему стоило даже нѣкоторой борьбы съ самимъ собою и то, что онъ не рѣшился топтать ногами своего противника. Онъ отличался отъ дикаря умомъ, а не сердцемъ, и теперь, бормоча что-то съ самимъ собою, побѣдитель отошелъ въ сторону.
Кто же могъ явиться теперь на мѣсто битвы, какъ не мистеръ Стирнъ? Особенно заботясь о томъ, чтобы втянуть Ленни въ немилость, онъ надѣялся, что мальчикъ навѣрно не исполнитъ даннаго ему порученія, и въ настоящую минуту онъ спѣшилъ удостовѣриться, не оправдается ли его вожделѣнное ожиданіе. Тутъ онъ увидалъ, что Ленни съ трудомъ приподнимается съ земли, страдая отъ ударовъ и плача съ какими-то истерическими порывами; его новый жилетъ забрызганъ его собственною кровью, которая текла у него изъ носа, и этотъ носъ казался Ленни уже не носомъ, а раздутою, гористою возвышенностію. Отвернувшись отъ этого зрѣлища, мистеръ Стирнъ посмотрѣлъ съ небольшимъ уваженіемъ, какъ нѣкогда и самъ Ленни, на незнакомаго мальчика, который опять усѣлся на колоду -- для того ли, чтобы перевести дыханіе, или показать, что онъ одержалъ побѣду.
-- Эй, что все значитъ? сказалъ мистеръ Стирнъ:-- что все это значитъ, Ленни, а?
-- Онъ хочетъ здѣсь сидѣть, отвѣчалъ Ленни, голосомъ, прерываемомъ рыданіями: -- а прибилъ онъ меня за то, что не позволялъ ему; но я не ожидалъ этого... теперь я, пожалуй, опять...
-- А что вы, смѣю спросить, разсѣлись тутъ?
-- Смотрю на ландшафтъ; отойди~ка отъ свѣта, любезный!
Этотъ тонъ привелъ мистера Стирна въ недоумѣніе: это былъ тонъ до того непочтительный въ отношеніи къ нему, что онъ почувствовалъ особенное уваженіе къ говорившему. Кто кромѣ джентльмена смѣлъ бы сказать это мистеру Стирну?
-- А позвольте узнать, кто вы? спросилъ мистеръ Стирнъ нерѣшительнымъ голосомъ и сбираясь даже прикоснуться къ своей шляпѣ.-- Покорно прошу объяснить ваше имя и цѣль вашего посѣщенія.
-- Мое имя Рандаль Лесли, а цѣль моего посѣщенія была сдѣлать визитъ семейству вашего барина. Я думаю, что я не ошибся, если принялъ васъ, судя по наружности, за пахаря мистера Гэзельдена.
Говоря такимъ образомъ, Рандаль всталъ, потомъ, пройдя, нѣсколько шаговъ, воротился назадъ и, бросивъ полъ-кроны на дорогу, сказалъ Ленни:
-- На, возьми это за свое увѣчье и впередъ умѣй говорить съ джентльменомъ. Что касается до тебя, любезный, сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Стирну, который, съ разинутымъ ртомъ и безъ шляпы, стоялъ въ это время, низко кланяясь -- то передай мое привѣтствіе мистеру Гэзельдену и скажи ему, что когда онъ сдѣлаетъ намъ честь посѣтить васъ въ Рудъ-Голлѣ, то я увѣренъ, что пріемъ нашихъ крестьянъ заставитъ его постыдиться за гэзельденскихъ.
О, бѣдный сквайръ! Гэзельдену стыдиться Рудъ-Голля? Если бы это порученіе было передано вамъ, вы не въ состояніи бы взглянуть болѣе на свѣтъ Божій.
Съ этими словамъ, Рандаль вышелъ на тропинку, которая вела къ усадьбѣ пастора, и оставилъ Ленни Ферфильда ощупывать свой носъ, а мистера Стирна -- непрекратившимъ своихъ поклоновъ.
Рандаль Лесли очень долго шелъ до дому; у него сильно болѣло все тѣло отъ головы до пятокъ, а душа его, еще болѣе была поражена, чѣмъ тѣло. Если бы Рандаль Лесли остался въ саду сквайра и не пошелъ назадъ, поддаваясь ученію лорда Бэкона, то онъ провелъ бы очень пріятный вечеръ и вѣрно былъ бы отвезенъ домой въ коляскѣ сквайра. Но какъ онъ пустился въ отвлеченныя умствованія, то и упалъ въ ровъ; упавши въ ровъ, выпачкалъ себѣ платье; выпачкавъ платье, отказался отъ визита; отказавшись отъ визита отправился къ колодѣ и сѣлъ на нее, будучи въ шляпѣ, которая дѣлала его похожимъ на бѣглаго арестанта; сѣвъ на колоду въ такой шляпѣ и съ подозрительнымъ выраженіемъ на лицѣ, онъ былъ вовлеченъ въ ссору и драку съ какимъ-то олухомъ и теперь плелся домой, браня и себя и другихъ; ergo -- за симъ слѣдуетъ мораль, которая стоитъ повторенія -- ergo, когда вамъ случится притти въ садъ къ богатому человѣку, то будьте довольны тѣмъ, что принадлежитъ вамъ, т. е. правомъ любоваться; повѣрьте, что вы болѣе будете любоваться, чѣмъ самъ хозяинъ.
Если, въ простотѣ своего сердца и по довѣрчивой неопытности, Ленни Ферфильдъ думалъ, что мистеръ Стирнъ скажетъ ему нѣсколько словъ въ похвалу его мужества и въ награду за потерпѣнные имъ побои, то онъ вскорѣ совершенно ошибся въ томъ. Этотъ, по истинѣ, вѣрный человѣкъ, достойный исполнитель воли Гэзельдена, скорѣе готовъ бы былъ простить отступленіе отъ своего приказанія, если бы это было сопряжено съ нѣкоторою выгодой или способствовало къ возвышенію кредита, но, напротивъ, онъ былъ неумолимъ къ буквальному, безсознательному и слѣпому исполненію приказаній, что все, рекомендуя, можетъ быть, съ хорошей стороны довѣренное лицо, все-таки вовлекаетъ лицо довѣряющее въ большіе затрудненія и промахи. И хотя человѣку, не совсѣмъ еще знакомому съ уловками человѣческаго сердца, въ особенности неизвѣдавшему сердецъ домоправителей и дворецкихъ, и показалось бы очень естественнымъ, что мистеръ Стирнъ, стоявшій все еще на срединѣ дороги, со шляпой въ рукѣ, уязвленный, униженный и раздосадованный словами Рандаля Лесли, сочтетъ молодого джентльмена главнымъ предметомъ своего негодованія,-- но такой промахъ, какъ негодованіе на лицо высшее себя, съ трудомъ могъ притти въ голову глубокомысленнаго исполнителя приказаній сквайра. За всѣмъ тѣмъ, такъ какъ гнѣвъ, подобно дыму, долженъ же улетѣть куда бы то ни было, то мистеръ Стирнъ, почувствовавшій въ это время -- какъ онъ послѣ объяснялъ женѣ -- что у него "всю грудь точно разорвало", обратился, повинуясь природному инстинкту, къ предохранительному отъ взрыва клапану, и пары, которые скопились въ его сердцѣ, обратились цѣлымъ потокомъ на Ленни Ферфильда. Мистеръ Стирнъ съ ожесточеніемъ надвинулъ шляпу себѣ на голову и потомъ облегчилъ грудь свою слѣдующею рѣчью:
-- Ахъ, ты, негодяй! ахъ, ты, дерзкій забіяка! Въ то время, какъ ты долженъ бы былъ быть въ церкви, ты вздумалъ драться съ джентльменомъ, гостемъ нашего сквайра, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ исправительное учрежденіе, порученное твоему надзору! Посмотри, ты всю колоду закапалъ кровью изъ своего негоднаго носишка!
Говоря такимъ образомъ, и чтобы придать большую выразительность словамъ, мистеръ Стирнъ намѣревался дать добавочный ударъ несчастному носу, но какъ Ленни инстинктивно поднялъ руки, чтобы закрыть себѣ лицо, то разгнѣванный домоправитель ушибъ составы пальцевъ о большія мѣдныя пуговицы, бывшія за рукавахъ куртки мальчика -- обстоятельство, которое еще болѣе усилило негодованіе мистера Стирна. Ленни же, котораго слова эти чувствительно затронули, и который, по ограниченности своего образованія, считалъ подобное обращеніе несправедливостію, бросивъ между собою и мистеромъ Стирномъ большой чурбанъ, началъ произносить слѣдующее оправданіе, которое одинаково было не кстати какъ придумывать, такъ выражать, потому что въ подобномъ случаѣ оправдываться значило обвинять себя вдвое.
-- Я удивляюсь вамъ, мистеръ Стирнъ! если бы матушка васъ послушала только! Не вы ли не пустили меня итти въ церковь? не вы ли мнѣ приказали....
-- Драться съ молодымъ джентльменомъ, и притомъ въ праздничный день? сказалъ мистеръ Стирнъ, съ ироническою улыбкою.-- Да, да! я приказалъ тебѣ, чтобы ты нанесъ безчестье имени сквайра, мнѣ и всему приходу и поставилъ всѣхъ насъ въ замѣшательство. Но сквайръ велѣлъ мнѣ показать примѣръ, и я покажу!
При этихъ словахъ, съ быстротою молніи мелькнула въ головѣ мистера Стерна свѣтлая мысль -- посадитъ Ленни въ то самое учрежденіе, которое онъ слишкомъ строго караулилъ. Зачѣмъ же далеко искать? примѣръ быль у него передъ глазами. Теперь онъ могъ насытить свою ненависть къ мальчику; здѣсь, избравъ лучшаго изъ приходскихъ парней, онъ надѣялся тѣмъ болѣе устрашить худшихъ; этимъ онъ могъ ослабитъ оскорбленіе, нанесенное Рандалю Лесли, въ этомъ заключалась бы практическая апологія сквайра въ пріемѣ, сдѣланномъ молодому гостю. Приводя мысль свою въ исполненіе, мистеръ Стирнъ сдѣлалъ стремительный натискъ на свою жертву, схватилъ мальчика за поясъ, черезъ нѣсколько секундъ колода отворилась, и Ленни Ферфильдъ былъ брошенъ въ въ нее -- печальное зрѣлище превратностей судьбы. Совершивъ это, и пока мальчикъ былъ слишкомъ удивленъ и ошеломленъ внезапностію своего несчастія, для того, чтобы быть въ состояніи защищаться -- кромѣ немногихъ "едва слышныхъ произнесенныхъ имъ словъ -- мистеръ Стирнъ удалился съ этого мѣста, не забывъ, впрочемъ, поднять и положить къ себѣ въ карманъ полъ-крону, назначенную Ленни, и о которой онъ до тѣхъ поръ, увлекшись разнородными впечатлѣніями, почти совсѣмъ было забылъ. Онъ отправился по дорогѣ къ церкви, съ намѣреніемъ стать у самого крыльца ея, выждать, когда сквайръ будетъ выходить, и шепнуть ему о происшедшемъ и о наказаніи Ферфильда.
Клянусь честью джентльмена и репутаціею автора, что словъ моихъ было бы недостаточно, чтобы описать чувства, испытанныя Ленни Ферфилдомъ, пока онъ сидѣлъ въ исправительномъ учрежденіи. Онъ уже забылъ о тѣлесной боли; душевное огорченіе заглушало въ немъ физическія страданія,-- душевное огорченіе въ той степени, въ какой можетъ вмѣстить его грудь ребенка. Первое глубокое сознаніе несправедливости тяжело. Ленни, можетъ быть, увлекся, но, во всякомъ случаѣ, онъ съ усердіемъ и правотою исполнилъ возложенное на него порученіе; онъ твердо стоялъ за отправленіе своего долга, онъ дрался за это, страдалъ, пролилъ кровь,-- и вотъ какая награда за все понесенное имъ! Главное свойство, которое отличало характеръ Ленни, было понятіе о справедливости. Это было господствующее правило его нравственной природы, и это правило нисколько не потеряло еще своей свѣжести и значенія ни отъ какихъ поступковъ притѣсненія и самоуправства, отъ которыхъ часто терпятъ мальчики болѣе высокаго происхожденія въ домашнемъ быту или въ школахъ. Теперь впервые проникло это желѣзо въ его душу, а съ нимъ вмѣстѣ другое, побочное чувство -- досадное сознаніе собственнаго безсилія. Онъ былъ обиженъ и не имѣлъ средствъ оправдаться. Къ этому присоединилось еще новое, если не столь глубокое, но на первый разъ все-таки непріятное, горькое чувство стыда. Онъ, лучшій мальчикъ въ цѣлой деревнѣ, образецъ прилежанія и благонравія въ школѣ, предметъ гордости матери,-- онъ, котораго сквайръ, въ виду всѣхъ сверстниковъ, ласково трепалъ по плечу, а жена сквайра гладила по головѣ, хваля его за пріобрѣтенное имъ хорошее о себѣ мнѣніе,-- онъ, который привыкъ уже понимать удовольствіе носить уважаемое имя, теперь вдругъ, въ одно мгновеніе ока, сдѣлался посмѣшищемъ, предметомъ позора, обратился для каждаго въ пословицу. Потокъ его жизни былъ отравленъ въ самомъ началѣ. Тутъ приходила ему въ голову и мысль о матери, объ ударѣ, который она испытаетъ, узнавъ это происшествіе,-- она, которая привыкла уже смотрѣть на него, какъ на свою опору и защиту: Ленни поникъ головою, и долго удерживаемыя слезы полилась ручьями.
Онъ началъ биться, рваться во всѣ стороны и пытался освободить свои члены, услыхавъ приближеніе чьихъ-то шаговъ; онъ представилъ себѣ, что всѣ крестьяне сойдутся сюда изъ церкви; онъ уже видѣлъ напередъ грустный взглядъ пастора, поникшую голову сквайра, худо сдерживаемую усмѣшку деревенскихъ мальчишекъ, завидовавшихъ дотолѣ его незапятнанной славѣ, которая теперь навсегда, навсегда была потеряна. Онъ безвозвратно останется мальчикомъ, который сидѣлъ подъ наказаніемъ. И слова сквайра представлялись его воображенію подобно голосу совѣсти, раздававшемуся въ ушахъ какого нибудь Макбета:
"Нехорошо, Ленни! я не ожидалъ, что ты попадешь въ такую передрягу."
"Передрягу" -- слово это было ему непонятно; но, вѣрно, оно означало что нибудь незавидное.
-- Именемъ всѣхъ котловъ и заслонокъ, что это тутъ такое! кричалъ мѣдникъ.
Въ это время мистеръ Спроттъ былъ безъ своего осла, потому что день былъ воскресный. Мѣдникъ надѣлъ свое лучшее платье, пригладился и вырядился, сбираясь гулять по парку.
Ленни Ферфильдъ не отвѣчалъ за его призывъ.
-- Ты подъ арестомъ, мой жизненочекъ? Вотъ ужъ никакъ бы не ожидалъ этого видѣть! Но мы всѣ живемъ для того, чтобъ учиться, прибавилъ мѣдникъ, въ видѣ сентенціи.-- Кто же задалъ тебѣ этотъ урокъ? Да ты умѣешь, что ли, говорить-то?
-- Никъ Стирнъ.
-- Никъ Стирнъ! а за что?
-- За то, что-я исполнялъ его приказанія и подрался съ мальчикомъ, который бродилъ здѣсь; онъ прибилъ меня, да это бы ничего; но мальчикъ этотъ былъ молодой джентльменъ, который пришелъ въ гости къ сквайру; такъ Никъ Стирнъ....
Ленни остановился, не имѣя силъ продолжать, отъ негодованія и стыда.
-- А! сказалъ мѣдникъ съ важностію.-- Ты подрался съ джентльменомъ. Жаль мнѣ это отъ тебя слышать. Сиди же и благодари судьбу, что ты такъ дешево отдѣлался. Нехорошо драться съ своими ближними, и леннонскій мирный судья, вѣрно, засадилъ бы тебя на два мѣсяца вертѣть жернова вмѣстѣ съ арестантами. За что же ты его ударилъ, если онъ только проходилъ мимо колоды? Ты, вѣрно, забіяка, а?
Лопни пробормоталъ что-то объ обязанностяхъ въ отношеніи къ сквайру и буквальномъ исполненіи приказаній.
-- О, я вижу, Ленни, прервалъ мѣдникъ голосомъ, проникнутымъ огорченіемъ: -- я вижу, что тебя какъ ни корми, а ты все въ лѣсъ смотришь. Послѣ этого ты нашему брату не компанія: не суйся къ порядочнымъ людямъ. Впрочемъ, ты былъ хорошимъ мальчикомъ, и можешь, если захочешь, опять заслужить милость сквайра. Ахъ, вѣкъ не паять котловъ, если я могу понять, какъ ты довелъ себя до этого. Прощай, дружокъ! желаю тебѣ скорѣе вырваться изъ засады; да скажи матери-то, какъ увидишь ее, что мѣдникъ молъ берется починить и печь и лопатку.... слышишь?
Мѣдникъ пошелъ прочь. Глаза Ленни послѣдовали за нимъ съ уныніемъ и отчаяніемъ. Мѣдникъ, подобно всей людской братіи, полилъ шиповникъ только для того, чтобы усилитъ его колючки. Праздный, лѣнивый шатала, онъ постыдился бы теперь сообщества Ленни.
Голова Ленни низко опустилась на грудь, точно налитая свинцомъ. Прошло нѣсколько минутъ, когда несчастный узникъ замѣтилъ присутствіе другого свидѣтеля собственнаго позора; онъ не слыхалъ шума, но увидалъ тѣнь, которая легла на травѣ. Онъ затаилъ дыханіе ,не хотѣлъ открыть глаза, думая, можетъ быть, что если онъ самъ не видитъ, то и другіе не могутъ видѣть предметы.
-- Per Bacco! сказалъ докторъ Риккабокка, положивъ руку, за плечо Ленни и наклонившись, чтобы заглянуть ему въ лицо.-- Per Вассо! мой молодой другъ! ты сидишь тутъ изъ удовольствія или по необходимости?
Ленни слегка вздрогнулъ и хотѣлъ избѣжать прикосновеніи человѣка, на котораго онъ смотрѣлъ до тѣхъ поръ съ нѣкотораго рода суевѣрнымъ ужасомъ.
-- Того-и-гляди, продолжалъ Риккабокка, не дождавшись отвѣта за свой вопросъ: -- того-и-гляди, что хотя положенье твое очень пріятно, ты не самъ его избралъ для себя. Что это?-- и при этомъ иронія въ голосѣ доктора исчезла -- что это, бѣдный мальчикъ? ты въ крови, и слезы, которыя текутъ у тебя по щекамъ, кажется, непустыя, а искреннія слезы. Скажи мнѣ, povero fanciullo тіо -- звукъ итальянскаго привѣта, котораго значенія Ленни не понялъ, все таки какъ-то сладостно отдался въ ушахъ мальчика: -- скажи мнѣ, дитя мое, какъ все это случилось? Можетъ быть, я помогу тебѣ, мы всѣ заблуждаемся, значитъ всѣ должны помогать другъ другу.
Сердце Ленни, которое до тѣхъ поръ казалось закованнымъ въ желѣзо, отозвалось на ласковый говоръ итальянца, и слезы потекли у него изъ глазъ; но онъ отеръ ихъ и отвѣчалъ отрывисто:
-- Я не сдѣлалъ ничего дурного; я только ошибся, и это-то меня и убиваетъ теперь!
-- Ты не сдѣлалъ ничего дурного? Въ такомъ случаѣ, сказалъ философъ, съ важностію вынувъ изъ кармана свой носовой платокъ и разстилая его за землѣ: -- въ такомъ случаѣ я могу сѣсть возлѣ тебя. О проступкѣ я могъ только сожалѣть, но несчастіе ставитъ тебя въ уровень со мною.
Ленни Ферфильдъ не понялъ хорошенько этихъ словъ, но общій смыслъ ихъ былъ слишкомъ очевиденъ, и мальчикъ бросилъ взглядъ благодарности на итальянца.
Риккабокка продолжалъ, устроивъ себѣ сидѣнье:
-- Я имѣю нѣкоторое право на твою довѣренность, дитя мое, потому что и я когда-то испыталъ много горя; между тѣмъ я могу сказать вмѣстѣ съ тобой: "я никому не сдѣлалъ зла". Cospetto -- тутъ докторъ покойно расположился, опершись одною рукою на боковой столбикъ колоды и дружески касаясь плеча плѣнника, между тѣмъ какъ взоры его обѣгали прелестный ландшафтъ, бывшій у него въ виду: -- моя темница, если бы только имъ удалось посадить меня, не отличалась бы такимъ прекраснымъ видомъ. Впрочемъ, это все равно: нѣтъ непріятной любви точно такъ же, какъ и привлекательной темницы.
Произнеся это изреченіе, сказанное, впрочемъ, по итальянски, Риккабокка снова обратился къ Ленни и продолжалъ свои убѣжденія, желая вызвать мальчика на откровенность. Другъ во время бѣды -- настоящій другъ, кѣмъ бы онъ ни казался. Все прежнее отвращеніе Ленни къ чужеземцу пропало, и онъ, разсказалъ ему свою маленькую исторію.
Докторъ Риккабокка былъ слишкомъ смѣтливъ, чтобы не понять причины, побудившей мистера Стирна арестовать своего агента. Онъ принялся за утѣшеніе съ философскимъ спокойствіемъ и нѣжнымъ участіемъ. Онъ началъ напоминать, или, скорѣе, толковать Ленни о всѣхъ пришедшихъ ему въ то время на намять обстоятельствахъ, при которыхъ великіе люди страдали отъ несправедливости другихъ. Онъ разсказалъ ему, какъ великій Эпиктетъ достался такому господину, котораго любимое удовольствіе было щипать ему ногу, такъ что эта забава, кончившаяся отнятіемъ ноги, была несравненно хуже колоды. Много и другихъ обстоятельствъ, болѣе или менѣе относящихся къ настоящему случаю,-- привелъ докторъ, почерпая ихъ изъ разныхъ отдѣловъ исторіи. Но, понявъ, что Ленни, по видимому, нисколько не утѣшался этими блестящими примѣрами, онъ перемѣнилъ тактику и, подведя ее подъ argumentum ad rem, принялся доказывать: первое, что настоящее положеніе Ленни не было вовсе постыдно, потому что всякій благомыслящій человѣкъ могъ узнать въ этомъ жестокость Стирна и невинность его жертвы; второе, что если самъ онъ, докторъ, можетъ быть, ошибся съ перваго взгляда, то это значитъ, что повторенное мнѣніе не всегда справедливо; ли и что такое наконецъ постороннее мнѣніе?-- часто дымъ -- пуфъ! вскричалъ докторъ Риккабокка: -- вещь безъ содержанія, безъ длины, ширины или другого измѣренія, тѣнь, призракъ, нами самими созданный. Собственная совѣсть есть лучшій судья для человѣка, и онъ такъ же долженъ мало бояться мнѣнія всѣхъ безъ разбора, какъ какого нибудь привидѣнія, когда ему доведется проходить кладбищемъ ночью.
Но такъ какъ Ленни боялся въ самомъ дѣлѣ проходить ночью кладбищемъ, то уподобленіе это уничтожило самый аргументъ, и мальчикъ печально опустилъ голову. Докторъ Риккабокка сбирался уже начать третій рядъ разсужденій, которыя, еслибы ему удалось довести ихъ до конца, безъ сомнѣнія, вполнѣ объяснили бы предметъ и помирили бы Ленни съ настоящимъ положеніемъ, но плѣнникъ, прислушивавшійся все это время чуткимъ ухомъ, узналъ, что церковная служба кончилась, и тотчасъ вообразилъ, что всѣ прихожане толпою сойдутся сюда. Онъ уже видѣлъ между деревьями шляпы и, чепцы, которыхъ Риккабокка не примѣчалъ, несмотря на отличныя качества своихъ очковъ, слышалъ какой-то мнимый говоръ и шопотъ, котораго Риккабокка не могъ открыть, несмотря на его теоретическую опытность въ стратагемахъ и измѣнахъ, которыя должны были изощрить слухъ итальянца. Наконецъ, съ новымъ напраснымъ усиліемъ, узникъ вскричалъ:
-- О, если бы я могъ уйти прежде, чѣмъ они соберутся. Выпустите меня, выпустите меня! О, добрый сэръ, выпустите меня!
-- Странно, сказалъ философъ, съ нѣкоторымъ изумленіемъ; -- странно, что мнѣ самому не пришло это въ голову. Если не ошибаюсь, тутъ задѣли за шляпку праваго гвоздя.
Потомъ, смотря вблизи, докторъ увидалъ, что хотя деревянные брусъ и входилъ въ другую желѣзную скобку, которая сопротивлялась до сихъ поръ усиліямъ Ленни, но все-таки скобка эта не была заперта, потому что ключъ и замокъ лежали въ кабинетѣ сквайра, вовсе неожидавшаго, чтобы наказаніе пало на Ленни безъ предварительнаго ему о томъ заявленія. Лишь только докторъ Риккабокка сдѣлалъ это открытіе, какъ убѣдился, что никакая мудрость какой бы то ни было школы не въ состояніи пріохотить взрослаго человѣка или мальчика къ дурному положенію, съ той минуты, какъ есть въ виду возможность избавиться бѣды. Согласно этому разсужденію, онъ отворилъ запоръ, и Ленни Ферфильдъ выскочилъ на свободу, какъ птица изъ клѣтки, остановился на нѣсколько времени отъ радости, или чтобы перевести дыханіе, и потомъ, какъ заяцъ, безъ оглядки бросился бѣжать къ дому матери. Докторъ Риккабокка вложилъ скрипѣвшій брусъ на прежнее мѣсто, поднялъ съ земли носовой платокъ и спряталъ его въ карманъ, и потомъ съ нѣкоторымъ любопытствомъ сталъ разсматривать это исправительное орудіе, надѣлавшее столько хлопотъ освобожденному Ленни.
-- Странное существо человѣкъ! произнесъ мудрецъ, разсуждая самъ съ собою: -- чего онъ тутъ боится? Все это не больше, какъ нѣсколько досокъ, бревенъ; въ отверстія эти очень ловко класть ноги, чтобы не загрязнить ихъ въ сырое время; наконецъ эта зеленая скамья подъ сѣнію вяза -- что можетъ быть пріятнѣе такого положенія?
И докторъ Риккабокка почувствовалъ непреодолимое желаніе испытать на самомъ дѣлѣ свойство этого ареста.
-- Вѣдь я только попробую! говорилъ онъ самъ съ собой, стараясь оправдаться передъ возстающимъ противъ этого чувствомъ своего достоинства.-- Пока никого здѣсь нѣтъ, я успѣю сдѣлать этотъ опытъ.
И онъ снова приподнялъ деревянный брусокъ; но колода устроена была по всѣмъ правиламъ архитектуры и не такъ-то легко дозволяла человѣку подвергнуться незаслуженному наказанію: безъ посторонней помощи попасть въ нее было почти невозможно. Какъ бы то ни было, препятствія, какъ мы уже замѣтили, только сильнѣе подстрекали Риккабокка къ выполненію задуманнаго плана. Онъ посмотрѣлъ вокругъ себя и увидѣлъ вблизи подъ деревомъ засохшую палку. Подложивъ этотъ обломокъ подъ роковой брусокъ колоды, точь-въ-точь, какъ ребятишки подкладываютъ палочку подъ рѣшето, когда занимаются ловлей воробьевъ, докторъ Риккабокка преважно разсѣлся ни скамейку и просунулъ ноги въ круглыя отверстія.
-- Особеннаго я ничего не замѣчаю въ этомъ! вскричалъ онъ торжественно, послѣ минутнаго размышленія.-- Не такъ бываетъ страшна дѣйствительность, какъ мы воображаемъ. Дѣлать ошибочныя умозаключенія -- обыкновенный удѣлъ смертныхъ!
Вмѣстѣ съ этимъ размышленіемъ онъ хотѣлъ было освободить свои ноги отъ этого добровольнаго заточенія, какъ вдругъ старая палка хрупнула и брусъ колоды опустился въ зацѣпку. Докторъ Риккабокка попалъ совершенно въ западню. "Facilis descensus -- sed revocare gradum!" Правда, руки его находились за свободѣ, но его ноги были такъ длинны, что при этомъ положеніи онѣ не давали рукамъ никакой возможности дѣйствовать свободно. Притомъ же Риккабокка не могъ похвастаться гибкостью своего тѣлосложенія, а составныя части дерева сцѣпились съ такой силой, какою обладаютъ вообще всѣ только что выкрашенныя вещи, такъ что, послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ кривляній и усилій освободиться жертва собственнаго безразсуднаго опыта вполнѣ поручила себя своей судьбѣ. Докторъ Риккабокка былъ изъ числа тѣхъ людей, которые ничего не дѣлаютъ вполовину. Когда я говорю, что онъ поручилъ себя судьбѣ, то поручилъ со всѣмъ хладнокровіемъ и покорностію философа. Положеніе далеко не оказывалось такъ пріятно, какъ онъ предполагалъ теоретически; но, несмотря на то, Риккабокка употребилъ всѣ возможныя усилія, чтобы доставить сколько можно болѣе удобства своему положенію. И, во первыхъ, пользуясь свободой своихъ рукъ, онъ вынулъ изъ кармана трубку, трутницу и табачный кисетъ. Послѣ нѣсколькихъ затяжекъ онъ примирился бы совершенно съ своимъ положеніемъ, еслибъ не помѣшало тому открытіе, что солнце, постепенно перемѣняя мѣсто на небѣ, не скрывалось уже болѣе отъ лица доктора за густымъ, широко распустившимъ свои вѣтви вязомъ. Докторъ снова осмотрѣлся кругомъ и замѣтилъ, что его красный шолковый зонтикъ, который онъ положилъ за траву, въ то время, какъ сидѣлъ подлѣ Ленни, лежалъ въ предѣлахъ свободнаго дѣйствія его рукъ. Овладѣвъ этимъ сокровищемъ, онъ не замедлилъ распустить его благодѣтельныя складки. И такимъ образомъ, вдвойнѣ укрѣпленный, снаружи и внутри колоды, подъ тѣнью зонтика и съ трубкой въ зубахъ, докторъ Риккабокка даже съ нѣкоторымъ удовольствіемъ сосредоточилъ взоры на своихъ заточенныхъ ногахъ.
-- Кто можетъ пренебрегать всѣмъ, говорилъ онъ, повторяя одну изъ пословицъ своего отечества: -- тотъ обладаетъ всѣмъ. Кто при бѣдности своей не жаждетъ богатства, тотъ богатъ. Эта скамейка такъ же удобна и мягка, какъ диванъ. Я думаю, продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою, послѣ непродолжительной паузы: -- я думаю, что въ пословицѣ, которую я сказалъ этому fanciullo скорѣе заключается болѣе остроумія, чѣмъ сильнаго и философическаго значенія. Развѣ не доказано было, что въ жизни человѣческой неудачи необходимѣе удачи: первыя научаютъ насъ быть осторожными, изощряютъ въ человѣкѣ предусмотрительность; послѣднія часто лишаютъ насъ возможности вполнѣ оцѣнивать всю прелесть мирной и счастливой жизни. И притомъ же развѣ настоящее положеніе мое, которое я навлекъ на себя добровольно, изъ одного желанія испытать его,-- развѣ не не есть вѣрный отпечатокъ всей моей жизни? Развѣ я въ первый разъ попадаю въ затруднительное положеніе? А если это затрудненіе есть слѣдствіе моей непредусмотрительности, или, лучше сказать, оно избрано мною самимъ, то къ чему же мнѣ роптать на свою судьбу?
При этомъ въ душѣ Риккабокка одна мысль смѣняла другую такъ быстро и уносила его такъ далеко онъ времени и мѣста, что онъ вовсе позабылъ о томъ, что находился подъ деревенскимъ арестомъ, или по крайней мѣрѣ думалъ объ этомъ столько, сколько думаетъ скряга о томъ, что богатство есть тлѣнность, или философъ -- о томъ, что мудрствованіе есть признакъ тщеславія. Короче сказать, Риккабокка парилъ въ это время въ мірѣ фантазій.