ГЛАВА I.
Когда я на слѣдующее утро вышелъ изъ моей комнаты трактирный слуга, сердцемъ котораго я завладѣлъ лишними шестью пенсами, данными ему для того, чтобы онъ меня разбудилъ во время, услужливо извѣстилъ меня, что могу сократить свое путешествіе на цѣлую милю и, вмѣстѣ съ этимъ, насладиться пріятной прогулкой, если пройду по тропинкѣ черезъ паркъ одного джентельмена, который узнаю по сторожкѣ у входа и увижу миляхъ въ семи отъ города.
-- Вамъ покажутъ и садъ, если вы вздумаете посмотрѣть его,-- сказалъ слуга.-- Только не ходите къ садовнику: онъ захочетъ взять съ васъ полкроны; тамъ есть старуха, которая покажетъ вамъ все, что стоитъ смотрѣть,-- аллеи, большой каскадъ, за какіе-нибудь пустяки; спросите ее отъ моего имени,-- прибавилъ онъ съ гордостью,-- скажите Бобъ, что служитъ въ гостинницѣ Льва. Она моя тетка, и всегда ужъ старается угодить, коли кто придетъ отъ меня.
Не сомнѣваясь въ томъ, что только доброжелательство вызвало эти совѣты, я поблагодарилъ за нихъ моего толстоголоваго пріятеля, и, на всякій случай, спросилъ, кому принадлежитъ паркъ.
-- Мистеру Тривеніону, извѣстному члену Парламета, отвѣчалъ слуга.-- Вы вѣрно слыхали объ немъ, сэръ.
Я покачалъ головой, съ каждымъ часомъ болѣе и болѣе удивляясь тому какъ еще въ ней было мало.
-- Въ гостинницѣ Ягненка есть " Журналъ умѣреннаго человѣка," и тамъ говорятъ, что онъ одинъ изъ самыхъ умныхъ въ Нижней Палатѣ,-- продолжалъ слуга шепотомъ. Но мы подписываемся на "Грозу Народа" и лучше знаемъ этого мистера Тривеніона: онъ такъ.... вертушка.... молоко съ водой,-- не ораторъ.... не настоящее дѣло,-- понимаете?
Совершенно убѣжденный, что я изъ всего этого ничего не понялъ, я улыбнулся и сказалъ: -- разумѣется! и, вскинувъ на плеча котомку, опять пустился въ дорогу, между тѣмъ какъ слуга кричалъ мнѣ вслѣдъ:
-- Смотрите, сэръ, не забудьте же сказать тетушкѣ, что васъ прислалъ я.
Городъ едва оказывалъ слабые признаки возвращенія къ жизни, когда я проходилъ по улицамъ. На лицѣ лѣниваго Феба блѣдное, больное выраженіе смѣнило лихорадочный, чахоточный румянецъ вчерашняго вечера; мастеровые, которые мнѣ попадались, скользили мимо меня, истощенные и будто измученные; немногія раннія лавки были отворены; человѣка два пьяныхъ вывалились изъ переулковъ и тащились домой съ разбитыми трубками въ зубахъ; объявленія, большими своими буквами, просившія о вниманіи къ "Лучшимъ фамильнымъ чаямъ по 4 шиллинга за фунтъ", "Прибывшему каравану дикихъ звѣрей мистера Сломена" и "Парацельсіевымъ пилюлямъ безсмертія," какого-то доктора,-- печально торчали на стѣнахъ пустыхъ, развалившихся домовъ, скудно-освѣщенныя восходомъ туманнаго солнца, которое мало содѣйствовало очарованію. Я былъ очень доволенъ когда оставилъ за собою городъ, увидѣлъ жнецовъ на поляхъ и услышалъ щебетанье птицъ. Я пришелъ къ сторожкѣ, о которой говорилъ слуга: то былъ домикъ въ деревенскомъ вкусѣ, полузакрытый деревьями и кустарникомъ, съ двумя большими чугунными воротами для пріятелей хозяина и маленькой калиткой для прохожихъ, вслѣдствіе странной небрежности хозяина и невниманія мѣстныхъ властей сохранившихъ право проходить черезъ владѣнія богача и любоваться ихъ великолѣпіемъ -- ограничиваясь исполненіемъ просьбы, прописанной на дощечкѣ: ходить по дорожкамъ. Не было и осьми часовъ; времени я имѣлъ довольно: вотъ почему, пользуясь экономическимъ внушеніемъ трактирнаго слуги, я вошелъ въ сторожку и спросилъ старую даму, тетку мистера Бобъ. Молодая женщина, занятая приготовленіемъ завтрака, отвѣчала на мое требованіе учтивымъ поклономъ, и, подбѣжавъ къ грудѣ платья, которую тогда только я увидѣлъ въ одномъ изъ угловъ комнаты, громко сказала: -- Бабушка, этотъ джентельменъ хочетъ посмотрѣть на водопадъ.
Груда платья зашевелилась и, повернувшись, обличила человѣческій образъ, озарившійся особеннымъ выраженіемъ въ ту минуту, когда внучка, обратившись ко мнѣ, простодушно сказала:
-- Стара она, голубушка, а все еще любитъ нажить себѣ шесть пенсовъ!-- И, взявши въ руку костыль, между тѣмъ какъ внучка надѣвала ей хорошенькую шляпу, эта промышленная дама выступила шагомъ, бодрость котораго меня поразила.
Я покушался вступить въ разговоръ съ моей путеводительницей, но она казалась мало склонна къ общительности, а красота долинъ и рощь, которыя открывались передо мной, безъ труда склоняла меня къ молчанію.
Много разныхъ мѣстностей видѣлъ я съ тѣхъ поръ, но не нашелъ ландшафта красивѣе того, что тогда раскидывался передо мною съ его чисто-Англійскимъ характеромъ. Въ немъ не было ни одного изъ феодальныхъ признаковъ старинныхъ парковъ: ни огромныхъ дубовъ, ни фантастически-остриженвыхъ деревьевъ, ни овраговъ, поросшихъ папоротникомъ, ни оленей, собравшихся на скатахъ; напротивъ того, все это, за исключеніемъ развѣ нѣсколькихъ прекрасныхъ деревьевъ, всего болѣе березъ, производило впечатлѣніе новой, искусственной мѣстности. Возвышенія на травѣ показывали, что здѣсь нѣкогда были ограды, теперь уничтоженныя; луга были заново раздѣлены мелкими желѣзными рѣшетками; молодыя деревья, размѣщенныя съ удивительнымъ вкусомъ, но безъ достопочтенной правильности аллей и не въ шахматномъ порядкѣ (по которымъ познаются парки, ведущіе свое происхожденіе отъ временъ Елисаветы или Іакова), разнообразили огромное пространство зелени; вмѣсто оленей паслись быки и коровы, съ короткими рогами, самыхъ лучшихъ породъ, и овцы, которыя непремѣнно бы заслужили призъ на сельско-хозяйственной выставкѣ. На каждомъ шагу встрѣчались явныя доказательства улучшенія, энергіи, достатка, богатства; но издержки явно были сдѣланы не съ одной цѣлью прибыли. Мысль о красотѣ видимо преобладала надъ мыслью о выгодѣ; или, точнѣе, хозяинъ согласенъ былъ извлечь все возможное изъ своей земли, а не изъ своихъ денегъ.
Но упорное желаніе старухи заработать шесть пенсовъ привело меня къ неблагопріятному заключенію о характерѣ хозяина.
-- Здѣсь, думалъ я,-- всѣ признаки богатства, а этой бѣдной женщинѣ, живущей на порогѣ роскоши, недостаетъ шести пенсовъ.
Эти предположенія, въ которыхъ я видѣлъ доказательство моей смѣтливости, были доведены до степени убѣжденія тѣми немногими изрѣченіями, которыя я наконецъ успѣлъ вырвать у старухи.
-- Мистеръ Тривеніонъ долженъ быть богатый человѣкъ, сказалъ я.
-- Довольно-богатый,-- проворчала моя путеводительница.
-- И ему нужно много рукъ здѣсь? Работы довольно?-- сказалъ я, оглядывая огромное пространство, засаженное молодымъ кустарникомъ и покрытое грядами и клумбами, по которому вилась наша дорога, то выдаваясь въ луга и овраги и обсаженная рѣдкими садовыми деревьями, то (ибо всякая неровность почвы была обращена въ пользу красоты ландшафта) спускаясь въ долины, то взбираясь по пригоркамъ, то направляя зрѣніе къ какому-нибудь произведенію изящнаго искусства или очаровательницы-природы.
-- Да, конечно! Кто жъ говоритъ, что онъ не найдетъ работы для тѣхъ, кому она нужна. Да имѣніе-то ужъ не то теперь, что было въ мое время.
-- Такъ оно прежде было въ другихъ рукахъ?
-- Какъ же! Оно еще за мою память принадлежало Гогтонамъ.... вотъ были господа! Мой мужъ былъ тогда садовникомъ -- не то что нынѣшніе щеголи -- джентельмены, которые и за заступъ-то взяться не умѣютъ!
Бѣдная старушка!
Я начиналъ ненавидѣть неизвѣстнаго владѣльца. Ясно было, что, купивъ имѣніе прежняго простого и гостепріимнаго семейства, онъ оставлялъ въ небреженіи старыхъ слугъ, предоставивъ имъ снискивать себѣ пропитаніе показываніемъ водопадовъ.
-- Вотъ и вода! Куда хороша! Не то было въ мое время,-- сказала моя спутница.
Вдругъ неожиданно открылся взорамъ ручей, журчаніе котораго слышалось еще издали, и довершилъ прелесть картины. Когда, погрузившись опять въ молчаніе, мы пошли по его теченію, подъ навѣсомъ каштановъ и тѣнистыхъ липъ, на противоположной сторонѣ открылся намъ домъ самого владѣльца: новое, современное зданіе изъ бѣлаго камня, съ прекраснымъ Коринѳскимъ портикомъ, которому подобнаго мнѣ никогда не приходилось видѣть въ этой сторонѣ.
-- А славный домъ! сказалъ я.-- Долго живетъ здѣсь мистеръ Тривеніонъ?
-- Онъ-то почти никогда не выѣзжаетъ отсюда, да все оно не то, что было въ мое время: Гогтоны живали здѣсь круглый годъ; только въ тепломъ домѣ, не въ этомъ.
Добрая старушка, и вы, бѣдные изгнанники, Гогтоны! подумалъ я. Проклятый выскочка! Я былъ доволенъ, когда поворотъ въ кустахъ скрылъ отъ насъ домъ, котя мы, на самомъ дѣлъ, подходили къ нему ближе. И я увидѣлъ хваленый каскадъ, чей ревъ слышался мнѣ уже нѣсколько минутъ.
Въ Альпахъ подобный водопадъ показался бы ничтожнымъ, но въ противуположности съ тщательно-обработанной почвой и при отсутствіи другихъ рѣзкихъ чертъ природы, онъ производилъ впечатлѣніе разительное и даже величественное. Берега сходились здѣсь ближе: скалы, частью природныя, частью, безъ сомнѣнія, искусственныя, придавали имъ дикій видъ; каскадъ падалъ съ значительной вышины въ быстротекущія воды, по выраженію моей спутницы, смертельно-глубокія.
-- Въ прошломъ Іюнѣ минуло два года съ того дня какъ какой-то сумасшедшій перепрыгнулъ на ту сторону, вотъ съ этого мѣста, гдѣ вы теперь стоите,-- сказала старуха.
-- Сумасшедшій! отчего же?-- сказалъ я, оглянувъ узкое разстояніе между двухъ краевъ пропасти глазомъ, привыкшимъ къ гимнастикѣ еще въ институтѣ.-- Не надо быть сумасшедшимъ для этого, мой добрая леди,-- сказалъ я.
И, съ этими словами, по одному изъ тѣхъ порывовъ, которые было бы неумѣстно приписывать благородному чувству храбрости, я отступилъ на нѣсколько шаговъ и перескочилъ черезъ пропасть. Но когда съ другаго берега я оглянулся и увидѣлъ, что промахъ былъ бы моей смертью, у меня закружилась голова, и я почувствовалъ, что перепрыгнуть назадъ не рѣшился бы даже и съ тѣмъ, чтобы сдѣлаться владѣльцемъ всего имѣнія.
-- Какъ же я теперь вернусь?-- спросилъ я отчаяннымъ голосомъ у старухи, которая въ недоумѣніи глядѣла за меня съ противоположнаго берега.-- А, вижу, вижу: внизу мостъ!
-- Да пройти-то нельзя черезъ мостъ: у моста калитка, а баринъ держитъ ключъ при себѣ. Вы теперь въ той части сада, куда чужихъ не пускаютъ. Бѣда!-- Сквайръ ужасно будетъ сердиться, если узнаетъ. Вамъ надо воротиться, а васъ увидятъ изъ дому. Господи, Господи! Что я стану дѣлать? А нельзя вамъ перепрыгнуть опять?
Тронутый этими жалостными восклицаніями и не желая подвергнуть старушку гнѣву ея господина, я рѣшился собраться съ духомъ и опять перескочить черезъ опасную пропасть.
-- Хорошо, не бойтесь,-- сказалъ я ей.-- Что было сдѣлано разъ, то должно сдѣлаться и два раза, когда необходимо. Посторонитесь!
И я отступилъ нѣсколько шаговъ: почва была слишкомъ неровна, и разбѣжаться передъ скачкомъ не позволяла. Сердце мое билось объ ребра, и я понялъ, что порывъ производитъ чудеса тамъ, гдѣ приготовленія не ведутъ ровно ни къ чему.
-- Пожалуйста поскорѣе!-- сказала старуха.
Гадкая старуха! Я начиналъ меньше уважать ее. Я стиснулъ зубы и готовъ былъ прыгнуть, когда сзади меня кто-то сказалъ:
-- Подождите, молодой чедовъкъ, я васъ пропущу черезъ калитку.
Я обернулся и увидѣлъ возлѣ себя (удивительно только, что я не видѣлъ его прежде) человѣка, чье простое, однако не рабочее платье, повидимому, обличало главнаго садовника, о которомъ говорила моя спутница. Онъ сидѣлъ на камнѣ подъ каштановымъ деревомъ; у ногъ его лежала отвратительная собака, которая заворчала на меня, когда я обернулся.
-- Спасибо, пріятель!-- сказалъ я съ радостью.-- Признаюсь откровенно, я боялся скачка.
-- Какъ же вы говорили, что то, что было сдѣлано одинъ разъ, можетъ быть сдѣлано и два раза.
-- Я не говорилъ можетъ, а должно быть сдѣлано.
-- Гмъ! Вотъ эдакъ будетъ лучше!
Онъ всталъ; собака подошла, понюхала мои ноги и, словно убѣдившись, что я человѣкъ заслуживающій уваженія, замотала концомъ хвоста.
Я посмотрѣлъ на ту сторону, на старуху, и къ моему удивленію, увидѣлъ, что она убѣгала назадъ, какъ только могла скорѣе.
-- Знаете ли,-- сказалъ я смѣясь,-- бѣдная старушка боится, чтобы вы не сказали барину: -- вы, вѣдь, старшій садовникъ, должно быть? Но я одинъ виноватъ. Вы такъ и скажите, если станете разсказывать!-- Я вынулъ полъ-кроны и подалъ ее моему новому путеводителю.
Онъ отказался отъ денегъ, прибавивъ тихо: -- гмъ, не дурно! потомъ, громко: -- Вамъ не зачѣмъ подкупать меня, молодой человѣкъ: я все видѣлъ.
-- Я боюсь, вашъ баринъ очень крутъ съ старыми слугами бѣдныхъ Гогтоновъ.
-- Будто? Да, такъ баринъ-то. То есть -- вы полагаете -- мистеръ Тривеніонъ.
-- Да.
-- Это, въ самомъ дѣлѣ, говорятъ. Вотъ дорога.-- И онъ повелъ меня отъ водопада внизъ по узкому оврагу.
Нѣтъ человѣка, который бы не замѣтилъ, что избѣжавъ большой опасности, удивительно ободряешься духомъ и приходишь въ состояніе пріятнаго веселія. Такъ было и со мной: я говорилъ съ садовникомъ совершенно-откровенно и не догадывался, что его односложные отвѣты всѣ вели къ тому, чтобы вывѣдать отъ меня короткую повѣсть о моемъ путешествіи, ученіи у доктора Германа и большой книгѣ моего отца. Только тогда замѣтилъ я возникшую между нами короткость, когда, обошедъ извилистую дорожку, мы опять подошли къ рѣчкѣ и остановились у желѣзной двери, вдѣланной въ сводъ, сложенный изъ обломковъ скалъ, и мой товарищъ сказалъ очень просто: -- а имя ваше, молодой человѣкъ?-- какъ ваше имя?
Я сначала поколебался, но слышавъ, что объ этомъ обыкновенно спрашиваютъ у посѣтителей, любопытствующихъ видѣть какія бы то ни было достопримѣчательности, отвѣчалъ:
-- Мое имя очень почтенное, въ особенности если вашъ баринъ охотникъ до книгъ, мое имя: Какстонъ.
-- Какстонъ, воскликнулъ садовникъ съ живостію,-- въ Кумберландѣ есть эта фамилія.
-- Это наше семейство, и мой дядя Роландъ его глава.
-- А вы сынъ Огюстена Какстона?
-- Да. Такъ вы слыхали о батюшкѣ?
-- Теперь мы не пройдемъ черезъ калитку: ступайте за мной.-- И, круто поворотивъ, онъ пошелъ по узкой тропинкѣ; прежде чѣмъ я могъ опомниться отъ удивленія, ярдахъ во сто передъ нами вдругъ открылся домъ.
-- Извините меня,-- сказалъ я,-- да куда же мы идемъ, любезный другъ?
-- Любезный другъ, любезный другъ! Это хорошо сказано, сэръ. Вы идете къ добрымъ друзьямъ. Я былъ въ школѣ съ вашимъ отцомъ. Я даже нѣсколько зналъ вашего дядюшку. Мое имя Тривеніонъ.
Въ ту минуту, когда мой проводникъ сказалъ мнѣ свое имя, я былъ смущенъ отъ непростительной ошибки. Небольшое, ничего не выражавшее лицо вдругъ облеклось въ моихъ глазахъ достоинствомъ; простое платье, толстаго, темнаго сукна преобразилось въ обыкновенное и приличное déshabillé деревенскаго джентельмена, въ предѣлахъ его владѣній. Даже гадкая собака обратилась въ Шотландскаго терріера самой рѣдкой породы.
Проводникъ добродушно посмѣялся моему недоумѣнію, и, потрепавъ меня по плечу, сказалъ:
-- Вамъ надо извиняться передъ садовникомъ, а не передо мною. Онъ очень красивый малый, футовъ шести ростомъ.
Я не могъ выговорить ни одного слова, покуда мы поднимались по широкимъ ступенямъ портика, и прошли черезъ большія сѣни, уставленныя статуями и померанцовыии деревьями; мой спутникъ, вступивъ въ небольшую комнату украшенную картинами и гдѣ все было приготовлено къ завтраку, сказалъ дамъ, сидѣвшей за самоваромъ: -- Милая Эллиноръ, представляю вамъ сына нашего стараго друга, Огюстена Какстонъ. Удержите его здѣсь, на сколько ему это будетъ возможно. Повѣрьте, молодой человѣкъ, что вы видите въ леди Эллиноръ Тривеніонъ особу,-- съ которою вы должны быть хорошо знакомы: семейная дружба должна быть наслѣдственна!
Мистеръ Тривеніонъ произнесъ эти слова съ особеннымъ выраженіемъ и потомъ, взглянувъ на большой мѣшокъ, лежавшій на столѣ, вытащилъ изъ него кипу писемъ и газетъ, опустился въ кресла и, казалось, совершенно позабылъ о моемъ существованіи.
Дама на минуту пришла въ недоумѣніе: я замѣтилъ, что она нѣсколько разъ перемѣнилась въ цвѣтѣ лица, переходя отъ блѣднаго къ красному и отъ краснаго къ блѣдному, прежде нежели подошла ко мнѣ съ очаровательной прелестью непритворной ласки, взяла меня за руку, усадила возлѣ себя и такъ радушно стала разспрашивать меня объ отцѣ, дядѣ и обо всемъ моемъ семействѣ, что черезъ пять минутъ я былъ какъ у себя дома. Леди Эллиноръ слушала съ улыбкой (хотя и съ влажными глазами, которыя, по временамъ утирала) простодушныя подробности моего разсказа. Наконецъ она сказала:
-- Вы никогда не слыхали отъ батюшки обо мнѣ.... то есть о Тривеніонахъ?
-- Никогда,-- отвѣчалъ я,-- да это бы и очень меня удивило; къ тому же мой отецъ, какъ вы и сами знаете, не разговорчивъ.
-- Будто бы! Когда я знала его, онъ былъ, напротивъ, преживой и преразговорчивый!-- Она отвернулась и вздохнула.
Въ эту минуту вошла молодая леди, свѣжая, цвѣтущая и милая: у меня въ головѣ не осталось ни одной мысли! Леди вошла, распѣвая какъ птичка; моему очаровательному взору казалось, что она родилась на небѣ.
-- Фанни,-- сказала леди Эллиноръ,-- дай руку мистеру Какстонъ, сыну человѣка, котораго я не видала съ тѣхъ поръ, когда еще была немногимъ старѣе тебя, во котораго помню, какъ будто его видѣла только вчера.
Миссъ Фанни покраснѣла, улыбнулась и подала мнѣ руку съ непринужденностью, которой я напрасно старался подражать. Во время завтрака, мистеръ Тривеніонъ продолжалъ читать письма и просматривалъ бумаги, иногда восклицая: -- "Гмъ! Все вздоръ!" и безсознательно глотая между тѣмъ чай или небольшіе куски поджаренаго хлѣба. Потомъ, съ быстротой свойственной всѣмъ его движеньямъ, онъ всталъ и на минуту погрузился въ размышленіе. Онъ снялъ шляпу съ широкими полями, покрывавшую его брови: первое отрывистое движеніе и послѣдовавшая за нимъ неподвижность обратили на себя мое любопытное вниманіе, и я еще болѣе стыдился моей ошибки. Лицо его, истощенное заботой, пылкое, но въ то же время задумчивое, впалые глаза и глубоко-врѣзанныя черты принадлежали одной изъ тѣхъ натуръ, одаренныхъ достоинствомъ и нѣжностію, при помощи того умственнаго образованія, которымъ отличается истинный аристократъ, т. е. человѣкъ отъ рожденія острый и умный, прекрасно воспитанный. Это лицо въ молодости могло бытъ хорошо, потому что всѣ черты, хотя и мелкія, были удивительно опредѣленны,-- лобъ, отчасти лысый, былъ породистъ и высокъ, а въ очертаніи губъ пробивалась почти женская нѣжность. Выраженіе всего лица было повелительно, но грустно. Нерѣдко, сдѣлавшись уже опытнѣе въ дѣлахъ жизни, мнѣ казалось, что на этомъ челѣ я читаю повѣсть могучаго честолюбія, подчиненнаго философіи и строгой совѣсти; но въ то время я прочелъ на немъ только какую-то недовольную грусть, которая, не знаю почему, опечалила меня.
Тривеніонъ опять подошелъ къ столу, собралъ свои письма и скрылся въ двери.
Глаза жены нѣжно слѣдили за нимъ. Эти глаза напоминали мнѣ глаза моей матери, вѣроятно подобно всѣмъ глазамъ, выражавшимъ привязанность. Я подвинулся къ ней, и мнѣ захотѣлось пожать ея бѣлую руку, которая небрежно лежала передо мной.
-- Хотите пройтиться съ нами?-- сказала миссъ Тривеніонъ, обращаясь ко мнѣ.
Я поклонился, и черезъ нѣсколько минутъ очутился въ комнатѣ одинъ. Покуда дамы отправились за своими шляпами и шалями, я, отъ нечего дѣлать, взялъ газеты, которыя мистеръ Тривеніонъ оставилъ на столѣ. Мнѣ бросилось въ глаза его собственное имя: оно встрѣчалось часто, и во всѣхъ газетахъ. Въ одной его бранили, въ другой хвалили безъ мѣры; но одна статья той изъ газетъ, которая, повидимому, хотѣла показаться безпристрастною, поразила меня и осталась у меня въ памяти. Я увѣренъ, что все еще сумѣю передать ея содержаніе, хоть и не слово въ слово. Помнится, тутъ было что-то въ родѣ слѣдующаго:
"При настоящемъ положеніи партій, наши современники естественно посвятили много мѣста достоинствамъ и недостаткамъ мистера Тривеніонъ. Несомнѣнно, что это имя стоитъ высоко въ Нижней Палатѣ; но несомнѣнно и то, что оно возбуждаетъ мало сочувствія въ народѣ. Мистеръ Тривеніонъ по преимуществу восторженный членъ Парламента. Онъ скоръ и точенъ въ дебатахъ; онъ удивительно говоритъ въ комитетахъ. Хотя онъ никогда не былъ на службѣ, продолжительный опытъ въ дѣлѣ общественной жизни, его сердечное вниманіе къ общественнымъ дѣламъ, даютъ ему почетное мѣсто между тѣми практическими государственными людьми, изъ которыхъ выбираются министры. Онъ -- человѣкъ съ незапятнанной славой и благонамѣренный,-- въ этомъ нѣтъ сомнѣнія; и въ немъ всякій кабинетъ имѣлъ бы члена честнаго и полезнаго. Вотъ все, что можно сказать въ похвалу ему. Какъ оратору, ему недостаетъ того огня, которымъ снискивается сочувствіе народа. Его слушаютъ въ Палатѣ, но сердце народа не лежитъ къ нему. Оракулъ вопроса второстепенной важности, онъ, сравнительно, мелокъ въ политикѣ. Онъ никогда искренно не придерживается никакой партіи, никогда не обнимаетъ вопроса вполнѣ и не сродняется съ нимъ. Умѣренность, которою кичится онъ, нерѣдко проявляется въ насмѣшливыхъ придиркахъ и въ притязаніи на стоицизмъ, издавна заслужившихъ ему отъ его враговъ славу человѣка нерѣшительнаго. Обстоятельства могутъ дать такому человѣку временную власть, но способенъ-ли онъ на долго сохранить вліяніе? Нѣтъ. Пускай же мистеръ Тривеніонъ остается при томъ, что указали ему и природа, и его положеніе въ обществѣ,-- пусть будетъ онъ неподкупнымъ, независимымъ и способнымъ членомъ Парламента и примирителемъ умныхъ людей обѣихъ сторонъ, когда партіи вдаются въ крайности. Онъ пропадетъ, если сдѣлать его кабинетнымъ министромъ. Зазрѣнія его совѣсти ниспровергнутъ всякій кабинетъ, а его нерѣшительность помрачила бы его личную репутацію."
Едва окончилъ я чтеніе этого параграфа, вошли дамы.
Хозяйка, увидѣвъ листокъ въ моихъ рукахъ, сказала съ принужденной улыбкой:
-- Опять какія-нибудь нападки на мистера Тривеніона?
-- Пустое,-- сказалъ я не совсѣмъ умѣстно.-- Статья, которая показалась мнѣ столь безпристрастною, была желчнѣе всѣхъ -- пустое!
-- Я теперь никогда не читаю газетъ, т. е. политическихъ статей: онѣ слишкомъ грустны. А было время, онѣ доставляли мнѣ столько удовольствія,-- когда началось его поприще и слава его еще не была сдѣлана.
Леди Эллиноръ отворила дверь, выходившую на террасу, я спустя нѣсколько минутъ, мы очутились въ той части сада, которую хозяева оградили отъ общественнаго любопытства. Мы прошли мимо рѣдкихъ растеній, странныхъ цвѣтовъ, длинными рядами теплицъ, гдѣ цвѣли и жили всѣ диковинныя произведенія Африки и обѣихъ Индій.
-- Мистеръ Тривеніонъ охотникъ до цвѣтовъ? спросилъ я.
Хорошенькая Фанни засмѣялась:
-- Не думаю, чтобъ онъ умѣлъ отличить одинъ отъ другаго.
-- Я и самъ не похвалюсь, и врядъ ли отличу одинъ цвѣтокъ отъ другаго, когда ихъ не вижу.
-- Ферма васъ больше займетъ,-- сказала леди Эллиноръ.
Мы подошли къ зданію фермы, недавно отстроенной по послѣднимъ правиламъ. Леди Эллиноръ показала имъ машины и орудія самаго новаго изобрѣтенія, назначенныя къ сокращенію труда и усовершенствованію механизма въ хозяйствѣ.
-- Такъ мистеръ Тривеніонъ большой хозяинъ?
Фанни опять засмѣялась:
-- Батюшка одинъ изъ оракуловъ агрономіи, одинъ изъ первыхъ покровителей ея успѣховъ, но что касается до хозяйства, онъ, право, не скажетъ вамъ, когда ѣдетъ по своимъ полямъ.
Мы воротились домой. Миссъ Тривеніонъ, чья открытая ласка произвела слишкомъ глубокое впечатлѣніе на юное сердце Пизистрата II, предложила показать мнѣ картинную галлерею. Собраніе ограничивалось произведеніями Англійскихъ художниковъ. Миссъ Тривеніонъ остановила меня передъ лучшими.
-- Мистеръ Тривеніонъ любитель картинъ?
-- Опять таки нѣтъ!-- сказала Фанни, покачавъ выразительно головкой.-- Моего отца считаютъ удивительнымъ знатокомъ, а онъ покупаетъ картины потому только, что считаетъ себя обязаннымъ поощрять нашихъ художниковъ. А какъ купитъ картину,-- врядъ ли когда и взглянетъ на нее!
-- Что же онъ?....-- Я остановился, почувствовавъ невѣжливость моего, впрочемъ весьма основательнаго, вопроса.
-- Что онъ любитъ,-- хотѣли вы спросить? Я, конечно, знаю его съ тѣхъ поръ какъ что-нибудь знаю, но не умѣла еще открыть что любитъ мой отецъ. Онъ даже не любитъ и политики, хоть и живетъ весь въ политикѣ. Вы какъ будто удивляетесь; когда-нибудь вы его лучше узнаете, а никогда не разрѣшите тайны о томъ, что любить мистеръ Тривеніонъ.
-- Ты ошибаешься,-- сказала леди Эллиноръ, вошедшая въ комнату вслѣдъ за вами, неслышно для насъ.-- Я сейчасъ тебѣ назову что отецъ твой болѣе нежели любитъ и чему служитъ каждый часъ своей благородной жизни:-- справедливость, благотворительность, честь и свое отечество. Тому, кто любитъ все это, можно простить равнодушіе къ какому-нибудь гераніуму, къ новому плугу и даже (хотя это болѣе всего оскорбитъ тебя, Фанни) къ лучшему произведенію Лендесера или послѣдней модѣ, удостоенной вниманія миссъ Фанни Тривеніонъ.
-- Мама! сказала умоляющимъ голосомъ Фанни,-- и слезы брызнули изъ глазъ.
Неописанно-хороша была, въ то время, леди Эллиноръ: глаза ея блистали, грудь подымалась высоко. Женщина, взявшая сторону мужа противъ дочери и понимавшая такъ хорошо то, чего дочь не чувствовала, не смотря на опытъ каждаго дня, то, что свѣтъ никогда не узналъ бы, не смотря на бдительность его похвалъ и порицаній,-- эта женщина была, по моему, лучшая картина всего ихъ собранія.
Выраженіе ея лица смягчилось, когда она увидѣла слезы въ блестящихъ, карихъ глазахъ Фанни: она протянула ей руку, которую дочь нѣжно поцѣловала, и потомъ, сказавъ шепотомъ:
-- Не останавливайтесь на всякомъ пустомъ моемъ словѣ, маменька: иначе придется каждую минуту что-нибудь прощать мнѣ,-- миссъ Тривеніонъ ускользнула изъ комнаты.
-- Есть у васъ сестра?-- спросила леди Эллиноръ.
-- Нѣтъ.
-- А у Тривеніона нѣтъ сына,-- сказала она грустно.-- На щекахъ моихъ выступилъ яркій румянецъ.-- Какой же я сумасшедшій опять! Мы оба замолчали; дверь отворилась и вошелъ мистеръ Тривеніонъ.
-- Я пришелъ за вами,-- сказалъ онъ улыбаясь, когда увидѣлъ меня; -- и эта улыбка, такъ рѣдко появлявшаяся на его лицѣ, была исполнена прелести.-- Я поступилъ невѣжливо; извините. Эта мысль только теперь пришла мнѣ въ голову, и я сейчасъ же бросилъ мои голубыя книжки и моего письмоводителя, чтобъ предложить вамъ прогуляться со иною полчасика,-- только полчаса; болѣе никакъ не могу: въ часъ ко мнѣ должна быть депутація!-- Вы, конечно, обѣдаете и ночуете у насъ?
-- Ахъ, сэръ! матушка будетъ безпокоиться, если я не поспѣю въ Лондонъ къ вечеру.
-- Пустое,-- отвѣчалъ членъ Парламента,-- я пошлю нарочнаго сказать, что вы здѣсь.
-- Не надо, не надо, благодарю васъ.
-- Отчего же?
Я колебался.
-- Видите ли, сэръ, отецъ мой и мать въ первый разъ въ Лондонѣ: и хотя я самъ тамъ никогда не бывалъ, все-таки могу имъ понадобиться, бытъ имъ полезенъ.-- Леди Эллиноръ положила мнѣ руку на голову и гладила мнѣ волосы, покуда я говорилъ.
-- Хорошо, молодой человѣкъ: вы уйдете далеко въ свѣтѣ, какъ ни дуренъ онъ. Я не думаю, чтобы вы въ немъ имѣли успѣхъ, какъ говорятъ плуты: это другой вопросъ, но если вы и не подниметесь, то навѣрное и не упадете. Возьмите шляпу и пойдемте со иной; мы отправимся къ сторожкѣ... и вы еще застанете дилижансъ.
Я простился съ леди Эллиноръ и хотѣлъ просить ее передать отъ меня поклонъ миссъ Фанни, но слова остановились у меня въ горлѣ, а мистеръ Тривеніонъ уже выходилъ изъ терпѣнія.
-- Хорошо бы опять намъ свидѣться поскорѣе!-- сказала леди Эллиноръ, провожая насъ до двери.
Мистеръ Тривеніонъ шелъ скоро и молча: онъ держалъ одну руку за пазухой, а другою небрежно махалъ толстой тростью.
-- Мнѣ надо пройти къ мосту,-- сказалъ я,-- потому что я позабылъ свою котомку. Я снялъ ее передъ тѣмъ какъ собрался прыгать, и старушка врядъ ли захватила ее.
-- Такъ пройдемте здѣсь. Сколько вамъ лѣтъ?
-- Семнадцать съ половиной.
-- Вы конечно знаете Латинскій и Греческій языки, какъ ихъ знаютъ въ школахъ?
-- Думою, что знаю порядочно, сэръ.
-- А батюшка что говоритъ?
-- Батюшка очень взыскателемъ, однако онъ увѣряетъ, что вообще доволенъ моими познаніями.
-- Такъ и я доволенъ. А математика?
-- Немножко.
-- Хорошо!
Здѣсь разговоръ на время былъ прервалъ. Я нашелъ, котомку, пристегнулъ ее, и мы уже подходили къ сторожку когда мистеръ Тривеніонъ отрывисто сказалъ мнѣ:
-- Говорите, мой другъ, говорите.... я люблю слушать васъ, когда вы говорите; это меня освѣжаетъ. Въ послѣднія десять лѣтъ никто не говорилъ со мной просто, естественно.
Эти слова разомъ остановили потокъ моего простодушнаго краснорѣчія; я ни за что на свѣтѣ не могъ бы послѣ этого говорить непринужденно.
-- Видно я ошибся,-- добродушно замѣтилъ мой спутникъ, увидѣвъ мое замѣшательство.-- Вотъ мы и пришли къ сторожкѣ. Карета проѣдетъ минутъ черезъ пять; вы можете, покамѣстъ, послушать какъ старуха хвалитъ Гогтоновъ и бранитъ меня. Вотъ еще что, сэръ: не ставьте никогда ни во что похвалу или порицаніе; похвала и порицаніе здѣсь,-- и онъ ударилъ себя рукою по груди, съ какимъ-то страннымъ воодушевленіемъ.-- Вотъ вамъ примѣръ: эти Гогтоны были язва околодка; они были необразованы и скупы; ихъ земля была дичь, деревня -- свиной хлѣвъ. Я пріѣзжаю съ капиталомъ и пониманіемъ дѣла; я улучшаю почву; изгоняю бѣдность, стараюсь все просвѣтить вокругъ себя; -- у меня, говорятъ, нѣтъ заслуги: -- я только выраженіе капитала, направляемаго воспитаніемъ,-- я машина. И не одна эта старуха станетъ увѣрять васъ, что Гогтоны были ангелы, а я -- извѣстная антитеза ангеловъ. А хуже-то всего то, сэръ,-- и все оттого что эта старуха, которой я даю десять шиллинговъ въ недѣлю, такъ хлопочетъ объ какихъ-нибудь шести пенсахъ, а я ей не запрещаю этой роскоши -- хуже всего то, что всякій посѣтитель, какъ только поговоритъ съ ней, уходитъ отсюда съ мыслью, что я, богатый мистеръ Тривеніонъ, предоставляю ей кормиться какъ она знаетъ и тѣмъ, что выпроситъ она у любопытныхъ, которые приходятъ посмотрѣть садъ. Судите же что все это значитъ?-- Прощайте, однакожъ. Скажите вашему отцу, что его старинный пріятель желаетъ его видѣть; пользуйтесь его кротостію; его пріятель часто дѣлаетъ глупости и груститъ. Когда вы совсѣмъ устроетесь, напишите строчку въ Сентъ-Джемсъ-Скверъ: тогда я буду знать гдѣ васъ найти. Вотъ и все; довольно!
Мистеръ Тривеніонъ пожалъ мнѣ руку и удалился.
Я не сталъ дожидаться дилижанса и пошелъ къ калиткѣ, гдѣ старуха (увидавъ или издали почуявъ вознагражденіе, котораго я былъ олицетвореніемъ),
"Молча и въ мрачномъ покоѣ, утренней ждала добычи."
Мои мнѣнія на счетъ ея страданій и добродѣтелей Гогтоновъ до того измѣнились, что я уронилъ въ ея открытую ладонь только ровно условленную сумму. Но ладонь осталась открыта, между тѣмъ какъ пальцы другой руки вцѣпились въ меня, а крестъ калитки удерживалъ меня, какъ патентованный штопоръ держитъ пробку.
-- А три-то пенса племяннику Бобу?-- сказала старуха.
-- Три пенса Бобу? за что?
-- Онъ всегда беретъ три пенса, когда присылаетъ джентельменовъ. Вѣдь вы не захотите, чтобы я платила ему изъ того, что я получаю, потому что онъ непремѣнно потребуетъ трехъ пенсовъ, а то онъ у меня отыметъ мой доходъ. Бѣднымъ людямъ надо платить за ихъ труды.
Ея увѣщанія меня не тронули, и, отъ души препоручая Боба тому джентельмену, котораго ноги много бы выиграли, если бы надѣть на нихъ сапоги, я повернулъ рогатку и убѣжалъ.
Къ вечеру добрался я до Лондона. Кто, увидавъ Лондонъ въ первый разъ, не былъ разочарованъ?-- Длинныя предмѣстья, незамѣтно сливающіяся съ столицей, мѣшаютъ любоваться ею. Постепенность вообще разрушаетъ очарованіе. Я счелъ нужнымъ нанять фіакра и отправился въ гостинницу; подъѣздъ ея выходилъ на переулокъ Стрэнда, а большая часть всего зданія -- на эту шумную улицу. Я нашелъ отца въ весьма затруднительномъ положеніи: въ небольшой комнаткѣ, по которой ходилъ онъ взадъ и впередъ, онъ былъ похожъ на льва, только что пойманнаго и посаженнаго въ клѣтку. Бѣдная матушка жаловалась на все, и въ первый разъ въ жизни видѣлъ я ее не въ духѣ. Разсказывать о моихъ приключеніяхъ въ такое время казалось неумѣстнымъ. Въ пору было послушать. Они цѣлый день понапрасну проискали квартиры. У отца вытащили изъ кармана новый Индійскій фуляровый платокъ. Примминсъ, которой Лондонъ былъ такъ хорошо знакомъ, не узнавала ровно ничего и объявила, что его оборотили вверхъ ногами, и даже всѣмъ улицамъ дали другія названія. Новый шелковый зонтикъ, на пять минутъ оставленный безъ призрѣнія, былъ въ сѣняхъ подмѣненъ старымъ коленкоровымъ, въ которомъ оказалось три дыры.
Только тогда разсказалъ я о моемъ новомъ знакомствѣ съ мистеромъ Тривеніонъ, когда матушка, вспомнивъ, что я непремѣнно перестану владѣть всѣми членами, если она сама не присмотритъ за тѣмъ, какъ будутъ провѣтривать мою постель, скрылась для этого, вмѣстѣ съ мносиссъ Примминсъ и бойкой служанкой, которая, повидимому, полагала, что мы не стоимъ особенныхъ хлопотъ.
Отецъ, кажется, не слушалъ до той минуты, когда я произнесъ имя: Тривеніонъ; тогда онъ ужасно поблѣднѣлъ и молча сѣлъ.
-- Продолжай,-- сказалъ онъ, замѣтивъ, что я пристально смотрю на него.
Когда я разсказалъ все и передалъ ему ласковое порученіе, возложенное на меня мужемъ и женой, онъ слегка улыбнулся; потомъ, закрывъ лицо рукою, погрузился въ размышленія, вѣроятно невеселыя, и раза два вздохнулъ.
-- А Эллиноръ?-- спросилъ онъ, наконецъ, не поднимая глазъ,-- Леди Эллиноръ, хотѣлъ я сказать.... все также.... также....
-- Также.... что вы хотите сказать, сэръ?
-- Также хороша?
-- Хороша! очень хороша; но я больше думалъ о ея обращеньи, нежели о лицѣ. Ктому жь миссъ Фанни.... миссъ Фанни.... такъ молода!
-- А!-- замѣтилъ отецъ, произнося, сквозь зубы и по-Гречески, знаменитыя строки, извѣстныя всякому изъ перевода Попе:
"Like leaves on trees the race of man is found:
Now green in youth, now withering on the ground!"*
* Родъ человѣческій, подобно листьямъ древеснымъ, то зеленъ въ молодости, то разсыпается по землѣ.
-- Такъ она хочетъ меня видѣть? Кто это сказалъ? Эллиноръ.... Леди Эллиноръ или ея.... ея мужъ?
-- Конечно, мужъ; леди Эллиноръ дала это почувствовать, но не сказала.
-- Посмотримъ,-- продолжалъ батюшка.-- Отвори окно. Что за духота здѣсь!
Я отворилъ окно, которое выходило на Стрэндъ. Шумъ, голоса, звукъ шаговъ по камнямъ, стукъ колесъ, вдругъ сдѣлались слышнѣе. Отецъ высунулся изъ окна и, на нѣсколько мгновеній, остался въ этомъ положеніи; я стоялъ за нимъ. Потомъ онъ спокойно обратился ко мнѣ:
-- Каждый муравей въ кучкѣ тащитъ свою ношу, и домъ его сложенъ только изъ того, что онъ добылъ. Какъ счастливъ я! какъ долженъ я благословлять Бога! Какъ легка моя ноша, и какъ безопасенъ мой домъ!
Въ эту минуту вошла матушка. Онъ подошелъ къ ней, обнялъ ее и поцѣловалъ. Подобныя ласки не потеряли цѣны своей отъ привычки къ нимъ: лицо матушки, передъ тѣмъ грустное, вдругъ просіяло. Однако она посмотрѣла ему въ глаза, пораженная сладкою неожиданностью.
-- Я теперь думалъ,-- сказалъ отецъ, какъ бы въ объясненіе своего поступка,-- сколькимъ я вамъ обязанъ, и какъ сильно я васъ люблю!