КНИГА ШЕСТАЯ

ГЛАВА I.

Нѣсколько недѣль спустя послѣ описаннаго въ предшедшей главѣ, веселое общество мущинъ собралось за ужиномъ въ одномъ изъ отдѣльныхъ салоновъ Manon Dor é e. Ужинъ давалъ Фредерикъ Лемерсье; гости каждый въ своемъ родѣ были болѣе или менѣе замѣчательны. Аристократизмъ и мода были не безъ достоинства представляемы Аленомъ де-Рошбріаномъ и Ангерраномъ {Имя это въ нѣкоторыхъ предшествовавшихъ листахъ напечатано было ошибочно -- Энгерранъ.} де-Вандемаромъ, чье превосходство въ качествѣ льва все еще нѣсколько смущало Фредерика, хотя Алену удалось сблизить ихъ. Искусство, литература и биржа имѣли также своихъ представителей въ Анри Бернарѣ, начинавшемъ входить въ славу портретномъ живописцѣ, котораго императоръ удостоивалъ своимъ покровительствомъ, виконтѣ де-Брезе и Саваренѣ. Наука также не была забыта, но избрала своимъ пріятнымъ представителемъ знаменитаго медика съ которымъ мы уже познакомились, доктора Бакура. Доктора въ Парижѣ не такъ серіозны какъ они по большей части бываютъ въ Лондонѣ; и Бакуръ, пріятный философъ школы Аристиппа, былъ не рѣдкимъ и не лишнимъ гостемъ банкетовъ служившихъ мѣстомъ отдохновенія грацій. Военная слава была также представлена на этомъ соціальномъ сборищѣ воиномъ загорѣлымъ и декорированнымъ, недавно прибывшимъ изъ Алжира, на безплодной почвѣ коего онъ стяжалъ много лавровъ и чинъ полковника. Финансы избрали Дюплеси; и онъ вполнѣ оправдывалъ это избраніе, только-что пособивъ хозяину пира сдѣлать великолѣпный coup на биржѣ.

-- А, cher Monsieur Саваренъ, сказалъ Ангерранъ де-Вандемаръ, котораго патриціанская кровь такъ чиста отъ всякаго революціоннаго оттѣнка что онъ всегда инстинктивно вѣжливъ,-- что за образцовое произведеніе ваша статья въ Sens Commun о соотношеніи между національнымъ характеромъ и національною діэтой, какое неподдѣльное остроуміе! вѣдъ остроуміе истина въ забавной формѣ.

-- Вы льстите мнѣ, возразилъ скромно Саваренъ;-- но сознаюсь что по моему въ этой бездѣлицѣ есть доля философіи. Можетъ-быть впрочемъ характеръ народа зависитъ болѣе отъ его напитковъ чѣмъ отъ пищи. Вина Италіи, хмѣльныя, раздражающія, разрушительно дѣйствующія на пищевареніе, соотвѣтствуютъ характеру принадлежащему дѣятельному мозгу и безпорядочной жизни. Италіянцы составляютъ великіе планы, во не могутъ справиться съ ними. Англійскій простой народъ пьетъ пиво, и пивной характеръ тупъ, грубъ, но упрямъ и постояненъ. Англійскіе средніе классы напиваются портеромъ и хересомъ; отъ этихъ крѣпкихъ напитковъ идеи ихъ становятся мрачными. Въ характерѣ ихъ нѣтъ веселости; удовольствія не составляютъ для нихъ потребности; они сидятъ послѣ обѣда дома и просыпаютъ пары своихъ напитковъ въ скукѣ домашней жизни. Если англійская аристократія обнаруживаетъ больше живости и космополитизма, то это благодаря винамъ Франціи которымъ они отдаютъ предпочтеніе вслѣдствіе моды; но все-таки, подобно всѣмъ плагіаторамъ, они только подражатели, а не изобрѣтатели, они заимствуютъ у насъ наши вина и копируютъ наши нравы. Нѣмцы....

-- Нахальные варвары! проворчалъ французскій полковникъ покручивая усы;-- еслибъ императоръ не потерялъ разсудка, ихъ Садовая стоила бы уже теперь имъ Рейна.

-- Нѣмцы, продолжалъ Саваренъ, не обративъ вниманія на перерывъ,-- пьютъ кислыя вина въ перемежку съ пивомъ. Послѣднему ихъ низшіе классы обязаны своимъ quasi-сходствомъ въ тупости и упрямствѣ съ англійскими массами. Кислое вино вредно для зубовъ. Нѣмцы страдаютъ зубною болью съ дѣтства. Всѣ люди подверженные зубной боли бываютъ сентиментальны. Гёте мучился зубною болью, Вертеръ былъ написанъ во время одного изъ пароксизмовъ располагающихъ геній къ самоубійству. Но нѣмецкій характеръ не исчерпывается зубною болью; пиво и табакъ присоединяясь къ наслажденію рейнскою кислотой примѣшиваютъ философію къ чувствительности и придаютъ ту терпѣливость въ отдѣлкѣ подробностей что характеризуетъ ихъ профессоровъ и полководцевъ. Кромѣ того нѣмецкія вина сами по себѣ имѣютъ еще качества кромѣ кислоты. Вкушаемыя съ кислою капустой и паренымъ черносливомъ они производятъ пары самомнѣнія. У Нѣмца мало французскаго тщеславія; у него есть нѣмецкое самоуваженіе. Онъ распространяетъ самоуваженіе на то что его окружаетъ; свой домъ, свою деревню, свой городъ, свою страну -- все что принадлежитъ ему. Дайте ему его трубку и саблю, и вѣрьте мнѣ, господинъ полковникъ, вы никогда не отнимете у него Рейна.

-- Бррр, вскричалъ полковникъ;-- но мы владѣли же Рейномъ.

-- Мы не удержали его. Я не могу сказать что владѣлъ франковою монетой если взялъ ее изъ вашего кошелька и долженъ былъ возвратить ее на другой же день.

Тутъ поднялся всеобщій ропотъ противъ Саварена. Ангерранъ, какъ человѣкъ хорошаго тона, поспѣшилъ перемѣнить разговоръ.

-- Оставимъ этимъ несчастнымъ ихъ кислыя вина и зубныя боли. Мы, пьющіе шампанское, принадлежащее намъ вполнѣ, можемъ лишь сожалѣть объ остальномъ человѣчествѣ. Странное названіе у этого новаго журнала Le Sens Commun, Monsieur Саваренъ.

-- Да; le Sens Commun не часто встрѣчается въ Парижѣ, гдѣ у всѣхъ васъ слишкомъ много геніальности для такой вульгарной вещи.

-- Объясните мнѣ пожалуста, сказалъ молодой живописецъ,-- что вы понимаете подъ названіемъ Le Sens Commun? Оно загадочно.

-- Правда, сказалъ Саваренъ;-- оно можетъ значить sensus communis Латинянъ, или good sense Англичанъ. Латинская фраза означаетъ духъ общественнаго интереса; англійская -- смыслъ свойственный вообще всѣмъ людямъ съ пониманіемъ. Я полагаю что изобрѣтатель названія нашего журнала придавалъ ему послѣднее значеніе.

-- А кто изобрѣлъ его? спросилъ Бакуръ.

-- Это тайна которую я самъ не знаю, отвѣчалъ Саваренъ.

-- Я догадываюсь, сказалъ Ангерравъ,-- что это долженъ быть тотъ же кто пишетъ политическія передовыя статьи. Онѣ очень замѣчательны; онѣ не похожи на статьи другихъ журналистовъ, и лучшихъ и худшихъ. Я съ своей стороны мало ломаю голову надъ политикой и пожимаю плечами надъ статьями въ которыхъ правительство состоящее изъ плоти и крови сводится къ математическимъ формуламъ. Но эти статьи мнѣ кажется пишутся свѣтскимъ человѣкомъ, и я какъ человѣкъ свѣтскій читаю ихъ.

-- Но, сказалъ виконтъ де-Брезе гордившійся своимъ изящнымъ слогомъ,-- это разумѣется не произведенія знаменитаго писателя; въ нихъ нѣтъ ни краснорѣчія, ни чувства, хотя мнѣ не слѣдовало бы уменьшать достоинства вашего сотрудника.

-- Все это можетъ быть очень справедливо, сказалъ Саваренъ,-- но Monsieur Ангерранъ правъ. Статьи очевидно принадлежатъ человѣку свѣтскому; это причина что они изумили публику и обезпечили успѣхъ газеты Le Sens Commun. Но подождите недѣльки двѣ, господа, и тогда скажите мнѣ ваше мнѣніе о новомъ романѣ новаго автора о которомъ будетъ у насъ объявлено въ завтрашнемъ нумерѣ. Я буду очень огорченъ если онъ не понравится вамъ. Въ немъ нѣтъ недостатка краснорѣчія и чувства.

-- Мнѣ ужь довольно прискучило краснорѣчіе и чувство, сказалъ Ангерранъ -- Вашъ редакторъ Густавъ Рамо надоѣлъ мнѣ съ своими "Размышленіями при свѣтѣ звѣздъ въ улицахъ Парижа", жалкое подражаніе Вечернимъ П ѣ снямъ Гейне. Журналъ вашъ былъ бы превосходенъ еслибы вы могли заставить умолкнуть вашего редактора.

-- Заставить умолкнуть Густава Рамо, воскликнулъ живописецъ Бернаръ,-- я обожаю его поэмы, въ нихъ такъ много сочувствія къ бѣдному страждущему человѣчеству.

-- Насколько страждущее человѣчество воплощается въ немъ самомъ, сказалъ докторъ,-- и большая часть страданій происходитъ отъ желчи. Но à propos о вашемъ новомъ журналѣ, Саваренъ, сегодня въ немъ есть извѣстіе, которое возбудило мое любопытство. Тамъ говорится что виконтъ де-Молеонъ возвратился въ Парижъ послѣ многолѣтняго пребыванія за границей; потомъ послѣ скромнаго указанія на репутацію талантливости пріобрѣтенную имъ въ молодости идутъ предсказанія о будущей политической карьерѣ человѣка который, если въ немъ есть крупица sens commun, долженъ думать что чѣмъ меньше сказано о немъ тѣмъ лучше. Я хорошо помню его; ужасный mauvais sujet, но замѣчательно красивый. Съ нимъ была непріятная исторія по поводу брилліантовъ одной иностранной герцогини побудившая его выѣхать изъ Парижа.

-- Но, сказалъ Саваренъ,-- извѣстіе о которомъ вы упомянули намекаетъ что это ни на чемъ не основанная клевета, и что настоящею причиной добровольнаго изгнанія де-Молеона было то что очень часто случается съ молодыми Парижанами: онъ растратилъ свое состояніе. Онъ возвращается когда получилъ по наслѣдству или пріобрѣлъ собственнымъ трудомъ на чужбинѣ достаточное обезпеченіе.

-- Тѣмъ не менѣе я не могу повѣрить чтобъ общество снова приняло его въ свою среду, сказалъ Бакуръ.-- Когда онъ оставилъ Парижъ, всѣ желающіе избѣгать дуэлей и предохранить своихъ жень отъ соблазна вздохнули съ облегченіемъ. Общество можетъ радостно привѣтствовать возвращеніе заблудшей овцы, не не оправившагося волка.

-- Прошу извинить меня, mon cher, оказалъ Ангерранъ,-- общество уже отворило свои ворота этому бѣдному, несправедливо оскорбленному волку. Два дня тому назадъ Лувье собралъ въ своемъ домѣ находящихся въ живыхъ родственниковъ или близкихъ де-Молеона -- къ числу которыхъ принадлежатъ маркизъ де-Рошбріанъ, графы де-Пасси, Бовилье, де-Шавиньи, мой отецъ и разумѣется двое его сыновей -- и представилъ намъ доказательства которыя совершенно очищаютъ виконта де-Молеона отъ всякаго подозрѣнія въ преступномъ или безчестномъ поступкѣ въ этой исторіи съ брилліантами. Въ числѣ доказательствъ находятся отзывы самого герцога и письма этого аристократа къ де-Молеону послѣ его отъѣзда изъ Парижа, выражающія величайшее уваженіе и изумленіе къ чувству чести и великодушію характера виконта. Результатомъ этого семейнаго совѣта было то что мы всѣ вмѣстѣ отправились сдѣлать визитъ де-Молеону. Въ тотъ же день онъ обѣдалъ у моего отца. Вы достаточно знаете графа де-Вандемара, и я могу добавить, мою матушку, и можете быть увѣрены что они слишкомъ строго и внимательно относятся къ общественнымъ приличіямъ чтобы принять даже родственника не взвѣсивъ предварительно всѣмъ pro и contra. Что касается Рауля, то самъ Баярдъ не могъ бы быть большимъ защитникомъ чести.

За этимъ заявленіемъ послѣдовало молчаніе; всѣ казалось были поражены.

Наконецъ Дюплеси сказалъ:

-- Но какое дѣло Лувье до этой gal è re? Лувье не родня этому родовитому vaurien, почему онъ собралъ семейный совѣтъ?

-- Лувье извинилъ свое вмѣшательство старинною и близкою дружбой съ де-Молеономъ, который, по его словамъ, по прибытіи въ Парижъ пришелъ къ нему за совѣтомъ, будучи слишкомъ гордъ или слишкомъ робокъ чтобъ обратиться къ родственникамъ съ которыми давно порвалъ всякія сношенія. Нуженъ былъ посредникъ, и Лувье рѣшился взять эту роль на себя; это какъ нельзя болѣе просто и естественно. Кстати, Аленъ, вы обѣдаете завтра у Лувье, не правда ли? Обѣдъ въ честь нашего возстановленнаго родственника. Мы съ Раулемъ будемъ тамъ.

-- Да; я буду радъ встрѣтить еще разъ человѣка который, каковы бы ни были его ошибки въ молодости, о чемъ,-- добавилъ Аленъ слегка краснѣя,-- мнѣ разумѣется не приходится судить строго, вытерпѣлъ самое величайшее несчастіе какое только можетъ постичь человѣка, сомнѣніе въ его чести, и кто теперь, подъ вліяніемъ лѣтъ или горя, такъ измѣнился что я не могу найти въ немъ сходства съ характеромъ который былъ сейчасъ придавъ ему какъ mauvais sujet и vaurien.

-- Браво! воскликнулъ Ангерранъ,-- хвала мужеству, а въ Парижѣ нужно большое мужество чтобы защищать отсутствующаго.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Аленъ тихимъ голосомъ.-- Gentilhomme который не защититъ другаго gentilhomme подвергшагося клеветѣ способенъ какъ солдатъ сдать крѣпость и измѣнить знамени.

-- Вы говорите что Monsieur де-Молеонъ измѣнился, сказалъ де-Брезе;-- да, онъ долженъ былъ постарѣть. Его красивой наружности и слѣда не осталось?

-- Извините, сказалъ Ангерранъ,-- онъ хорошо сохранился и теперь, у него красивая голова и представительная наружность. Но нельзя не сомнѣваться заслуживалъ ли онъ въ молодости своіо ужасную репутацію; обращеніе его такъ замѣчательно просто и мило, разговоръ такъ привлекательно скроменъ, такъ свободенъ отъ всякихъ претензій, и образъ жизни его такъ простъ какъ испанскаго гидальго.

-- Значитъ онъ не старается играть роль Монтекристо, сказалъ Дюллеси,-- и выставляться какъ этотъ романтическій герой?

-- Разумѣется нѣтъ; онъ откровенно говоритъ что имѣетъ лишь очень небольшой доходъ, но болѣе чѣмъ достаточный для его потребностей; что теперь онъ богаче чѣмъ былъ въ молодости, потому что научился умѣренности. Мы можемъ не придавать значенія намеку Sens Commun о его будущей политической карьерѣ; по крайней мѣрѣ онъ не обнаруживаетъ подобнаго честолюбія.

-- А развѣ это возможно для него когда онъ легитимистъ? сказалъ Аленъ съ горечью.-- Какой департаментъ избралъ бы его?

-- Но развѣ онъ легитимистъ? спросилъ де-Брезе.

-- Я считаю это несомнѣннымъ, отвѣчалъ Аленъ свысока,-- потому что онъ де-Молеонъ.

-- Отецъ его, надѣюсь, былъ такой же де-Молеонъ какъ и онъ, возразилъ де-Брезе колко;-- и занималъ мѣсто при дворѣ Лудовика-Филиппа, которое легитимистъ едва ли бы могъ принять. Викторъ, я полагаю, вовсе не ломалъ головы надъ политикой въ то время какъ я его помню; но судя по его друзьямъ и по вниманію къ нему принцевъ Орлеанскаго дома, я могу догадываться что онъ не расположенъ въ пользу Генриха VI.

-- Я не могу допустить этой мысли безъ сожалѣнія, оказалъ Аленъ еще высокомѣрнѣе,-- послѣ того какъ де-Молеоны признали главою своего дома представителя Рошбріановъ.

-- Во всякомъ случаѣ, сказалъ Дюплеси,-- Monsieur де-Молеонъ философъ рѣдкаго закала. Парижанинъ знавшій богатство и довольствующійся бѣдностью, это типъ который мнѣ хотѣлось бы изучить.

-- Вы будете имѣть случай къ этому завтра вечеромъ, Monsieur Дбплеси, сказалъ Ангерранъ.

-- Какъ! на обѣдѣ у Лувье? Нѣтъ, я не знакомъ съ Лувье иначе какъ на биржѣ, и знакомство это не дружеское.

-- Я хотѣлъ сказать не объ обѣдѣ Лувье, а о балѣ герцогини де-Тарасконъ. Вы какъ одинъ изъ ея особенныхъ любимцевъ безъ сомнѣнія почтите ея r é union.

-- Да; я обѣщалъ дочери поѣхать съ ней на этотъ балъ. Но герцогиня имперіалистка. А Monsieur де-Молеонъ кажется или легитимистъ, по словамъ господина маркиза, или орлеанистъ, какъ полагаетъ нашъ другъ де-Брезе.

-- Что жь изъ этого? Есть ли болѣе преданный бурбонистъ чѣмъ де-Рошбріанъ? А онъ отправится на балъ. Онъ дается не во время сезона по случаю семейнаго брачнаго торжества. А герцогиня де-Тарасконъ въ родствѣ съ Аленомъ и слѣдовательно съ де-Молеономъ, хотя родство это дальнее.

-- А! Простите мое невѣжество въ генеалогіи.

-- Какъ будто генеалогія благородныхъ именъ не есть исторія Франціи, проворчалъ Аленъ въ негодованіи.

ГЛАВА II.

Да, Sens Commun имѣлъ успѣхъ: онъ произвелъ впечатлѣніе при первомъ своемъ появленіи; впечатлѣніе это возрастало. Англичанину трудно понять вліяніе журнала имѣющаго успѣхъ въ Парижѣ; то положеніе политическое, литературное, общественное, какое онъ доставляетъ сотрудникамъ содѣйствовавшимъ его успѣху. Г. Лебо обнаружилъ большую проницательность избравъ Густава Рамо номинальнымъ редакторомъ чѣмъ полагалъ Саваренъ или могутъ думать читатели. Прежде всего, самъ Густавъ, несмотря на недостатокъ образованія и основательнаго ума, не былъ лишенъ геніальности, такого рода геніальности которая будучи сдерживаема и имѣя возможность обнаруживаться только въ области чувства или сарказма, согласовалась съ направленіемъ времени; вовторыхъ, Лебо только чрезъ посредство Густава могъ заручиться Савареномъ, а имена которыя этотъ блестящій писатель привлекъ за собою съ самаго начала были достаточны для того чтобъ обратить вниманіе на первые нумера Sens Commun, не взирая на названіе которое не казалось заманчивымъ. Но однихъ этихъ именъ не было достаточно чтобы распространить журналъ въ тѣхъ размѣрахъ какихъ онъ уже достигъ. Этимъ онъ былъ обязанъ любопытству возбужденному передовыми статьями въ новомъ для парижской публикѣ стилѣ, имя автора коихъ вызывало догадки. Онѣ были подписаны Пьеръ Ферменъ; полагали что это nom de plume, такъ какъ имя это было вовсе неизвѣстно въ литературномъ мірѣ. Тонъ этихъ статей былъ тономъ безпристрастнаго наблюдателя; онѣ ни отстаивали, ни нападали ни на какую партію въ частности; не излагали никакихъ отвлеченныхъ доктринъ управленія. Но такъ или пваче, онѣ выражали изящнымъ и вмѣстѣ простымъ языкомъ, по временамъ небрежнымъ, но никогда не вульгарнымъ, преобладающее чувство тревожнаго недовольства, предчувствіе неизбѣжной перемѣны установившагося порядка вещей, не опредѣляя какова будетъ эта перемѣна, не говоря къ лучшему будетъ она или къ худшему. Въ своей критикѣ о личностяхъ писатель былъ сдержанъ и умѣренъ, самый проницательный цензоръ печати не могъ бы найти предлога ко вмѣшательству въ выраженіе мнѣній столь вѣжливыхъ. Объ императорѣ въ этихъ статяхъ говорилось мало, но это малое не было неуважительно; однако же день за днемъ статьи содѣйствовали подкапыванію имперіи. Недовольные всѣхъ оттѣнковъ понимали, какъ бы съ помощью франмасовской тайны, что въ этомъ журналѣ они имѣли союзника. Противъ религіи не произносилось ни слова, однакоже враги религіи покупали этотъ журналъ; но друзья религіи также покупали его, потому что эти статьи говорили съ ироніей о газетныхъ философахъ которые полагаютъ что ихъ противорѣчивыя сумазбродства могутъ слить ихъ въ одну утопію, или что какое-нибудь соціальное зданіе, наскоро воздвигнутое неразумнымъ меньшинствомъ, можетъ сдѣлаться вѣчнымъ обиталищемъ для безпокойнаго большинства не будучи скрѣплено вѣрою.

Тонъ этихъ статей всегда соотвѣтствовалъ названію журнала Sens Commun. Онъ взывалъ ко здравому смыслу, взывалъ тономъ человѣка презирающаго хитрыя теоріи, горячую декламацію, легкомысленныя вѣрованія или напыщенную высокопарность, характеризующія большую часть парижской печати. Статьи эти скорѣе напоминали нѣкоторые органы англійской печати, которые проповѣдуютъ что не ослѣплены никакимъ увлеченіемъ къ кому и къ чему бы то ни было, которые находятъ сбытъ благодаря симпатіи къ порочнымъ характерамъ которой Huet приписываетъ популярность Тацита, и всегда спокойно, но со скрытою насмѣшкой подкапывая учрежденія, никогда не претендуютъ на духъ изобрѣтательности соединенный со здравымъ смысломъ для того чтобы предложить какимъ образомъ эти учрежденія должны быть перестроены или замѣнены.

Да, такъ или иначе журналъ, какъ я говорилъ, уловилъ вкусъ парижской публики. Онъ намекалъ, съ легкою граціей непредубѣжденнаго пріятнаго болтуна, что всѣ классы французскаго общества разлагаются, и каждый классъ былъ склоненъ вѣрить что всѣ другіе разлагаются и соглашался что если другіе не будутъ перестроены, то и въ немъ самомъ есть нѣчто очень нездоровое.

Балъ у герцогини де-Тарасконъ былъ блестящимъ событіемъ. Лѣто было уже на исходѣ; многіе изъ парижскихъ устроителей праздниковъ вернулись въ столицу, но сезонъ еще не начинался, и балъ въ это время года былъ событіемъ необыкновеннымъ. Но къ этому празднику былъ особый поводъ: свадьба племянницы герцогини съ сыномъ лица занимавшаго высокое служебное мѣсто и бывшаго въ большой милости при императорскомъ дворѣ.

Обѣдъ у Лувье кончился рано, и оркестръ началъ второй вальсъ когда Ангерранъ, Аленъ и Виконтъ де-Молеонъ всходили на лѣстницу. Рауль не сопровождалъ ихъ; онъ очень рѣдко показывался вообще на балахъ, и никогда на тѣхъ что давались имперіалистами, въ какомъ бы близкомъ родствѣ съ нимъ ни были эти имперіалисты. Но со свойственною его прекрасному характеру снисходительностью, онъ не осуждалъ тѣхъ кто посѣщалъ ихъ, ни Ангеррана, ru еще менѣе разумѣется Алена.

Здѣсь кстати сказать и о его чувствахъ къ Виктору де-Молеону. Онъ присоединился къ семейному оправданію этого родственника въ тяжеломъ обвиненіи по поводу брилліантовъ, доказательства его невинности казались ему несомнѣнными и рѣшительными, потому онъ сдѣлалъ визитъ виконту и согласился на оказанныя ему формальныя вѣжливости. Но оказавъ подобную справедливость собрату gentilhomme и родственнику, онъ желалъ видать виконта де-Молеона какъ можно рѣже. Онъ разсуждалъ такимъ образомъ: "Человѣкъ этотъ не виновенъ ни въ какомъ преступленіи возведенномъ противъ него обществомъ. Но въ числѣ его качествъ стяжавшихъ ему восхищеніе общества, прежде чѣмъ оно ошибочно осудило его, нѣтъ ни одного которое побуждало бы меня искать его дружбы или могло бы разсѣять сомнѣнія въ томъ чѣмъ станетъ онъ когда общество снова приметъ его. А человѣкъ этотъ такъ привлекателенъ что я боюсь подчиниться его вліянію если буду часто видѣть его."

Рауль держалъ свои разсужденія про себя. Въ глазахъ Ангеррана, Алена и той модной молодежи на которую они могли имѣть вліяніе, Викторъ де-Молеонъ принялъ почти героическіе размѣры. Ясно было что въ дѣлѣ навлекшемъ на него такую низкую клевету онъ поступалъ съ рыцарскою деликатностью. А его буйная и безпорядочная жизнь въ молодости, искупавшаяся по преданіямъ его современниковъ его храбростью и великодушіемъ, не была такимъ порокомъ къ которому молодые Французы способны относиться строго. Всякіе вопросы касательно его жизни въ теченіе долгаго отсутствія изъ столицы умолкали предъ уваженіемъ котораго заслуживали факты извѣстные, ясно обнаруженные съ помощію его pi è ces justificatives: вопервыхъ, что онъ подъ чужимъ именемъ служилъ въ рядахъ арміи въ Алжирѣ; отличался тамъ рѣдкими достоинствами, и кромѣ производства въ чинъ получилъ крестъ. Настоящее имя его было извѣстно только его полковому командиру, и когда онъ оставилъ службу, полковникъ далъ ему письмо въ теплыхъ выраженіяхъ одобрявшее его поведеніе и удостовѣрявшее его тождество съ Викторомъ де-Молеономъ; вовторыхъ, что въ Калифорніи онъ спасъ одно богатое семейство отъ ночнаго нападенія убійцъ, сражаясь въ единоборствѣ съ тремя сильнѣйшими разбойниками, и отказался отъ всякой награды со стороны спасенныхъ кромѣ письменнаго выраженія ихъ признательности. Во всѣхъ странахъ храбрость почитается добродѣтелью; ни въ одной странѣ она настолько не искупаетъ пороковъ какъ во Франціи.

Но до сихъ поръ оправданіе Виктора де-Молеона было извѣстно лишь немногимъ, и тѣ принадлежали къ веселымъ кружкамъ общества. Какимъ образомъ могли судить о немъ болѣе серіозные средніе классы, представляющіе самую важную часть общественнаго мнѣнія для кандидата ищущаго политическихъ отличій, это былъ другой вопросъ.

Герцогиня стояла у дверей встрѣчая гостей. Дюплеси сидѣлъ близь входа рядомъ съ выдающимся членомъ императорскаго правительства, съ которымъ разговаривалъ вполголоса. Однако же глаза финансиста обращенные на дверь при входѣ Алена и Ангеррана скользнувъ по ихъ знакомымъ лицамъ внимательно остановились на болѣе пожиломъ человѣкѣ котораго Ангерранъ представлялъ герцогинѣ и въ которомъ Дюплеси вѣрно угадалъ виконта де-Молеона. Разумѣется если нельзя было призвать Monsieur Лебо въ статномъ человѣкѣ посѣтившемъ Лувье, еще менѣе могъ тотъ кто слыхалъ о безумныхъ похожденіяхъ roi des viveurs въ молодости согласить вѣру въ эти разказы со спокойною скромностью наружности отличавшею кавалера отвѣчавшаго со склоненною головой покорнымъ тономъ на любезное привѣтствіе блестящей хозяйки. Но къ такому несходству прежняго де-Молеона съ настоящимъ, Дюплеси былъ приготовленъ разговоромъ въ Maison Dor é e. И теперь когда виконтъ уступивъ свое мѣсто возлѣ герцогини кому-то вновь пришедшему отошелъ и прислонясь къ колоннѣ смотрѣлъ на веселую сцену предъ собою съ такимъ выраженіемъ лица, отчасти саркастическимъ, отчасти грустнымъ, съ какимъ человѣкъ смотритъ послѣ долгаго отчужденія на сцены былыхъ веселостей, Дюплеси понялъ что никакія перемѣны не сломили силы характера дѣлавшей этого человѣка героемъ беззаботныхъ современниковъ. Хотя онъ не носилъ ни бороды, ни даже усовъ, было что-то чрезвычайно мужественное въ очертаніи его гладко выбритыхъ щекъ и рѣзко обозначенныхъ челюстей, во лбу широкомъ въ вискахъ и выдающемся въ тѣхъ органахъ надъ бровями которые, говорятъ, обозначаютъ быстрое воспріятіе и скорость дѣйствія; въ губахъ сжатыхъ въ покоѣ, съ выраженіемъ можетъ-быть нѣсколько суровымъ, но подвижнымъ при разговорѣ и удивительно привлекательнымъ при улыбкѣ. Все вмѣстѣ въ этомъ Викторѣ де-Молеонѣ было запечатлѣно отличіемъ помимо условнаго изящества. Вы бы сказали: это человѣкъ съ рѣзко обозначенною индивидуальностью, знаменитость въ какомъ-нибудь родѣ. Вы не удивились бы узнавъ что онъ вождь партіи, искусный дипломатъ, отважный воинъ, предпріимчивый путешественникъ; но вы не сочли бы его за ученаго, писателя, артиста.

Пока Дюплеси наблюдалъ такимъ образомъ виконта де-Молеона, въ то же время слушая повидимому внимательно шепотъ министра сидѣвшаго съ нимъ рядомъ, Аленъ прошелъ въ бальную залу. Онъ былъ еще такъ свѣжъ что находилъ удовольствіе въ танцахъ. Ангерранъ (который уже пережилъ это увлеченіе и обыкновенно рано уѣзжалъ съ бала чтобы наслаждаться сигарой и вистомъ въ своемъ клубѣ) подошелъ къ де-Молеону и остановился рядомъ съ нимъ. Левъ одного поколѣнія всегда чувствуетъ любопытство и уваженіе ко льву поколѣнія предшедшаго, и молодой Вандемаръ началъ сильно, почти страстно интересоваться этимъ развѣнчаннымъ царемъ того царства моды которое будучи разъ утрачено никогда уже не можетъ быть возвращено; ибо только Юность можетъ держать его скипетръ и повелѣвать его подданными.

-- Въ этой толпѣ, виконтъ, сказалъ Ангерранъ,-- должно-быть не мало вашихъ старыхъ знакомыхъ?

-- Можетъ-быть; но до сихъ поръ я видѣлъ только новыя лица.

Какъ онъ говорилъ это, человѣкъ среднихъ лѣтъ, декорированный большимъ крестомъ Почетнаго Легіона и полдюжиной иностранныхъ орденовъ, ведя подъ руку даму такихъ же лѣтъ сіявшую брилліантами, проходилъ чрезъ большую залу и при внезапномъ поворотѣ вслѣдствіе остановки своей спутницы поправлявшей платье, случайно задѣлъ де-Молеона, котораго прежде не замѣтилъ. Обернувшись чтобъ извиниться въ своей неловкости, онъ встрѣтилъ взглядъ виконта, вздрогнулъ, измѣнился въ лицѣ, и поспѣшилъ къ своей спутницѣ.

-- Вы узнаете его превосходительство? сказалъ Ангерранъ улыбаясь.-- Его лицо не можетъ быть для васъ новымъ.

-- Это баронъ де-Ласи? спросилъ де-Молеонъ.

-- Баронъ де-Ласи, теперь графъ Эпине, посланникъ при дворѣ ***, и если слухи справедливы, имѣющій надежду скоро получить министерскій портфель.

-- Онъ пошелъ впередъ съ тѣхъ поръ какъ я не видалъ его, этотъ маленькій баронъ. Въ то время онъ былъ моимъ усерднымъ подражателемъ, и не лестно мнѣ было это подражаніе.

-- Онъ составилъ себѣ карьеру, вѣчно цѣпляясь за кого-нибудь болѣе сильнаго нежели онъ самъ. Цѣплялся, вѣроятно, за васъ, когда будучи parvenu несмотря на присвоенный незаконно титулъ барона, онъ добивался доступа въ клубы и гостиныя. Когда доступъ въ нихъ открылся ему, остальное пришло само собою. Онъ сталъ милліонеромъ по приданому жены, и посланникомъ чрезъ возлюбленнаго жены, занимающаго вліятельное мѣсто въ государствѣ.

-- Но въ немъ самомъ должна быть нѣкоторая сила. Нельзя поставить стойкомъ пустой мѣшокъ. А! вотъ, если не ошибаюсь, человѣкъ котораго я зналъ ближе. Тотъ блѣднолицый съ большимъ крестомъ -- вѣдь это навѣрное Альфредъ Геннекенъ. Неужели и онъ декорированный имперіалистъ? Когда мы разстались онъ былъ соціальнымъ республиканцемъ.

-- Но вѣроятно и тогда уже краснорѣчивымъ адвокатомъ. Онъ попалъ въ палату, говорилъ хорошо, защищалъ coup d' é tat. Онъ недавно сдѣланъ префектомъ важнаго департамента ***. Популярное назначеніе. Пожалуста возобновите съ нимъ знакомство; онъ идетъ сюда.

-- Пожелаетъ ли столь важный сановвикъ возобновить знакомство со мною? Едва ли.

Говоря эти слова де-Молеонъ однако отошелъ отъ колонны на встрѣчу префекту. Ангерранъ пошелъ за нимъ и видѣлъ какъ виконтъ протянулъ руку своему старому знакомому.

Префектъ уставился на него и проговорилъ съ холодною учтивостью:

-- Извините... Какое-нибудь недоразумѣніе.

-- Позвольте мнѣ, Monsieur Геннекенъ,-- вступился Ангерранъ желая избавить виконта отъ непріятной необходимости называть себя,-- позвольте мнѣ снова познакомить васъ съ моимъ родственникомъ, виконтомъ де-Молеономъ, котораго вы весьма естественно могли забыть по истеченіи столькихъ годовъ.

Все-таки префектъ не принялъ протянутой руки. Онъ поклонился церемонно, проговорилъ:-- я не зналъ что виконтъ вернулся въ Парижъ, и двинувшись далѣе, раскланялся съ хозяйкой и исчезъ.

-- Грубіянъ, пробормоталъ Ангерранъ.

-- Полноте, сказалъ де-Молеонъ спокойно.-- Мнѣ уже нельзя болѣе драться на дуэли, въ особенности съ префектомъ. Но признаюсь я настолько слабъ что такое обращеніе Генвекена обижаетъ меня. Онъ мнѣ обязанъ... не многимъ, положимъ, во все-таки настолько что я скорѣе выбралъ бы его для возстановленія моей репутаціи нежели Лувье еслибы зналъ что онъ занимаетъ такое высокое мѣсто. Впрочемъ, человѣку достигшему вліятельнаго положенія извинительно забыть пріятеля имя котораго подверглось нареканіямъ. Я ему прощаю.

Въ голосѣ виконта было какое-то глубокое чувство, которое тронуло теплое, хотя и легкое сердце Ангеррана. Но де-Молеонъ не далъ ему времени отвѣтить. Онъ быстро смѣшался съ веселою толпой и Ангерранъ уже не видалъ его въ этотъ вечеръ.

Дюплеси между тѣмъ оставилъ мѣсто свое подлѣ министра, слѣдуя за молоденькою и очень хорошенькою дѣвушкой переданной ему съ рукъ на руки танцовавшимъ съ ней кавалеромъ. Это была единственная дочь Дюплеси, и онъ дорожалъ ею болѣе нежели нажитыми на биржѣ милліонами.

-- Княгиня, сказала она,-- унеслась вслѣдъ за какою-то нѣмецкою коронованою особой, поэтому, petit p è re, мнѣ приходится оставаться съ вами.

Княгиня, знатная русская дама, взяла на этотъ вечеръ подъ свое крылышко Mademoiselle Val é rie Duplessis.

-- А мнѣ должно-быть слѣдуетъ отвести васъ опять въ бальную залу, сказалъ финансистъ гордо улыбаясь,-- и пріискать вамъ кавалеровъ.

-- Мнѣ не нужно для этого вашей помощи, Monsieur. За исключеніемъ этой кадрили списокъ мой полонъ.

-- И надѣюсь, кавалеры пріятные. Скажи ка мнѣ кто они, шепнулъ Дюплеси пробираясь съ дочерью въ бальную залу.

Дѣвушка взглянула на свою табличку.

-- Ну, первый какой-то милордъ съ непроизносимымъ англійскимъ именемъ.

-- Beau cavalier?

-- Нѣтъ, дуренъ собою; да и старъ, ему по крайней мѣрѣ лѣтъ тридцать.

Дюплеси вздохнулъ свободнѣе. Онъ не желалъ чтобы дочь его влюбилась въ Англичанина.

-- А слѣдующій?

-- Слѣдующій проговорила она нерѣшительно, и онъ замѣтилъ легкую краску на ея лицѣ.

-- Да, слѣдующій. Вѣдь онъ не Англичанинъ?

-- О нѣтъ! Маркизъ де-Рошбріанъ.

-- А! Кто представилъ его тебѣ?

-- Вашъ другъ, petit p è re; Monsieur де-Брезе.

Дюплеси опятъ взглянулъ на лицо дочери. Оно было наклонено надъ букетомъ.

-- Что жъ, онъ также дуренъ собою?

-- Дуренъ! воскликнула дѣвушка съ негодованіемъ:-- Да онъ...

Она удержалась и отвернулась въ сторону.

Дюплесси задумался. Онъ радъ былъ что проводилъ свою дочь въ бальную залу. Онъ рѣшилъ тутъ остаться и наблюдать за нею и за Рошбріаномъ.

До этой минуты Рошбріанъ ему не нравился. Слишкомъ очевидная родовая гордость знатнаго юноши раздражала его, хотя финансистъ и самъ хвастался своими предками. Можетъ-быть и теперь маркизъ Аленъ былъ ему не по душѣ, но онъ смотрѣлъ уже на него съ какимъ то не враждебнымъ любопытствомъ. А если пришлось бы породниться со знатнымъ родомъ, такъ можно пожалуй и заразиться его гордостью.

Едва появились они въ залѣ какъ маркизъ подошелъ звать свою даму. Онъ поклонился Дюплеси со своею обычной одержанною учтивостью, безъ всякаго оттѣнка какой-нибудь особенной дружелюбности.

Такой ловкій человѣкъ какъ финансистъ не можетъ не обладать тонкимъ знаніемъ сердца человѣческаго.

"Еслибъ онъ былъ на пути влюбиться въ Валерію, думалъ Дюплесси, онъ постарался бы понравиться ея отцу. Ну, да, слава Богу, есть для нея партіи болѣе выгодныя нежели маркизъ безъ состоянія, легитимистъ безъ карьеры."

Въ дѣйствительности Аленъ былъ столько же равнодушенъ къ Валеріи сколько ко всякой другой хорошенькой дѣвушкѣ въ комнатѣ. Разговаривая съ виконтомъ де-Брезе въ промежуткахъ танцевъ, онъ сказалъ что-то вскользь о ея красотѣ.-- Да, отвѣчалъ де-Брезе,-- она прелестна; я васъ представлю -- и поспѣшилъ подвести его къ дѣвушкѣ, которой даже имени маркизъ не успѣлъ узнать.

Теперь становясь съ нею въ кадриль, онъ чувствовалъ что говорить есть обязанность, если не удовольствіе, и разумѣется началъ съ первой пошлости которая пришла ему на умъ.

-- Вамъ нравится балъ, Mademoiselle?

-- Да, отозвались почти невнятно розовыя губки Валеріи.

-- И не слишкомъ много народу, какъ обыкновенно бываетъ на балахъ.

Губка Валеріи опять зашевелились, но на этотъ разъ ничего уже нельзя было разслышать.

Разговоръ прервался на время фигуры; Аленъ ломалъ себѣ голову, и началъ снова:

-- Говорятъ, прошлый сезонъ былъ особенно веселъ. Объ этомъ я не могу судить, потому что онъ почти уже кончился когда я въ первый разъ пріѣхалъ въ Парижъ.

Валерія подняла глаза, и на ея дѣтскомъ лицѣ показалось больше оживленія.

-- Я въ первый разъ на балу, Monsieur le Marquis, сказала она уже внятно.

-- Стоитъ только взглянуть на васъ, Mademoiselle, чтобъ угадать это, отвѣчалъ Аленъ любезно.

Опять разговоръ былъ прерванъ танцемъ, но стѣсненіе прошло. Когда кадриль кончилась и Рошбріанъ отвелъ прекрасную Валерію къ отцу, ей казалось что она слушала музыку сферъ и что музыка эта внезапно умолкла. Увы! Аленъ не вынесъ такого же пріятнаго впечатлѣнія. Ея разговоръ показался ему безыскусственнымъ, правда, но весьма скучнымъ въ сравненіи съ блестящими рѣчами замужнихъ Парижанокъ, съ которыми онъ обыкновенно танцовалъ. Онъ съ чувствомъ облегченія отдалъ прощальный поклонъ и вмѣшался въ толпу зрителей.

Между тѣмъ де-Молеонъ оставилъ собраніе и тихо шелъ по пустымъ улицамъ къ своей квартирѣ. Любезности встрѣченныя имъ за обѣдомъ у Лувье и дружественная внимательность оказываемая ему такими знатными родственниками какъ Аленъ и Ангерравъ, смягчили, развеселили его. Онъ началъ спрашивать себя въ самомъ ли дѣлѣ закрытъ ему доступъ къ политической дѣятельности при настоящихъ обстоятельствахъ, и нужно ли для этой цѣли употреблять тѣ опасныя орудія за которыя онъ рѣшился взяться подъ вліяніемъ досады и отчаянія. Но оскорбленіе нанесенное ему двумя представителями политическаго міра, людьми которые нѣкогда глядѣли на него съ подобострастіемъ и блестящая карьера которыхъ была неразрывно связана съ имперіей, снова пробудило въ немъ злобныя чувства и опасныя намѣренія. Холодность Геннекена въ особенности раздражала его. Она оскорбляла не только его гордость, но и сердце. Въ ней былъ ядъ неблагодарности, а неблагодарность именно обладаетъ способностію огорчать сердца закалившіяс противъ ненависти или презрѣнія людей которымъ не было оказано никакихъ услугъ. Въ одномъ частномъ дѣлѣ, касавшемся его состоянія, де-Молеонъ имѣлъ случай обратиться за совѣтомъ къ Геннекену, тогда молодому много обѣщавшему адвокату. Изъ этого совѣщанія возникла дружба, несмотря на различіе въ привычкахъ и общественномъ положеніи этихъ двухъ человѣкъ. Однажды, заѣхавъ къ Геннекену, де-Молеонъ нашелъ его очень разстроеннымъ. Адвокату нанесено было публичное оскорбленіе въ салонахъ вельможи съ которымъ де-Молеонъ его познакомилъ, человѣкомъ искавшимъ руки одной особы любимой Геннекеномъ, и почти уже помолвленной съ нимъ. Человѣкъ этотъ былъ извѣстный забіяка, дуэлистъ почти также знаменитый своею ловкостью во владѣніи всякимъ орудіемъ какъ и самъ де-Молеонъ. Дѣло было такое что друзья Геннекена не видѣли для него другаго исхода какъ вызвать на дуэль этого "браво". Геянекенъ, довольно смѣлый на адвокатскомъ мѣстѣ, не былъ героемъ предъ шпагою или пистолетомъ. Онъ вовсе не умѣлъ владѣть ни тѣмъ, ни другимъ оружіемъ; смерть въ бою съ такимъ страшнымъ противникомъ казалась ему неизбѣжною, а жизнью онъ очень дорожилъ: почетная карьера открывалась предъ нимъ, предстоялъ бракъ съ любимою женщиной. Однако у него было французское чувство чести. Ему говорили что надо драться, слѣдовательно дѣлать нечего. Онъ просилъ де-Молеона быть его секундантомъ, и произнося эту просьбу, упалъ въ кресло и залился слезами.

-- Подождите до завтра, сказалъ де-Молеонъ,-- не дѣлайте ничего до тѣхъ поръ. Вы теперь въ моихъ рукахъ, и я отвѣчаю за вашу честь.

Оставивъ Геннекена, Викторъ отыскалъ spadassin въ клубѣ, котораго оба они были членами, и сумѣлъ, не упоминая о Геннекенѣ, поссориться съ нимъ. Послѣдовалъ вызовъ. Дуэль на шпагахъ состоялась на слѣдующее утро. Де-Молеонъ обезоружилъ и ранилъ своего противника, не тяжко, но настолько чтобы кончить бой. Онъ помогъ отвезти раненаго на его квартиру и усѣлся около его постели какъ другъ.

-- Зачѣмъ, скажите, вы придрались ко мнѣ? спросилъ spadassin.-- И зачѣмъ, добившись дуэли, вы пощадили мою жизнь? Вѣдь ваша шпага была у меня надъ сердцемъ когда вы приподняли ее и прокололи мнѣ плечо.

-- Я скажу вамъ и съ тѣмъ вмѣстѣ попрошу васъ принять мою дружбу и, а будущее время, съ однимъ только условіемъ. Въ теченіи дня напишите или продиктуйте нѣсколько учтивыхъ словъ извиненія Monsieur Геннекену. Ma foi! всѣ будутъ хвалить въ человѣкѣ такъ часто какъ вы доказавшемъ храбрость и искусство, великодушіе къ адвокату никогда не дерзавшему въ рукахъ ни шпаги, ни пистолета.

Въ тотъ же день де-Молеонъ вручилъ Геннекену извиненіе въ горячихъ словахъ, которое удовлетворило всѣхъ его друзей. За такую услугу де-Молеона Геннекенъ объявилъ себя на вѣкъ ему обязаннымъ. Дѣйствительно де-Молеонъ спасъ ему жизнь, любимую женщину, честь, карьеру.

"А теперь,-- думалъ де-Молеонъ -- теперь когда ему такъ легко было бы отплатить мнѣ, онъ даже не хочетъ протянуть мнѣ руки. Не природа ли человѣческая въ войнѣ со мною?"

ГЛАВА III.

Ничто не могло быть проще квартиры виконта де-Молеона, находившейся на второмъ этажѣ тихой старосвѣтской улицы. Квартира эта была отдѣлана скромно на сбереженныя имъ деньги. Однако тутъ высказался во всемъ вкусъ человѣка принадлежавшаго когда-то къ изящнѣйшимъ представителямъ свѣтскаго круга.

Вы чувствовали себя въ жилищѣ утонченно образованнаго аристократа, отличающагося притомъ наклонностью къ строгой простотѣ и достигшаго уже зрѣлыхъ лѣтъ. Онъ сидѣлъ на слѣдующее утро въ комнатѣ служившей ему кабинетомъ. Вдоль стѣнъ расположены были маленькія полки для книгъ, на нихъ стояли пока еще не многія книги, большею частью справочныя, или дешевыя изданія французскихъ классическихъ прозаиковъ,-- поэтовъ и романистовъ не было,-- да нѣсколько латинскихъ писателей тоже прозаиковъ: Цицеронъ, Саллюстій, Тацитъ. Виконтъ писалъ за конторкой, предъ нимъ лежала раскрытая книга Paul Louis Courier, этотъ образецъ политической ироніи и мужественнаго слога. У двери раздался звонокъ. Виконтъ не держалъ слуги. Онъ всталъ и пошелъ отпирать. Въ изумленіи отступилъ онъ на нѣсколько шаговъ узнавъ въ посѣтителѣ своемъ г. Геннекена.

Префектъ на этотъ разъ не отдернулъ руки; онъ протянулъ ее, но съ нѣкоторою неловкостью и робостью.

-- Я счелъ долгомъ зайти къ вамъ, викоатъ, такъ рано, повидавшись уже съ Monsieur Ангерраномъ де-Вандемаръ. Онъ показалъ мнѣ копіи съ документовъ разсмотрѣнныхъ вашими достопочтенными родственниками, и совершенно оправдывающихъ васъ отъ обвиненія, которое, признаюсь, все еще казалось мнѣ не опровергнутымъ, когда я имѣлъ честь встрѣтиться съ вами вчюра вечеромъ.

-- Мнѣкажется, Monsieur Геннекенъ, что вы, какъ замѣчательный адвокатъ, могли бы легко ознакомиться съ сущностью дѣла.

-- Я былъ въ Швейцаріи съ женою, виконтъ, когда возникло несчастное дѣло въ которое вы были замѣшаны.

-- Но вернувшись въ Парижъ вы могли бы, кажется, дать себѣ трудъ собрать справки о вопросѣ такъ близко касающемся чести человѣка котораго вы нѣкогда называли другомъ и котораго увѣряли... де-Молеонъ остановился, онъ считалъ унизительнымъ для себя договорить слова "въ вѣчной благодарности".

Геннекенъ слегка покраснѣлъ, но отвѣчалъ сдержанно:

-- Я, разумѣется, собралъ справки. Я слышалъ что предъявленное на васъ обвиненіе въ похищеніи драгоцѣнностей было взято назадъ, что вы слѣдовательно были оправданы предъ закономъ; но я слышалъ также что общество не оправдало васъ, вслѣдствіе чего вы оставили Францію. Вы меня извините если я скажу вамъ что никто не хотѣлъ меня слушать когда я пробовалъ за васъ заступаться. Но теперь прошло уже много лѣтъ, дѣло это почти забыто, высокопоставленные родственники дружески принимаютъ васъ, и я съ радостью убѣждаюсь что вы безъ труда займете опять то положеніе въ обществѣ котораго въ сущности никогда не лишались, а отъ котораго только отказались на время.

-- Я цѣню какъ слѣдуетъ выражаемую вами дружескую радость. На дняхъ я читалъ въ одномъ остроумномъ писателѣ нѣкоторыя замѣчанія о вліяніи злорѣчія или клеветы на вашу впечатлительную парижскую публику. "Еслибы, говоритъ этотъ писатель, меня обвинили въ томъ что я положилъ въ карманъ обѣ башни Notre Dame, я не пытался бы оправдываться, я искалъ бы спасенія въ бѣгствѣ. А еслибы, продолжаетъ тотъ же писатель, въ этомъ же самомъ преступленіи обвинили моего лучшаго друга, я такъ боялся бы прослыть за его сообщника что выгналъ бы моего лучшаго друга изъ дому." Положимъ, г. Геннекенъ, что я уступилъ первому опасенію, почему было вамъ не уступать второму? къ счастію, нашъ добрый Парижъ подверженъ реакціямъ. Теперь вы находите возможнымъ протянуть мнѣ руку. Парижъ успѣлъ убѣдиться что башни собора Notre Dame не у меня въ карманѣ.

Послѣдовало молчаніе. Виконтъ снова сѣлъ за конторку, наклонился надъ бумагами, и казалось хотѣлъ дать понять что считаетъ разговоръ оконченнымъ.

Но чувство стыда, раскаянія, воспоминаніе прошлаго шевельнулось въ сердцѣ степеннаго, свѣтскаго разчетливаго человѣка, который всѣмъ былъ обязанъ сидѣвшему предъ нимъ прежнему кутилѣ и шалуну. Опять онъ протянулъ руку, и на этотъ разъ горячо пожалъ руку де-Молеона.

-- Простите меня, сказалъ онъ взволнованнымъ и нѣсколько хриплымъ голосомъ.-- Простите меня. Я виноватъ. По характеру, а можетъ-быть и по условіямъ моего положенія, я слишкомъ робко отношусь къ общественному мнѣнію, къ злорѣчію. Простите меня. Скажите, не могу ли я чѣмъ-нибудь отплатить вамъ теперь, хотя въ малой мѣрѣ, то что вы сдѣлали для меня.

Де-Молеонъ пристально поглядѣлъ на префекта и промолвилъ тихо:

-- Вы желаете оказать мнѣ услугу? Вы говорите искренно?

Префектъ минуту колебался, потомъ отвѣчалъ твердымъ голосомъ:

-- Да.

-- Въ такомъ случаѣ я попрошу у васъ откровеннаго мнѣнія, не какъ у юриста, не какъ у префекта, но какъ у человѣка знающаго современное состояніе французскаго общества. Выскажите мнѣ это мнѣніе, не думая о томъ какъ оно на меня подѣйствуетъ, руководствуясь единственно вашимъ опытнымъ разсудкомъ.

-- Извольте, сказалъ Геннекенъ, недоумѣвая что будетъ дальше.

Де-Молеонъ продолжалъ:

-- Вы можетъ-быть помните что въ прежнее время у меня не было политическаго честолюбія. Я не вмѣшивался въ политику. Въ смутное время послѣдовавшее тотчасъ же за паденіемъ Лудовика-Филипла, я былъ только зрителемъ эпикурейцемъ. Положимъ что мнѣ не будетъ трудно, занять мое прежнее мѣсто въ гостиныхъ. Но относительно палаты, публичной жизни, политической карьеры -- могу ли я имѣть доступъ къ нимъ при имперіи? Вы молчите. Отвѣчайте мнѣ, какъ обѣщали, искренно.

-- На пути къ политической дѣятельности вы встрѣтили бы большія трудности.

-- Непреодолимыя?

-- Пожалуй что и такъ. Конечно по званію префекта я могу въ моемъ департаментѣ оказать сильную поддержку правительственному кандидату. Но я не думаю чтобы правительство, особенно въ настоящее время, когда ему слѣдуетъ быть весьма осторожнымъ, рѣшилось выставить васъ. Откопали бы снова дѣло о драгоцѣнностяхъ, вашу невинность стали бы оспаривать, отрицать. Фактъ что вы столько лѣтъ переносили молча это обвиненіе не принимая никакихъ мѣръ чтобы его опровергнуть; ваша прежняя жизнь, даже независимо отъ этого обвиненія; недостатокъ средствъ въ настоящее время ( Monsieur Ангерранъ говорилъ мнѣ что доходъ вашъ невеликъ); отсутствіе репутаціи общественнаго дѣятеля... Нѣтъ, оставьте мысль вступить въ политическую борьбу. Вы подверглись бы неудачѣ, которая могла бы даже преградить вамъ доступъ въ салоны, который теперь вамъ открывается. Вы не можете явиться правительственнымъ кандидатомъ.

-- Положимъ. Можетъ-быть я и не имѣю желанія. А если бы я явился кандидатомъ оппозиціи, либеральной партіи?

-- Какъ имперіалистъ, сказалъ Геннекенъ, улыбаясь сдержанно,-- и въ той должности какую занимаю, я не позволилъ бы себѣ поощрять кого-либо на оппозицію правительству императора. Но такъ какъ вы требуете отъ меня откровенности, то я скажу вамъ что по-моему тутъ для васъ еще меньше надежды на успѣхъ. Оппозиція находится въ жалкомъ меньшинствѣ; самые замѣчательные изъ либераловъ едва могутъ добиться мѣстъ въ палатѣ. Большая мѣстная популярность, или богатство, громкая репутація испытаннаго патріотизма, извѣстный всѣмъ ораторскій или административный талантъ, вотъ условія необходимыя чтобы получить доступъ къ скамьямъ оппозиціи, да и этихъ условій оказывается недостаточно для трети людей обладающихъ ими. Будьте опять тѣмъ же чѣмъ были прежде, героемъ салоновъ далекимъ отъ пошлыхъ треволненій политики.

-- Я получилъ отвѣтъ котораго просилъ. Благодарю васъ еще разъ. Услуга которую я вамъ когда-то оказалъ теперь вполнѣ отплачена.

-- Нѣтъ, далеко нѣтъ! Вотъ что: пообѣдайте скромно со мною сегодня и позвольте мнѣ представить вамъ мою жену и двухъ дѣтей, родившихся послѣ того какъ мы разстались. Я говорю сегодня, потому что завтра возвращаюсь въ мою префектуру.

-- Я очень благодаренъ вамъ за приглашеніе, но сегодня я обѣдаю у графа де-Бовилье, гдѣ встрѣчу кой-кого изъ corps diplomatique. Надо же мнѣ по крайней мѣрѣ обезпечить себѣ положеніе въ салонахъ если уже вы такъ ясно доказали что я не могу имѣть доступа къ законодательному сословію; развѣ въ случаѣ...

-- Въ случаѣ чего?

-- Одного изъ тѣхъ переворотовъ въ которыхъ подонки общества всплываютъ наверхъ.

-- Этого нечего опасаться. Подземные барраки и желѣзныя дороги навсегда отняли у подонковъ возможность подняться. La canaille не можетъ уже господствовать и строить баррикады.

-- Прощайте, cher Геннекенъ. Мои почтительные hommages à Madame.

Съ этого дня статьи Пьера Фермена въ Le Sens Commun, продолжая держаться въ предѣлахъ законности, сдѣлались болѣе рѣзко враждебными императорскому правительству, не выставляя однако никакой опредѣленной программы для правительства которое бы его смѣнило.

ГЛАВА IV.

Недѣли проходили. Рукопись Исавры перешла въ печать; она появилась по французской модѣ въ видѣ фельетоновъ, маленькими отрывками. Саваренъ и его сотрудники предварительно протрубили какъ слѣдуетъ о новомъ произведеніи, и обратили на него вниманіе, если не всей публики, то по крайней мѣрѣ критиковъ и литературныхъ кружковъ. Едва появился четвертый выпускъ, оно уже перестало нуждаться въ покровительствѣ кружковъ. Оно овладѣло публикою. Произведеніе это было не въ новѣйшемъ французскомъ вкусѣ; событія не тѣснились и не ужасали, они были несложны и не многочисленны. Вся повѣсть принадлежала скорѣе къ старой школѣ гдѣ преобладало поэтическое чувство и изящество изложенія. Это именно сходство со старинными любимыми произведеніями придало ей прелесть новизны. Словомъ, повѣсть эта очень понравилась и возбудила сильное любопытство относительно личности автора. Когда огласилось что авторъ не кто иной какъ та молодая особа которой всѣ слышавшіе ея пѣніе такъ горячо предсказывали блестящій успѣхъ въ музыкальномъ мірѣ, любопытство чрезвычайно возрасло. Просьбы познакомить съ нею посыпались на Саварена. Не успѣла Исавра сознать свою восходящую славу, какъ ее уже вытащили силою изъ тихаго дома и уединенной жизни. За ней ухаживали, ее носили на рукахъ въ литературномъ кружкѣ котораго Саваренъ былъ главою. Кружокъ этотъ одной стороною соприкасался съ богемой, а другой съ тѣми болѣе притязательными сферами которыя во всякомъ центрѣ образованности, но особенно въ Парижѣ, стараются заимствовать блескъ отъ свѣтилъ литературы и искусствъ. Но самый этотъ успѣхъ тяготилъ, смущалъ Исавру; онъ въ сущности ничѣмъ не отличался отъ успѣха ея какъ пѣвицы.

Съ одной стороны, ей не по сердцу были ласки писательницъ и фамиліарное обращеніе писателей, хвалившихся философскимъ пренебреженіемъ къ условнымъ приличіямъ уважаемымъ людьми церемонными. Съ другой стороны, въ любезностяхъ лицъ которыя ухаживая за новой знаменитостью все-таки жили своею жизнью недоступной артистическому міру, было какое-то снисхожденіе, покровительство молодой иностранкѣ, не имѣющей никого близкаго кромѣ синьйоры Веносты, прежней пѣвицы, и. начавшей литературное поприще въ журналѣ Густава Рамо. Какъ ни скрывалось это снисхожденіе и покровительство подъ преувеличенными похвалами, оно оскорбляло женскую гордость Исавры, хотя льстило ея авторскому самолюбію. Между этими лицами были богатые, знатные люди, которые обращались къ ней какъ къ женщинѣ, къ женщинѣ молодой и красивой, съ нѣжными словами, выражавшими любовь, но безъ всякой мыоли о бракѣ; самые горячіе изъ этихъ поклонниковъ были люди женатые. Но разъ пустившись въ парижскій свѣтъ, трудно уже было отступить назадъ. Веноста плакала при мысли что придется пропустить какой-нибудь веселый вечеръ, а Саваренъ смѣялся надъ щепетильностью дѣвушки какъ надъ дѣтскимъ незнаніемъ свѣта. Какъ бы то ни было, утренніе часы все-таки принадлежали ей, и въ эти часы посвященные продолженію повѣсти (начало появилось въ печати когда двѣ трети еще не были написаны), она забывала пошлый свѣтъ принимавшій ее вечеромъ. Незамѣтно для нея самой характеръ этой повѣсти мало-по-малу измѣнился. Въ началѣ онъ былъ серіозенъ, правда, но въ этой серіозности проглядывало радостное чувство. Можетъ-быть то была радость таланта нашедшаго себѣ исходъ, можетъ-быть радость еще болѣе глубокая и сокрытая, внушаемая воспоминаніемъ о рѣчахъ и взглядахъ Грагама и мыслію что карьера пѣвицы, ему не нравившаяся, была оставлена на всегда. Тогда жизнь казалась Исаврѣ свѣтлою. Мы видѣли что она начала свой романъ не зная какъ кончитъ его. Такъ или иначе, окончаніе все-таки предполагалось благополучное. Теперь свѣтъ жизни помрачился, и тонъ романа сталъ грустенъ -- предвидѣлся конецъ трагическій. Но для посторонняго читателя онъ съ каждою главой становился интереснѣе. Бѣдная дѣвушка обладала въ необыкновенной степени музыкальностью слога, музыкальностью какъ нельзя лучше подходящею къ выраженію глубокаго чувства. Каждый молодой писатель знаетъ какъ произведеніе фантазіи получаетъ тотъ или другой характеръ отъ сознанія какой-нибудь истины въ душѣ автора, и какъ съ тѣмъ вмѣстѣ произведеніе это все болѣе овладѣваетъ авторомъ пока не сростается наконецъ съ его умомъ и сердцемъ. Внутреннее горе можетъ измѣнить судьбу вымышленныхъ лицъ, и привести къ могилѣ тѣхъ кого сначала предполагалось соединить у алтаря. Только на позднѣйшей болѣе высокой ступени искусства и опытности писатель избавляется отъ вліянія своей личности и живетъ чужою жизнію, не имѣющею ничего общаго съ его собственною. Геній долженъ обыкновенно пройти черезъ періодъ субъективности, прежде чѣмъ достигнетъ объективности. Даже Шекспиръ изображаетъ самого себя въ сонетахъ, и только позднѣе не видно уже слѣдовъ его самого въ Фальстафѣ и Лирѣ.

Отъ Англичанина не было вѣстей -- ни слова. Исавра не могла не чувствовать что въ его рѣчахъ и взглядахъ въ тотъ день въ ея саду, или въ еще болѣе счастливое время въ Ангіенѣ, была не одна только дружба: въ нихъ была любовь, любовь оправдывавшая гордость съ которою дѣвушка шептала себѣ: "И я тоже люблю". Но затѣмъ послѣднее прощаніе! Какъ онъ измѣнился! Какъ сталъ холоденъ. Положимъ, ревность къ Рамо могла до нѣкоторой степени объяснить его холодность когда онъ вошелъ въ комнату, но ни какъ не тогда когда онъ уходилъ, ни какъ не тогда когда дѣвушка выступила изъ свойственной ей сдержанности и показала знаками рѣдко непонятными для любящихъ что у него не было повода къ ревности. Однако уходя, разставаясь съ нею, онъ намѣренно выказалъ ей только дружбу, одну только дружбу. Какое безуміе было съ ея стороны подумать что этотъ богатый, честолюбивый иностранецъ когда-нибудь хотѣлъ быть ей болѣе чѣмъ другомъ. Она старалась работой отогнать отъ себя его образъ, но при ея работѣ образъ этотъ всегда присутствовалъ; она по временамъ страстно обращалась къ нему и потомъ вдругъ прерывала себя, душимая горячими слезами. А все-таки ей представлялось что трудъ ея снова соединитъ ихъ, что читая повѣсть ея, отсутствующій услышитъ ея голосъ и пойметъ ея сердце.

Наконецъ, послѣ многихъ недѣль, Саваренъ получилъ извѣстіе отъ Грагама. Письмо писано было изъ Ахена, гдѣ Англичанинъ, какъ говорилъ, предполагалъ остаться еще нѣкоторое время. Въ письмѣ своемъ Грагамъ преимущественно разсуждалъ о новомъ журналѣ, учтиво отвѣчая на изліянія Саварена, и хваля и порицая политическія статьи подписанныя Пьеръ Ферменъ: хваля высказывающуюся въ нихъ силу ума и порицая ихъ нравственный цинизмъ. "Авторъ, говорилъ онъ, напоминаетъ мнѣ одно мѣсто изъ Монтескье, гдѣ онъ сравниваетъ языческихъ философовъ съ растеніями никогда не видавшими неба. На почвѣ его опытности не растетъ ни одно вѣрованіе, а какъ общество не можетъ существовать безъ какихъ-либо вѣрованій, то политикъ ни во что не вѣрящій можетъ только разрушать, созидать онъ не способенъ. Такіе писатели не преобразуютъ государственнаго строя, а развращаютъ общество." Въ заключеніи письма Грагамъ упоминалъ объ Исаврѣ. "Пожалуйста, любезный Саваренъ, сообщите мнѣ въ отвѣтѣ своемъ что-нибудь о вашихъ друзьяхъ, синьйорѣ Веностѣ и синьйоринѣ, произведеніе которой, по крайней мѣрѣ то что напечатано, я читалъ, изумляясь какъ такая молодая писательница съумѣла не хуже опытныхъ романистовъ заинтересовать созданіями своего воображенія и чувствами, можетъ-быть нѣсколько преувеличенными, но все-таки затрогивающими очень тонкія струны человѣческаго сердца, которыя дремлютъ въ нашей пошлой вседневной жизни. Полагаю что достоинство романа было оцѣнено какъ слѣдуетъ утонченною парижскою публикой, и что имя автора извѣстно всѣмъ. Она теперь конечно стала героинею литературныхъ кружковъ, и успѣхъ ея какъ писательницы можетъ считаться упроченнымъ. Передайте пожалуста мои поздравленія синьйоринѣ когда увидитесь съ нею.

Лишь черезъ нѣсколько дней по полученіи этого письма Саваренъ зашелъ къ Исаврѣ и небрежно показалъ его ей. Она отошла читать къ окну, чтобы скрыть дрожаніе рукъ. Черезъ нѣсколько минутъ она молча возвратила письмо.

-- Эти Англичане, сказалъ Саваренъ,-- не умѣютъ говорить комплиментовъ. Я нисколько не польщенъ его отзывами о моихъ бездѣлкахъ, а вы, конечно, еще менѣе довольны холодною похвалой вашей прелестной повѣсти. Но онъ хотѣлъ сказать намъ пріятное.

-- Конечно, отвѣчала Исавра, слабо улыбаясь.

-- Представьте, что дѣлаетъ Рамо, продолжалъ Саваренъ.-- На одно свое жалованье въ Sens Commun онъ пустился строить воздушные замки, отдѣлалъ квартиру въ Chauss é e d'Antin и собирается завести карету чтобы поддержать достоинство литературы ѣздя на обѣды къ герцогинямъ, которыя рано или поздно будутъ приглашать его. Мнѣ однако нравится эта самонадѣянность, хотя я смѣюсь надъ нею. Человѣкъ двигается впередъ пружиной въ своемъ внутреннемъ механизмѣ, и не надобно чтобы пружина ослабѣвала. Рамо составитъ себѣ имя. Бывало я смотрѣлъ на него съ сожалѣніемъ, теперь начинаю смотрѣть съ почтеніемъ: увѣренность въ успѣхѣ всегда даетъ успѣхъ. Однако я отнимаю у васъ время. Au revoir, mon enfant.

Оставшись одна, Исавра погрузилась въ смущенное раздумье надъ словами касавшимися ея въ письмѣ Грагама. Хотя она прочла ихъ только разъ, но знала ихъ наизусть. Какъ, неужели онъ считаетъ выведенныя ею лица лишь созданіями воображенія? Въ одномъ изъ нихъ, въ самомъ выдающемся, самомъ привлекательномъ, не подмѣтилъ ли онъ сходства съ самимъ собою? Неужели ему кажутся "преувеличенными" чувства излившіяся изъ ея сердца и направленныя къ его сердцу? Увы! въ вопросахъ чувства, къ несчастію, самые чуткіе изъ насъ, мущинъ, часто оскорбляютъ чувства женщины, вовсе не особенно романтической, не романтической даже нисколько по принятымъ понятіямъ. То что по ея мнѣнію должно бы въ глаза бросаться еслибы мы хотя сколько-нибудь любили ее, незамѣтно для нашего тупаго грубаго мужскаго зрѣнія, хотя женщина эта дороже намъ всѣхъ сокровищъ Индіи. Часто все дѣло въ какихъ-нибудь пустякахъ: въ годовщинѣ дня когда данъ былъ первый поцѣлуй, или сорвана какая-нибудь фіалка, разъяснено какое-нибудь недоразумѣніе -- мелочи которыя мы забываемъ какъ дѣтскія гремушки, какими когда-то играли. Но она ихъ помнитъ; для нея это не гремушки. Конечно, многое можно сказать въ оправданіе мущины, какъ онъ ни грубъ. Подумайте о многосложности его занятій, о его практическихъ заботахъ. Но допуская силу всѣхъ подобныхъ оправданій, все-таки въ мущинѣ есть извѣстная тупость чувства, сравнительно съ чуткостью женщины. Можетъ-быть она происходитъ отъ той же твердости организма которая лишаетъ насъ отрады легко текущихъ слезъ. Вслѣдствіе этого даже самому умному мущинѣ трудно совершенно понять женщину. Гёте говоритъ гдѣ-то что въ высокомъ геніи должно быть много женственнаго. Если это правда, то лишь высокій геній можетъ уразумѣть и объяснить природу женщины, потому что она не чужда ему, а напротивъ составляетъ часть его собственнаго существа. Можетъ-быть однако для этого нужна не столько высота генія, сколько извѣстная его особенность, не всегда принадлежащая даже высшему генію. Я ставлю Софокла выше Эврипида по геніальности, но у Эврипида есть эта особенность, а у Софокла ея нѣтъ. Я сомнѣваюсь чтобы женщины признали Гёте своимъ истолкователемъ съ такою же готовностью какъ Шиллера. Шекспиръ, безъ сомнѣнія, превосходитъ всѣхъ поэтовъ въ пониманіи женщинъ, въ сочувствіи имъ, въ женственныхъ чертахъ которыя Гёте считаетъ свойственными высшему генію, но за исключеніемъ этого "выродка", я не знаю англійскаго поэта ушедшаго особенно далеко въ этой наукѣ, развѣ только одного поэта -- прозаика теперь мало читаемаго и цѣнимаго, который написалъ письма Клариссы Гарлоу. Я говорю все это для оправданія Грагама Вена, если онъ, хотя человѣкъ очень умный и достаточно знающій человѣческую природу, рѣшительно не сумѣлъ понять тайнъ которыя по мнѣнію бѣдной женщины-ребенка не нуждались въ толкованіи для человѣка дѣйствительно ее любящаго. Но мы сказали уже гдѣ-то въ этой книгѣ что языкъ музыки можетъ быть истолковавъ только музыкою. Такимъ же языкомъ говоритъ въ человѣческомъ сердцѣ многое, родственное музыкѣ. Фантазія (то-есть поэзія въ формѣ ли стиховъ или прозы) нерѣдко говоритъ такимъ же языкомъ. Мои просвѣщенные читатели и читательницы конечно не подумаютъ что Исавра, изображая въ своемъ вымышленномъ героѣ дѣйствительнаго героя своихъ мыслей, описала его такъ чтобы весь свѣтъ могъ сказать: "это Грагамъ Венъ". Сомнѣваюсь чтобы даже мущина писатель былъ способенъ такъ опошлить женщину истинно уважаемую и любимую имъ. Она для него слишкомъ священна чтобы выставить ее такъ не прикрытою на показъ публикѣ. Самый изящный изъ древнихъ поэтовъ любви хорошо говоритъ:

Qui sapit in tacito gaudeat ille sinu. *

* Разумный пусть молча радуется въ душѣ своей.

Но чтобы дѣвушка, дѣвушка въ свою первую, затаенную, робкую любовь, объявила свѣту: "вотъ человѣкъ котораго я люблю и за котораго я готова умереть!" Если такая дѣвушка существуетъ, то въ ней нѣтъ и тѣни истинной женственности, и во всякомъ случаѣ у нея нѣтъ ничего общаго съ Исаврой. Итакъ, хотя она въ своемъ вымышленномъ героѣ видѣла первообразъ Грагама Вена, какъ представлялся онъ ей въ ея молодыхъ, туманныхъ, романтическихъ грезахъ: сіяющимъ, преображеннымъ, онъ былъ бы надменнѣйшимъ изъ людей еслибъ узналъ свой портретъ въ этомъ изображеніи. Напротивъ, съ ревностью, къ которой былъ можетъ-быть слишкомъ склоненъ, онъ говорилъ: "увы! вотъ идеалъ можетъ-быть уже гдѣ-нибудь встрѣченный! и какъ ничтоженъ я въ сравненіи съ нимъ!" Такъ онъ увѣрялъ себя естественно что чувство съ какимъ начерченъ этотъ неузнанный образъ преувеличено. Вкусъ его признавалъ красоту формы въ какую облечено было это чувство; сердце завидовало внушившему его идеалу. Но чувство это казалось ему чуждымъ, оно далѣе и далѣе отодвигало фантастическій міръ писательницы отъ его дѣловой вседневной жизни.

Въ такомъ настроеніи духа писалъ онъ Саварену, и полученный отвѣтъ еще усилилъ это настроеніе. Саваренъ отвѣчалъ, по своей похвальной привычкѣ, въ тотъ же день какъ получилъ письмо Грагама, прежде, слѣдовательно, нежели повидался съ Исаврой. Въ своемъ отвѣтѣ онъ много говорилъ объ успѣхѣ ея повѣсти, о приглашеніяхъ посыпавшихся на нее, о впечатлѣніи произведенномъ ею въ салонахъ и о предстоящемъ ей поприщѣ. Онъ выражалъ надежду что она можетъ современемъ сравняться даже съ гжею Гранмениль, когда талантъ ея разовьется подъ вліяніемъ опытности и изученія этого образца изящнаго слога. Онъ сообщалъ что молодой редакторъ очевидно начинаетъ влюбляться въ свою прекрасную сотрудницу, и что по предсказанію гжи Саваренъ романъ долженъ окончиться смертью героини и бракомъ автора.

ГЛАВА V.

А недѣли все проходили. Лѣто смѣнилось осенью, осень зимою. Парижскій сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ. Чудная столица какъ будто хотѣла отплатить украсившему ее императору за его заботы пышностью и веселостью своихъ празднествъ. Но улыбки на лицѣ Парижа были притворны и лживы. Имперія сама вышла изъ моды. Люди серіозные, безпристрастные наблюдатели чувствовали тревогу. Наполеонъ отрекся отъ id é es Napol é oniennes. Онъ переходилъ въ категорію конституціонныхъ государей, и царствовалъ уже не по старому своему обаянію а по преданности партіи. Въ печати свободно являлись жалобы на прошлое и запросы будущему, подъ которыми дрожало настоящее, предвѣщая землетрясеніе. Спрашивали себя можетъ ли имперія существовать наряду съ формами правленія не свойственными ни имперіи, ни конституціи, при большинствѣ ежедневно слабѣющемъ. Основа всеобщей подачи голосовъ была сокрушена. Около этого времени статьи въ Sens Commun подписанныя Пьеръ Ферменъ не только обращали на себя вниманіе но и дѣйствовали ощутительно на общественное мнѣніе. Журналъ расходился въ громадномъ числѣ экземпляровъ.

Естественно, извѣстность и значеніе Густава Рамо, редактора этого могущественнаго журнала, росла съ его успѣхомъ. И не только извѣстность, но и положеніе. Банковые билеты на значительныя суммы передавались ему отъ единственнаго собственника, желавшаго чтобъ и онъ получалъ законную долю барышей. Собственника никогда не называли по имени, но Рамо предполагалъ съ увѣренностью что онъ никто иной какъ г. Лебо. Гна Лебо Рамо не видалъ съ тѣхъ поръ какъ подалъ ему списокъ сотрудниковъ и былъ отправленъ къ издателю, напередъ припасенному господиномъ Лебо, какъ онъ думалъ, отъ котораго и получилъ первую четверть своего жалованья впередъ. Жалованье это было ничтожно въ сравненіи съ непредвидѣнными доходами такъ щедро ему предоставленными. Онъ заходилъ въ контору Лебо, но засталъ только конторщика, который сказалъ ему что хозяинъ за границей.

Успѣхъ произвелъ значительную перемѣну къ лучшему, если не въ характерѣ Рамо, то по крайней мѣрѣ въ его манерахъ и обращеніи. Онъ не обнаруживалъ болѣе тревожной зависти къ соперникамъ, которая есть одинъ изъ самыхъ отталкивающихъ признаковъ больнаго самолюбія. Онъ прощалъ Исаврѣ ея успѣхъ, даже радовался ему. Характеръ ея произведенія устранялъ всякое соперничество съ его собственными сочиненіями. Оно было такъ полно женственности что невозможно было сравнивать его съ произведеніемъ мущины. Кромѣ того, ея успѣхъ содѣйствовалъ значительному увеличенію его доходовъ и его славы какъ редактора журнала давшаго мѣсто этому новому генію. Но была еще болѣе глубокая и могущественная причина его симпатіи къ успѣху его прекрасной молодой сотрудницы. Онъ непримѣтно полюбилъ ее, любовью отличной отъ той какую бѣдная Жюли Комартенъ внушала молодому поэту. Исавра была одна изъ тѣхъ женщинъ къ которымъ, даже въ натурахъ вовсе не рыцарскихъ, любовь -- хотя бы пламенная -- не можетъ не сопровождаться нѣкоторымъ почтеніемъ, почтеніемъ съ какимъ древнее рыцарство, въ своей любви къ женщинамъ, чтило идеальную чистоту самой женственности. До того времени Рамо никогда ни къ кому не чувствовалъ почтенія.

Съ своей стороны, приходя въ такія частыя сношенія съ молодымъ редакторомъ журнала, Исавра чувствовала къ нему дружеское, почти сестринское расположеніе.

Я не думаю чтобъ она, еслибы даже никогда не знавала Англичанина, могла дѣйствительно полюбить Рамо, несмотря на живописную красоту его наружности и одинаковость литературныхъ занятій; но можетъ-статься она могла мечтать что любитъ его. До тѣхъ поръ пока мужчина или женщина не испытали истинную любовь, мечты часто ошибочно принимаются за это чувство. Но какъ ни мало знала она Грагама, и хотя это малое не было вполнѣ благопріятно ему, она чувствовала въ глубинѣ своего сердца что его образъ никогда не будетъ замѣненъ другимъ столь же дорогимъ. Можетъ-статься тѣ его качества которыя составляли противоположность съ ея качествами и были для нея привлекательны. Поэтичность въ женщинѣ преувеличиваетъ значеніе практичности въ мущинѣ. Но къ Рамо ея безконечно добрая и сочувствующая натура питала чувство которое въ женщинѣ бываетъ почти ангельскимъ. Мы видѣли изъ ея писемъ къ гжѣ де-Гранмениль что съ перваго раза онъ внушилъ ей состраданіе; но тогда состраданіе это уменьшали замѣченныя ею въ немъ непріятныя и завистливыя качества. Теперь же эти качества, если и продолжали существовать, перестали быть примѣтны для нея, и состраданіе ничѣмъ не возмущалось. Невозможно было для дружелюбнаго наблюдателя видѣть красивое лицо этого юноши и не чувствовать къ нему жалости. Вмѣстѣ съ успѣхомъ, выраженіе этого лица прояснилось и смягчалось, но на немъ не изгладились слѣды увяданія; они еще усилились, такъ какъ обязанности его требовали отъ него правильной работы къ которой онъ не былъ привыченъ, а правильная работа требовала, по крайней мѣрѣ такъ казалось ему, усиленія гибельныхъ возбудительныхъ средствъ. Онъ прибавлялъ абсентъ во всякое питье, и къ абсенту присоединилъ еще опіумъ. Объ этомъ разумѣется Исавра ничего не знала, также какъ не знала о его связи съ "Ундиной" его поэзіи; она видѣла только увеличивавшуюся слабость въ его лицѣ и фигурѣ, которой противорѣчила возраставшая плодовитость и живость ума, и этотъ контрастъ огорчалъ ее. Умственно она также чувствовала къ нему состраданіе. Она признавала и уважала въ немъ стремленія генія слишкомъ слабаго чтобъ исполнить и десятую долю того къ чему съ юношескою надменностью стремилось его самолюбіе. Она видѣла также борьбу между высшею и низшею природой которой часто подвергается слабый геній при сильной надменности. Можетъ-статься она преувеличивала этотъ геній и то чего онъ могъ достичь будучи направленъ какъ слѣдуетъ; но она желала съ своимъ небеснымъ инстинктомъ направить его къ небу. И подъ вліяніемъ этого желанія, какъ будто бы она была на двадцать лѣтъ старше его, она прибѣгала къ увѣщаніямъ, предостереженіямъ и поощреніямъ, и молодой человѣкъ внималъ всѣмъ этимъ "проповѣдямъ" съ радостнымъ и покорнымъ терпѣніемъ. Таковы были отношенія между ними когда новый годъ занимался надъ гробницею стараго. Отъ Грагама Вена не было никакихъ вѣстей.

ГЛАВА VI.

Теперь слѣдуетъ, ради Грагама Вена и того мѣста какое онъ занимаетъ въ глазахъ читателей, объяснить болѣе подробно свойство тѣхъ розысковъ для которыхъ онъ обращался къ содѣйствію Парижской полиціи и подъ вымышленнымъ именемъ познакомился съ г. Лебо.

Лучшимъ способомъ исполнить это будетъ привести содержаніе письма прочитаннаго Грагамомъ Веномъ въ тотъ день когда сердце писавшаго это письмо перестало биться.

" Конфиденціально.

" Вскрыть тотчасъ посл ѣ моей смерти и прежде прочтенія моего зав ѣ щанія.

"Ричардъ Кингъ"

"Грагаму Вену, эсквайру.

"Любезнѣйшій Грагамъ,-- Надписавъ на оберткѣ этого письма: "прежде прочтенія моего завѣщанія" я хотѣлъ избавить тебя отъ разочарованія которое ты естественно испыталъ бы еслибъ узналъ мое завѣщаніе не познакомившись предварительно съ условіями которыя довѣряю твоей чести. Прежде чѣмъ дочтешь письмо до конца ты увидишь что ты единственный человѣкъ изъ находящихся въ живыхъ кому я могъ довѣрить заключающуюся въ немъ тайну и вызываемыя ею хлопоты.

"Ты знаешь что я не родился въ богатствѣ, оно досталось мнѣ послѣ смерти одного дальняго родственника имѣвшаго во время моей молодости своихъ дѣтей. Я былъ единственный сынъ, въ шестнадцать лѣтъ остался сиротою съ очень скромнымъ наслѣдствомъ. Опекуны мои избрали для меня медицинскую профессію. Я началъ свое ученіе въ Эдинбургѣ, и пославънъ былъ для окончанія его въ Парижъ. Случилось такъ что я нанялъ тамъ квартиру въ одномъ домѣ съ артистомъ по имени Августъ Дюваль, который потерявъ возможность поддерживать себя живописью такъ-называемой исторической школы, занялъ болѣе скромное положеніе учителя рисованія. Въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ онъ занимался этою профессіей въ Турѣ, имѣя тамъ хорошіе уроки въ семействахъ жившихъ тамъ Англичанъ. Эти уроки онъ потерялъ, какъ самъ откровенно сознавался, вслѣдствіе неодобрительнаго поведенія. Онъ не былъ дурной человѣкъ, но имѣлъ веселый характеръ и легко поддавался искушеніямъ. Онъ переѣхалъ въ Парижъ за нѣсколько мѣсяцевъ до того какъ я съ нимъ познакомился; досталъ нѣсколько уроковъ, но часто терялъ ихъ въ скоромъ времени. Онъ былъ неаккуратенъ и пилъ. Но у него была небольшая пенсія назначенная ему, какъ онъ говорилъ обыкновенно таинственно, нѣкоторыми знатными родственниками которые были слишкомъ горды чтобы признавать свое родство съ учителемъ рисованія, и пенсія выдавалась съ условіемъ что онъ никогда не будетъ называть ихъ. Онъ никогда не говорилъ мнѣ ихъ именъ, и я до сего времени не знаю справедлива ли была эта исторія о знатномъ родствѣ или нѣтъ. Пенсію онъ получалъ по четвертямъ года, и это было его насчастіемъ. Благодаря этому онъ небрежно относился къ своей профессіи; и когда получалъ деньги, тратилъ ихъ на кутежъ, пренебрегая въ то время уроками. При немъ жила дочь, замѣчательно красивая дѣвушка. Ты можешь отгадать остальное. Я полюбилъ ее, любовь усиливалась состраданіемъ которое она мнѣ внушала. Отецъ такъ часто оставлялъ ее одну что живя въ одномъ этажѣ мы съ ней часто имѣли случай видѣться. Отецъ и дочь часто бывали въ большой нуждѣ, терпя недостатокъ даже въ топливѣ и пищѣ. Разумѣется, я помогалъ имъ сколько позволяли мои ограниченныя средства. Какъ ни сильно былъ я обвороженъ Луизою Дюваль, я не былъ слѣпъ къ большимъ недостаткамъ ея характера. Она была капризна, тщеславна, занята своею красотой и вздыхала объ удовольствіяхъ и роскоши превышавшихъ ея средства. Я зналъ что она не любила меня; въ самомъ дѣлѣ, не многое могло привлечь ея мечты въ бѣдномъ медицинскомъ студентѣ, но я искренно воображалъ что моя постоянная преданность наконецъ привлечетъ ея расположеніе. Я не разъ говорилъ съ ея отцомъ о моей надеждѣ назвать когда-нибудь Луизу моею женой. Я долженъ откровенно сознаться что эта надежда никогда не встрѣчала его одобренія. Напротивъ онъ относился къ ней съ презрѣніемъ,-- "дочь его, съ ея красотой, можетъ разчитывать на гораздо болѣе высокую партію"; но онъ все-таки продолжалъ принимать мою помощь и одобрять мои посѣщенія. Наконецъ мой скромный кошелекъ почти истощился, а злополучный рисовальный учитель былъ такъ обремененъ мелкими долгами что дальнѣйшій кредитъ сдѣлался невозможенъ. Въ это время я случайно узналъ отъ одного моего товарища студента что сестра его, бывшая начальницей женскаго пансіона въ Челтенгамѣ, поручила ему отыскать хорошаго рисовальнаго учителя, съ которымъ старшія ученицы ея могли бы говорить по-французски, но который долженъ достаточно знать и англійскій языкъ чтобъ уроки его были понятны и младшимъ дѣвочкамъ. Вознагражденіе назначалось хорошее, пансіонъ былъ большой и пользовался извѣстностью, такъ что поступленіе туда могло доставить способному учителю не мало уроковъ и въ частныхъ домахъ. Я сообщилъ это извѣстіе Дювалю. Онъ ухватился за него съ радостью. Въ Турѣ онъ научился бойко говорить по-англійски; и такъ какъ искусство его было извѣстно многимъ знаменитымъ артистамъ, онъ получилъ отъ нихъ удостовѣреніе въ своемъ талантѣ, которое мой товарищъ переслалъ въ Англію вмѣстѣ съ образцами рисунковъ Дюваля. Черезъ нѣсколько дней онъ получилъ приглашеніе занять мѣсто, принялъ его и вмѣстѣ съ дочерью отправился въ Челтенгамъ. Наканунѣ отъѣзда, Луиза, сильно разстроенная перспективой пребыванія въ чужой странѣ и не довѣряя тому что отецъ ея начнетъ вести скромную жизнь, выказала нѣжность которая была для меня новостью,-- она горько плакала. Она дала мнѣ понять что слезы ея лились при мысли о разлукѣ со мною, и даже умоляла меня ѣхать съ ними въ Челтенгамъ, хотя бы на нѣсколько дней. Ты можешь понять съ какимъ восторгомъ исполнилъ я эту просьбу. Дюваль пробылъ около недѣли на новомъ мѣстѣ и исполнялъ свою обязанность съ такимъ неожиданнымъ усердіемъ и аккуратностью что мнѣ казалось что для меня нѣтъ болѣе предлога не возвращаться къ моимъ занятіямъ въ Парижъ, какъ вдругъ бѣднаго учителя разбилъ параличъ. Онъ лишился возможности двигаться, и умъ его былъ поврежденъ. Призванный врачъ объявилъ что онъ можетъ прожить въ такомъ положеніи нѣкоторое время, но что если разсудокъ его и возвратится, что было болѣе чѣмъ сомнительно, то онъ никогда уже не будетъ въ состояніи снова приняться за свои занятія. Я не могъ оставить Луизу при такихъ ужасныхъ обстоятельствахъ; я остался. Небольшія деньги съ которыми Дюваль прибылъ изъ Парижа истощились; и когда пришло время въ которое онъ обыкновено получалъ свой трехмѣсячный пенсіонъ, Луиза не имѣла понятія куда за нимъ обратиться. Кажется онъ всегда ходилъ за нимъ самъ, но къ кому онъ обращался, это была тайна которой онъ никогда не открывалъ. А въ настоящемъ критическомъ положеніи умъ его такъ ослабѣлъ что онъ не могъ даже понять вашихъ вопросовъ. Я уже истратилъ часть небольшаго капитала, процентами съ котораго жилъ; теперь я взялъ большую часть того что оставалось. Но этого источника не могло хватить на долго. Не могъ также я не компрометтируя сильно репутацію Луизы быть постоянно въ домѣ вмѣстѣ съ молодою дѣвушкой которой единственный законный покровитель былъ въ такомъ положеніи. Мнѣ представлялось только два выбора: разстаться съ ней совершенно, или жениться на ней, кончить ученіе необходимое для полученія диплома, и купить на скромныя средства какія могли остаться отъ моего капитала участіе въ небольшой сельской практикѣ. Я смиренно изложилъ это мнѣніе Луизѣ, потому что не хотѣлъ стѣснять ея склонностей. Она казалась очень тронутою тѣмъ что называла моимъ великодушіемъ; она дала согласіе, и мы обвѣнчались. Я, какъ ты можешь повѣрить, былъ совершенно не свѣдущъ во французскихъ законахъ. Мы вѣнчались согласно англійскому обычаю и по протестантскому обряду. Вскорѣ послѣ нашей свадьбы мы всѣ трое возвратились въ Парижъ и поселились въ мѣстности отдаленной отъ той гдѣ жили прежде, для того чтобъ избѣжать безпокойства отъ мелкихъ парижскихъ кредиторовъ Дюваля. Я возобновилъ свои занятія съ удвоенною энергіей, и Луиза по необходимости большую часть дня оставалась одна съ своимъ бѣднымъ отцомъ. Недостатки ея характера становились все болѣе замѣтными. Она упрекала меня за то что я осуждалъ ее на одиночество; бѣдность наша раздражала ее; у нея не было для меня добраго слова когда я вечеромъ возвращался домой измученный. До свадьбы она не любила меня; послѣ свадьбы, увы! боюсь что она стала меня ненавидѣть. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ послѣ нашего возвращенія въ Парижъ, бѣдный Дюваль умеръ; умственныя способности не возвращались къ нему, и мы такъ и не могли узнать отъ кого онъ получалъ свой пенсіонъ. Вскорѣ послѣ смерти отца Луизы я замѣтилъ странную перемѣну въ настроеніи ея духа и обращеніи. Она оставила свои капризы, раздражительность, упреки; сдѣлалась молчалива и задумчива. Казалось она была подъ вліяніемъ какого-то сдержаннаго возбужденія: щеки ея горѣли, глаза блуждали. Наконецъ, возвратясь однажды вечеромъ домой я не нашелъ ея. Она не возвратилась ни ночью, ни на другой день. Я не могъ себѣ представать что сталось съ нею. У нея не было друзей, и насколько я зналъ, никто не посѣщалъ ее въ нашемъ убогомъ жилищѣ. Въ бѣдномъ домѣ гдѣ мы жили не было concierge котораго я могъ бы разспросить; но въ нижнемъ этажѣ была маленькая табачная лавочка, и торговавшая въ ней женщина сказала мнѣ что за нѣсколько дней до исчезновенія моей жены она замѣтила какъ та проходила мимо окна лавки выйдя изъ дому послѣ полудня и придя домой къ вечеру. Мнѣ представились два ужасныя подозрѣнія: или во время своей прогулки она встрѣтила какого-нибудь обожателя съ которымъ бѣжала; или же не будучи въ состояніи переносить бѣдность въ союзѣ съ человѣкомъ котораго начала ненавидѣть, она ушла чтобы броситься въ Сену. На третій день послѣ ея побѣга я получилъ отъ нея прилагаемое письмо. Можетъ-быть почеркъ ея поможетъ тебѣ исполнить порученіе которое я на тебя возлагаю.

" Monsieur,-- Вы безсовѣстно обманули меня, воспользовавшись моею неопытною юностью и беззащитнымъ положеніемъ склонили меня къ незаконному браку. Единственное утѣшеніе мое въ моихъ несчастіяхъ и безчестіи то что я по крайней мѣрѣ теперь свободна отъ ненавистныхъ узъ. Вы меня больше не увидите; всякія попытки къ этому будутъ тщетны. Я нашла убѣжище у родственниковъ которыхъ имѣла счастіе разыскать и которымъ довѣрила свою судьбу. Если вы и узнаете мое убѣжище и будете имѣть дерзость потревожить меня, вы этимъ лишь подвергнете себя возмездію котораго такъ справедливо заслуживаете

"Луиза Дюваль."

"По прочтеніи этого безсердечнаго неблагодарнаго письма, любовь моя къ этой женщинѣ -- уже ослабѣвшая вслѣдствіе ея безпорядочнаго дурнаго нрава -- совершенно исчезла изъ моего сердца и никогда не возвращалась. Но совѣсть страшно мучила меня какъ честнаго человѣка. Возможно ли чтобъ я ненамѣренно обманулъ ее, чтобы нашъ бракъ былъ незаконнымъ?

"Оправившись отъ оцѣпенѣнія бывшаго первымъ слѣдствіемъ этого письма, я обратился къ ближайшему avou é по имени Сартижъ чтобъ узнать его мнѣніе, и къ моему огорченію узналъ что между тѣмъ какъ, согласно обычаямъ моей страны, бракъ мой съ Луизою Дюваль былъ законнымъ въ Англіи, и я не могъ жениться на другой, бракъ для нея не былъ законнымъ, такъ какъ совершился безъ согласія ея родственниковъ когда она была несовершеннолѣтняя, не сопровождался обрядомъ римско-католической церкви, къ которой, хотя я никогда не слыхалъ ни отъ нея, ни отъ ея отца о ихъ вѣроисповѣданіи, можно было съ увѣренностію полагать что она принадлежитъ, и наконецъ между нами не было заключено формальнаго гражданскаго контракта который необходимъ для законности брака французскихъ подданныхъ.

" Avou é сказалъ что вслѣдствіе этихъ обстоятельствъ бракъ самъ по себѣ былъ недѣйствителенъ, и что Луиза могла, не рискуя подвергнуться законному преслѣдованію за двоемужество, выйти снова замужъ во Франціи согласно французскимъ законамъ; но что, при данныхъ обстоятельствахъ, вѣроятно ея ближайшіе родственники обратятся къ подлежащему суду для формальнаго расторженія брака, и это будетъ самымъ дѣйствительнымъ средствомъ спасти ее это всякаго безпокойства съ моей стороны и пресѣчь всякую возможность къ возбужденію въ послѣдствіи вопроса о ея незамужествѣ и правѣ выйти замужъ. Для меня всего лучше было ничего не предпринимать ожидая дальнѣйшихъ происшествій. Я не могъ придумать ничего другаго и покорился необходимости.

"Изъ этого тревожнаго состоянія, въ которомъ злобное чувство противъ Луизы смѣнялось упреками чувства чести, я былъ выведенъ письмомъ отъ дальняго родственника который до того времени не обращалъ на меня вниманія. Въ предшествовавшемъ году онъ потерялъ одного изъ своихъ дѣтей; другой ребенокъ только-что умеръ; кромѣ меня, у него не оставалось ближайшихъ родственниковъ которые бы могли наслѣдовать его состояніе. Онъ извѣщалъ о своемъ семейномъ горѣ съ мужествомъ которое меня тронуло, сообщалъ что здоровье его слабѣетъ и просилъ меня возможно скорѣе прибыть къ нему въ Шотландію. Я пріѣхалъ и прожилъ съ нимъ до его кончины послѣдовавшей нѣсколько мѣсяцевъ послѣ того. По духовному завѣщанію онъ сдѣлалъ меня наслѣдникомъ своего обширнаго состоянія съ условіемъ принять его имя.

"Какъ только позволили хлопоты сопряженныя съ полученіемъ наслѣдства, я возвратился въ Парижъ и опять увидѣлся съ г. Сартажемъ. Со времени полученія упомянутаго письма я не имѣлъ никакого извѣстія ни отъ Луизы, ни отъ какихъ-либо ея родственниковъ. Не было сдѣлано никакихъ попытокъ къ расторженію брака и прошло достаточно времени чтобы считать невѣроятнымъ что такая попытка будетъ сдѣлана. Но безъ этого, хотя Луиза была свободна отъ брачныхъ узъ, я былъ связанъ ими.

"По моей просьбѣ, г. Сартижъ принялъ самыя дѣятельныя мѣры къ разысканію гдѣ находилась Луиза и кто были родственники у которыхъ, по ея увѣренію, она нашла пріютъ. Для розысковъ была употреблена полиція; были сдѣланы объявленія, безъ упоминанія именъ, но достаточно понятныя для Луизы еслибъ они дошли до нея. Въ нихъ говорилось что если въ вашемъ бракѣ была неправильность, то ради ее самой ее просятъ исправить это совершеніемъ втораго обряда. Отвѣтъ долженъ быть адресованъ avou é. Но отвѣта не было; полиція несмотря на неудачные поиски не теряла надежды на успѣхъ, когда черезъ нѣскозько недѣль послѣ объявленій г. Сартажъ получилъ пакетъ съ удостовѣреніемъ, прилагаемымъ при настоящемъ письмѣ, о смерти Луизы Дюваль въ Мюнхенѣ. Удостовѣреніе, какъ ты увидишь, повидимому офиціально засвидѣтельствовано и не подлежитъ сомнѣнію. Такъ полагали и г. Сартижъ и я. Розыски полиціи были прекращены. Я былъ свободенъ. Мало-по-малу я отдѣлался отъ тяжелаго впечатлѣнія причиненнаго моимъ злополучнымъ бракомъ и извѣстіемъ о смерти Луизы. Богатый и умственно дѣятельный я понемногу отдѣлывался отъ воспоминаній объ испытаніяхъ моей молодости какъ отъ тяжелаго сна. Я вступилъ въ публичную жизнь; составилъ себѣ уважаемое положеніе; познакомился съ твоею теткой; мы обвѣнчались, и ея прекрасная природа повліяла на улучшеніе моей. Увы, увы! черезъ два года послѣ нашей свадьбы -- около пяти лѣтъ послѣ полученія удостовѣренія о смерти Луизы -- я съ твоей теткой совершали лѣтнюю поѣздку въ долинѣ Рейна; на возвратномъ пути мы остановились въ Ахенѣ. Однажды какъ я гулялъ въ окрестностяхъ города, я увидалъ на дорогѣ маленькую дѣвочку, по виду лѣтъ пяти, которая въ погонѣ за бабочкой споткнулась и упала какъ разъ у моихъ ногъ; я поднялъ ее, и такъ какъ она плакала больше отъ испуга чѣмъ отъ дѣйствительнаго ушиба, я старался всячески успокоить ее; въ это время подошла шедшая въ нѣсколькихъ шагахъ позади дама, взяла ее изъ моихъ рукъ и поблагодарила меня. Звукъ ея голоса заставилъ сердце мое остановиться. Я взглянулъ и увидѣлъ Луизу.

"Она узнала меня только тогда какъ я конвульсивно схватилъ ее за руку и произнесъ ея имя. Изъ насъ двоихъ я, безъ сомнѣнія, больше измѣнился; довольство и счастіе оставили во мнѣ мало слѣдовъ прежняго нуждавшагося, истомленнаго заботами студента. Но если я прежде узналъ ее, за то она оправилась скорѣе. Выраженіе лица ея сдѣлалось жестко и сухо. Я не могу передать съ буквальною точностью быстрый разговоръ который произошелъ между нами послѣ того какъ она посадила ребенка на дерновую скамью близь дороги, сказала чтобъ онъ посидѣлъ тамъ смирно, и отошла со мною на нѣсколько шаговъ какъ бы не желая чтобы ребенокъ могъ слышать что говорилось.

"Содержаніе разговора было слѣдующее: она отказалась дать объясненія относительно удостовѣренія объ ея смерти, сказала только что узнавъ о томъ что она называла "преслѣдованіями" посредствомъ объявленій и розысковъ полиціи, она послала эти документы по указанному въ объявленіи адресу чтобъ избавиться отъ дальнѣйшаго безпокойства. Но какимъ образомъ были получены эти документы, или же такъ искусно поддѣланы что могли обмануть опытнаго юриста, я не знаю до сего дня. Она объявила что теперь она счастлива, ни въ чемъ не нуждается, и что если я хочу сколько-нибудь поправить причиненное ей зло, то долженъ оставить ее въ покоѣ; въ случаѣ же -- чего трудно ожидать -- если мы опять встрѣтимся, долженъ смотрѣть на нее какъ на постороннюю; что она съ своей стороны никогда не будетъ безпокоить меня, и что удостовѣреніе въ смерти Луизы Дюваль даетъ мнѣ возможность жениться въ другой разъ, что и она имѣетъ право сдѣлать.

"Я былъ такъ смущенъ и разстроенъ пока она говорила все это что не пытался прерывать ее. Ударъ такъ потрясъ меня что я едва могъ оправиться, и лишь когда она повернулась чтобъ уйти, я вдругъ вспомнилъ что ребенокъ называлъ ее maman, и судя по тому сколько ему было лѣтъ на видъ, онъ долженъ былъ родиться лишь нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ того какъ Луиза оставила меня, и слѣдовательно былъ мой ребенокъ. Среди подавлявшаго меня горя я могъ только пробормотать: "а вашъ ребенокъ? Безъ сомнѣнія онъ имѣетъ на меня права отъ которыхъ вы отказываетесь. Вы не были невѣрны мнѣ пока я считалъ васъ своею женой?"

"-- Боже! какъ можете вы оскорблять меня такимъ подозрѣніемъ? Нѣтъ! воскликнула она порывисто и высокомѣрно.-- Но такъ какъ я не была вашею законною женой, то это не законный вашъ ребенокъ; онъ мой, и только мой. Впрочемъ если вы захотите потребовать его... Она остановилась какъ бы въ нерѣшительности. Я видѣлъ что она готова уступить мнѣ ребенка еслибъ я этого потребовалъ. Я долженъ сознаться, съ угрызеніемъ совѣсти, что отступилъ предъ такимъ предложеніемъ. Что могъ я сдѣлать съ ребенкомъ? Какъ объяснить женѣ почему принимаю въ немъ участіе? Еслибъ это былъ мой незаконный ребенокъ, я не рѣшился бы сознаться Джанетѣ въ увлеченіи молодости. Но, какъ это было на самомъ дѣлѣ, это ребенокъ отъ прежняго брака,-- первая жена жива!-- кровь застыла во мнѣ отъ ужаса. Если я возьму ребенка выдумавъ какую-нибудь исторію о его происхожденіи, развѣ я не подвергну себя, не подвергну Джанету постоянной и ужасной опасности? Естественная любовь матери къ ребенку побуждала бы ее справляться о немъ, при чемъ она легко могла открыть мое новое имя и можетъ-статься черезъ нѣсколько лѣтъ предъявить на меня свои права.

"Нѣтъ, я не могъ рисковать подвергнуться такой опасности. Я проговорилъ угрюмо: "да, вы правы, ребенокъ вашъ и только вашъ", я готовъ былъ предложить для него денежную помощь, но Луиза уже повернулась презрительно къ скамьѣ на которой оставила дитя. Я видѣлъ какъ она вырвала изъ рукъ его полевые цвѣты которые бѣдняжка набрала; и какъ часто послѣ я вспоминалъ какъ грубо она сдѣлала это, не какъ мать любящая свое дитя. Въ это время на дорогѣ появились другіе прохожіе; двоихъ изъ нихъ я зналъ, это была англійская чета дружески расположенная къ леди Джанетѣ и ко мнѣ. Они остановились подойдя ко мнѣ; въ это время Луиза прошла съ ребенкомъ въ направленіи къ городу. Я отвернулся въ противную сторону и старался собраться съ мыслями. Какъ ни ужасно было это внезапное открытіе ясго было что Луиза также сильно желала скрыть его какъ и я. Мало было вѣроятности чтобъ эта тайна когда-нибудь открылась. И она и ребенокъ были одѣты какъ люди богатые. Ребенокъ несомнѣнно не нуждался въ денежной помощи съ моей стороны, и для него было лучше оставаться на попеченіи матери. Такъ пробовалъ я утѣшать и обольщать себя.

"На другой день мы съ Джанетой оставили Ахенъ и возвратились въ Англію. Но я не могъ отдѣлаться отъ ужасной мысли что Джанета не была моею законною женой; что еслибъ она когда-нибудь проникла тайну сокрытую въ моей груди, она тотчасъ оставила бы меня, хотя бы ей пришлось умереть отъ того (ты знаешь какъ нѣжно она любила меня). Во мнѣ произошла безмолвная перемѣна. Прежде я имѣлъ честолюбіе свойственное людямъ въ публичной жизни; я искалъ славы, положенія, вліянія. Теперь это честолюбіе оставило меня; я отступилъ при мысли сдѣлаться слишкомъ извѣстнымъ чтобы Луиза или ея родственники не узнали того что знали всѣ, то-естъ что прежде я носилъ другое имя, имя ея мужа, и видя меня въ богатствѣ и почетѣ, не вздумала бы въ послѣдствіи требовать для себя или для дочери правъ которыми пренебрегла когда полагала что я нахожусь въ бѣдности и неизвѣстности. Но и моя совѣсть и вліяніе ангела жены побуждали меня искать всевозможныхъ случаевъ дѣлать добро другимъ пользуясь тѣми средствами какія давали мнѣ мое положеніе и обстоятельства. Я огорчался когда и это доставляло мнѣ нѣкотораго рода извѣстность. Съ какою болью я избѣгалъ ее! Люди приписывали мою боязнь публичности моей скромности. Меня прославляли, а я зналъ что я обманщикъ. Но годы проходили. Я ничего не слыхалъ ни о Луизѣ ни о ребенкѣ, и страхъ мой постепенно проходилъ. Но я былъ доволенъ когда двое дѣтей родившихся у насъ съ Джанетой умерли въ малолѣтствѣ. Еслибъ они остались въ живыхъ, кто знаетъ не могло ли что-нибудь открыться для доказательства что они незаконные?

"Я долженъ спѣшить. Наконецъ настала тяжкая утрата въ моей жизни: я лишился женщины которая была для меня все. По крайней мѣрѣ она спаслась отъ открытія которое лишило бы меня права быть при ея смертномъ одрѣ и оставить въ ея могилѣ мѣсто для себя.

"Но послѣ первой агоніи послѣдовавшей за ея утратою, совѣсть, которую я такъ долго старался успокоивать, громко заговорила. Луиза потеряла всякое право на мое вниманіе, но не безвинный ребенокъ. Живъ ли онъ еще? Если такъ, то не была ли дочь наслѣдницей моего состоянія какъ единственный мой ребенокъ оставшійся въ живыхъ? Правда, я имѣлъ полное право располагать моимъ состояніемъ; оно не заключалось въ землѣ, не было заказнымъ; но не имѣла ли дочь которую я такъ покинулъ больше всѣхъ нравственное право на него? Не обязанъ ли я былъ вознаградить ее? Ты помнишь что докторъ посовѣтовалъ мнѣ на время перемѣну мѣста. Я уѣхалъ, никто не зналъ куда. Я отправился въ Парижъ, чтобъ отыскать г. Сартажа, avou é. Я узналъ что онъ давно умеръ. Тогда я обратился къ его душеприкащикамъ съ вопросомъ не сохранилось ли послѣ него какихъ-нибудь бумагъ или переписки его съ Ричардомъ Макдональдомъ происходившей нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Оказалось что всѣ эти документы, вмѣстѣ съ другими не возвращенными послѣ его смерти корреспондентамъ, были сожжены по его распоряженію. Такимъ образомъ не осталось никакого указанія на мѣстопребываніе Луизы, если оно и было найдено послѣ того какъ я видѣлъ ее въ послѣдній разъ. Я не зналъ что дѣлать. Я не рѣшался начать розыски съ помощью постороннихъ людей такъ какъ въ случаѣ открытія ребенка, могъ сдѣлаться извѣстнымъ и бракъ который оскорбилъ бы память моей святой покойницы. Я возвратился въ Англію чувствуя что дни мои сочтены. Я передаю тебѣ заботу о розыскахъ которыхъ не могъ произвести самъ. Я завѣщаю тебѣ, за исключеніемъ мелкихъ раздачъ и вкладовъ на общественную благотворительность, все мое состояніе. Но ты поймешь изъ этого письма что тебѣ поручается его храненіе, о чемъ я не могъ упомянуть въ моемъ завѣщаніи. Я не могъ не оскорбивъ почитаемую память твоей тетки назначить наслѣдницей моего состоянія дочь отъ жены которая была жива когда я женился на Джанетѣ. Всякій намекъ на это могъ бы подать поводъ къ сплетнямъ и подозрѣніямъ и послужить къ открытію того что я хочу оставить въ тайнѣ. Я разчиталъ что за всѣми вычетами сумма переходящая къ тебѣ по завѣщанію простирается до 220.000 фунтовъ. Но я передаю безусловно и немедленно въ твою собственность сравнительно ничтожную сумму 20.000 фунтовъ. Если дочь Луизы не находится въ живыхъ или если ты откроешь что вопреки всѣмъ вѣроятностямъ это не мой ребенокъ, все состояніе переходитъ къ тебѣ. Но если сама Луиза жива и можетъ нуждаться въ денежной помощи, ты озаботишься чтобъ она получала ежегодно сколько ты найдешь достаточнымъ, но не знала бы источника. Тебѣ принадлежитъ забота, если возможно, даже больше чѣмъ мнѣ, хранить незапятнаннымъ имя и память той кто была для тебя второю матерью. Цѣль моя была бы вполнѣ достигнута еслибы ты найдя мою дочь могъ, не насилуя своей склонности, жениться на ней. Въ такомъ случаѣ она пользовалась бы вмѣстѣ съ тобою моимъ богатствомъ, и всѣ требованія справедливости и долга были бы удовлетворены. По годамъ она подходила бы тебѣ. Когда я видѣлъ ее въ Ахенѣ, она подавала надежду наслѣдовать не малую долю красоты матери. Если увѣреніе Луизы что она живетъ въ довольствѣ было справедливо, то дочь ея вѣроятно была воспитана съ нѣжностью и заботливостью. Ты увѣрялъ меня что у тебя нѣтъ другой привязанности. Но если отыскавъ мою дочь ты найдешь что она уже замужемъ, или что ты не можешь ни любить ни уважать ее, я довѣряю вполнѣ твоей чести рѣшить какая часть оставленныхъ тебѣ 200.000 можетъ быть передана ей. Мать могла испортить ее. Она могла, отъ чего Боже упаси, пойти по дурной дорогѣ. Въ такомъ случаѣ я желаю только чтобъ ей былъ удѣленъ изъ моего состоянія ежегодный доходъ который могъ бы избавить ее отъ дальнѣйшаго паденія и отъ искушеній бѣдности. Но можетъ-статься, напротивъ, ты встрѣтишь въ ней особу которая во всѣхъ отношеніяхъ достойна стать моею главною наслѣдницей. Во всемъ этомъ я вполнѣ довѣряю тебѣ какъ человѣку который изо всѣхъ кого я знаю обладаетъ высшимъ чувствомъ чести и въ то же время наибольшимъ практическимъ смысломъ и знаніемъ жизни. Главнѣйшимъ затрудненіемъ, при передачѣ части наслѣдства дѣвушкѣ, если она отыщется и окажется моею дочерью, будетъ сдѣлать это такимъ образомъ чтобы ни она ни ея окружающіе не могли приписать этого мнѣ. Она никогда не должна быть признана моею дочерью -- никогда! Твое уваженіе къ дорогой покойницѣ не дозволитъ этого. Твой свѣтлый сильный умъ долженъ побѣдить это затрудненіе: мой ослѣпленъ уже тѣнью смерти. Ты обсудишь также тщательно какъ приступить къ розыскамъ матери и ребенка такимъ образомъ чтобы не разоблачить нашу тайну. Для этого потребна большая осторожность. Вѣроятно ты начнешь розыски въ Парижѣ, съ помощью полиціи, съ которою будешь очень сдержанъ въ своихъ сообщеніяхъ. Къ величайшему несчастію у меня нѣтъ миніатюрнаго портрета Луизы, и я могу дать только общее описаніе ея наружности которое мало поможетъ ея открытію. Но каково бы оно ни было, оно остережетъ тебя отъ того чтобъ ошибочно не принять за нее другую. Луиза была средняго роста, но казалась нѣсколько выше своего роста; у нея было странное сочетаніе темныхъ волосъ, свѣтлаго цвѣта лица и свѣтлосѣрыхъ глазъ. Теперь ей должно быть безъ малаго сорокъ лѣтъ. Она не лишена была образованія, полученнаго отъ отца. Хорошо говорила по-англійски; рисовала со вкусомъ и даже не безъ таланта. Осторожнѣе будетъ начать розыски сперва Луизы чѣмъ ребенка, который долженъ быть главною цѣлью розысковъ, ибо только разузнавъ все до нея касающееся ты будешь въ состояніи убѣдиться въ вѣрности свѣдѣній касательно дочери, которую я можетъ-статься только по ошибкѣ считаю своею. Хотя Луиза говорила съ такимъ высокомѣріемъ о томъ что свободна выходить замужъ, но рожденіе ребенка могло повредить ея репутаціи и сдѣлаться серіознымъ препятствіемъ ко второму браку, такъ какъ она не приняла законныхъ мѣръ къ расторженію брака со мною. Если такимъ образомъ она не вышла снова замужъ, ей не было причинъ не принять снова свое дѣвичье имя Дюваль, какъ въ письмѣ ко мнѣ, видя что я пересталъ безпокоить ее розысками, для избѣжанія коихъ она придумала фальшивое удостовѣреніе своей смерти. Поэтому вѣроятно она живетъ гдѣ-нибудь въ Парижѣ подъ именемъ Дюваль. Понятно что тягость неизвѣстности касательно твоего состоянія не должна быть твоимъ удѣломъ на неопредѣленное время. Если по окончаніи напримѣръ двухъ лѣтъ твои розыски не приведутъ ни къ какому результату, тогда три четверти всего моего состоянія переходятъ въ твою полную собственность, а четвертую часть ты помѣстишь для приращенія процентами на случай если мой ребенокъ найдется въ послѣдствіи. Если же онъ не найдется, это будетъ запасными капиталомъ для твоихъ дѣтей. О, еслибы дочь моя могла найтись вовремя, еслибъ она была такова что ты могъ бы полюбить ее и жениться на ней по свободному выбору! Больше я ничего не могу сказать. Пожалѣй меня, и не суди строго мужа Джанеты.

Р. К.

Теперь данъ ключъ къ поведенію Грагама, теперь понятно глубокое горе приводившее его на могилу тетки которую онъ такъ чтилъ и уважалъ и добрая память коей подвергалась такой серіозной опасности; понятно почему такъ мало измѣнился его образъ жизни послѣ полученія наслѣдства которое считали такимъ значительнымъ; понятно его удаленіе отъ политической карьеры; поводы къ розыскамъ и его осторожность, наконецъ, положеніе относительно Исавры въ которое такъ жестоко поставили его обстоятельства.

Разумѣется, первою мыслью его при обсужденіи условій завѣщанія была мысль о женитьбѣ на дочери Ричарда Кинга, если окажется что она не замужемъ, не обручена и не противна его склонности. Онъ раздѣлялъ побужденія заставившія покойнаго упомянуть объ этомъ. Это было самое простое и удобное средство оказать справедливость законной наслѣдницѣ не обнаруживъ тайну столь важную для чести его тетки, самого Ричарда Кинга, его благодѣтеля, и знаменитой фамиліи изъ которой происходила леди Джанета. Можетъ-статься что и соображеніе удержать такимъ способомъ состояніе столь полезное для его карьеры не было безъ вліянія на умъ этого человѣка честолюбиваго отъ природы. Но онъ не позволялъ себѣ останавливаться на этомъ соображеніи. Онъ считалъ его преступнымъ. Но на практикѣ это представляло большія препятствія къ его женитьбѣ на комъ-нибудь другомъ, пока онъ не исполнитъ свою миссію, и не разъяснится неопредѣленность касательно его состоянія. Могъ ли онъ по совѣсти явиться къ дѣвушкѣ и ея родителемъ человѣкомъ богатымъ тогда какъ могъ сдѣлаться бѣднякомъ? Могъ ли онъ упомянуть юристу объ условіяхъ вслѣдствіе коихъ при брачномъ контрактѣ онъ не могъ располагать ни однимъ шиллингомъ изъ той значительной суммы которая могла рано или поздно перейти въ другія руки? Тѣмъ не менѣе, когда онъ убѣдился въ глубинѣ чувства внушеннаго ему Исаврой, мысль о женитьбѣ на дочери Ричарда Кинга, если она находится въ живыхъ и еще не замужемъ, сдѣлалась невозможною. Сиротство молодой Италіянки устраняло препятствія ко браку которыя помѣшала бы ему свататься за дѣвушку одинаковаго съ нимъ общественнаго положенія, родители коей могли бы настаивать на брачномъ контрактѣ. И еслибы въ тотъ день какъ онъ видѣлъ Исавру въ послѣдній разъ, онъ засталъ ее одну, безъ сомнѣнія онъ уступилъ бы голосу сердца, открылъ бы ей свою любовь, и при взаимности сталъ бы ея женихомъ. Но мы видѣли какъ при послѣднемъ свиданіи было подавлено это сердечное желаніе. Англійскіе предразсудки его были такъ глубоки что будь онъ даже свободенъ отъ условій завѣщанія, онъ и тогда отступилъ бы предъ бракомъ съ дѣвушкой которая въ жаждѣ знаменитости могла имѣть что-нибудь общее съ такимъ человѣкомъ какъ Густавъ Рамо, по своимъ привычкамъ принадлежавшимъ къ богем ѣ, и соціалистомъ по убѣжденіямъ.

Уѣзжая изъ Парижа онъ принялъ рѣшеніе оставить всякую мысль о бракѣ съ Исаврой и вполнѣ посвятить себя дѣлу которое было для него священною обязанностью. Не потому чтобъ онъ могъ думать о женитьбѣ на другой, даже еслибы наслѣдница вполнѣ удовлетворила всѣмъ требованіямъ его сердца, будь оно совершенно свободно; но его тяготило бремя лежавшее на немъ, состояніе которое могло не принадлежать ему, неопредѣленность парализовавшая всѣ его честолюбивые планы на будущее.

Однако, несмотря на борьбу съ собою -- а едва ли кто могъ бороться болѣе рѣшительно,-- онъ не могъ отогнать отъ себя образъ Исавры. Образъ этотъ постоянно преслѣдовалъ его, и вмѣстѣ съ нимъ чувство невозвратимой потери, ужасной пустоты и острой боли.

Успѣхи его розысковъ въ Ахенѣ, хотя и были достаточны для того чтобъ удерживать его въ этомъ мѣстѣ, были однако же такъ незначительны и подвигались такими медленными шагами что не дагали достаточно пищи его безпокойному уму. Г. Ренаръ былъ ловокъ и неутомимъ. Но не легко было собрать свѣдѣнія о Парижанкѣ бывшей такъ много лѣтъ назадъ на этихъ водахъ гдѣ посѣтители такъ многочисленны. Къ тому же имя Дюваль было такъ обыкновенно что и въ Ахенѣ, какъ въ Парижѣ, время уходило въ погонѣ за другими Дюваль, которыя какъ оказывалось не имѣли ничего общаго съ отыскиваемою Луизой. Наконецъ г. Ренару посчастливилось найти домъ въ которомъ въ 1849 году жили въ теченіи трехъ недѣль двѣ дамы изъ Парижа. Имя одной было Mme Дюваль, другой Mme Мариньи. Обѣ были молоды, обѣ очень красивы и почти одинаковаго роста и съ одинакими волосами. Но Mme Мариньи была красивѣе. Mme Дюваль посѣщала игорную залу и была повидимому очень веселаго нрава. Mme Мариньи жила очень тихо, рѣдко, почти никогда не выходила изъ дому и казалось была слабаго здоровья. Она какъ-то внезапно оставила квартиру, и сколько могла припомнить квартирная хозяйка, поселилась въ какой-то деревнѣ близь Ахена, но хозяйка не помнила гдѣ именно. Мѣсяца черезъ два по отъѣздѣ Mme Мариньи, Mme Дюваль также оставила Ахенъ вмѣстѣ съ однимъ Французомъ часто посѣщавшимъ ее въ послѣднее время, красивымъ человѣкомъ съ рѣзко-очерченнымъ лицомъ. Квартирная хозяйка не знала кто и что такое онъ былъ. Она помнила только что докладывая о немъ Mme Дюваль, его называли Monsieur Achille. Послѣ отъѣзда Mme Дюваль, квартирная хозяйка никогда больше не встрѣчала ее. Но Mme Мариньи она встрѣтила еще разъ, лѣтъ черезъ пять послѣ того какъ она съѣхала съ квартиры, встрѣтила случайно, на желѣзнодорожной станціи, сразу узнала ее и предложила ей занять прежнюю квартиру. Mme Мариньи поспѣшно отвѣтила что она въ Ахенѣ лишь на нѣсколько часовъ и уѣзжаетъ въ тотъ же день.

Розыски были направлены на отысканіе Mme Мариньи. Время когда квартирная хозяйка видѣла ее въ послѣдній разъ совпадало съ тѣмъ когда Ричардъ Кингъ встрѣтилъ Луизу. Слѣдовательно она могла быть вмѣстѣ съ ней въ Ахенѣ въ это время и будучи отыскана могла сообщить свѣдѣнія о послѣдовавшихъ событіяхъ ея жизни и настоящемъ мѣстопребываніи.

Послѣ утомительныхъ розысковъ по всѣмъ окрестностямъ Ахена, Грагамъ, совершенно случайно, напалъ на слѣдъ подруги Луизы. Онъ одиноко блуждалъ по окрестностямъ Ахена, когда застигнутый сильною грозой принужденъ былъ просить убѣжища въ домѣ мелкаго фермера стоявшемъ въ полѣ немного въ сторонѣ отъ проселка по которому онъ шелъ. Пережидая пока пройдетъ гроза и просущивая платье предъ огнемъ въ комнатѣ примыкавшей къ кухнѣ, онъ вступилъ въ разговоръ съ женой фермера, пріятною женщиной, и сдѣлалъ нѣсколько лестныхъ замѣчаній о висѣвшей на стѣнѣ небольшой акварельной картинкѣ.

-- А, сказала жена фермера,-- это подарокъ одной французской дамы которая жила здѣсь много лѣтъ тому назадъ. Она прекрасно рисовала, бѣдняжка.

-- Дама которая жила здѣсь много лѣтъ назадъ -- сколько лѣтъ?

-- Я думаю лѣтъ около двадцати.

-- Въ самомъ дѣлѣ! Не была это Mme Мариньи?

-- Bon Dien! Ее дѣйствительно такъ звали. Вы знали ее? Я бы рада была узнать что она счастлива.

-- Я не знаю гдѣ она теперь, и стараюсь найти ее. Помогите мнѣ пожалуста. Долго Mme Мариньи жила у васъ?

-- Я думаю не меньше двухъ мѣсяцевъ; да, два мѣсяца. Она уѣхала отъ насъ черезъ мѣсяцъ послѣ родовъ.

-- Она родила здѣсь?

-- Да. Когда она пришла въ первый разъ, мнѣ и въ голову не пришло что она была enceinte. Она была хороша собой, и никто бы не догадался объ этомъ. Я начала подозрѣвать лишь за нѣсколько дней до того какъ это случилось; и это было такъ неожиданно что все счастливо кончилось прежде чѣмъ успѣли послать за акушеромъ.

-- И ребенокъ остался живъ? Мальчикъ или дѣвочка?

-- Дѣвочка, прелестная малютка.

-- Уѣзжая взяла она ребенка съ собой?

-- Нѣтъ; она отдала его кормилицѣ, племянницѣ моего мужа у которой около того времени тоже былъ ребенокъ. Madame платила хорошо, и продолжала высылать деньги каждые полгода, пока не пріѣхала сама и не взяла ребенка.

-- Когда это было? Немного меньше пяти лѣтъ послѣ того какъ она оставила его?

-- Вы все это знаете, monsieur, да, почти черезъ пять лѣтъ. Она не заѣхала ко мнѣ, и мнѣ это показалось обидно, но она прислала маѣ черезъ племянницу настоящіе золотые часы и шаль. Бѣдная дама -- она была дама съ ногъ до головы -- такая гордая и не терпѣла чтобъ ее разспрашивали. Но я увѣрена что она не была изъ вашихъ легкихъ Француженокъ, а честная жена какъ я, хотя она никогда не говорила объ этомъ.

-- И вы не имѣете понятія гдѣ она прожила пять лѣтъ послѣ своего отъѣзда или куда отправилась взявъ ребенка?

-- Нѣтъ, monsieur.

-- Но она посылала деньги за ребенка по почтѣ и на конвертахъ были почтовые штемпеля?

-- Видите ли, я сама не ученая. Но не повидаетесь ли вы съ Маріей Губертъ, это моя племянница, можетъ-быть у нея сохранились конверты.

-- Гдѣ живетъ гжа Губертъ?

-- Это будетъ въ разстояніи мили отсюда по кратчайшей дорогѣ; вы не можете сбиться. У мужа ея есть свой клочокъ земли, но онъ занимается также извозомъ; на двери у него написано Максъ Губертъ извощикъ, домъ его какъ разъ противъ церкви. Дождь пересталъ, но можетъ-быть вамъ слишкомъ далеко идти туда сегодня.

-- Ничуть. Очень вамъ благодаренъ.

-- А если вы найдете эту даму и увидитесь съ ней, скажите ей что я была бы очень рада услыхать добрыя вѣсти о ней и о малюткѣ.

Грагамъ направился подъ прояснившимся небомъ къ указанному дому. Онъ засталъ гжу Губертъ дома и готовую отвѣчать на разспросы, но, увы! у нея не было конвертовъ. Mme Мариньи, когда брала ребенка, спросила конверты отъ своихъ писемъ и взяла ихъ съ собою. Гжа Губертъ, которая была также мало ученая какъ и ея тетка, никогда не обращала вниманія на почтовые штемпеля на конвертахъ; она помнила только первый въ которомъ былъ присланъ банковый билетъ; штемпель этотъ былъ В ѣ на.

-- Но не сообщала ли Mme Мариньи въ своихъ письмахъ адреса по которому вы могли извѣщать ее о ребенкѣ?

-- Я думаю она мало заботилась о своемъ ребенкѣ, monsieur. Она поцѣловала дитя очень холодно когда пріѣхала за нимъ. Я сказала дѣвочкѣ что это ея мама, и Mme Мариньи сказала: "да, ты можешь звать меня maman", и сказала это голосомъ вовсе не материнскимъ. Она привезла съ собой небольшой мѣшокъ въ которомъ были хорошенькія платьица для дѣвочки, и была очень нетерпѣлива пока ребенокъ не надѣлъ ихъ.

-- Увѣрены ли вы что это была та самая дама которая оставила ребенка?

-- О, въ этомъ нельзя сомнѣваться. Она была tr è s belle, но мнѣ она не нравилась, какъ нравилась теткѣ. Она очень высоко поднимала голову и смотрѣла нѣсколько презрительно. Хотя, нужно сознаться, была очень щедра.

-- Но вы еще не отвѣтили на мой вопросъ, не было ли въ письмахъ адреса.

-- Она прислала всего два письма. Одно, при которомъ была приложена первая плата, было всего въ нѣсколько строкъ; въ немъ говорилось что если ребенокъ будетъ здоровъ и счастливъ, мнѣ не зачѣмъ писать; если же онъ умретъ или опасно заболѣетъ, я могу во всякое время написать нѣсколько словъ по адресу Madame М. Poste restante, Вѣна. Она путешествуетъ, но письмо рано или поздно дойдетъ къ ней. Въ другомъ письмѣ она извѣщала меня что пріѣдетъ за ребенкомъ, и что ее можно ждать дня черезъ три по полученіи письма.

-- Всѣ же остальныя присылки отъ нея были только деньги безъ писемъ?

-- Точно такъ.

Грагамъ, видя что ничего больше не можетъ узнать, ушелъ. По дорогѣ домой, обдумывая то на что навели его открытія этого дня, онъ рѣшилъ тотчасъ же, вмѣстѣ съ г. Ренаромъ, отправиться въ Мюнхенъ, и постараться узнать тамъ что можно касательно удостовѣренія о смерти Луизы Дюваль, которому (раздѣляя очень вѣроятное предположеніе Ричарда Кинга что оно было искусно поддѣлано) онъ до сего времени не придавалъ особаго значенія.

ГЛАВА VII.

Никакихъ удовлетворительныхъ результатовъ не принесли справки въ Мюнхенѣ кромѣ удостовѣренія въ томъ что свидѣтельство о смерти особы называвшей себя Луизой Дюваль не было вымышлено. Дама носившая это имя прибыла однажды вечеромъ въ одинъ изъ лучшихъ отелей и заняла прекрасное помѣщеніе. Она пріѣхала безъ прислуги, но въ сопровожденіи господина, который однако удалился изъ отеля лишь только удостовѣрился что гжа Дюваль будетъ имѣть всѣ необходимыя удобства. Въ книгахъ отеля все еще сохранялось ея имя: madame Duval, Fran è; aise, rentiere. Сравнивъ почеркъ которымъ было написано имя съ почеркомъ письма первой жены Ричарда Кинга, Грагамъ нашелъ что они не сходны; но имя могло быть вписано не самою madame Дюваль. Господинъ въ сопровожденіи котораго она пріѣхала посѣтилъ ее опять на слѣдующій день, обѣдалъ съ ней и провелъ у нея вечеръ, но никто въ отелѣ не помнилъ его имени и даже сказалъ ли онъ какое-нибудь имя. Послѣ этого посѣщенія, его не видали болѣе. Два дня спустя гжа Дюваль заболѣла; былъ приглашенъ докторъ который и лѣчилъ ее до самой смерти. Докторъ былъ легко отысканъ. Онъ хорошо помнилъ Луизу Дюваль, умершую отъ воспаленія легкихъ, вѣроятно вслѣдствіе простуды во время дороги. Роковые симптомы обнаружились скоро, и она умерла на третій день своей болѣзни. Она была молода и красива. Докторъ спросилъ у нея не поручитъ ли она ему написать къ ея друзьямъ, но она отвѣчала что у нея есть только одинъ другъ, что она уже писала ему и что онъ долженъ пріѣхать черезъ день или два. И по справкамъ оказалось что она дѣйствительно написала какое-то письмо и сама снесла его на почту предъ тѣмъ какъ заболѣла.

Въ кошелькѣ ея оказались деньги, небольшія, но достаточныя для покрытія всѣхъ ея расходовъ и для похоронъ, совершенныхъ, по мѣстному закону, почти немедленно послѣ ея кончины. Въ ожиданіи друга которому она писала вещи ея были опечатаны. На другой день послѣ ея смерти пришло письмо на ея имя. Оно было вскрыто и прочитано. Писалъ его несомнѣнно мущина и повидимому ея возлюбленный. Онъ выражалъ страстное сожалѣніе что не можетъ возвратиться въ Мюнхенъ такъ скоро какъ ожидалъ, но что онъ надѣется увидать свой милый bouton de rose на слѣдующей недѣлѣ. Онъ подписался Achille и не прибавилъ своего адреса. Дня два или три спустя, въ гостиницу пріѣхала другая дама, также молодая и красивая, и спросила о гжѣ Дюваль. Узнавъ о ея смерти, она была сильно поражена. Когда она нѣсколько успокоилась и ее спросили о положеніи и родствѣ гжи Дюваль, она очевидно смутилась. Послѣ настойчивыхъ разспросовъ она отвѣчала только что она не родня гжѣ Дюваль, что сколько ей извѣстно, у гжи Дюваль не было родныхъ, по крайней мѣрѣ такихъ съ которыми она жила бы въ дружескихъ отношеніяхъ, что ея собственное знакомство съ покойной, хотя и дружеское, было весьма недавнее. Объ авторѣ письма съ подписью Achille она не могла или не хотѣла сказать ни слова, и уѣхала изъ Мюнхена въ тотъ же день вечеромъ, заставивъ своими отвѣтами предположить что гжа Дюваль была одной изъ тѣхъ женщинъ которыя избравъ образъ жизни не одобряемый свѣтомъ, живутъ покинутыя своими родными и часто подъ чужимъ именемъ.

Achille не пріѣхалъ, но нѣсколько дней спустя одинъ мюнхенскій адвокатъ получалъ отъ другаго адвоката изъ Вѣны письмо въ которомъ послѣдній просилъ, по порученію одного своего кліента, прислать формальное удостовѣреніе въ смерти Луизы Дюваль. Удостовѣреніе было послано и послѣ того никто не спрашивалъ болѣе о покойной. По прошествіи узаконеннаго срока, вещи ея, заключавшіяся въ двухъ чемоданахъ и туалетной шкатулкѣ, были распечатаны, но между ними не оказалось ни писемъ, даже ни одной строчки отъ Ашиля, ни какихъ-либо указаній на родство и положеніе покойной. Что затѣмъ было сдѣлано съ ея имуществомъ, состоявшимъ только изъ принадлежностей женскаго туалета, никто въ гостиницѣ не могъ объяснить удовлетворительно. Хозяйка говорила какъ-то угрюмо что оно, по распоряженію начальства, было продано ея предшественникомъ въ пользу бѣдныхъ.

Если особа называвшая себя другомъ Луизы Дюваль сказала свое имя, что было впрочемъ несомнѣнно, никто его не помнилъ. Оно не было внесено въ книгу отеля, такъ какъ дама пробыла въ немъ только день, и очевидно не хотѣла ждать формальнаго допроса полиціи. Словомъ, было ясно что бѣдная Луиза Дюваль была принята за искательницу приключеній и содержателемъ отеля, и докторомъ въ Мюнхенѣ. И смерть ея очевидно возбудила такъ мало интереса что оставалось только удивляться какъ сохранились и тѣ немногія подробности которыя удалось узнать.

Послѣ продолжительнаго, но безполезнаго пребыванія въ Мюнхенѣ, Грагамъ и Ренаръ отправились въ Вѣну. Тамъ по крайней мѣрѣ была надежда найти madame Мариньи.

Въ Вѣнѣ однако никакіе розыски не навели на слѣдъ такой особы, и Грагамъ, отчаявшись въ успѣхѣ, уѣхалъ въ Англію въ январѣ 1870 года, поручивъ продолженіе изслѣдованій гну Ренару. Ренаръ, вынужденный возвратиться на время въ Парижъ, обѣщалъ однако что онъ не успокоится пока не отыщетъ madame Мариньи, и Грагамъ убѣдился въ искренности его намѣренія когда онъ отказался отъ половины предложеннаго ему щедраго вознагражденія, сказавъ: Je suis Fran è ais, ваше порученіе перестало быть для меня денежнымъ дѣломъ; въ немъ замѣшано мое самолюбіе.

ГЛАВА VIII.

Если свѣтское общество цѣнило прежде Грагама Вена за его личныя качества, то тѣмъ болѣе стало оно цѣнить его и ухаживать за нимъ теперь когда къ его репутаціи даровитаго человѣка прибавилось богатство. Дамы высшаго свѣта говорили что Грагамъ Венъ можетъ быть хорошею партіей для любой дѣвушки. Знаменитые политики слушали его теперь съ болѣе серіознымъ вниманіемъ и приглашали его на самыя избранныя обѣденныя собранія. Его родственникъ герцогъ уговаривалъ его искать избранія въ парламентъ или по крайней мѣрѣ купить опять его старый Stammschloss, но Грагамъ упорно отклонялъ оба совѣта, продолжалъ жить въ своей старой квартирѣ такъ же скромно какъ прежде и выносилъ съ удивительною кротостью и покорностью бремя свѣтскихъ обязанностей возложенное теперь на его плечи. Но въ душѣ онъ былъ не покоенъ и несчастенъ. Порученіе завѣщанное ему Ричардомъ Кингомъ преслѣдовало его мысли какъ неотвязчивый призракъ. Неужели вся жизнь его должна быть притворствомъ, которое было пыткой для его прямой, открытой натуры? Долго ли суждено ему считаться богачомъ и жить бѣдно и навлекать на себя обвиненія въ скаредности, отказываясь удовлетворять справедливыя притязанія на приписываемое ему богатство? Неужели ему до конца жизни придется сдерживать стремленія своего честолюбія и притворяться эпикурейцемъ не способнымъ имѣть его?

Но мучительнѣе всего этого было для него сознаніе что онъ не побѣдилъ, не могъ побѣдить свою страстную любовь къ Исаврѣ, между тѣмъ какъ и умъ его и всѣ его предразсудки упорно возставали противъ этой любви. Во французскихъ газетахъ которыя онъ просматривалъ во время своихъ розысковъ въ Германіи, даже въ нѣмецкихъ критическихъ журналахъ, онъ встрѣчалъ отзывы о новой писательницѣ, отзывы хвалебные, правда, но казавшіеся ему оскорбительнѣе такихъ которые, порицая ея произведеніе, отняли бы у нея охоту писать, оскорбительнѣе всего что можетъ услышать мущина о женщинѣ къ которой онъ желалъ бы относиться съ рыцарскою почтительностью. Дѣвушка очевидно сдѣлалась такимъ же достояніемъ публики какъ еслибы поступила на сцену. Мелочныя подробности объ ея наружности, о ямочкахъ на ея щекахъ, о бѣлизнѣ ея рукъ, объ ея оригинальной манерѣ убирать волосы, анекдоты о ней начиная съ ея дѣтства (вымышленные, конечно, но могъ ли Грагамъ знать это?), причины вслѣдствіе коихъ она предпочла карьеру писательницы сценѣ, разказы о впечатлѣніи произведенномъ ею въ нѣкоторыхъ салонахъ (такихъ салонахъ гдѣ Грагамъ, хорошо знавшій Парижъ, не желалъ бы видѣть свою жену), о комплиментахъ которыми осыпаютъ ее нѣкоторые grands seigneurs, извѣстные своими liaisons съ балетными танцовщицами, или писатели геній которыхъ парилъ выше flammantia moenia міра гдѣ всякій стѣсненъ уваженіемъ къ праву собственности своихъ ближнихъ, всѣ эти подробности принадлежащія къ области частныхъ сплетенъ, которой не касаются англійскіе критики женскихъ произведеній, но въ которую любятъ заглядывать критики на континентѣ и американскіе журналисты, все это было для чувствительнаго Англичанина тѣмъ же чѣмъ было бы детальное описаніе прелестей Эгеріи для Нумы Помпилія. Нимфа, освященная для него тайнымъ обожаніемъ, была профанирована грязными руками толпы и народными голосами, говорившими: мы знаемъ объ Эгеріи болѣе чѣмъ ты. И когда онъ вернулся въ Англію и встрѣчаясь со старыми друзьями, знакомыми съ парижскою жизнью, слышалъ такія замѣчанія: "Вы читали конечно романъ Чигоньи. Что вы думаете о немъ? Хорошая вещь, можетъ-быть, но этотъ родъ романовъ не въ моемъ вкусѣ. Даже Жоржъ Сандъ наводитъ на меня скуку. Я предпочитаю Парижскія Тайны и Монте-Кристо", Грагамъ Венъ какъ критикъ возмущался и расхваливалъ романъ, хотя дорого далъ бы чтобъ онъ не былъ написанъ, во послѣ спора говорилъ себѣ: -- Какъ могу я, Грагамъ Венъ, быть такимъ идіотомъ чтобы вздыхать ежечасно о ней и повторять себѣ: "какое мнѣ дѣло до другихъ женщинъ? Исавра, Исавра!"