КНИГА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА I.

Была первая недѣля мѣсяца мая 1870. Знаменитости растутъ быстро въ салонахъ Парижа. Густавъ Рамо пріобрѣлъ положеніе о которомъ вздыхалъ. Значеніе издаваемаго имъ журнала возрасло и его доля выгоды была щедро увеличена таинственнымъ собственникомъ журнала. Рамо былъ признанъ силою въ литературныхъ кружкахъ. А такъ какъ въ Парижѣ критика принадлежащіе къ одной кликѣ имѣютъ обыкновеніе хвалитъ другъ друга, то лица авторитетныя въ печати заявляли что его стихи превосходятъ по силѣ Альфреда Мюссе и по изяществу Виктора Гюго.

Правда поэзія Густава не находила многихъ читателелей въ публикѣ. Но о современной поэзіи многіе говорятъ какъ Dr. Джонсонъ о стихахъ Спратта: "я готовъ скорѣе хвалить ихъ нежели читать".

Какъ бы то ни было, Рамо былъ хорошо принятъ въ веселыхъ и блестящихъ кругахъ, и по примѣру модныхъ французскихъ литераторовъ проживалъ больше чѣмъ получалъ, занималъ прекрасную холостую квартиру, отдѣланную артистически, много тратилъ на украшеніе своей особы и роскошно обѣдалъ въ Caf é Anglais и Maison Dor é e. Репутація болѣе серіозная и возбуждавшая болѣе тревожный интересъ была достигнута виконтомъ де-Молеономъ. Послѣднія статьи въ Sens Commun подписанныя Пьеромъ Ферменомъ и касавшіяся тревожнаго вопроса о плебисцитѣ набрасывали тѣнь на правительство, и Рамо получилъ сообщеніе что онъ какъ издатель отвѣчаетъ за статьи сотрудниковъ появляющіяся въ издаваемъ имъ журналѣ; и хотя, пока казуистика Пьера Фермена держалась въ благоразумныхъ границахъ, правительство смотрѣло сквозь пальцы на нарушеніе закона по которому каждая политическая статья въ журналѣ должна быть подписана подлиннымъ именемъ автора, но теперь оно не можетъ быть такъ снисходительно. Пьеръ Ферменъ повидимому пoт de plume; если нѣтъ, его личность должна быть удостовѣрена, или же Рамо заплатитъ штрафъ которому повидимому имѣетъ подвергнуться его сотрудникъ.

Рамо, сильно встревожонвый за судьбу журнала который могъ быть пріостановленъ, и за себя, ибо ему грозила тюрьма, сообщилъ объ этотъ чрезъ книгопродавца-издателя своему корреспонденту Пьеру Фермену, и получилъ на слѣдующій день статью подписанную Викторомъ де-Молеономъ въ которой авторъ заявлялъ что подпись Пьеръ Ферменъ принадлежала ему, говорилъ еще болѣе рѣзкимъ тономъ чѣмъ прежде и вызывалъ правительство употребить законныя мѣры противъ него. Правительство было достаточно осторожно чтобы не обратить вниманія на эту высокомѣрную браваду, но Викторъ де-Молеонъ сразу выросъ въ политическомъ значеніи. Онъ уже успѣлъ занять подъ своимъ настоящимъ именемъ уважаемое положеніе въ парижскомъ обществѣ. Но если это возтановленіе въ обществѣ создало ему враговъ которыхъ у него прежде не было, онъ принялъ рѣшеніе презирать наладки личнаго гнѣва. Его старая репутація личной храбрости и искусства владѣть шпагой и пистолетомъ оберегала его отъ такихъ нападокъ на которыя парижскій журналистъ отвѣчаетъ не съ помощью пера. Если у него явилось нѣсколько враговъ, то явилось и гораздо больше друзей или по крайней мѣрѣ сторонниковъ и поклонниковъ. Не доставало только штрафа и тюремнаго заключенія чтобъ онъ сдѣлался популярнымъ героемъ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ открытія своего имени, Викторъ де-Молеонъ, до сихъ поръ избѣгавшій Рамо и тѣхъ салоновъ гдѣ могъ встрѣтить этого знаменитаго менестреля, познакомился съ нимъ лично пригласивъ его къ себѣ завтракать.

Рамо съ радостью явился. Онъ питалъ вполнѣ естественное любопытство увидѣть сотрудника чьи статьи главнѣйшимъ образомъ обезпечивали распространеніе Sens Commun.

Въ темноволосомъ, хорошо одѣтомъ человѣкѣ среднихъ лѣтъ, съ быстрымъ взглядомъ, величавою наружностью и ласковымъ обращеніемъ, онъ не могъ замѣтить никакого сходства съ шестидесятилѣтнимъ скромнымъ старикомъ въ льняномъ парикѣ, длинномъ сюртукѣ и съ двойными очками котораго зналъ какъ Лебо. Только по временамъ тонъ голоса казался ему знакомымъ, но онъ не могъ припомнить гдѣ слышалъ голосъ похожій на этотъ. Мысль о Лебо не приходила ему; но еслибъ она и пришла, то его поразило бы лишь случайное сходство. Рамо, подобно многимъ людямъ занятымъ собою, былъ плохой наблюдатель другихъ. Геній его не былъ объективный.

-- Надѣюсь, Monsieur Рамо, сказалъ виконтъ когда вмѣстѣ съ гостемъ сѣлъ за столъ гдѣ былъ приготовленъ завтракъ,-- что вы не жалуетесь на вознагражденіе которымъ оплачиваются ваши драгоцѣнныя услуги для журнала.

-- Собственникъ журнала, кто бы онъ ни былъ, былъ очень щедръ, отвѣчалъ Рамо.

-- Я отношу этотъ комплиментъ къ себѣ, cher confr è re, потому что хотя деньги для начала изданія Sens Commun и для залога были пріисканы однимъ моимъ другомъ, но это былъ заемъ который я давно уплатилъ и теперь журналъ принадлежитъ исключительно мнѣ. Я долженъ благодарить васъ не только за ваше блестящее сотрудничество, но и за участіе другихъ сотрудниковъ приглашенныхъ вами. Пикантныя критики Monsieur Саварена были очень важны для начала. Я сожалѣю что мы лишились его участія. Но такъ какъ онъ началъ издавать собственный журналъ, то не захочетъ дѣлиться своимъ остроуміемъ съ другимъ. А propos о нашихъ сотрудникахъ, я буду просить васъ представить меня прекрасному автору Дочери Артиста. Я слишкомъ прозаикъ чтобы вполнѣ оцѣнить достоинства романа, но слышалъ горячія похвалы этой повѣсти отъ молодежи -- она лучшій судья въ этомъ родѣ литературы; я могу по крайней мѣрѣ понять важность сотрудника благодаря которому утроилась продажа нашего журнала. Для насъ истинное несчастіе что произведеніе ея окончилось, но я надѣюсь что сумма посланная ей чрезъ нашего книгопродавца можетъ соблазнить ее начать новый романъ.

-- Mademoiselle Чигонья, сказалъ Рамо съ усиленно рѣзкою интонаціей своего рѣзкаго голоса,-- продала второе изданіе своего романа за сумму свидѣтельствующую о значеніи ея таланта, и получила отъ нѣсколькихъ журналовъ предложенія написать для нихъ романъ за вознагражденіе даже превышающее то которое такъ великодушно послалъ ей вашъ издатель.

-- Приняла она эти предложенія, monsieur Рамо? Если такъ, tant pis pour vous. Извините меня, я хочу сказать что ваше собственное вознагражденіе уменьшается по мѣрѣ уменьшенія продажи Sers Commun.

-- Нѣтъ, она не приняла ихъ. Я посовѣтовалъ ей не давать согласія пока она не будетъ въ состояніи сравнить эти условія съ тѣми которыя предложитъ ей издатель Sens Commun.

-- И она послѣдовала вашему совѣту? О, cher confr è re, какой вы счастливецъ! Вы имѣете вліяніе на эту юную претендентку на славу де-Сталь или Жоржъ Сандъ.

-- Да, я льщу себя надеждой что имѣю на нее нѣкоторое вліяніе, сказалъ Рамо съ высокомѣрною улыбкой и наливая себѣ еще стаканъ вина, превосходнаго, но довольно крѣпкаго.

-- Тѣмъ лучше. Я даю вамъ carte blanche для условій съ Mademoiselle Чигонья. Предложите ей вознагражденіе которое превышало бы все что было предложено ей другими, и я прошу васъ доставить мнѣ возможность представиться ей лично. Вы уже кончили завтракъ? Позвольте предложить вамъ сигару. Извините меня если я не составлю вамъ компаніи. Я курю рѣдко, и никогда по утрамъ. Теперь къ дѣлу и къ положенію Франціи. Возьмите это кресло, усядьтесь поспокойнѣе и слушайте. Еслибы Мефистофель посѣтилъ опять землю, какъ сталъ бы онъ смѣяться узнавъ что всеобщая подача голосовъ и закрытая баллотировка въ такой старой странѣ какъ Франція одобряются образованными людьми и принимаются друзьями истинной свободы!

-- Я не понимаю васъ, сказалъ Рамо.

-- Позвольте мнѣ надѣяться что въ этомъ отношеніи по крайней мѣрѣ мои объясненія могутъ быть полезны вамъ. Императоръ прибѣгнулъ къ плебисциту какъ къ несомнѣнно популярной реформѣ которой обстоятельства вынуждаютъ его замѣнить его прежнее личное правленіе. Но есть ли хоть одинъ просвѣщенный либералъ который не былъ бы противъ плебисцита? Есть ли хоть одинъ человѣкъ который не зналъ бы что обращеніе императора ко всеобщей подачѣ голосовъ будетъ имѣть результатомъ подавленіе свободы мысли посредствомъ единства и порядка воплощенныхъ въ способномъ человѣкѣ стоящемъ во главѣ государства? Толпа никогда не понимаетъ принциповъ. Принципы -- сложныя идеи; толпа понимаетъ только простыя идеи, а простѣйшая изъ всѣхъ есть имя освобождающее дѣйствія толпы отъ всякой отвѣтственности предъ разумомъ. Во Франціи много принциповъ которые можно противопоставитъ принципу императорскаго правленія, но нѣтъ ни одного имени которое можно было бы противоставить имени Наполеона III. Слѣдовательно, я пойду противъ толпы когда объявлю себя противникомъ плебисцита, и продажа Sens Commun уменьшится -- она уже начала уменьшаться. Всѣ образованные люди будутъ съ нами, остальные противъ насъ. Во всякой странѣ, даже въ Китаѣ, гдѣ всѣ обладаютъ высокимъ образованіемъ, есть меньшинство образованное лучше остальныхъ. Итакъ, Monsieur Рамо, я хочу свергнуть имперію, но для этого мнѣ недостаточно имѣть на своей сторонѣ образованныхъ людей, мнѣ нужна и canaille, canaille Парижа и промышленныхъ городовъ. Я употребляю ее только какъ орудіе, я не имѣю въ виду воцарить ее. Понимаете? La canaille въ спокойномъ состояніи есть грязь на днѣ потока, la canaille взволнованная есть грязь на поверхности. Но ни одинъ человѣкъ способный связать три идеи не строитъ дворцовъ изъ грязи ни на поверхности, ни на днѣ Океана. Можемъ ли мы съ вами желать чтобы судьба Франціи была вручена безмозглымъ рабочимъ считающимъ себя выше всякаго кто пишетъ правильно, людямъ чье понятіе объ общественномъ благѣ основано на конфискаціи частной собственности?

Рамо, сильно озадаченный этою рѣчью, наклонилъ голову и возразилъ шепотомъ:

-- Продолжайте. Вы противъ имперіи и вмѣстѣ съ тѣмъ противъ черни? За кого же вы? Конечно не за легитимистовъ? Кто вы? Республиканецъ? Орлеанистъ? Или что другое?

-- Ваши вопросы весьма умѣстны и я отвѣчу откровенно, отвѣчалъ виконтъ учтиво.-- Я противъ абсолютной власти и Бонапарта и Бурбона и кого бы то ни было. Я за свободное государство, хотя бы во главѣ его стояла наслѣдственная конституціонная династія, какъ въ Англіи и Бельгіи, или хотя бы оно было республикой по имени, менѣе демократическою на дѣлѣ чѣмъ нѣкоторыя наслѣдственныя монархіи какъ въ Америкѣ. Но какъ человѣкъ заинтересованный въ судьбѣ Sens Commun я пользуюсь съ глубочайшимъ презрѣніемъ всѣми средствами къ возмущенію элементовъ человѣческой природы. Довольно объ этихъ отвлеченностяхъ. Къ дѣлу. Вы конечно знаете о свирѣпыхъ сходкахъ соціалистовъ возстающихъ номинально противъ плебисцита, на самомъ дѣлѣ противъ императора.

-- Да. Я знаю по крайней мѣрѣ что рабочій классъ весьма недоволенъ, и что многочисленныя забастовки въ теченіи послѣдняго мѣсяца были не простымъ протестомъ противъ заработной платы, а противъ всего существующаго порядка вещей. Статьи Пьера Фермена которыя привели меня въ столкновеніе съ правительствомъ повидимому противорѣчатъ тому что вы говорите теперь. Въ нихъ одобрялись эти забастовки, въ нихъ высказывалось сочувствіе къ революціоннымъ собраніямъ въ Монмартрѣ и Бельвиллѣ.

-- Конечно. Для разрушенія мы употребляемъ грубыя орудія, но мы отбрасываемъ ихъ въ сторону когда начинаемъ строить. Я былъ вчера на одномъ изъ этихъ собраній. У меня есть билетъ на всѣ подобныя сходки, подписанный какимъ-то болваномъ который не умѣетъ даже написать правильно свое прозвище -- Pom-de-Tair. Вхожу. Въ концѣ оркестра сидитъ зѣвая полицейскій чиновникъ, рядомъ съ нимъ его секретарь; ораторы извергаютъ потоки громовыхъ рѣчей. Полицейскій зѣваетъ все утомленнѣе, секретарь его бросаетъ перо, вооружается перочиннымъ ножомъ и начинаетъ чистить ногти. Встаетъ косматый, тощій силуэтъ человѣка, и съ торжественною миной которая шла бы добродѣтельному Гизо произноситъ слѣдующую резолюцію: "Французскій народъ присуждаетъ Карла Лудовика Наполеона III къ пожизненной каторжной работѣ." Полицейскій поднимается и говоритъ спокойно: "я объявляю собраніе закрытымъ". Присутствующіе волнуются, жестикулируютъ, кричатъ, ревутъ, полицейскій надѣваетъ плащъ, секретарь его отрывается отъ своего занятія и кладетъ перочинный ножъ въ карманъ, публика расходится, силуэтъ человѣка исчезаетъ, засѣданіе окончено.

-- Вы описали эту сцену весьма остроумно, сказалъ Рамо съ неестественнымъ смѣхомъ.

Мнимый циникъ, онъ былъ устрашенъ искреннимъ цинизмомъ своего собесѣдника.

-- Къ какому заключенію приводитъ васъ такая сцена, cher po è te? спросилъ де-Молеонъ устремивъ на него свой спокойно проницательный взглядъ.

-- Къ какому заключенію? Къ тому заключенію что... что...

-- Продолжайте.

-- Что родъ человѣческій измельчалъ съ тѣхъ поръ какъ Мирабо оказалъ одному церемоніймейстеру: "мы здѣсь по праву Французскаго народа, и ничто кромѣ острія штыка не заставитъ насъ разойтись."

-- Отвѣтъ достойный поэта, французскаго поэта. Я увѣренъ что вы поклонникъ Виктора Гюго. Вашъ отвѣтъ могъ бы быть его отвѣтомъ, съ тою разницей что онъ употребилъ бы еще болѣе трескучую фразеологію и облекъ бы свое полнѣйшее незнаніе людей, временъ и нравовъ въ какую-нибудь непонятную метафору, но извините меня если я скажу что это не отвѣтъ Sens Commun.

-- Monsieur le vicomte могъ бы побранить меня учтивѣе, сказалъ Рамо вспыхнувъ.

-- Я не хотѣлъ бранить, я хотѣлъ научить. Теперь не такое время какъ въ 1789 году, и природа, постоянно повторяясь въ созданіи дураковъ и болвановъ, никогда не повторяется въ созданіи такихъ людей какъ Мирабо. Имперія должна погибнуть потому что имперія противна свободѣ разума. Всякое правительство которое даетъ рѣшительное преобладаніе большинству противно разуму, такъ какъ разумъ есть достояніе меньшинства. Разумъ есть самый мстительный изо всѣхъ элементовъ общества. Онъ не заботится объ орудіяхъ съ помощью которыхъ достигаетъ своей цѣли. Я принимаю помощь Pom-de-Tair, но я не унижу себя до того чтобы поддерживать принципы Pom-de-Tair въ статьяхъ подписанныхъ именемъ Виктора де-Молеона или Пьера Фермена. Я прошу васъ, мой милый издатель, найти умныхъ, бойкихъ сотрудниковъ которые не знали бы ничего о соціалистахъ и интернаціоналистахъ и потому не компрометировали бы Sens Commun поддерживая доктрины этихъ идіотовъ, но которые бы, въ общихъ выраженіяхъ, льстили тщеславію canaille, писали бы какой угодно вздоръ о славѣ Парижа, этого "ока міра", "солнца европейской системы", о парижскихъ рабочихъ какъ о духѣ оживляющемъ это око, какъ о свѣтѣ этого солнца, всевозможную blague въ этомъ родѣ, въ жанрѣ Виктора Гюго, но ничего опредѣленнаго противъ общества и собственности чего нельзя было бы принять за безвредное увлеченіе поэтическаго энтузіазма. Вы можете писать такія статьи сами. Словомъ, я хочу возбуждать толпу, не подвергая однако нашего журнала презрѣнію меньшинства. Не должно допускать ничего такого что могло бы навлечь на насъ кару закона если только это не будетъ подписано моимъ именемъ. Можетъ представиться минута когда будетъ желательно чтобы кто-нибудь отправился въ тюрьму. Въ такомъ случаѣ я не допущу никакой замѣны, я отправлюсь самъ. Теперь вы знаете мои сокровенныя мысли. Я довѣряю ихъ вашему благоразумію безо всякихъ колебаній. Monsieur Лебо рекомендовалъ мнѣ васъ съ величайшею похвалой и вы уже оправдали его рекомендацію. Кстати, не видали ли вы въ послѣднее время этого bourgeois заговорщика?

-- Нѣтъ. Его профессія писателя писемъ или агента поручена клерку который говоритъ что Monsieur Лебо за границей.

-- А! Я не думаю чтобъ это была правда. Мнѣ кажется что я видѣлъ его на дняхъ вечеромъ какъ онъ крался по переулкамъ Бельвилля. Онъ слишкомъ страстный заговорщикъ, и надолго изъ Парижа не уѣдетъ. Такіе горячіе умы только въ Парижѣ чувствуютъ себя въ своей сферѣ.

-- Давно знаете вы Лебо? спросилъ Рамо.

-- О, много лѣтъ! Мы оба уроженцы Нормандіи, какъ вы могли замѣтить по нашему акценту.

-- А! Я былъ увѣренъ что вашъ голосъ мнѣ почему-то знакомъ. Онъ вѣроятно напоминаетъ мнѣ голосъ Лебо.

-- Нормандцы похожи другъ на друга и во многомъ другомъ, напримѣръ въ настойчивости съ которою они держатся разъ принятыхъ идей, что дѣлаетъ ихъ добрыми друзьями и упорными врагами. Я не посовѣтовалъ бы никому имѣть Лебо своимъ врагомъ. Au revoir, cher confr è re. He забудьте представить меня Mademoiselle Чигоньѣ.

ГЛАВА II.

Выйдя отъ де-Молеона и усѣвшись опять въ свою карету, Рамо чувствовалъ себя и озадаченнымъ и униженнымъ. Онъ былъ пораженъ тономъ превосходства какимъ говорилъ съ нимъ виконтъ. Онъ ожидалъ выслушать множество комплиментовъ, и сознавалъ смутно что вмѣсто того надъ нимъ посмѣялись. Онъ былъ и разозленъ и смущенъ, потому что политическія разсужденія де-Молеона не оставили въ его умѣ яснаго понятія какіе принципы долженъ онъ былъ распространять и поддерживать въ качествѣ издателя Sens Commun. Рамо былъ однимъ изъ многихъ парижскихъ политиковъ которые читаютъ мало и размышляютъ еще менѣе объ управленіи людьми и государствами. Зависть, по словамъ одного великаго французскаго писателя, есть порокъ демократіи. Ничто иное какъ зависть сдѣлало Рамо демократомъ. Онъ могъ говорить и писать довольно бѣгло о равенствѣ и братствѣ, и былъ настолько ультра-демократомъ что считалъ умѣренность признакомъ умственной посредственности.

Вслѣдствіе этого онъ былъ сильно пораженъ разсужденіями де-Молеона. Онъ не слыхалъ до сихъ поръ ничего подобнаго. Революціонные принципы виконта соединенные съ такимъ презрѣніемъ къ толпѣ и къ стремленіямъ толпы были для него китайскою грамотой. Его не поразилъ цинизмъ считавшій мудростью злоупотреблять страстями человѣчества для достиженія личныхъ цѣлей, но онъ не понималъ откровенности съ которою это было высказано.

Тѣмъ не менѣе де-Молеонъ побѣдилъ и покорилъ его. Рамо призналъ власть своего сотрудника не пытаясь опредѣлить ясно ея сущность, власть основанную на обширномъ знакомствѣ съ жизнью, на холодномъ анализѣ доктринъ увлекавшихъ другихъ, на патриціанскомъ спокойствіи, на остроумной насмѣшливости, на увѣренности въ себѣ.

Кромѣ того Рамо чувствовалъ со смутнымъ страхомъ что въ этомъ человѣкѣ, такъ смѣло высказывавшемъ презрѣніе къ своимъ орудіямъ, онъ нашелъ себѣ господина. Де-Молеонъ былъ единственнымъ собственникомъ журнала въ которомъ Рамо почерпалъ свои рессурсы; де-Молеонъ могъ во всякое время отказать ему, могъ вовлечь журналъ въ затрудненія которыя, еслибы даже Рамо, какъ офиціальный издатель, избѣжалъ отвѣтственности, могли остановить изданіе Sens Commun, и этимъ лишить его всѣхъ роскошей его существованія.

Вслѣдствіе всего этого, свиданіе его съ де-Молеономъ было далеко не изъ пріятныхъ. Онъ попробовалъ обратить мысли на болѣе пріятный предметъ и предъ нимъ возсталъ образъ Исавры. Надо отдать ему справедливость, онъ любилъ эту дѣвушку такъ сильно какъ только допускала его натура, любилъ ее всею силою своего воображенія, которое было весьма пылко, при довольно холодномъ сердцѣ, любилъ ее всею силою своего тщеславія, а тщеславіе въ его натурѣ даже преобладало надъ воображеніемъ. Овладѣть дѣвушкой уже снискавшею извѣстность своимъ талантомъ, своею красотой и прелестью было бы конечно завиднымъ торжествомъ.

Каждый Парижанинъ, изъ числа такихъ людей какъ Рамо, ожидаетъ отъ женитьбы блестящаго салона. Можно ли представить салонъ блестящѣе того гдѣ хозяевами были бы онъ и Исавра, думалъ Рамо. Онъ давно побѣдилъ свой первый порывъ зависти къ литературному успѣху Исавры. Ея успѣхъ былъ связанъ съ его собственнымъ и много содѣйствовалъ его обогащенію, такъ что къ другимъ мотивамъ его любви примѣшался и интересъ. Рамо звалъ хорошо что его талантъ, превозносимый кликой и несравненный въ его собственныхъ глазахъ, былъ не изъ числа прибыльныхъ. Онъ сравнивалъ себя съ поэтами которые слишкомъ опередили своихъ современниковъ чтобъ быть столько же увѣренными въ средствахъ къ существованію какъ они увѣрены въ своей безсмертной славѣ.

Но на талантъ Исавры онъ смотрѣлъ какъ на талантъ низшаго разряда, вполнѣ доступный толпѣ и потому весьма прибыльный. Женитьба на ней обезпечила бы его въ матеріальномъ отношеніи, и онъ могъ бы трудиться для безсмертія не спѣша. Тогда онъ былъ бы въ положеніи независимомъ отъ людей низшаго разряда какъ виконтъ де-Молеонъ. Но убѣдивъ себя что онъ страстно влюбленъ въ Исавру, Рамо не могъ убѣдить себя что и она влюблена въ него.

Хотя въ продолженіе послѣдняго года они видались безпрестанно, и ихъ литературныя занятія создали для нихъ много общихъ интересовъ, хотя онъ намекалъ ей что многія изъ его краснорѣчивѣйшихъ поэмъ внушены ею, хотя онъ увѣрялъ въ прозѣ, также весьма краснорѣчивой, что она обладаетъ всѣмъ о чемъ только могутъ мечтать молодые поэты, она до сихъ поръ принимала такія признанія съ шутливымъ смѣхомъ, какъ изящные комплименты внушенные парижскою любезностью, и онъ предчувствовалъ съ досадой и горемъ что еслибъ онъ сталъ настаивать на ихъ искренности и предложилъ ей прямо быть его женой, она отказала бы ему и двери ея дома закрылись бы для него.

Однако Исавра была не замужемъ, Исавра отказала женихамъ которые по общественному положенію были выше его, и онъ не могъ придумать кого могла бы она предпочесть ему. Сидя теперь развалясь въ своемъ экипажѣ онъ пробормоталъ: "еслибы только удалось отдѣлаться отъ этого маленькаго демона Жюли, я обратилъ бы всю свою энергію на то чтобы покорить сердце Исавры и добился бы успѣха. Но какъ избавиться отъ Жюли? Она такъ обожаетъ меня и такъ упряма! Она способна пойти къ Исаврѣ, показать мои письма, сдѣлать сцену!"

При этой мысли онъ остановилъ экипажъ предъ кафе на бульварѣ, вышелъ, выпилъ двѣ рюмки абсенту, почувствовалъ себя значительно смѣлѣе и приказалъ кучеру ѣхать въ улицу гдѣ жила Исавра.

ГЛАВА III.

Да, слава пріобрѣтается быстро въ салонахъ Парижа. Прочнѣе славы Рамо, ярче славы де-Молеона, была слава пріобрѣтенная теперь Исаврой. Она принуждена была покинуть свою красивую виллу въ предмѣстьи А..... потому что хозяинъ вздумалъ передѣлать ее для себя, и по совѣту синьйоры Веносты, постоянно жаждавшей новыхъ знакомствъ, въ концѣ прошлаго года заняла квартиру въ центрѣ парижскаго beau monde. Безъ формальнаго назначенія пріемнаго дня, ея салонъ разъ въ недѣлю былъ открытъ для людей искавшихъ знакомства съ ней. Въ числѣ ихъ были звѣзды высшаго свѣта, искусствъ и литературы. И такъ какъ она теперь вполнѣ отказалась отъ профессіи для которой обработывала свой голосъ, она уже не воздерживалась отъ проявленія своего таланта въ частныхъ кружкахъ. И докторъ ея уже не запрещалъ ей такихъ упражненій. Его искусство, при содѣйствіи ея крѣпкаго организма, восторжествовало вполнѣ надъ склонностью къ болѣзни, для предупрежденія которой она обратилась къ нему. Слышать пѣніе Исавры Чигоньи въ ея собственномъ домѣ было преимуществомъ котораго искали и которымъ дорожили многіе никогда не читавшіе ни строчки изъ ея литературныхъ произведеній. Хорошій литературный критикъ -- рѣдкость, но хорошихъ критиковъ пѣнія множество. Соединяя съ музыкальнымъ талантомъ молодость, красоту, безыскусственный даръ слова, прелесть обращенія, свободнаго отъ всякой условной аффектаціи, свѣжесть литературнаго таланта, который приводилъ молодыхъ въ восхищеніе, къ которому старые относились съ снисхожденіемъ, Исавра естественно сдѣлалась знаменитостью въ Парижѣ.

Странно, можетъ-быть, что окружавшее ее поклоненіе не вскружило ей голову. Но мнѣ кажется, хотя я этого не утверждаю, что женщина съ умомъ столъ возвышеннымъ что умъ никогда не пытается подавить сердце менѣе склонна поддаться искушеніямъ лести чѣмъ мущина.

Сила ея сердца поддерживаетъ ея разсудокъ. Исавра еще не пережила своей первой любви. До сихъ поръ, среди всѣхъ ея побѣдъ, ея мысли безпрестанно возвращались пытливо и грустно къ счастливымъ минутамъ когда на щекахъ ея вспыхивалъ румянецъ подъ взглядомъ одного человѣка, когда сердце ея трепетало при звукѣ его шаговъ. Можетъ-быть еслибъ ея романъ былъ прерванъ обычнымъ образомъ, то-есть постепеннымъ охлажденіемъ любимаго человѣка, откровеннымъ разрывомъ, оскорбленная гордость дѣвушки помогла бы ей заглушить любовь, и можетъ-быть, кто знаетъ?-- замѣнить ее другою.

Но, любезный читатель или читательница, подвергалась ли когда-нибудь ваша любовь тяжелому испытанію, когда по той или другой причинѣ, для васъ неизвѣстной, дорогія отношенія наполнявшія вашъ сокровенный внутренній міръ внезапно прекращаются, когда вы знаете что между вами и возлюбленнымъ существомъ стоитъ нѣчто чего вы не можете разглядѣть, не можете понять и слѣдовательно не можете преодолѣть, и вы говорите себѣ въ тишинѣ ночи: "о, еслибы разъяснить это! Еслибъ еще одно свиданіе! Все могло бы легко поправиться; если же нѣтъ, то я узнаю самое дурное, и зная, могу побѣдить."

Такое испытаніе выпало на долю Исавры. Между нею и Грагамомъ не было объясненія, не было окончательнаго прощанія. Она угадала -- рѣдкая женщина ошибается въ этомъ -- что онъ любилъ ее. Она знала что грозное нѣчто стало между ними, когда онъ простился съ ней въ присутствіи другихъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, знала что это грозное нѣчто все еще стоитъ между ними, но не знала что это такое. Она была увѣрена что недоразумѣніе объяснилось бы непремѣнно еслибъ они встрѣтились еще разъ безъ постороннихъ свидѣтелей. О, еслибъ еще такое свиданіе!

Она не могла заглушить надежду, не могла выйти за другаго. Въ сердцѣ ея не могло быть никакихъ чувствъ къ другому пока онъ былъ свободенъ, пока еще оставалась надежда что его сердце принадлежитъ ей. Оттого гордость не могла помочь ей побѣдить любовь.

О Грагамѣ она слышала случайно. Онъ прекратилъ переписку съ Савареномъ, но въ числѣ болѣе частыхъ посѣтителей ея салона были Морли. Американцы такъ хорошо образованные и съ такимъ положеніемъ въ свѣтѣ какъ Морли знаютъ всегда что-нибудь о каждомъ Англичанинѣ съ общественнымъ положеніемъ Грагама Вена. Исавра узнала отъ нихъ что Грагамъ послѣ поѣздки по континенту въ началѣ года возвратился въ Англію, что ему предлагали вступить въ парламентъ, что онъ отказался, что имя его встрѣчается въ Morning Post въ числѣ избранныхъ чье прибытіе въ Лондонъ или присутствіе на званомъ обѣдѣ считается событіемъ, что Athenaeum передалъ какъ слухъ что авторомъ анонимнаго политическаго памфлета надѣлавшаго много шуму былъ Грагамъ Венъ. Исавра выписала изъ Англіи этотъ памфлетъ, и хотя содержаніе его было довольно сухо, а слогъ, хотя ясный и сильный, не отличался краснорѣчіемъ восхищающимъ женщинъ, выучила его наизусть.

Мы знаемъ какъ далека она была отъ мысли что извѣстность, которую она считала приближеніемъ къ нему, удаляла ее отъ него все болѣе и болѣе. Пріятный трудъ предпринятый ею для достиженія извѣстности былъ еще пріятнѣе отъ тайнаго посвященія его отсутствующему. Многія мѣста наиболѣе восхищавшія читателей не были бы написаны еслибъ она не знала его.

И она благословляла этотъ трудъ, тѣмъ болѣе что онъ освобождалъ ее отъ разслабляющаго вліянія мечтательности и отъ пытки неразрѣшимыхъ догадокъ. Она послѣдовала совѣту гжи де-Гранмениль, свернула съ пыльной, избитой жизненной дороги на зеленыя поля и цвѣтущіе берега, и наслаждалась этимъ идеальнымъ міромъ.

Но и въ этомъ волшебномъ мірѣ единственный образъ царившій нераздѣльно въ ея сердцѣ былъ постоянно съ нею.

ГЛАВА IV.

Исавра сидѣла въ своей красивой гостиной съ Веносто, Савареномъ, супругами Морли и финансистомъ Лувье, когда было доложено о пріѣздѣ Рамо.

-- А, воскликнулъ Саваренъ,-- мы сейчасъ говорили о предметѣ близко касающемся васъ cher po è te. Я не видалъ васъ послѣ того какъ узналъ что Пьеръ Ферменъ никто иной какъ Викторъ де-Молеонъ. Ma foi, перо въ рукахъ этого человѣка повидимому будетъ такъ же опасно какъ нѣкогда была шпага. Статья въ которой онъ открылъ свое имя была рѣзкимъ нападеніемъ на правительство. Берегитесь. Ястребъ соловью не пара. Ястребъ спасется, а соловей попадетъ въ клѣтку, гдѣ будетъ жаловаться на жестокость: flebiliter demem infelix avis.

-- Тотъ не способенъ руководить журналомъ, возразилъ Рамо высокомѣрно,-- кто не рѣшится пренебречь опасностью для своего тѣла въ защиту своего права на неограниченную свободу мысли.

-- Браво, воскликнула мистрисъ Морли захлопавъ въ ладоши.-- Эта рѣчь напомнила мнѣ родину. Французы очень похожи на Американцевъ своимъ краснорѣчіемъ.

-- Итакъ, сказалъ Лувье,-- мой старый другъ виконтъ выступилъ въ качествѣ писателя, политика, философа. Мнѣ больно что онъ скрылъ это отъ меня несмотря на нашу дружбу. Я полагаю что вы знали это съ самаго начала, Monsieur Рамо?

-- Нѣтъ, это открытіе было для меня такимъ же изумительнымъ сюрпризомъ какъ и для всего свѣта. Давно знаете вы Monsieur де-Молеона?

-- Да, я могу сказать что мы начали жить вмѣстѣ, то-есть почти въ одно время.

-- Каковъ онъ собою? спросила мистрисъ Морли.

-- Женщины считали его красавцемъ, когда онъ былъ молодъ, отвѣчалъ Лувье.-- Онъ и теперь еще очень красивый человѣкъ, ростомъ съ меня.

-- Я очень желала бы познакомиться съ нимъ, воскликнула мистрисъ Морли.-- Хотя бы только для того чтобы помучить моего мужа. Онъ отказываетъ мнѣ въ самомъ дорогомъ правѣ женщинъ, не хочетъ ревновать меня.

-- Вы можете имѣть весьма скоро возможность познакомиться съ этимъ ci-devant Ловеласомъ, сказалъ Рамо.-- Онъ желаетъ чтобъ я представилъ его Mademoiselle Чигоньѣ, и я прошу у нея позволенія привезти его въ четвергъ вечеромъ, когда она принимаетъ.

Исавра, слушавшая до сихъ поръ разговоръ разсѣянно, наклонила голову въ знакъ согласія.

-- Я готова принять радушно всякаго кого вы считаете своимъ другомъ, сказала она.-- Но признаюсь, статьи Пьера Фермена не располагаютъ меня въ его пользу.

-- Почему? спросилъ Лувье.-- Вы конечно не имперьялистка?

-- Нѣтъ. Я вообще мало интересуюсь политикой, но въ этихъ статья есть что-то что огорчаетъ и наводитъ на меня уныніе.

-- Однако онѣ потому и популярны что въ нихъ говорится то что говорятъ всѣ, только лучше, замѣтилъ Саваренъ.

-- Теперь я понимаю что это-то именно и не нравится мнѣ въ нихъ. Это ларисскій говоръ выраженный въ формѣ эпиграммы: чѣмъ она серіознѣе, тѣмъ менѣе она возвышаетъ; чѣмъ она легче, тѣмъ сильнѣе огорчаетъ.

-- Это намекъ на меня, сказалъ Саваренъ съ своимъ добродушнымъ смѣхомъ,-- на меня кого вы называете циникомъ.

-- Нѣтъ, Monsieur Саваренъ. Въ вашемъ цинизмѣ чувствуется неподдѣльная веселость и доброта. У васъ есть то чего я не нахожу въ де-Молеонѣ и что рѣдко проявляется въ салонныхъ разговорахъ, у васъ есть молодость.

-- Молодость въ шестьдесятъ лѣтъ! Вы льстите мнѣ.

-- Геній не считаетъ своихъ лѣтъ по календарю, сказала мистрисъ Морли.-- Я понимаю что хочетъ сказать Исавра. Она права. Въ статьяхъ де-Молеона чувствуется вѣяніе зимы и запахъ сухихъ листьевъ. Не то чтобы слогъ его былъ недостаточно силенъ, напротивъ, онъ отличается ледяною твердостью, но чувства выражаемыя имъ сухи и дряблы. И эта комбинація рѣзкихъ словъ и дряблыхъ чувствъ выражаетъ говоръ и духъ Парижа. Парижъ и де-Молеонъ постоянно порицаютъ: страсть къ порицанію есть признакъ старости.

Полковникъ Морли взглянулъ на нее съ гордостью, какъ бы желая сказать: "вотъ какъ умно говоритъ моя жена".

Саваренъ понялъ этотъ взглядъ и отвѣчалъ учтиво:-- Madame обладаетъ даромъ выраженія котораго не превзойдетъ самъ Эмиль де-Жирарденъ. Но осуждая насъ за порицаніе, желаетъ ли она чтобы друзья свободы одобряли настоящій порядокъ вещей?

-- Я былъ бы благодаренъ друзьямъ свободы, замѣтилъ полковникъ сухо,-- еслибъ они сказали мнѣ какъ поправить настоящій порядокъ вещей. Я не нахожу ни преданности орлеанистамъ, ни преданности республикѣ, или какому бы то ни было дѣлу; религія подвергается глумленію. Но хуже всего то что какъ всѣ blas é s Парижане жаждутъ возбужденія и готовы слушать всякаго оракула обѣщающаго освобожденіе отъ индифферентизма. Поэтому-то печать во Франціи опаснѣе чѣмъ во всякой другой странѣ. Во всѣхъ другихъ странахъ печать иногда руководитъ общественнымъ мнѣніемъ, иногда слѣдуетъ за нимъ. Во Франціи нѣтъ общественнаго мнѣнія съ которымъ бы печать могла считаться, и вмѣсто мнѣній она представляетъ страсти.

-- Любезнѣйшій полковникъ, возразилъ Саваренъ,-- вы утверждаете часто что Французы не понимаютъ Америки. Позвольте мнѣ замѣтить съ своей стороны что Американецъ не можетъ понять Францію, по крайней мѣрѣ Парижъ. Кстати о Парижѣ, какую обширную спекуляцію предприняли вы, Лувье, въ новомъ предмѣстьи.

-- И весьма выгодную. Совѣтую вамъ присоединиться. Я могу обѣщать вамъ теперь пять процентовъ, но цѣнность домовъ удвоится когда будетъ окончена улица Лувье.

-- Къ сожалѣнію у меня нѣтъ теперь денегъ. Мой новый журналъ поглотилъ весь мой капиталъ.

-- Не позволите ли вы мнѣ, синьйорина, употребить вашъ капиталъ съ присоединеніемъ того что вы получили за свой восхитительный романъ и что еще лежитъ у меня безъ дѣла, на это предпріятіе? Достаточно сказать въ его пользу то что я употребилъ на него значительную часть моего состоянія, такъ какъ я не изъ тѣхъ людей которые своимъ примѣромъ вовлекаютъ своихъ друзей въ разорительныя спекуляціи.

-- Все что вы въ этомъ отношеніи посовѣтуете будетъ навѣрное такъ же благоразумно какъ и великодушно, сказала Исавра любезно.

-- Такъ вы согласны?

-- Конечно.

Веноста, слушавшая съ большимъ вниманіемъ восхваленіе новаго предпріятія, отвела Лувье въ сторону и шепнула ему ни ухо.

-- Я полаю, Monsieur Лувье, что немного денегъ, очень немного, росо-росо-росоіто, нельзя положить въ вашу улицу?

-- Въ мою улицу? А, понимаю, въ предпріятіе улицы Лувье! Конечно можно. Мы сдѣлали его доступнымъ для самыхъ мелкихъ капиталовъ, начиная съ пятисотъ франковъ.

-- И вы вполнѣ увѣрены что мы удвоимъ наши деньги когда улица будетъ кончена? Мнѣ не хотѣлось бы имѣть мозгъ въ пяткахъ. {"Avere il cervello nella calcagna", то-есть поступить неосторожно.}

-- Болѣе чѣмъ удвоимъ гораздо раньше чѣмъ улица будетъ окончена.

-- Я скопила немного денегъ, очень немного, и такъ какъ у меня нѣтъ родныхъ, я намѣрена оставить ихъ синьйоринѣ. Если же они удвоятся, я оставлю ей вдвое болѣе.

-- Удвоятся непремѣнно, отвѣчалъ Лувье.-- Вы не можете поступить благоразумнѣе какъ употребивъ все что у васъ есть на это предпріятіе. Я пришлю вамъ завтра необходимыя бумаги вмѣстѣ съ бумагами синьйорины.

Затѣмъ Лувье обратился къ полковнику Морли, но убѣдившись что этотъ недостойный сынъ Америки не хотѣлъ получать сто на сто по предложенію Парижанина, скоро простился и уѣхалъ. Другіе гости послѣдовали его примѣру, за исключеніемъ Рамо, который остался одинъ съ Веностой и Исаврой. Но Веноста, не любившая Рамо за то что онъ неоказывалъ ей вниманія котораго требовало ея невинное тщеславіе, скоро удалялась въ свою спальню чтобы считать свои сбереженія и мечтать о "золотыхъ радостяхъ" которыя принесетъ ей улица Лувье.

Рамо пододвинулъ свой стулъ къ Исаврѣ и заговорилъ сухимъ, дѣловымъ тономъ о порученіи де-Молеона попросить ее написать новый романъ для Sens Commun и условиться съ ней насчетъ платы. Молодая писательница сконфузилась. Ея средства, хотя и скромныя, были достаточны для нея, и ей стыдно было продавать свои мысли и фантазіи.

Замявъ поспѣшно меркантильную сторону вопроса, она отвѣчала что еще не имѣетъ въ виду новаго произведенія, что какое бы направленіе ни приняло ея творчество, оно создастъ что-нибудь самостоятельно, а по заказу создавать не можетъ.

-- Вы ошибаетесь, сказалъ Рамо.-- Въ часы праздности вамъ дѣйствительно кажется что для тото чтобы написать что-нибудь, надо ждать вдохновенія, но стоитъ только принудить себя работать и идеи являются по мѣрѣ движенія пера. Въ этомъ вы можете положиться на мое свидѣтельство, я говорю по опыту. Когда работа не въ моемъ вкусѣ и я работаю по принужденію, дѣло дѣлается какъ-то само собою. Я коснусь волшебной лампы и геній является.

-- Я читала въ какой-то англійской книгѣ что для постоянной работы нужна движущая сила. У васъ она есть, у меня нѣтъ.

-- Я не вполнѣ понимаю васъ.

-- Я хочу сказать что для того чтобы заниматься съ постоянствомъ какимъ-нибудь дѣломъ требующимъ усилій нужно имѣть сильную побуждающую причину. Для большинства людей такою причиной бываетъ нужда, для многихъ страсть къ пріобрѣтенію или къ отличіямъ въ своей профессіи; стремленіе къ славѣ болѣе обширной, къ почестямъ болѣе высокимъ, дѣлаетъ нѣкоторыхъ великими писателями, полководцами, государственными людьми, ораторами.

-- И вы думаете что у васъ нѣтъ такого двигателя.

-- Я освобождена отъ нужды, я не имѣю желанія пріобрѣтать.

-- А любовь къ славѣ?

-- Увы! я когда-то думала о славѣ! Но теперь я не знаю.... я начинаю сомнѣваться хорошо ли со стороны женщины стремиться къ славѣ.

-- Полноте, синьйорина! Какая муха укусила васъ? Ваше сомнѣніе есть слабость недостойная вашего ума. Какъ бы то ни было, геній есть судьба которой нельзя не покоряться. Вы волей или неволей должны писать и ваши произведенія должны привести вамъ славу, желаете ли вы ея или нѣтъ.

Исавра молчала, голова ея поникла на грудь, въ потупленныхъ глазахъ стояли слезы.

Рамо взялъ ея руку, которую она уступила ему безъ сопротивленія, и сжимая ее въ обѣихъ своихъ заговорилъ порывисто:

-- О, я знаю каковы эти дурныя предчувствія когда видишь себя одинокимъ, нелюбимымъ: какъ часто я испытывалъ ихъ! Но трудъ казался бы совсѣмъ инымъ еслибъ его дѣлилъ сочувствующій умъ, сердце которое бьется въ унисонъ съ нашимъ сердцемъ!

Грудь Исавры поднялась, она тихонько вздохнула.

-- Какъ сладостна была бы слава которою гордился бы тотъ кого мы любимъ! какъ ничтожна была бы боль причиняемая злобнымъ стараніемъ унизить насъ, когда ее могло бы исцѣлить одно слово любимой особы! О, синьйорина! О Исавра! Не сотворены ли мы другъ для друга? Родственныя отремленія, общія надежды и опасенія; одинаковое поле дѣйствія, однѣ и тѣ же цѣли! Мнѣ необходимы болѣе сильныя побужденія чѣмъ я имѣлъ до сихъ поръ для энергіи, обезпечивающей успѣхъ: дайте мнѣ эти побужденія. Позвольте мнѣ думать что всѣмъ что бы я ни пріобрѣлъ въ жизненной борьбѣ я обязанъ Исаврѣ. Нѣтъ, не старайтесь отнять эту руку, позвольте мнѣ считать ее моею на всю жизнь. Я люблю васъ какъ никогда не любилъ еще ни одинъ человѣкъ -- не отвергайте моей любви.

Говорятъ что женщина которая колеблется падаетъ. Исавра колебалась, но не пала. Слова которыя она слышала глубоко тронули ее. Нѣсколько человѣкъ уже сватались за нее: богатый дворянинъ среднихъ лѣтъ, страстный виртуозъ; молодой адвокатъ только-что прибывшій изъ провинціи и отчасти разчитывавшій на ея приданое; одинъ смирный хотя пламенный поклонникъ ея генія и красоты, человѣкъ съ состояніемъ, красивый, хорошаго рода, но застѣнчивый въ обращеніи и запинавшійся въ разговорѣ.

Но всѣ эти предложенія дѣлались съ формальнымъ уваженіемъ обычнымъ французскому декоруму при брачныхъ предложеніяхъ. Такая краснорѣчиво страстная рѣчь, какъ рѣчь Густава Рамо, еще никогда не касалась ея слуха. Да, она была глубоко тронута; но она знала что сердце ея откликается не на любовь этого поклонника.

Со многими женщинами при подобныхъ объясненіяхъ случалось что когда поклонникъ говоритъ о своей любви, слова его потрясаютъ каждый нервъ въ сердцѣ слушательницы, между тѣмъ какъ она представляетъ себѣ другаго на его мѣстѣ. Она говоритъ себѣ: "О, этотъ другой сказалъ эти слова!" и слушая одного мечтаетъ о другомъ.

То же случилось теперь съ Исаврой, и лишь когда голосъ Рамо умолкъ, прошла и эта мечта, и она съ легкою дрожью повернула свое лицо къ говорившему съ выраженіемъ печали и сожалѣнія.

-- Этому не бывать, сказала она тихимъ шепотомъ,-- я не была бы достойна вашей любви еслибы приняла ее. Забудьте что вы говорили; позвольте мнѣ остаться другомъ, который восхищается вашимъ геніемъ, интересуется вашею карьерой. Я не могу быть ничѣмъ больше. Простите если я безсознательно подала вамъ поводъ думать иначе, мнѣ такъ больно огорчать васъ.

-- Долженъ ли я понять, сказалъ Рамо холодно, ибо его самолюбіе было уязвлено,-- что предложенія другаго были счастливѣе моихъ?

И онъ назвалъ самаго молодаго и красиваго изъ тѣхъ кому она отказала.

-- Разумѣется нѣтъ, сказала Исавра.

Рамо всталъ и подошелъ къ окну, отвернувшись отъ нея. Въ дѣйствительности, онъ старался собраться съ мыслями и рѣшить какого образа дѣйствій будетъ для него теперь осторожнѣе держаться. Пары абсента, который, несмотря на его прежнія обѣщанія, придалъ ему смѣлости сдѣлать свое призваніе, осѣдали теперь въ томную реакцію какая обыкновенно слѣдуетъ за этимъ предательскимъ возбужденіемъ, реакцію располагавшую къ безстрастнымъ размышленіямъ. Онъ зналъ что еслибъ онъ сказалъ что не можетъ побѣдить свою любовь, что не теряетъ надежды и уповаетъ на постоянство и время, это побудило бы Исавру не принимать его болѣе и положило бы конецъ ихъ дружественнымъ отношеніямъ. Онъ потерялъ бы такимъ образомъ всякую надежду добиться ея любви, и это было бы неблагопріятно для его болѣе практическихъ интересовъ. Ея литературная помощь могла сдѣлаться существенно необходимою для журнала отъ котораго зависѣла его будущность; и кромѣ того, въ ея бесѣдахъ, въ ея одобреніи, въ ея симпатіи къ огорченіямъ и радостямъ его карьеры, онъ находилъ не только поддержку и утѣшеніе, но и вдохновеніе: такъ какъ самородные проблески ея свѣжихъ мыслей и мечтаній содѣйствовали обновленію его изношенныхъ идей и расширенію ограниченнаго круга его изобрѣтательности. Нѣтъ, онъ не могъ подвергать себя риску изгнанія изъ общества Исавры,

Къ этимъ невысокимъ мотивамъ побуждавшимъ его къ скромности присоединялся еще одинъ болѣе чистый и благородный, который онъ сознавалъ лишь смутно. Въ обществѣ этой дѣвушки, у которой сила и возвышенность ума такъ смягчалась женскою граціей, милымъ нравомъ и добротою, Рамо чувствовалъ себя лучшимъ человѣкомъ. Дѣвственное достоинство съ какимъ она появлялась, недосягаемая для сплетенъ, среди салоновъ, гдѣ зависть къ сомнительной добродѣтели искала и самую невинность подвергнуть сомнѣнію, согрѣвало цинизмъ исповѣдуемыхъ имъ вѣрованій въ искреннюю почтительность.

Въ ея присутствіи, подъ ея цѣломудреннымъ вліяніемъ онъ чувствовалъ въ себѣ поэзію болѣе вѣрную Каменамъ чѣмъ все что было имъ писано стихами. Въ эти минуты онъ стыдился пороковъ которыхъ искалъ какъ развлеченія. Ему казалось что еслибъ она вполнѣ была его, ему легко было бы измѣниться къ лучшему.

Нѣтъ; разстаться совершенно съ Исаврой, значило отказаться отъ единственнаго пути къ возрожденію.

Пока эти мысли, которыя такъ длинны въ описаніи, быстро проносились въ его головѣ, онъ почувствовалъ легкое прикосновеніе къ своей рукѣ и медленно обернувшись, встрѣтилъ нѣжный, сострадательный взглядъ Исавры.

-- Утѣшьтесь, другъ мой, сказала она съ полувеселою полугрустною улыбкой,-- можетъ-быть для всякаго истиннаго артиста одинокій жребій самый лучшій.

-- Постараюсь думать такъ, отвѣчалъ Рамо;-- а пока отъ всего сердца благодарю васъ за ласковый тонъ вашего отказа; мое предложеніе уже не повторится. Я съ благодарностью принимаю дружбу которой вы удостоиваете меня. Вы просили меня забыть сказанныя мною слова. Обѣщайте мнѣ съ своей стороны что вы забудете ихъ, или по крайней мѣрѣ будете считать ихъ взятыми назадъ. Вы будете продолжать принимать меня какъ друга?

-- Да, разумѣется какъ друга. Мы оба нуждаемся въ друзьяхъ.

Говоря это она протянула ему руку; онъ склонился надъ ея рукой и почтительно поцѣловалъ ее. Этимъ кончилось ихъ свиданіе.

ГЛАВА V.

Въ этотъ же день поздно вечеромъ, человѣкъ имѣвшій видъ мирнаго буржуа и принадлежавшій повидимому къ низшему слою этого класса вошелъ въ одну изъ улицъ Монмартрскаго предмѣстья, населеннаго преимущественно рабочими. Онъ остановился у отворенныхъ дверей высокаго узкаго дома, и отступилъ услыхавъ шаги сходившіе по темной лѣстницѣ.

Свѣтъ уличнаго газоваго фонаря упалъ прямо на лицо выходившаго изъ дому. Это былъ молодой и красивый человѣкъ, одѣтый съ изяществомъ которое говорило о его принадлежности къ болѣе высокому или модному слою общества нежели обычные посѣтители этой мѣстности. Подходившій къ дому поспѣшно отодвинулся въ тѣнь и надвинулъ шляпу пониже на глаза.

Другой человѣкъ не замѣтилъ его, прошелъ скорыми шагами вдоль улицы и вошелъ въ другой домъ въ разстояніи нѣсколькихъ саженей.

-- Что за дѣло можетъ быть здѣсь у этого благочестиваго Бурбонца? Можетъ ли онъ быть заговорщикомъ? Diable! На этой лѣстницѣ темно какъ въ Эребѣ.

Придерживаясь осторожно за перила, человѣкъ началъ всходить по лѣстницѣ. На площадкѣ перваго этажа былъ газовый фонарь бросавшій вверхъ слабый свѣтъ который переставалъ быть видимъ на высотѣ третьяго этажа. Но на третьемъ этажѣ оканчивался путь этого человѣка; онъ дернулъ колокольчикъ у дверей направо, и чрезъ минуту дверь была отворена молодою женщиной лѣтъ двадцати восьми или тридцати, одѣтою очень просто, но опрятно, что не часто встрѣчается у женъ рабочихъ Монмартрскаго предмѣстья. Лицо ея, которое несмотря на блѣдность и худобу сохранило много остатковъ прежней красоты, омрачилось когда она узнала посѣтителя: очевидно посѣщеніе было для нея непріятно.

-- Опять Monsieur Лебо! воскликнула она отступая назадъ.

-- Къ вашимъ услугамъ, ch è re dame. Мужъ вашъ конечно дома? А, вонъ я вижу его, и проскользнувъ возлѣ женщины Лебо прошелъ узкій корридоръ приводившій чрезъ отворенную дверь въ комнату гдѣ сидѣлъ Арманъ Монье, опершись подбородкомъ на руку, облокотившись на столъ и глядя разсѣянно въ пространство. Въ углу комнаты, двое маленькихъ дѣтей играли костяными дощечками на которыхъ изображены были буквы азбуки. Но что бы ни дѣлали дѣти съ азбукой, ясно было что они не учились.

Комната была довольно обширна и высока и не дурно меблирована. На каминѣ стояли часы. На стѣнѣ висѣли рисунки для украшенія комнаты и полки на которыхъ стояло нѣсколько книгъ.

Окно было отворено, и на подоконникѣ стояли горшки съ цвѣтами, наполнявшіе запахомъ комнату.

Вообще это была комната мастероваго получавшаго большую плату. Къ этой комнатѣ примыкала съ одной стороны небольшая во удобная кухня; съ другой стороны, гдѣ дверь была завѣшана портьерой, красиво вышитою женскою рукою -- нѣсколько лѣтъ тому назадъ, такъ какъ она уже полиняла -- была спальня, сообщавшаяся съ другою меньшей величины, гдѣ спали дѣти. Мы не войдемъ въ эти комнаты, но не лишнее упомянуть о нихъ ибо онѣ свидѣтельствуютъ объ удобствахъ какими пользуется умный и искусный парижскій рабочій мечтающій улучшить это положеніе съ помощью революціи которая должна разорить его хозяина.

Монье всталъ при входѣ Лебо, и лицо его показывало что онъ не раздѣлялъ непріятнаго чувства по поводу этого посѣщенія какое обнаружила его сожительница. Напротивъ, улыбка его была привѣтлива и голосъ звучалъ искренно когда онъ воскликнулъ:

-- Радъ видѣть васъ -- дѣло есть? Э?

-- Вы всегда готовы трудиться для свободы, mon brave.

-- Еще бы; откуда дуетъ ветеръ?

-- О, Арманъ, будь осторожевъ, будь остороженъ! воскликнула женщина жалобно.-- Не вводите его въ новое злополучіе, Monsieur Лебо.

Проговоривъ нетвердымъ голосомъ эти послѣднія слова, она склонилась надъ малютками и голосъ ея былъ прерванъ рыданіями.

-- Монье, сказалъ Лебо серіозно,-- Madame права. Мнѣ не слѣдуетъ вводить васъ въ новую бѣду; здѣсь въ комнатѣ трое которые имѣютъ больше правъ на васъ чѣмъ...

-- Дѣло милліоновъ, прервалъ Монье.

-- Нѣтъ.

Онъ подошелъ къ женщинѣ, съ нѣжностью поднялъ одного изъ дѣтей, закинулъ назадъ его кудри и поцѣловалъ его лицо, которое если опечалилось прежде материнскими рыданіями, теперь улыбалось при ласкѣ отца.

-- Можешь ли ты сомнѣваться, H é lo ï se, сказалъ рабочій нѣжно,-- что во всемъ что бы я ни дѣлалъ, ты и они прежде всего занимаютъ мои мысли? Я дѣйствую въ твоемъ и въ ихъ интересѣ. Міръ какъ онъ теперь, это врагъ всѣхъ васъ троихъ. Міръ какой я хочу поставить на то мѣсто будетъ къ вамъ добрѣе.

Бѣдная женщина не отвѣчала, но когда онъ привлекъ ее къ себѣ, склонила голову на его грудь и тихо заплакала. Монье вывелъ ее такимъ образомъ изъ комнаты шепча слова утѣшенія. Дѣти послѣдовали за родителями въ сосѣднюю комнату. Черезъ нѣсколько минутъ Монье возвратился затворивъ за собой дверь и задернувъ портьеру.

-- Вы простите меня, гражданинъ, и мою бѣдную жену -- она моя жена для меня и для тѣхъ кто посѣщаетъ ее, хотя законъ не признаетъ этого.

-- Я еще больше уважаю Madame за ея нерасположеніе ко мнѣ, сказалъ Лебо съ нѣсколько грустною улыбкой.

-- Она нерасположена не къ вамъ лично, гражданинъ, но къ тому дѣлу по которому вы приходите; сегодня же она разстроена больше обыкновеннаго потому что какъ разъ предъ вами былъ другой человѣкъ который сильно подѣйствовалъ на ея чувства, бѣдная милая H é lo ï se!

-- Въ самомъ дѣлѣ! Какъ такъ!

-- Видите ли, зимой я занимался отдѣлкой салона и будуара Madame де-Вандемаръ; сынъ ея, Monsieur Рауль, интересовался подробностями работы. Онъ иногда разговаривалъ со мной очень вѣжливо, не только о моей работѣ, но и о другихъ предметахъ. Кажется Madame желаетъ сдѣлать теперь нѣкоторыя передѣлки въ своей столовой и просила стараго Жерара, моего бывшаго хозяина, знаетѣ, прислать меня. Онъ разумѣется сказалъ что это невозможно, потому что хотя я былъ доволенъ моимъ жалованьемъ, но я уговорилъ другихъ его рабочихъ сдѣлать забастовку и былъ однимъ изъ руководителей стачки рабочихъ, слѣдовательно человѣкъ опасный, съ которымъ онъ не хочетъ имѣть никакого дѣла. Поэтому Monsieur Рауль приходилъ повидаться и поговоритъ со мною; онъ только-что вышелъ предъ тѣмъ какъ вы позвонили, вы могли встрѣтиться съ нимъ на лѣстницѣ.

-- Я видѣлъ какой-то beau monsieur выходилъ изъ дому. Такъ его разговоръ разстроилъ Madame.

-- Очень; онъ говорилъ почти какъ братъ. Онъ принадлежитъ къ религіозному обществу, а они всегда умѣютъ найти слабую сторону нѣжнаго пола.

-- Да, сказалъ Лебо задумчиво;-- еслибы религія была изгнана изъ законовъ людей, она нашла бы себѣ пріютъ въ сердцахъ женщинъ. Но Рауль де-Вандемаръ не пытался проповѣдывать Madame что ей грѣхъ любить васъ и дѣтей.

-- Послушалъ бы я какъ бы онъ вздумалъ это проповѣдывать, воскликнулъ Монье яростно.-- Нѣтъ, онъ старался только убѣдить меня относительно предметовъ которыхъ самъ не могъ понять.

-- О стачкахъ?

-- Не совсѣмъ о стачкахъ -- онъ не утверждалъ что мы рабочіе не имѣемъ права соединяться и дѣлать стачки для полученія большей платы за нашу работу; но онъ старался убѣдить меня что когда, какъ въ моемъ случаѣ, дѣло касается не платы, а политическихъ принциповъ, борьбы съ капиталистами, я могу только повредить себѣ и сдѣлать несчастными другихъ. Ему хотѣлось чтобъ я возвратился къ старому Жерару, или чтобы тотъ нашелъ мнѣ занятіе въ другомъ мѣстѣ; и когда я сказалъ ему что честь запрещаетъ мнѣ принять условія для себя пока тѣ кого я убѣдилъ сдѣлать стачку не будутъ удовлетворены, онъ сказалъ: "Но если это еще продолжится, дѣти ваши не будутъ имѣть такой розовый видъ"; бѣдная H é lo ï se начала ломать руки и плакать, а онъ отвелъ меня въ сторону и хотѣлъ чтобъ я принялъ отъ него деньги въ займы. Онъ говорилъ съ такою добротой что я не могъ разсердиться; когда же онъ убѣдился что я не возьму ничего, онъ спросилъ меня о нѣкоторыхъ семействахъ въ нашей улицѣ; они значились у него въ спискѣ и, какъ онъ слышалъ, находились въ большой нуждѣ. Это правда; я помогалъ нѣкоторымъ изъ нихъ изъ собственныхъ сбереженій. Видите ли, этотъ молодой господинъ принадлежитъ къ обществу людей которые занимаются посѣщеніемъ бѣдныхъ и раздачей благотворительности. Мнѣ казалось что я не имѣлъ права отвергать помощь для другихъ, и я сказалъ ему кому именно деньги могли быть даны съ большею пользой. Я думаю что онъ пошелъ туда отъ меня.

-- Я знаю общество о которомъ вы говорите, общество St.-Fran è ois de Sales. Въ немъ участвуютъ лица древнѣйшихъ фамилій стараго дворянства къ которому ouvriers во время великой революціи были такъ безжалостны.

-- Мы ouvriers теперь умнѣе; мы видимъ что уничтожая ихъ, мы создали себѣ худшихъ тирановъ въ новой аристократіи капиталистовъ. Теперь наша борьба -- борьба рабочихъ съ эксплуататорами.

-- Конечно, я знаю это; но оставимъ общую политику, скажите мнѣ откровенно какимъ образомъ стачка такъ повредила вамъ, я хочу сказать вашему кошельку. Можете ли вы выдержать ее? Если нѣтъ, то было бы ложною гордостью не принять помощи отъ меня, товарища-заговорщика, хотя вы были правы отказавшись принять помощь предложенную Раулемъ де-Вандемаромъ, слугою церкви.

-- Простите меня, я отказываюсь это всякой помощи, кромѣ какъ на общее дѣло. Но не бойтесь за меня, я еще не нуждаюсь. Послѣдніе годы у меня были большіе заработки, а пока мы не сошлись съ H é lo ï se, я не истратилъ ни одного sou внѣ дома, развѣ только исполняя публичный долгъ, напримѣръ совершая обращенія въ кафе Jean Jaques и въ другихъ мѣстахъ; а стаканъ пива и трубка табаку стоятъ не много. А H é loise такая добрая жена, такая скопидомка, бранитъ меня когда я куплю ей ленту, бѣдняжка! Нечего говорить что я хочу ниспровергнуть общество которое издѣвается надъ нею, осмѣливается говорить что она не жена моя, и что ея дѣти незаконнорожденныя. Нѣтъ, у меня еще осталось нѣсколько сбереженій. Война обществу, война на ножахъ!

-- Монье, сказалъ Лебо, и голосъ его обнаружилъ внутреннее волненіе,-- послушайте меня: общество нанесло мнѣ оскорбленіе, которое пока было свѣжо, едва не свело меня съ ума -- это было двадцать лѣтъ тому назадъ. Я кинулся бы тогда во всякій заговоръ противъ общества приготовляющій мщеніе; но общество, другъ мой, это стѣна изъ очень твердаго камня и стоитъ непоколебимо; ее можно подкопать въ теченіе тысячелѣтій, но сломить въ одинъ день -- невозможно. Вы разобьете объ нее голову въ дребезги, забрызгаете ее своими мозгами и сдвинете только одинъ камень. Общество съ презрѣніемъ смѣется, вытираетъ пятно и ставитъ камень опять на мѣсто. Я больше не борюсь съ обществомъ. Я борюсь противъ системы въ этомъ обществѣ которая мнѣ враждебна -- системы во Франціи легко ниспровергаются. Я говорю это потому что желаю вамъ пользы и не хочу васъ обманывать.

-- Обмануть меня, bah! Вы честный человѣкъ, вскричалъ Монье; и взявъ руку Лебо, онъ пожалъ ее съ горячностью и силой.-- Но вамъ я долженъ былъ казаться простымъ ворчуномъ. Разумѣется я кричалъ когда жметъ сапогъ и бранилъ законы что стѣсняли меня; но съ той минуты какъ я поговорилъ съ вами я сдѣлался другимъ человѣкомъ. Вы научили меня дѣйствовать, какъ Руссо и Madame де-Гранмениль научили меня думать и чувствовать. У меня есть братъ, тоже ворчунъ, но считается умнѣе меня. Онъ всегда остерегалъ меня отъ васъ, отъ участія въ стачкѣ, отъ всякаго дѣла гдѣ я могъ рисковать своею шкурой. Я прежде слушалъ его совѣтовъ пока вы не сказали мнѣ что толковать и жаловаться дѣло женское; мущинамъ же рѣшаться и дѣйствовать.

-- А сказать правду, братъ вашъ лучшій совѣтникъ для отца семейства чѣмъ я. Повторяю то что такъ часто говорилъ прежде: я рѣшилъ что имперія господина Бонапарта должна быть низвергнута. Я вижу многія обстоятельства которыя помогутъ исполненію этого рѣшенія. Вы желаете и рѣшили то же самое. До сихъ поръ мы можемъ дѣйствовать вмѣстѣ. Я одобряю ваши дѣйствія только пока они служатъ моимъ планамъ; но я отдѣлюсь отъ васъ съ той минуты какъ вы потребуете чтобы я помогалъ вашимъ планамъ, пытаясь производить эксперименты которыхъ міръ никогда не одобрялъ, и вѣрьте мнѣ, Монье, никогда не одобритъ.

-- Это еще посмотримъ, сказалъ Монье со сжатыми губами выражавшими упорство.-- Простите меня, но вы не молоды, вы принадлежите къ старой школѣ.

-- Бѣдный молодой человѣкъ! сказалъ Лебо поправляя очки:-- я узнаю въ васъ геній Парижа, добрый ли то геній или злой. Пусть такъ. Вы такъ нужны мнѣ, энтузіазмъ вашъ такъ пылокъ, что я не не въ состояніи слушаться чувства которое говоритъ мнѣ: "стыдно употреблять это великодушное заблуждающееся существо для личныхъ цѣлей". Перехожу прямо къ дѣлу для котораго искалъ увидать васъ сегодня вечеромъ. По моему совѣту, вы были вожакомъ стачекъ которыя сильно потрясли императорскую систему, больше чѣмъ думаютъ ея министры. Теперь мнѣ нуженъ такой человѣкъ какъ вы чтобы помочь произвести смѣлую демонстрацію со стороны просвѣщенныхъ рабочихъ классовъ Парижа противъ обращенія императора къ деревенскому голосованію руководимому попами.

-- Хорошо, сказалъ Монье.

-- Дня черезъ два результаты плебисцита будутъ извѣстны. Результаты всеобщаго голосованія будутъ въ громадномъ большинствѣ въ пользу желанія выраженнаго однимъ человѣкомъ

-- Я этого не думаю, сказалъ Монье грубо,-- Францію такъ попы не обморочатъ.

-- Считайте то что я говорю за достовѣрное, возразилъ Лебо спокойно.-- 8го числа нынѣшняго мѣсяца мы узнаемъ размѣры большинства -- нѣсколько милліоновъ французскихъ голосозъ. Мнѣ нужно чтобы Парижъ отдѣлилъ себя отъ Франціи и высказался противъ этихъ заблуждающихся милліоновъ. Мнѣ нужна é meute, или скорѣе угрожающая демонстрація, не преждевременная революція, помните. Вы должны избѣгать кровопролитія.

-- Это легко говорить до времени; но когда толпа людей соберется на улицахъ Парижа...

-- Она можетъ многое сдѣлать своимъ собраніемъ и запавшею въ нее злобой если она будетъ разсѣяна вооруженною силой, которой сопротивляться значило бы напрасно губить жизни.

-- Посмотримъ когда придетъ время, сказалъ Монье съ гнѣвнымъ блескомъ въ своихъ смѣлыхъ глазахъ.

-- Говорю вамъ что теперь нуженъ только очевидный протестъ парижскихъ ремесленниковъ противъ голосовъ сельчанъ. Понимаете вы меня?

-- Кажется понимаю; если же нѣтъ, я повинуюсь. Мы ouvriers нуждаемся въ томъ чего у насъ нѣтъ -- въ головѣ которая указывала бы намъ какъ дѣйствовать.

-- Итакъ, дѣло вотъ въ чемъ: поднимайте людей какіе у васъ есть въ распоряженіи. Я позабочусь о поддержкѣ со стороны иностранцевъ. Мы можемъ поручить сочленамъ нашего совѣта присоединить Поляковъ и Италіянцевъ; Гаспаръ де-Нуа соберетъ вольныхъ бунтовщиковъ которые въ его распоряженіи. Пусть é meute будетъ, скажемъ, черезъ недѣлю послѣ обнародованія голосовъ плебисцита. Вамъ нужно будетъ это время на приготовленія.

-- Будьте покойны, будетъ сдѣлано.

-- Въ такомъ случаѣ покойной ночи.

Лебо безпечно надѣлъ шляпу, натянулъ перчатки, потомъ какъ бы пораженный внезапною мыслью, быстро повернулся къ рабочему и проговорилъ скорымъ рѣзкимъ тономъ:

-- Арманъ Монье, объясните маѣ почему вы, парижскій рабочій, типъ самаго непокорнаго, самаго надменнаго класса какой существуетъ на лицѣ земли, принимаете безъ возраженій, съ кроткою покорностью приказанія человѣка который откровенно говоритъ вамъ что не сочувствуетъ вашимъ конечнымъ цѣлямъ, о которомъ вы знаете очень мало, чьи мнѣнія, какъ вы откровенно говорите, принадлежатъ нелѣпой школѣ политическихъ резонеровъ.

-- Это не легко объяснитъ, сказалъ Монье съ веселымъ смѣхомъ освѣтившимъ его черты, жесткія и суровыя, хотя красивыя когда въ покоѣ.-- Отчасти потому что вы такъ прямы, и не говорите пустяковъ; отчасти потому что я не думаю чтобы классъ къ которому я принадлежу могъ двинуться впередъ на шагъ не имѣя вожака изъ другаго класса, а въ васъ по крайней мѣрѣ я нашелъ вожака. Затѣмъ, вы хотите сдѣлать тотъ же первый шагъ какъ и мы всѣ, и -- хотите вы чтобъ я сказалъ вамъ больше?

-- Да.

-- Eh bien! Вы предостерегли меня какъ честный человѣкъ, какъ честный человѣкъ и я предостерегаю васъ. Первый шагъ мы дѣлаемъ вмѣстѣ; но я хочу сдѣлать и еще шагъ; вы отступаете, вы говорите: "нѣтъ"; я отвѣчаю что вы заручились; этотъ второй шагъ вы тоже должны сдѣлать или я закричу: tra î tre! à la lanterne! Вы толкуете о "высшей опытности": bah! что въ дѣйствительности говоритъ вамъ опытъ? Думаете ли вы что Лудовикъ Эгалите когда затѣвалъ заговоръ противъ Лудовика XVIII думалъ подать голосъ за казнь своего родственника на гильйотинѣ? Думаете ли вы что Робеспьеръ, когда начиналъ свою карьеру, въ качествѣ врага смертной казни, предвидѣлъ что ему придется быть министромъ царства террора? Ни мало. Каждый заручился тѣмъ что употреблялъ другихъ своими орудіями: то же должно быть и съ вами, или вы погибнете.

Лебо прислонясь къ двери слушалъ вызванное имъ откровенное признаніе не обнаруживая перемѣны въ лицѣ. Но когда Арманъ Монье кончилъ, легкое движеніе губъ обнаружило его волненіе; былъ ли то страхъ или презрѣніе?

-- Монье, сказалъ онъ кротко;-- я много вамъ обязанъ за ваши мужественныя слова. Сомнѣнія которыя прежде лежали у меня на совѣсти, теперь разсѣялись. Я боялся что я, признанный волкомъ, могу увлечь въ погибель невинную овцу. Теперь я вижу что имѣю дѣло съ волкомъ у котораго болѣе молодая отвага, болѣе острые клыки чѣмъ у меня; тѣмъ лучше; теперь слушайтесь моихъ приказаній; время покажетъ буду ли я въ послѣдствіи слушаться вашихъ. Au revoir.

ГЛАВА VI.

Въ слѣдующій четвергъ салонъ Исавры былъ полнѣе чѣмъ обыкновенно. Кромѣ ея обычныхъ поклонниковъ изъ артистическаго и литературнаго міра, были дипломаты, депутаты и нѣсколько вождей de la jeunesse, dor é e. Въ числѣ послѣднихъ былъ и блестящій Ангерранъ де-Вандемаръ, считавшій знакомство съ каждою знаменитостью, принадлежала ли она къ beau-monde или къ demi-monde, необходимымъ для своей собственной знаменитости. Вслѣдствіе этого, онъ двѣ недѣли тому назадъ убѣдилъ Лувье представить его Исаврѣ. Лувье, хотя и собиравшій въ своемъ салонѣ писателей и артистовъ, рѣдко удостоивалъ своего присутствія ихъ салоны. Онъ не былъ въ этотъ вечеръ у Исавры. За то былъ Дюплесси. Прошлою зимой Валерія случайно встрѣтилась въ одномъ домѣ съ Исаврой, и почувствовала къ ней восторженную любовь. Съ тѣхъ поръ она была у нея часто и каждый четвергъ являлась въ ея салонъ въ сопровожденіи своего покорнаго отца. Музыкальныя или литературныя soir é es были не во вкусѣ Дюллесси, но онъ не зналъ большаго удовольствія какъ угождать своей избалованной дочкѣ. Нашъ старый другъ Фредерикъ Лемерсье былъ также въ этотъ вечеръ въ числѣ гостей Исавры. Онъ все болѣе сближался съ Дюплесси, и Дюплесси представилъ его прекрасной Валеріи какъ "un jeune homme plein de moyens, qui ira loin". Былъ конечно и Саваренъ. Онъ привелъ съ собой одного англійскаго джентльмена по имени Бевилъ, хорошо извѣстнаго въ Парижѣ и въ Лондонѣ, всѣми приглашаемаго, вездѣ популярнаго, одного изъ тѣхъ пріятныхъ людей которые промышляютъ сплетнями, не щадя никакихъ усилій для полученія самыхъ свѣжихъ новостей и охотно обмѣнивая ихъ на крыло дичи, иногда даже на чашку чая. Новости Бевиля, не отличавшіяся злобнымъ характеромъ, цѣнились высоко за свою правдивость. Если онъ говорилъ: "эта исторія фактъ", вы вѣрили ему такъ же охотно какъ повѣрили бы Ротшильду еслибъ онъ сказалъ: "это мадера 48 года".

Мистеръ Бевилъ прибылъ теперь въ Парижъ на очень короткій срокъ, и желая извлечь какъ можно больше пользы изъ своего времени, не остался возлѣ Саварена, но представившись Исаврѣ, пошелъ порхать между обществомъ.

"Apis Matinae More modoque --

Grata carpentis thyma." --

Пчела приноситъ медъ, но обладаетъ жаломъ.

Комната была полна когда вошелъ Густавъ Рамо въ сопровожденіи де-Молеона.

Исавра была пріятно изумлена наружностью и манерами виконта. Судя по его литературнымъ произведеніямъ и по тому что она слышала объ его прежней репутаціи, она ожидала увидать человѣка несомнѣнно стараго, съ изношенною наружностью, съ саркастическою улыбкой, заносчиваго въ обращеніи, грубаго и высокомѣрнаго даже въ своей учтивости, соединеніе въ одномъ лицѣ Мефистофеля и Донъ-Жуана. Она была поражена увидавъ человѣка который, несмотря на свои сорокъ восемь лѣтъ -- а въ Парижѣ сорокавосьмилѣтній человѣкъ старше чѣмъ гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ -- былъ въ полномъ цвѣтѣ силъ, поражена еще болѣе удивительно скромною макерой держать себя, слишкомъ благовоспитанною чтобы не быть естественною, поражена въ особенности грустнымъ выраженіемъ глазъ, которые по временамъ могли быть мягкими, хотя всегда были серіозны и проницательны, и грустною улыбкой которая обезоруживала осужденіе за прошлыя ошибки говоря: я былъ знакомъ и съ горемъ.

Онъ не сказалъ молодой хозяйкѣ при своемъ представленіи ни одной изъ пошлыхъ фразъ какія она привыкла слышать въ подобныхъ случаяхъ. Учтиво поблагодаривъ ее за честь которую она сдѣлала ему позволивъ Рамо представить его, онъ отошелъ въ сторону, какъ будто не считалъ себя въ правѣ отрывать ее отъ другихъ гостей, болѣе достойныхъ ея вниманія, и увидавъ въ группѣ окружавшей Дюплесси своего родственника Ангеррана, подошелъ къ нему.

Въ то время, на первой недѣлѣ мая 1870 года -- какъ припомнитъ каждый кто былъ въ это время въ Парижѣ -- главными темами разговоровъ мущинъ были плебисцитъ и заговоръ противъ жизни императора, заговоръ который по мнѣнію недовольныхъ былъ басней сочиненной для поддержанія плебисцита и имперіи.

Послѣднее мнѣніе съ жаромъ опровергалъ теперь Дюплесси. Искренній и преданный имперіалистъ, онъ не могъ говорить хладнокровно о низкихъ сплетняхъ объясняющихъ поступки великихъ людей недостойными причинами. По его мнѣнію, ничто не могло быть очевиднѣе достовѣрности заговора, ничто не могло быть возмутительнѣе мнѣнія что императоръ или его министры способны были обвинить семьдесять двухъ человѣкъ въ преступленіи сочиненномъ по ихъ порученію полиціей.

Финансистъ рѣзко оборвалъ свою рѣчь когда къ группѣ подошелъ де-Молеонъ, авторъ статей опасныхъ для правительства и оскорбительныхъ для главы имперіи.

-- Любезнѣйшій кузенъ, сказалъ весело Ангерранъ пожимая руку виконта,-- поздравляю васъ со славой журналиста которой вы овладѣли вооруженный с ap- à -pie, какъ древній рыцарь въ своемъ сѣдлѣ. Но я не одобряю средствъ которыя вы употребили для достиженія цѣли. Я самъ не имперіалистъ, Вандемаръ едва ли можетъ-быть имперіалистомъ. Но если я нахожусь на бортѣ корабля, я не вынимаю изъ него досокъ чтобы пустить его ко дну когда взамѣнъ его мнѣ не предлагаютъ ничего кромѣ стараго чана и гнилой веревки.

-- Tr è s bien, сказалъ Дюплесси парламентскимъ тономъ.

-- Но что сказали бы вы, возразилъ де-Молеонъ съ своею спокойною улыбкой,-- еслибы капитанъ корабля, видя что небо омрачилось и что море начинаетъ волноваться, спросилъ бы своихъ матросовъ одобрятъ ли они его поведеніе если онъ измѣнитъ ходъ или убавитъ паруса? Лучше довѣриться старому чану и гнилой веревкѣ чѣмъ кораблю на которомъ капитанъ прибѣгаетъ къ плебисциту.

-- Monsieur, сказалъ Дюплесси,-- ваша метафора неудачно выбрана, и нѣтъ надобности ни въ какой метафорѣ. Глава государства былъ избранъ народомъ и когда понадобилось измѣнить форму правленія одобренную народомъ, измѣнить ее вслѣдствіе побужденій самыхъ патріотическихъ и либеральныхъ, глава государства обязанъ посовѣтоваться съ народомъ отъ котораго получилъ свою власть. Однако мы говорили не о плебесцитѣ, а объ ужасномъ заговорѣ, къ счастію вовремя открытомъ. Я полагаю что Monsieur де-Молеонъ раздѣляетъ отвращеніе которое долженъ чувствовать каждый истинный Французъ, къ какой бы партіи онъ ни принадлежалъ, къ заговору имѣвшему цѣлью убійство.

Виконтъ поклонился, какъ бы соглашаясь.

-- Но не думаете ли вы, сказалъ либеральный депутатъ,-- что этотъ заговоръ существовалъ только въ воображеніи полиціи и кабинета министровъ?

Дюплесси взглянулъ на виконта пытливо. Вѣра и невѣріе въ заговоръ были для него и для многихъ пробнымъ камнемъ съ помощію котораго они отличали революціонера отъ человѣка благонамѣреннаго.

-- Ma foi, отвѣчалъ де-Молеонъ пожимая плечами,-- я теперь вѣрю только въ одно, но эта вѣра безпредѣльна. Я вѣрю въ глупость человѣчества вообще и Французовъ въ особенности. Что семьдесятъ два человѣка составили заговоръ противъ жизни императора съ которою связано столько важныхъ интересовъ и надѣялись сохранить тайну которую могъ выболтать каждый пьяница, которую могъ продать каждый корыстолюбецъ изъ ихъ общества -- это глупость до того чудовищная что я считаю ее въ высшей степени вѣроятною. Но извините меня, я смотрю на политику Парижа какъ смотрю на его грязь: на улицѣ я по необходимости иду по грязи, но не входить же въ гостиную въ грязныхъ сапогахъ. Мнѣ нужно сказать вамъ нѣсколько словъ, Ангерранъ.-- И взявъ своего родственника подъ руку, онъ отвелъ его отъ кружка: -- Что сталось съ вашимъ братомъ? Я совсѣмъ не вижу его.

-- Рауль, сказалъ Ангерранъ садясь на диванъ въ углу и оставляя мѣсто для Молеона.-- Рауль посвятилъ себя несчастнымъ ouvriers отказавшимся отъ работы. Когда ему не удается убѣдить ихъ приняться за нее снова, онъ снабжаетъ пищей и топливомъ ихъ женъ и дѣтей. Матушка поощряетъ его разорительную дѣятельность, и никто кромѣ васъ, вѣрящаго въ безпредѣльность человѣческой глупости, не повѣритъ мнѣ если я скажу что его краснорѣчіе выманило у меня всѣ карманныя деньги которыя я получилъ изъ нашей лавки. Что касается его самого, онъ продалъ лошадей и не позволяетъ себѣ даже ѣздить на извощикахъ говоря что деньги пригодятся на обѣдъ какому-нибудь семейству. Какъ жаль что онъ не духовный; онъ былъ бы причисленъ къ лику святыхъ.

-- Не жалѣйте, онъ вѣроятно удостоится того что цѣнится на небѣ выше простой святости, онъ удостоится мученичества, сказалъ де-Молеонъ съ улыбкой въ которой сарказмъ перешелъ въ грусть.-- Бѣдный Рауль! А какъ поживаетъ мой другой родственникъ, le beau marquis? Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ его легитимистская вѣра повидимому колебалась. Онъ говорилъ со мной очень разумно объ обязанностяхъ каждаго Француза относительно Франціи и намекалъ что намѣренъ отдать свою шпагу въ распоряженіе Наполеона III. Я ничего не слыхалъ о немъ какъ о soldat de France, за то много слышалъ какъ о viveur de Paris.

-- Развѣ вы не знаете что его воинственный жаръ охладѣлъ?

-- Нѣтъ. Почему?

-- Аленъ пріѣхалъ изъ Бретани не имѣя никакого понятія о многомъ что извѣстно каждому парижскому gamin. Когда онъ сознательно отказался отъ нѣкоторыхъ предразсудковъ, естественныхъ въ человѣкѣ съ его именемъ, и выразилъ герцогинѣ де-Терасконъ свою готовность сражаться подъ знаменемъ Франціи какого бы цвѣта оно ни было, ему смутно представлялись его предки Рошбріаны стяжавшіе ранніе лавры во главѣ своихъ полковъ. По крайней мѣрѣ онъ считалъ несомнѣннымъ что вступитъ въ ряды Франціи хотя бы и въ чинѣ sous-lieutenant, но тѣмъ не менѣе какъ gentilhomme. Когда же ему сказали что такъ какъ онъ не былъ въ военномъ училищѣ, то онъ можетъ вступить въ армію только рядовымъ и что ему придется пробыть по крайней мѣрѣ два года солдатомъ и жить съ солдатами прежде чѣмъ онъ достигнетъ, и то только благодаря своему происхожденію и воспитанію, положенія sous-lieutenant, его Рошбріановскій воинственный жаръ, какъ вы легко можете вообразить, значительно охладѣлъ.

-- Еслибъ онъ зналъ каково помѣщеніе французскихъ солдатъ и какъ трудно человѣку образованному и благовоспитанному привыкнуть къ грубымъ шуткамъ и къ богохульству и вынести это и бывъ отчасти соучастникомъ этого заставить потомъ повиноваться себѣ какъ высшему тѣхъ кто недавно были его товарищами, онъ не только охладѣлъ бы къ военной службѣ, онъ отчаялся бы за участь французской арміи если ей когда-нибудь придется встрѣтиться съ арміей офицеры которой были воспитаны съ тѣмъ чтобъ быть офицерами съ самаго начала, которые съ колыбели учились повиноваться съ достоинствомъ и повелѣвать съ достоинствомъ, къ чему не пріучены мальчики-педанты изъ школъ. Но возвратимся къ Рошбріану. Салоны которые я посѣщаю нѣсколько чинны, какъ это прилично моимъ почтеннымъ лѣтамъ, моему скромному доходу и моей профессіи, теперь уже извѣстной вамъ, которая заставляетъ меня предпочитать веселью возможность научиться чему-нибудь. Однако, въ прошломъ году, я иногда встрѣчалъ въ этихъ салонахъ Рошбріана и до сихъ поръ встрѣчаю васъ. Но въ послѣднее время онъ отсталъ отъ этихъ скромныхъ r é unions, и я съ сожалѣніемъ слышу что онъ носится среди утесовъ о которые разбилась моя юность. Справедливы ли эти слухи?

-- Боюсь, сказалъ Ангерранъ неохотно,-- что въ этихъ слухахъ много правды. И совѣсть упрекаетъ меня что я первый тому виновникъ. Видите ли, когда Аленъ вошелъ въ соглашеніе съ Лувье и получилъ очень порядочный доходъ, мнѣ естественно захотѣлось чтобы человѣкъ имѣющій столько правъ на общественное вниманіе, представитель древнѣйшей вѣтви нашей фамиліи, занялъ приличное ему положеніе въ обществѣ. Я представилъ его въ дома и людямъ которые теперь à la mode, давалъ ему совѣты насчетъ квартиры, лошадей и т. п., словомъ, помогъ ему устроиться какъ бы устроился самъ на его мѣстѣ.

-- А, понимаю. Но вѣдь вы природный Парижанинъ, Ангерранъ, Парижанинъ до мозга костей, а Парижанинъ, что ни говори, самый практическій человѣкъ въ мірѣ. Онъ одинъ достигъ труднаго искусства соединить бережливость съ пышностью. Провинціалъ же пріѣзжающій въ Парижъ со всею свѣжестью и неопытностью юности губитъ въ немъ всю свою жизнь. Я знаю конецъ: Аленъ разорится.

Ангерранъ, который дѣйствительно былъ природнымъ Парижаниномъ и при всей своей ловкости и savoir-faire обладалъ горячо сочувствующимъ сердцемъ, Ангерранъ поморщился отъ лестныхъ, но и укорительныхъ словъ своего старшаго родственника, и сказалъ смиреннымъ тономъ:

-- Вы жестоки, кузенъ, но вы правы. Я дѣйствительно не принялъ въ соображеніе какъ легко вскружить голову Алену. Но выслушайте мое оправданіе. Онъ казался мнѣ такимъ благоразумнымъ сравнительно съ другими молодыми людьми его и моихъ лѣтъ, такимъ гордымъ, такимъ чистымъ, такъ сильно проникнутымъ отвѣтственностью своего положенія, такъ твердо рѣшившимся сохранить свои древнія владѣнія въ Бретани, такимъ простымъ и неприхотливымъ, что я считалъ его обезпеченнымъ отъ искушеній посильнѣе тѣхъ какія и моя легкая натура отражаетъ со смѣхомъ. Нѣкоторое время я не имѣлъ повода заподозрить свою ошибку; но нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ узналъ что Аленъ втягивается въ долги, что онъ играетъ и проигрываетъ, что онъ ухаживаетъ за вампирами въ образѣ женщинъ, высасывающими всю кровь изъ тѣхъ къ кому они при касаются своими губами. О, тогда я заговорилъ съ нимъ серіозно.

-- И напрасно?

-- Напрасно. Нѣкто кавалеръ де-Финистерръ, вы можетъ-быть слыхали о немъ....

-- Да, и видалъ его; другъ Лурье.

-- Онъ самый. Этотъ человѣкъ пріобрѣлъ такое вліяніе надъ нимъ что Аленъ едва не сдѣлалъ мнѣ вызова когда я сказалъ ему что другъ его негодяй. Съ тѣхъ поръ встрѣчаясь мы расходимся сказавъ другъ другу только: bon jour, mon ami.

-- Гм! вы сдѣлали все что могли, любезнѣйшій Ангерранъ. Мухи останутся мухами, а пауки пауками пока земля не будетъ истреблена какою-нибудь кометой. Въ Америкѣ я встрѣчался съ однимъ извѣстнымъ натуралистомъ который утверждаетъ что мы найдемъ мухъ и пауковъ даже въ будущемъ мірѣ.

-- Вы развѣ были въ Америкѣ? Да, вспомнилъ, въ Калифорніи.

-- Гдѣ я не былъ? Шт! Музыка. Не услышу ли я пѣніе нашей милой хозяйки?

-- Боюсь что не сегодня. Сегодня мы будемъ имѣть честь слышать гжу S-- --, а синьйорина поставила себѣ за правило не пѣть у себя дома когда поютъ артисты по профессіи. Но вы должны послушать Чигонью какъ-нибудь въ другой разъ. Что за голосъ! Ничто не можетъ сравниться съ нимъ.

Madame S-- --, узнавъ что Исавра никогда не сдѣлается ея соперницей по профессіи, почувствовала къ ней необычайную симпатію и охотно присоединяла свой музыкальный талантъ къ другимъ прелестямъ ея салона. Теперь она запѣла арію изъ Пуританъ, и гости выслушали ее также безмолвно какъ призраки слушали Сафо. Но когда она кончила, многіе изъ гостей, не любившіе музыки, поспѣшили удалиться, опасаясь что она запоетъ опять. Энгерранъ не былъ однимъ изъ такихъ бездушныхъ профановъ, но ему нужно было побывать во многихъ другихъ мѣстахъ. Притомъ гжа S -- -- не была для него новостью.

Де-Молеонъ подошелъ къ Исаврѣ, сидѣвшей рядомъ съ Валеріей, и высказавъ нѣсколько вполнѣ заслуженныхъ похвалъ пѣнію гжи S -- --, перешелъ къ критическому сравненію между этой пѣвицей и пѣвицами прошлаго поколѣнія. Исавра слушала его съ интересомъ, и отъ ея проницательности не скрылось что его любовь къ музыкѣ сопровождалась такимъ глубокимъ знакомствомъ съ ней какимъ рѣдко обладаютъ любители.

-- Вы изучали музыку, Monsieur де-Молеонъ, сказала она.-- Вы можетъ-быть сами музыкантъ.

-- Я? Нѣтъ. Но музыка имѣла для меня всегда роковое обаяніе. Я приписываю половину моихъ ошибокъ въ жизни моей страсти къ гармоніи, моему отвращенію отъ диссонансовъ.

-- Мнѣ кажется что такая впечатлительность должна удерживать отъ ошибокъ. Развѣ ошибки не диссонансы?

-- Для внутренняго чувства -- да, для внѣшнихъ -- не всегда. Добродѣтели часто рѣзки для слуха, и ошибки мелодичны. Сирены пѣли не фальшиво. Лучше заткнуть уши чѣмъ погибнуть въ Сциллѣ или въ Харибдѣ.

-- Monsieur! воскликнула Валерія съ милою brusquerie которая очень шла къ ней.-- Вы говорите какъ Вандалъ!

-- Этотъ выговоръ я имѣю кажется честь слышать отъ Mademoiselle Дюплеси. Позвольте спросить, обладаетъ ли вашъ батюшка музыкальною впечатлительностью?

-- Онъ кажется не особенно любитъ музыку. Но вѣдь онъ такъ практиченъ.

-- И жизнь его такъ успѣшна. Для него не существуетъ ни Сциллы, ни Харибды. Однако, Mademoiselle, я не совсѣмъ такой Вандалъ какъ вы полагаете. Я не отвергаю что вліяніе музыки можетъ быть безвредно, даже полезно для другихъ; оно не было такимъ для меня въ моей молодости. Теперь же оно безвредно и для меня.

Тутъ подошелъ Дюплеси и шепнулъ своей дочери что имъ пора ѣхать, что они обѣщали быть на soir é e герцогини де-Тарасконъ. Валерія взяла руку отца съ просіявшею улыбкой и съ усилившимся румянцемъ. Она надѣялась встрѣтить у герцогини Алена де-Рошбріана.

-- А вы не отправитесь въ отель де-Терасконъ, Monsieur де-Молеонъ? спросилъ Дюплесси.

-- Нѣтъ; я былъ тамъ только разъ. Герцогиня имперіалистка, преданная и проницательная, и она безъ сомнѣнія скоро замѣтила что я не раздѣляю ея вѣру въ ея идоловъ.

Дюплеси нахмурился и поспѣшилъ увести Валерію.

Спустя нѣсколько минутъ комната сравнительно опустѣла. Де-Молеонъ не отходилъ однако отъ Исавры, и когда всѣ гости разошлись онъ возобновилъ свой прерванный разговоръ съ ней, къ которому теперь присоединилась и Веноста. Его горько-сладостная мудрость, напоминавшая мудрость пословицъ ея родины, выражающихъ глубокое знакомство съ худшею стороной человѣческой природы въ формѣ шутки проникнутой затаенною грустью, такъ понравилась Веностѣ что она воскликнула:

-- Я увѣрена что вы воспитывались во Флоренціи!

Разсужденія де-Молеона, враждебныя всему что мы называемъ романтичностью, возбудили воображеніе Исавры и вызвали ея инстинктивную любовь ко всему прекрасному, трогательному и благородному въ человѣческой природѣ, воспротивиться тому что ей казалось парадоксами человѣка привыкшаго клеветать даже на свою собственную природу. Она сдѣлалась краснорѣчивою, и ея наружность, отличавшаяся въ минуты спокойствія мечтательно нѣжною красотой, просіяла теперь эаергіей искренняго убѣжденія, энтузіазмомъ страстнаго рвенія.

Де-Молеонъ мало-по-малу отказался отъ участія въ разговорѣ и слушалъ ее въ мечтательномъ упоеніи, какъ въ дни своей пылкой юности слушалъ пѣніе сиренъ. Исавра не была сиреной. Она защищала свою вѣру, защищала призваніе искусства облагораживать внѣшнюю природу и болѣе чѣмъ облагораживать природу которая лежитъ не обработанная, но способная къ обработкѣ, въ душѣ каждаго человѣка; тамъ оно становится творцомъ новой природы, которая усиливается, расширяется, просвѣтляется, по мѣрѣ того какъ воспринимаетъ идеи возвышающіяся надъ предѣлами видимой и конечной природы, и которая вѣчно ищетъ въ невидимомъ и духовномъ цѣлей безконечнаго, инстинктивно ею угадываемыхъ.

-- То что вы презрительно называете романтичностью, сказала Исавра,-- присуще не однимъ поэтамъ и артистамъ. Самая реальная сторона въ жизни, съ первыхъ проблесковъ сознанія въ ребенкѣ, есть романтичность. Когда ребенокъ сплетаетъ гирлянды изъ цвѣтовъ, гоняется за бабочками или сидитъ одинъ и мечтаетъ о томъ что будетъ дѣлать въ будущемъ, развѣ это не реальная жизнь ребенка и вмѣстѣ съ тѣмъ не романтическая жизнь?

-- Но приходитъ время когда мы перестаемъ плести гирлянды и гоняться за бабочками.

-- Такъ ли это? Но въ одной сторонѣ жизни цвѣты и бабочки остаются до конца, или по крайней мѣрѣ остаются мечты о будущемъ. Развѣ вы и теперь не мечтаете о немъ? И развѣ безъ романтичности которую придаютъ жизни эти мечты она отличалась бы чѣмъ-нибудь отъ жизни сорной травы истлѣвающей въ Летѣ?

-- Увы, Mademoiselle, сказалъ де-Молеонъ, вставая чтобы проститься,-- ваши аргументы должны остаться безъ отвѣта. Я не захотѣлъ бы, еслибъ и могъ, омрачить чудную вѣру присущую юности, соединяющей въ одну радугу всѣ цвѣта которыми окрашенъ міръ. Но синьйора Веноста согласится со справедливостью старой пословицы существующей на всѣхъ языкахъ, во особенно выразительной на флорентинскомъ: стараго учить что мертваго лѣчить.

-- Но развѣ вы стары! сказала Веноста съ флорентинскою учтивостью.-- Вы! У васъ нѣтъ ни однаго сѣдаго волоса.

-- Старость сердца узнается не по сѣдымъ волосамъ, отвѣчалъ де-Молеонъ другою италіянской поговоркою и ушелъ.

На пути домой, по пустыннымъ улицамъ, де-Молеонъ думалъ про себя: "Бѣдная дѣвушка, какъ мнѣ жаль ее! Выйти замужъ за Рамо! выйти замужъ за какого бы то ни было мущину! Ни одинъ мущина, будь онъ лучшій и умнѣйшій изъ людей, не можетъ оправдать мечту дѣвушки такой чистой и талантливой. Но развѣ это не справедливо и наоборотъ? можетъ ли дѣвушка, будь она лучшая и умнѣйшая, осуществить идеалъ мущины даже самаго обыкновеннаго, если у него когда-нибудь былъ идеалъ?" Онъ задумался и минуту спустя мысли его были уже далеко отъ этихъ вопросовъ. Онѣ перешли на его личные интересы, на его стратагемы и замыслы, на его честолюбіе. Человѣкъ этотъ обладалъ болѣе чѣмъ обыкновенною долей особой впечатлительности составляющей отличительную особенность его соотечественниковъ, уступчивостью внезапнымъ побужденіямъ, мимолетнымъ впечатлѣніямъ. Онъ далъ ключъ ко многимъ тайнамъ своего характера сознавшись въ своей музыкальной впечатлительности и въ томъ что въ музыкѣ онъ слышалъ не арфу серафимовъ, а пѣніе сиренъ. Еслибы вы могли задержатъ на всегда Виктора де-Молеона на одной изъ хорошихъ минутъ его жизни даже теперь, на одной изъ минутъ чрезвычайной доброты, великодушія, беззавѣтной отваги, вы получили бы рѣдкій образецъ благородства человѣческой природы. Но задержать его такимъ образомъ было невозможно.

Минутное побужденіе исчезало въ слѣдующую минуту, отброшенное силой его талантливости, сосредоточенной на его собственной индивидуальности, на его личныхъ интересахъ. Онъ расширилъ смыслъ королевскаго изреченія " l' é tat c'est moi " въ еще болѣе высокомѣрное выраженіе: "вселенная это я". Веноста поняла бы его и улыбнулась бы одобрительно еслибъ онъ сказалъ съ своимъ добродушнымъ смѣхомъ: "я умру -- міръ умретъ". Это италіянская поговорка имѣющая почти тотъ же смыслъ.