Однажды вечеромъ, въ то время, какъ мистриссъ Ферфильдъ не было дома, Ленни занимался устройствомъ какой-то модели и имѣлъ несчастіе сломать инструментъ, которымъ онъ работалъ. Не лишнимъ считаю напомнить моимъ читателямъ, что отецъ Ленни былъ главнымъ плотникомъ и столяромъ сквайра. Оставшіеся послѣ Марка инструменты вдова тщательно берегла въ особомъ сундукѣ и хотя изрѣдка одолжала ихъ Ленни, но для всегдашняго употребленія не отдавала. Леопардъ зналъ, что въ числѣ этихъ инструментовъ находился и тотъ, въ которомъ онъ нуждался въ настоящую минуту, и, увлеченный своей работой, онъ не могъ дождаться возвращенія матери. Сундукъ съ инструментами и нѣкоторыми другими вещами покойнаго, драгоцѣнными для оставшейся вдовы, стоялъ въ спальнѣ мистриссъ Ферфильдъ. Онъ не былъ запертъ, и потому Ленни отправился въ него безъ всякихъ церемоній. Отъискивая потребный инструментъ, Ленни нечаянно увидѣлъ связку писанныхъ бумагъ и въ ту же минуту вспомнилъ, что когда онъ былъ еще ребенкомъ, когда онъ ровно ничего не понималъ о различіи между прозой и стихами, его мать часто указывала на эти бумаги и говорила:
-- Когда ты выростешь, Ленни, и будешь хорошо читать, я дамъ посмотрѣть тебѣ на эти бумаги. Мой бѣдный Маркъ писалъ такіе стихи, такіе.... ну да что тутъ и говорить! вѣдь онъ былъ ученый!
Леонардъ весьма основательно полагалъ, что обѣщанное время, когда онъ удостоится исключительнаго права прочитать изліянія родительскаго сердца, уже наступило, а потому раскрылъ рукопись съ жаднымъ любопытствомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ съ грустнымъ чувствомъ. Онъ узналъ почеркъ своего отца, который уже не разъ видѣлъ прежде, въ его счетныхъ книгахъ и памятныхъ запискахъ, и внимательно прочиталъ нѣсколько пустыхъ поэмъ, необнаруживающихъ въ авторѣ ни особеннаго генія, ни особеннаго умѣнья владѣть языкомъ, ни звучности риѳмъ,-- короче сказать, такихъ поэмъ, которыя были написаны для одного лишь собственнаго удовольствія, но не для славы, человѣкомъ, образовавшимъ себя безъ посторонней помощи,-- поэмъ, въ которыхъ проглядывали поэтическій вкусъ и чувство, но не было замѣтно ни поэтическаго вдохновенія, ни артистической обработки. Но вдругъ, перевертывая листки стихотвореній, написанныхъ большею частію по поводу какого нибудь весьма обыкновеннаго событія, взоры Леонарда встрѣтились съ другими стихами, писанными совсѣмъ другимъ почеркомъ,-- почеркомъ женскимъ, мелкимъ, прекраснымъ, разборчивымъ. Не успѣлъ онъ прочитать и шести строфъ, какъ вниманіе его уже было приковано съ непреодолимой силой. Достоинствомъ своимъ они далеко превосходили стихи бѣднаго Марка: въ нихъ видѣнъ былъ вѣрный отпечатокъ генія. Подобно всѣмъ вообще стихамъ, писаннымъ женщиной, они посвящены были личнымъ ощущеніямъ; они не были зеркаломъ всего міра, но отраженіемъ одинокой души. Этотъ-то родъ поэзіи въ особенности и нравится молодымъ людямъ. Стихи же, о которыхъ мы говоримъ, имѣли для Леонарда свою особенную прелесть: въ нихъ, по видимому, выражалась борьба души, имѣющая близкое сходство съ его собственной борьбой, какая-то тихая жалоба на дѣйствительное положеніе жизни поэта, какой-то плѣнительный, мелодическій ропотъ на судьбу. Во всемъ прочемъ въ нихъ замѣтна была душа до такой степени возвышенная, что еслибъ стихи были написаны мужчиной, то возвышенность эта показалась бы преувеличенною, но въ поэзіи женщины она скрывалась такимъ сильнымъ, безъискуственнымъ изліяніемъ искренняго, глубокаго, патетическаго чувства, что она вездѣ и во всемъ казалась весьма близкою къ натурѣ.
Леонардъ все еще былъ углубленъ въ чтеніе этихъ стиховъ, когда мистриссъ Ферфильдъ вошла въ комнату.
-- Что ты тутъ дѣлаешь, Ленни? ты, кажется, роешься въ моемъ сундукѣ?
-- Я искалъ въ немъ мѣшка съ инструментами и вмѣсто его нашелъ вотъ эти бумаги, которыя вы сами говорили, мнѣ можно будетъ прочитать когда нибудь.
-- Послѣ этого неудивительно, что ты не слыхалъ, какъ вошла я, сказала вдова, тяжело вздохнувъ.-- Я сама не разъ просиживала по цѣлымъ часамъ, когда бѣдный мой Маркъ читалъ мнѣ эти стихи. Тутъ есть одни прехорошенькіе, подъ названіемъ: "Деревенскій очагъ"; дошелъ ли ты до нихъ?
-- Да, дорогая матушка: я только что хотѣлъ сказать вамъ, что эти стихи растрогали меня до слезъ. Но чьи же это стихи? ужь вѣрно не моего отца? Они, кажется, написаны женской рукой.
Мистриссъ Ферфильдъ взглянула на рукопись -- поблѣднѣла и почти безъ чувствъ опустилась на стулъ.
-- Бѣдная, бѣдная Нора! сказала она, прерывающимся голосомъ.-- Я совсѣмъ не знала, что они лежали тутъ же..... Маркъ обыкновенно хранилъ ихъ у себя, и они попали между его стихами.
Леонардъ. Кто же была эта Нора?
Мистриссъ Ферфильдъ. Кто?... дитя мое.... кто? Нора была.... была моя родная сестра.
Леонардъ (крайне изумленный, представлялъ въ умѣ своемъ величайшій контрастъ въ идеальномъ авторѣ этихъ музыкальныхъ стиховъ, написанныхъ прекраснымъ почеркомъ, съ своею простой, необразованной матерью, которая неумѣла ни читать, ни писать). Ваша родная сестра, возможно ли это? Слѣдовательно, она мнѣ тетка. Какъ это вамъ ни разу не вздумалось поговорить о ней прежде? О! вы должны бы гордиться его, матушка.
Мистриссъ Ферфильдъ (всплеснувъ руками). Мы всѣ и гордились ею,-- всѣ, всѣ рѣшительно: и отецъ и мать,-- словомъ сказать, всѣ! И какая же красавица она была! какая добренькая и не гордая, хотя на видъ и казалась важной барыней. О, Нора, Нора!
Леонардъ (послѣ минутнаго молчанія). Она, должно быть, очень хорошо была воспитана.
Мистриссъ Ферфильдъ. Да, ужь можно сказать, что очень хорошо.
Леонардъ. Какимъ же образомъ могло это случиться?
Мистриссъ Ферфильдъ (покачиваясь на стулѣ). А вотъ какимъ: милэди была ея крестной матерью -- то есть милэди Лэнсмеръ -- и очень полюбила ее, когда она подросла. Милэди взяла Нору въ домъ къ себѣ и держала при себѣ, потомъ отдала ее въ пансіонъ, и Нора сдѣлалась такая умница, что изъ пансіона ее взяли прямо въ Лондонъ -- въ гувернантки.... Но, пожалуста, Ленни, перестанемъ говорить объ этомъ, не спрашивай меня больше.
Леонардъ. Почему же нѣтъ, матушка? Скажите мнѣ, что съ ней сдѣлалось, гдѣ она теперь?
Мистриссъ Ферфильдъ (заливаясь горькими слезами). Въ могилѣ, въ холодной могилѣ! Она умерла, бѣдняжка,-- умерла!
Невыразимая грусть запала въ сердце Леонарда. Читая поэта, мы, обыкновенно, въ то же время представляемъ себѣ, что онъ еще живъ,-- считаемъ его нашимъ другомъ. При послѣднихъ словахъ мистриссъ Ферфильдъ, какъ будто что-то милое, дорогое внезапно оторвалось отъ сердца Леонарда. Онъ старался утѣшить свою мать; но ея печаль, ея сильное душевное волненіе были заразительны, и Ленни самъ заплакалъ.
-- Давно ли она умерла? спросилъ онъ наконецъ, печальнымъ голосомъ.
-- Давно, Ленни, очень давно..... Но, прибавила мистриссъ Ферфильдъ, вставъ со стула и положивъ дрожащую руку на плечо Леонарда: -- впередъ, пожалуста, не напоминай мнѣ о ней; ты видишь, какъ это тяжело для меня -- это сокрушаетъ меня. Мнѣ легче слышать что нибудь о Маркѣ.... Пойдемъ внизъ, Ленни.... уйдемъ отсюда.
-- Могу ли я взять эти стихи на сбереженіе? Отдайте ихъ мнѣ,-- прошу васъ, матушка.
-- Возьми, пожалуй; вѣдь ты не знаешь, а тутъ все, что она оставила послѣ смерти..... Бери ихъ, если хочешь; только стихи Марка оставь въ сундукѣ. Всѣ ли они тутъ? Всѣ?... Пойдемъ же.
И вдова хотя и не могла читать стиховъ своего мужа, но взглянула на свертокъ бумаги, исписанной крупными каракулями, и, тщательно разгладивъ его, снова убрала въ сундукъ и прикрыла нѣсколькими вѣтками лавенды, которыя Леонардъ неумышленно разсыпалъ.
-- Скажите мнѣ еще вотъ что, сказалъ Леонардъ, въ то время, какъ взоръ его снова остановился на прекрасной рукописи его тетки; -- почему вы зовете ее Норой, тогда какъ здѣсь она вездѣ подписывала свое имя буквой Л?
-- Настоящее имя ея было Леонора: вѣдь я, кажется, сказала тебѣ, что она была крестница милэди. Мы же, ради сокращенія, звали ее просто Норой...
-- Леонора, а я Леонардъ: не потому ли и я получилъ это имя?
-- Да, да, потому, только, пожалуста, замолчи, мой милый, сказала мистриссъ Ферфильдъ, сквозь слезы.
Никакія ласки, ни утѣшенія не могли вызвать съ ея стороны продолженія или возобновленія этого разговора, который очевидно пробуждалъ въ душѣ ея грустное воспоминаніе и вмѣстѣ съ тѣмъ невыносимую скорбь.
Трудно изобразить со всего подробностію дѣйствіе, произведенное этимъ открытіемъ на душу Леопарда. Кто-то другой, или другая, принадлежавшая къ ихъ семейству, уже предупредила его въ полетѣ, представляющемъ такое множество затрудненій,-- въ полетѣ къ болѣе возвышеннымъ странамъ, гдѣ умъ нашелъ бы плодотворную пищу и желаніямъ положенъ бы былъ предѣлъ. Ленни находилъ въ своемъ положеніи сходство съ положеніемъ моряка среди невѣдомыхъ морей, который, на безлюдномъ островѣ, внезапно встрѣчается съ знакомымъ, быть можетъ, близкимъ сердцу именемъ, изсѣченнымъ на гранитѣ. И это созданіе, въ удѣлъ которому выпали геній и скорбь, о бытіи котораго онъ узналъ только по его волшебнымъ пѣснямъ, и котораго смерть производила въ простой душѣ сестры такую горячую печаль, даже спустя много лѣтъ послѣ его кончины, это созданіе доставляло роману, образующемуся въ сердцѣ юноши, идеалъ, котораго онъ такъ давно и безсознательно отъискивалъ. Ему пріятно было услышать, что она была прекрасна и добра. Онъ часто бросалъ свои книги для того, чтобъ предаться упоительнымъ мечтамъ о ней и представить въ своемъ воображеніи ея плѣнительный образъ. Что въ судьбѣ ея скрывалась какая-то тайна -- это было для него очевидно; и между тѣмъ, какъ убѣжденіе въ этомъ усиливало его любопытство, самая тайна постепенно принимала какую-то чарующую прелесть, отъ вліянія которой онъ нехотѣлъ освободиться. Онъ обрекъ себя упорному молчанію мистриссъ Ферфильдъ. Причисливъ покойницу къ числу тѣхъ драгоцѣнныхъ для насъ предметовъ, сохраняемыхъ въ глубинѣ нашего сердца, которыхъ мы не рѣшаемся открывать передъ другими, онъ считалъ себя совершенно довольнымъ. Юность въ тѣсной связи съ мечтательностію имѣютъ множество сокровенныхъ уголковъ въ изгибахъ своего сердца, въ которые онѣ не впустятъ никого,-- не впустятъ даже и тѣхъ, на скромность которыхъ могутъ положиться, которые болѣе всѣхъ другихъ могли бы пользоваться ихъ довѣренностію. Я сомнѣваюсь въ томъ, что человѣкъ, въ душѣ котораго нѣтъ недоступныхъ, непроницаемыхъ тайниковъ,-- сомнѣваюсь, чтобы этотъ человѣкъ имѣлъ глубокія чувства.
До этой поры, какъ уже было сказано мною, таланты Леонарда Ферфильда были направлены болѣе къ предметамъ положительнымъ, чѣмъ идеальнымъ,-- болѣе къ наукѣ и постиженію дѣйствительности, нежели къ поэзіи и къ той воздушной, мечтательной истинѣ, изъ которой поэзія беретъ свое начало. Правда, онъ читалъ великихъ отечественныхъ поэтовъ, но безъ малѣйшаго помышленія въ душѣ подражать имъ: онъ читалъ ихъ скорѣе изъ одного общаго всѣмъ любопытства осмотрѣть всѣ знаменитые монументы человѣческаго ума, но не изъ особеннаго пристрастія къ поэзіи, которое въ дѣтскомъ и юношескомъ возрастахъ бываетъ слишкомъ обыкновенно, чтобъ принять его за вѣрный признакъ будущаго поэта. Но теперь эти мелодіи, невѣдомыя міру, звучали въ ушахъ его, мѣшались съ его мыслями, превращали всю его жизнь, весь составъ его нравственнаго бытія въ безпрерывную цѣпь музыкальныхъ, гармоническихъ звуковъ. Онъ читалъ теперь поэзію совершенно съ другимъ чувствомъ; ему казалось, что онъ только теперь постигъ ея тайну.
При началѣ нашего тяжелаго и усерднаго странствованія, непреодолимая склонность къ поэзіи, а вслѣдствіе того и къ мечтательности, наноситъ многимъ умамъ величайшій и продолжительный вредъ; по крайней мѣрѣ я остаюсь при этомъ мнѣніи. Я даже убѣжденъ, что эта склонность часто служитъ къ тому, чтобъ ослабить силу характера, дать ложныя понятія о жизни, представлять въ превратномъ, въ искаженномъ видѣ благородные труды и обязанности практическаго человѣка. Впрочемъ, не всякая поэзія имѣетъ такое вліяніе на человѣка; поэзія классическая -- поэзія Гомера, Виргилія, Софокла, даже безпечнаго Горація -- далека отъ того. Я ссылаюсь здѣсь на поэзію, которую юность обыкновенно любитъ и ставитъ выше всего, на поэзію чувствъ: она-то пагубна для умовъ, уже заранѣе расположенныхъ къ сантиментальности,-- умовъ, для приведенія которыхъ въ зрѣлое состояніе требуются большія усилія.
Съ другой стороны, даже и этотъ родъ поэзіи бываетъ не безполезенъ для умовъ съ совершенно другими свойствами,-- умовъ, которыхъ наша новѣйшая жизнь, съ холодными, жосткими, положительными формами, старается произвести. Какъ въ тропическихъ странахъ нѣкоторые кустарники и травы, очищающіе атмосферу отъ господствующей заразы, бываютъ съ изобиліемъ посѣяны благою предусмотрительностію самой природы, такъ точно въ нашъ вѣкъ холодный, коммерческій, неромантичный, появленіе легкихъ, пѣжныхъ, плѣняющихъ чувство поэтическихъ произведеній служитъ въ своемъ родѣ исцѣляющимъ средствомъ. Въ нынѣшнее время міръ до такой степени становится скученъ для насъ, что намъ необходимо развлеченіе; мы съ удовольствіемъ будемъ слушать какой нибудь поэтическій бредъ о лунѣ, о звѣздахъ, лишь бы только гармонически звучалъ онъ для нашего слуха. Само собою разумѣется, что на Леонарда Ферфильда, въ этотъ періодъ его умственнаго бытія, нѣжность нашего Геликона ниспадала какъ капли живительной росы. Въ его тревожномъ, колеблющемся стремленіи къ славѣ, въ его неопредѣленной борьбѣ съ гигантскими истинами науки, въ его наклонности къ немедленному примѣненію науки къ практикѣ эта муза явилась къ нему въ бѣломъ одѣяніи генія-примирителя. Указывая на безоблачное небо, она открыла юношѣ свѣтлые проблески прекраснаго, которое одинаково дается и вельможѣ и крестьянину,-- показала ему, что на земной поверхности есть нѣчто болѣе благородное, нежели богатство, убѣдила его въ томъ, что кто можетъ смотрѣть на міръ очами поэта, тотъ въ душѣ богаче Креза. Что касается до практическихъ примѣненій, та же самая муза пробуждала въ немъ стремленіе болѣе, чѣмъ къ обыкновенной изобрѣтательности: она пріучала его смотрѣть на первыя его изобрѣтенія какъ на проводники къ великимъ открытіямъ. Досада и огорченія, волновавшія иногда его душу, исчезали въ ней, переливаясь въ стройныя, безропотныя пѣсни. Пріучивъ себя смотрѣть на всѣ предметы съ тѣмъ расположеніемъ духа, которое усвоиваетъ эти пѣсни и воспроизводитъ не иначе, какъ въ болѣе плѣнительныхъ и великолѣпныхъ формахъ, мы начинаемъ усматривать прекрасное даже и въ томъ, на что смотрѣли прежде съ ненавистью и отвращеніемъ. Леонардъ заглянулъ въ свое сердце послѣ того, какъ муза-волшебница дохнула за него, и сквозь мглу легкой и нѣжной меланхоліи, остававшейся повсюду, гдѣ побывала эта волшебница, увидѣлъ, что надъ пейзажемъ человѣческой жизни восходило новое солнце восторга и радостей.
Такимъ образомъ, хотя таинственной родственницы Леонарда давно уже не существовало, хотя отъ нея остался "одинъ только беззвучный, но плѣнительный голосъ", но, несмотря на то, она говорила съ нимъ, утѣшала его, радовала, возвышала его душу и приводила въ ней въ гармонію всѣ нестройные звуки. О, еслибъ доступно было этому чистому духу видѣть изъ надзвѣзднаго міра, какое спасительное вліяніе произвелъ онъ на сердце юноши, то, конечно, онъ улетѣлъ бы еще далѣе въ свѣтлые предѣлы вѣчности!