Теперь взгляните на насъ, три дня послѣ моего прибытія, какъ мы расположились въ Рёссель-Стритѣ квартала Бломсбери, во всей пышности и величіи собственнаго дома: библіотека музея у насъ подъ рукою. Отецъ проводитъ каждое утро въ этихъ lata silentia, какъ называетъ Виргилій міръ замогильный. И, въ самомъ дѣлѣ, можно назвать замогильнымъ міромъ этотъ міръ духовъ: собраніе книгъ.
-- Пизистратъ,-- сказалъ мнѣ однимъ вечеромъ отецъ, укладывая передъ собой свои бумаги и вытирая очки,-- Пизистратъ, мѣсто подобное Большой Библіотекѣ, внушаетъ благоговѣніе. Тутъ схоронено. Все оставшееся отъ людей, со времени потопа.
-- Это кладбище!-- Замѣтилъ дядя Роландъ, отыскавшій насъ въ этотъ день,
-- Это Ираклія,-- сказалъ батюшка.
-- Пожалуйста безъ этихъ выраженій!-- сказалъ капитанъ, качая головой.
-- Ираклія была страна чернокнижниковъ, гдѣ вызывали они умершихъ.... Хочу я бесѣдовать съ Цицерономъ? и вызываю его. Хочу поболтать на Аѳинской площади, и послушать новостей, которымъ теперь двѣ тысячи лѣтъ?-- пишу заклинаніе на лоскуткѣ бумаги, и магикъ вызываетъ мнѣ Аристофана. И всѣмъ этимъ мы обязаны нашему пред...
-- Братъ!
-- Нашимъ предкамъ, которые писали книги.... благодарю.
Тутъ дядя Роландъ поднесъ свою табакерку отцу, который, хоть я ненавидѣлъ табакъ, однако смиренно понюхалъ и вслѣдствіе этого чихнулъ пять разъ, что подало поводъ дядѣ Роланду пять разъ повторить съ чувствомъ:
-- На здоровье, братъ Остинъ!
Оправившись, отецъ мой продолжалъ, съ слезами на глазахъ, но также спокойно какъ передъ тѣмъ, когда былъ прерванъ (онъ держался философіи стоиковъ):
-- Но это все не страшно. Страшно совмѣстничество съ высокими умами, страшно сказать имъ: посторонитесь, я тоже требую мѣста между избранными. Я тоже хочу говорить съ живыми, цѣлыя столѣтія послѣ смерти, которая изведетъ мой прахъ. Я тоже.... ахъ, Пизистратъ! Зачѣмъ дядя Джакъ не отправился къ чорту, прежде нежели притащилъ меня въ Лондонъ и поселилъ между этихъ учителей міра.
Покуда отецъ говорилъ, я хлопоталъ за висячими полками для этихъ избранныхъ умовъ, потому что матушка, всегда предусмотрительная, когда дѣло шло о спокойствіи отца, предугадавъ необходимость этой утвари въ наемномъ домѣ, не только привезла съ собою ящикъ съ инструментами, но даже сама утромъ закупила всѣ нужные матеріалы.
-- Батюшка!-- сказалъ я, останавливая бѣгъ рубанка по гладкой еловой доскѣ,-- еслибы я въ институтѣ пріучилъ себя смотрѣть съ такимъ благоговѣніемъ на болвановъ, которые меня опередили, я навсегда остался бы послѣднимъ въ малолѣтномъ отдѣленіи.
-- Пизистратъ, ты такой же безпокойный человѣкъ, какъ твой историческій тёзка,-- замѣтилъ, улыбаясь, отецъ.-- Ну ихъ совсѣмъ, этихъ болвановъ!
Въ это время вошла матушка, въ хорошенькомъ вечернемъ чепчикѣ, съ улыбкой на лицѣ и въ прекрасномъ расположеніи духа, вслѣдствіе оконченнаго ею устройства комнаты для дядя Роланда, заключенія выгоднаго условія съ прачкой и совѣщанія съ миссиссъ Примминсъ о средствахъ предохраненія себя отъ плутенъ Лондонскихъ торговцевъ. Довольная и собою, и цѣлымъ свѣтомъ, она поцѣловала въ лобъ отца, углубившагося въ свои выписки и подошла къ чайному столу, за которымъ недоставала только предсѣдательствующаго божества. Дядя Роландъ, съ своей обычной вѣжливостью, подбѣжалъ къ ней съ мѣднымъ чайникомъ, въ рукѣ (потому что нашъ самоваръ -- у насъ былъ свой, самоваръ -- еще не былъ выложенъ) и, исполнивъ съ точностію солдата обязанность, взятую, имъ на себя, подошелъ ко мнѣ и сказалъ:
-- Есть сталь болѣе приличная для рукъ молодаго человѣка хорошаго происхожденія, чѣмъ рубанокъ столяра.
-- Можетъ быть, дядюшка, но это зависитъ отъ....
-- Отъ чего?
-- Отъ того, на что ее употребляютъ. Дѣятельность Петра Великаго, какъ кораблестроителя, заслуживаетъ болѣе уваженія, нежели дѣятельность Карла XII, какъ рубаки.
-- Бѣдный Карлъ XII!-- сказалъ дядя, глубоко вздыхая,-- славный былъ малый! Жаль, что онъ такъ мало любилъ дамъ!
-- Нѣтъ человѣка совершеннаго,-- сказалъ дядя важно.-- Но, серьёзно, вы, какъ мужчина, теперь единственная надежда всего семейства.... вы теперь.... Онъ остановился, а лицо его помрачилось. Я видѣлъ, что онъ думалъ о своемъ сынѣ, объ этомъ таинственномъ сынѣ! И, взглянувъ на него нѣжно, я замѣтилъ, что его глубокія морщины стали еще глубже, сѣдые волосы -- еще сѣдѣе. На его лицѣ было слѣды недавнихъ страданій, и хоть не сказалъ онъ намъ ни слова о дѣлѣ, по поводу котораго тогда насъ оставилъ, не много нужно было смѣтливости, чтобы удостовѣриться, что оно кончилось неблагопріятно.
-- Съ незапамятныхъ временъ,-- продолжалъ дядя Роландъ,-- каждое поколѣніе нашего семейства давало отечеству воина. Теперь, я смотрю кругомъ; только одна вѣтвь зеленѣетъ на старомъ деревѣ и....
-- Ахъ, дядюшка! Что же скажутъ они? Неужели вы думаете, что я не захотѣлъ бы быть солдатомъ? Не искушайте меня!
Дядя мой искалъ спасенія въ своей табакеркѣ; въ эту минуту, на бѣду тѣхъ лавровъ, которые можетъ быть когда-нибудь и увѣнчали бы чело Пизистрата Англіи, всѣ разговоры были прерваны неожиданнымъ и шумнымъ входомъ дяди Джака. Ни чье явленіе не было неожиданнѣе.
-- Вотъ и я, мои друзья! Ну что вы всѣ дѣлаете, какъ поживаете? Капитанъ де-Какстонъ, имѣю честь кланяться. Слава Богу, я теперь свободенъ. Я бросилъ заниматься этой несчастной провинціальной газетой. Я былъ рожденъ не для этого. Океанъ въ чайной чашкѣ! Я -- и эти мелкіе, грязные, тѣсные интерессы; я, чье сердце обнимаетъ все человѣчество. Ну что между этимъ общаго?
Отецъ мой, замѣтившій наконецъ его краснорѣчіе, которое уничтожало всякую возможность дальнѣйшаго продолженія его сочиненія на нынѣшній вечеръ, вздохнулъ и отодвинулъ въ сторону свои замѣтки.
Дядя Джакъ совершилъ три эволюціи, ни въ чемъ не соотвѣтствовавшія его любимой теоріи величайшаго счастія отъ величайшихъ чиселъ; во-первыхъ, онъ вылилъ въ чашку, которую взялъ изъ рукъ моей матери, половину скуднаго количества молока, обыкновенно вмѣщаемаго Лондонскими молочниками, потомъ значительно уменьшилъ объемъ пирога, вырѣзавъ изъ него три треугольника, и, наконецъ, подошелъ къ камину, затопленному изъ угожденія Капитану де-Какстонъ, подобралъ полы сертука и, продолжая пить чай, совершенно затмилъ источникъ свѣта, къ которому сталъ спиной.
-- Человѣкъ созданъ для себя подобныхъ. Мнѣ давно надоѣло возиться съ этими себялюбивыми провинціалами. Вашъ отъѣздъ совершенно убедилъ меня. Я заключилъ условіе съ однимъ Лондонскимъ торговымъ домомъ, извѣстнымъ по уму, капиталу и обширнымъ филантропическимъ видамъ. Въ субботу я оставилъ службу мою олигархіи. Теперь я въ моей сферъ: я покровитель милліона. Программа моя напечатана: она у меня здьсь, въ карманъ. Еще чашку чаю, сестрица, да не много побольше сливокъ, да другой кусокъ пирога. Позвонить что ли?-- Освободившись отъ чашки и блюдца, дядя Джакъ вытащилъ изъ кармана сырой листъ печатной бумаги, въ заглавіи котораго было напечатано крупными буквами: "Антимонопольная Газета" Онъ съ торжественнымъ видомъ вертѣлъ его передъ глазами отца.
-- Пизистратъ,-- сказалъ отецъ,-- посмотри сюда. Вотъ какое клеймо дядя Джакъ теперь кладетъ на кружки свого масла.-- Хорошо, Джакъ! хорошо, хорошо!
-- Онъ якобинецъ!-- воскликнулъ Капитанъ.
-- Должно быть,-- замѣтилъ отецъ,-- но познаніе лучшій девизъ въ міръ, какой только можно изобразить на кружкахъ масла, назначеннаго на рынокъ.
-- Какіе кружки масла? я не понимаю,-- сказалъ дядя Джакъ.
-- Чѣмъ меньше вы понимаете, Джакъ, тѣмъ лучше будетъ продаваться масло,-- отвѣчалъ ему отецъ, принимаясь опять за свои занятія.