Дядя Джакъ думалъ было поселиться съ нами, и матушка съ трудомъ могла объяснить ему, что у насъ не было и кровати для него.
-- Это предосадно,-- сказалъ онъ.-- Какъ только я пріѣхалъ въ городъ, меня завалили приглашеніями, но я отказался отъ всѣхъ, чтобъ остановиться у васъ.
-- Какъ это мило! Какъ это похоже на васъ!-- отвѣчала матушка.-- Но вы сами видите...
-- Стало быть, мнѣ теперь надо отыскивать себѣ комнату. Не безпокойтесь: вы знаете, я могу завтракать и обѣдать съ вами, т. е. когда мои другіе знакомые отпустятъ меня. Ко мнѣ будутъ страшно приставать.-- Сказавъ это, дядя Джакъ положилъ въ карманъ свою программу и пожелалъ намъ доброй ночи.
Пробило одиннадцать часовъ; матушка ушла въ свою комнату, отецъ оставилъ книги и спряталъ въ футляръ очки. Я кончилъ свою работу и сидѣлъ у камина, мечтая то о карихъ глазахъ Фанни Тривеніонъ, то о походахъ, сраженіяхъ, лаврахъ и славѣ, между тѣмъ какъ дядя Роландъ, скрестивъ руки и опустивъ голову, глядѣлъ на тихо-потухавшіе уголья. Отецъ мой обвелъ глазами комнату и, поглядѣвъ нѣсколько минутъ на брата, произнесъ почти шопотомъ:
-- Сынъ мой видѣлъ Тривеніоновъ; они насъ помнятъ, Роландъ.
Капитанъ вскочилъ и сталъ свистать, что дѣлалъ онъ обыкновенно, когда былъ сильно встревоженъ.
-- И Тривеніонъ хочетъ насъ видѣть. Пизистратъ обѣщался дать ему нашъ адресъ: какъ вы думаете, Роландъ?
-- Какъ вамъ угодно!-- отвѣчалъ Роландъ, принимая воинственную осанку и вытягиваясь до того, что, казалось, дѣлался футовъ семи росту.
-- Я бы очень не прочь!-- сказалъ смиренно отецъ.-- Вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ мы не видались.
-- Больше двадцати,-- сказалъ дядя съ грустной улыбкой; -- помните, стояла осень....
-- Каждыя семь лѣтъ, измѣняются и фибры человѣка, и весь его матеріальный составъ, а въ трижды семь лѣтъ есть время измѣниться и внутреннему человѣку. Могутъ ли двое прохожіе любой улицы менѣе быть похожи одинъ ни другаго, нежели похожа сама на себя душа въ данный мигъ и черезъ двадцать лѣтъ? Братъ, ни плугъ не проходитъ даромъ по почвѣ, ни забота черезъ сердце человѣка. Новые посѣвы измѣняютъ характеръ почвы, и плугъ долженъ глубоко проникнуть въ землю, прежде нежели дотронется первозданнаго ея основанія.
-- Пожалуй, пустъ пріѣдетъ Тривеніонъ,-- воскликнулъ дядя; потомъ, обратившись ко мнѣ, отрывисто сказалъ:
-- Какое у него семейство?
-- Одна дочь.
-- Сына нѣтъ?
-- Нѣтъ.
-- Это должно огорчать бѣднаго, суетнаго честолюбца. Васъ, конечно, очень удивилъ этотъ мистеръ Тривеніонъ. Да, его пылкость, отборныя выраженія и смѣлыя мысли должны бросаться въ глаза юношѣ.
-- Да, ужь выраженія, дядюшка: и огонь! Послушавъ мистера Тривеніонъ, я готовъ сказать, что его слогъ такъ простъ, что удивительно какимъ образомъ онъ могъ пріобрѣсти славу хорошаго оратора.
-- Въ самомъ дѣлѣ?
-- Плугъ прошелъ и тутъ,-- сказалъ отецъ.
-- Но не плугъ заботы: онъ богатъ, извѣстенъ, Эллиноръ его жена, и у него нѣтъ сына.
Роландъ взглянулъ сперва на моего отца, потомъ на меня.
-- Въ самомъ дѣлѣ,-- сказалъ онъ отъ души,-- съ Богомъ, пускай его пріѣдетъ. Я могу подать ему руку какъ подамъ ее товарищу-солдату. Бѣдный Тривеніонъ! Напишите къ нему сейчасъ, Систи!
Я сѣлъ и повиновался. Запечатавъ письмо, я поднялъ глаза и увидѣлъ, что Роландъ зажигаетъ свѣчу на столѣ у отца. Отецъ, взявъ его за руку, сказалъ ему что-то потихоньку, Я догадался, что дѣло шло о его сынѣ, потому что онъ покачалъ головой о отвѣчалъ грустнымъ, но рѣшительнымъ голосомъ:
-- Вспоминайте горе, если хотите, но не стыдъ. Объ этомъ -- ни слова!