Наскоро одѣвшись, я поспѣшилъ сойти внизъ, потому что мнѣ хотѣлось навѣстить мѣста моихъ прежнихъ воспоминаній: -- клумбу, гдѣ были насажены мною анемоны и крессъ-салатъ, дорожку къ персиковымъ деревьямъ, прудъ, гдѣ я удилъ карасей и окуней.
Вошедъ въ залу, я нашелъ дядю Роланда въ большомъ затрудненіи. Служанка мыла порогъ изъ сѣней: она была неуклюжа и отъ природы, а женщина становится еще неуклюжѣе, когда ей стукнетъ сорокъ лѣтъ!-- и такъ, она мыла порогъ, стоя задомъ къ капитану, а капитанъ, который, вѣроятно, обдумывалъ вылазку, удивленный, смотрѣлъ на предстоявшее препятствіе и громко покашливалъ. Къ несчастію, служанка была глуха. Я остановился, чтобы посмотрѣть, какъ дядя Роландъ выпутается изъ этой дилеммы.
Убѣдившись въ томъ, что его кашель не поведетъ ни къ чему, дядя съежился, какъ только могъ, и скользнулъ вдоль лѣвой стѣны: въ эту минуту, служанка вдругъ повернулась направо, и этимъ движеніемъ совершенно загородила узкій проходъ, сквозь который свѣтилъ лучь надежды для ея плѣнника. Дядя снялъ шляпу и, въ недоумѣніи, почесалъ себѣ лобъ. Въ это время служанка, быстрымъ поворотомъ, давъ ему возможность вернуться, отняла у него всѣ средства продолжать путь. Онъ быстро отступилъ, и показался ужъ на правомъ флангѣ непріятеля. Едва сдѣлалъ онъ это, служанка, не смотрѣвшая назадъ, поставила передъ собою тазъ съ водою, составлявшій средоточіе и главное орудіе ея операціи: такимъ образомъ, она воздвигла баррикаду, которой дядя мой, съ деревянной своей ногой, не могъ надѣяться преодолѣть. Капитанъ Роландъ возвелъ глаза къ небу, и я слышалъ, какъ онъ явственно произнесъ: -- Боже мой, еслибъ это созданіе было въ панталонахъ!
Къ счастію, служанка вдругъ обернулась, отставила тазъ и, увидавъ капитана, подобострастно присѣла передъ нимъ. Дядя Роландъ поднялъ руку къ шляпѣ: -- извини меня, душа моя! сказалъ онъ и, слегка поклонившись, выпорхнулъ на свѣжій воздухъ.
-- Вы учтивы по солдатски! сказалъ я, подавая руку капитану Роланду.
-- Ни мало, голубчикъ,-- отвѣчалъ онъ серьезно, улыбаясь и краснѣя до висковъ.-- Для насъ, сэръ, всякая женщина -- леди, по праву ея пола.
Я часто имѣлъ случай вспоминать этотъ афоризмъ моего дяди: имъ-то объяснилось мнѣ, почему человѣкъ, у котораго фамильная гордость обратилась въ слабость, никогда не видѣлъ обиды въ томъ, что отецъ мой вступилъ въ союзъ съ женщиной, которой родословная была очень молода. Будь моя мать какая-нибудь Монморанси, онъ не могъ быть почтительнѣе и вѣжливѣе, чѣмъ былъ въ обхожденіи съ скромною отраслью Тибетсовъ. Онъ держался правила, котораго никогда при мнѣ не защищалъ ни одинъ человѣкъ, гордящійся своимъ происхожденіемъ, и выведеннаго изъ слѣдующаго умозаключенія: во-первыхъ, что рожденіе, само по себѣ, не имѣетъ цѣны, но важно потому, что оно передаетъ качества, которыя должны сдѣлаться необходимою принадлежностію воинственнаго рода, каковы: вѣрность, храбрость, честь; во-вторыхъ, что съ женской стороны переходятъ къ намъ умственныя способности, а съ мужской моральныя свойства; у умнаго и остраго человѣка была, по его мнѣнію, непремѣнно умная и острая мать, а у человѣка храбраго и честнаго, храбрый и честный отецъ. Поэтому и должны переходить изъ рода въ родъ только тѣ качества, которыя мы получаемъ отъ отца. Сверхъ того, онъ утверждалъ, что если въ аристократіи понятія болѣе возвышенныя и рыцарскія, то идеи народа отличаются живостію и остротою, почему думалъ, что смѣшеніе джентельменовъ съ простымъ народомъ, но съ его женской стороны, не только извинительно, но и полезно. Окончательно, онъ увѣрялъ, что мужчина есть животное чувственное и грубое, требующее всякаго рода соединеній, которыя бы облагородили его,-- женщина же отъ природы такъ способна ко всему прекрасному, по отношенію къ чувству и къ благородному, по цѣлямъ, что ей достаточно быть истиной женщиной, для того, чтобы быть достойной сдѣлаться подругой короля. Странныя и нелѣпыя воззрѣнія, подлежащія сильнымъ опроверженіямъ! Но дѣло въ томъ, что мой дядя Роландъ былъ такой эксцентричный джентельменъ и охотникъ до противорѣчій, какъ.... какъ.... вы да я, когда мы рѣшаемся думать про себя.
-- Ну, сэръ, къ чему же васъ готовятъ? спросилъ дядя.-- Неужели не къ военной службѣ?
-- Я никогда объ этомъ не думалъ, дядюшка!
-- Слава Богу, сказалъ капитанъ,-- у насъ не было въ родѣ ни адвокатовъ, ни чиновниковъ, ни купцевъ.... гмъ....
Я понялъ, что въ этомъ "гмъ", дядя вспомнилъ про нашего предка, славнаго типографщика.
-- Что жъ, дядюшка? Честные люди есть во всѣхъ сословіяхъ.
-- Безспорно, сэръ, но не во всѣхъ сословіяхъ честь -- первый двигатель.
-- А можетъ сдѣлаться имъ... Есть вѣдь и солдаты, бывшіе страшными мошенниками.
Этотъ отвѣтъ удивилъ дядю: онъ нахмурился.
-- Вы правы! отвѣчалъ, онъ тише обыкновеннаго. Но неужели вы думаете, что мнѣ было бы также весело глядѣть на мою старую, развалившуюся башню, когда бы я зналъ, что она была куплена продавцомъ сельдей, какъ первымъ родоначальникомъ Полей, какъ и теперь, когда я знаю, что она была пожалована Генрихомъ Плантагенетомъ, рыцарю и дворянину (который ведетъ свою родословную отъ одного Англо-Датчанина временъ Короля Альфреда), за службу его въ Аквитаніи и Гасконіи? И неужели вы хотите меня увѣрить, что я былъ бы тѣмъ же самымъ человѣкомъ, еслибъ я съ дѣтства не связывалъ этой башни съ понятіемъ о томъ, кто были ея владѣтели и кѣмъ слѣдовало быть имъ, рыцарямъ и джентельменамъ? Изъ меня, сэръ, вышло бы не то, если бы въ главѣ моего рода стоялъ сельдяной торговецъ, хотя, безспорно, и онъ могъ быть такой же хорошій человѣкъ, какъ и Англо-Датчанинъ, царство ему небесное!
-- И по этой же самой причинѣ, вы, сэръ, вѣроятно, предполагаете, что и мой отецъ былъ бы не совсѣмъ тѣмъ, чѣмъ онъ теперь, еслибъ онъ не сдѣлалъ замѣчательнаго открытія о нашемъ происхожденіи отъ знаменитаго типографщика Вилліама Какстона.
Дядя подпрыгнулъ, словно бы кто-нибудь выстрѣлилъ въ него,-- и такъ неосторожно, въ отношеніи къ матеріаламъ, изъ которыхъ была составлена одна его нога, что упалъ бы въ гряду земляники, еслибъ я не ухватилъ его за руку,
-- Какъ, вы, вы -- вы сумасбродъ! закричалъ капитанъ, отталкивая мою руку и едва пришедъ въ равновѣсіе.-- Такъ вы наслѣдовали эту нелѣпость, которую мой братъ вбилъ себѣ въ голову? Надѣюсь, что вы не промѣняете сэра Вилліама де-Какстонъ, который сражался и палъ подъ Босвортомъ, на ремесленника, который продавалъ какіе-то чернокнижные памфлеты въ Вестминстерской церкви.
-- Это зависитъ отъ силы доказательствъ, дядюшка.
-- Нѣтъ, сэръ, подобно всѣмъ высокимъ истинамъ, и это зависитъ отъ вѣры. Въ наше время,-- продолжалъ дядюшка, съ видомъ невѣроятнаго отвращенія -- люди требуютъ, чтобы истины были доказываемы.
-- Это, конечно, странное требованіе, любезный дядюшка. Но покуда истина не доказана, всегда ли можно знать, что она, въ самомъ дѣлѣ, истина?
Я думалъ, что этимъ глубокомысленнымъ вопросомъ положительно поймалъ дядюшку. Не тутъ-то было. Онъ вывернулся изъ него, какъ угорь.
-- Сэръ, сказалъ онъ,-- въ истинѣ то, что согрѣваетъ сердце и очищаетъ душу, происходитъ отъ вѣры, а не отъ знанія. Доказательство, сэръ,-- цѣпи; вѣра -- крылья! Вы хотите, чтобъ вамъ доказали, что тотъ или другой изъ вашихъ предковъ жилъ во времена Короля Ричарда. Да вы, сэръ, не въ состояніи логически доказать, что вы сынъ вашего собственнаго отца. Человѣкъ религіозный, сэръ, не станетъ разсуждать о своей религіи: религія не математика. Доказательства, продолжалъ онъ, съ сердцемъ -- это низкій, подлый, площадной, безчестный якобинецъ, вѣра -- прямой благородной, рыцарственный джентельменъ! Нѣіъ, нѣтъ, доказывайте что хотите: вы не отымите у меня ни одного изъ тѣхъ вѣрованій, которыя сдѣлали изъ меня....
-- Добрѣйшее изъ тѣхъ существъ, которыя говорятъ глупости, сказалъ мой отецъ, подоспѣвшій въ самую пору, какъ божество Горація.-- Во что это вы должны вѣрить, какіе бы доводы ни были противъ васъ?
Дядя молчалъ и только съ большой энергіей втыкалъ въ щебень кончикъ своей трости.
-- Дядюшка не хочетъ вѣрить въ нашего знаменитаго предка, типографщика,-- сказалъ я.
Спокойное выраженіе лица моего отца, въ одинъ мигъ, помрачилось....
-- Братъ,-- сказалъ гордо, капитанъ;-- вы можете думать какъ хотите, но вамъ бы не мѣшало помнить, что ваши мысли искажаютъ понятія вашего сына.
-- Искажаютъ? сказалъ мой отецъ,-- и я въ первый разъ увидалъ искру гнѣва, сверкнувшую въ его глазахъ, но онъ сейчасъ же удержался; -- перемѣните это слово.
-- Нѣтъ, сэръ, я не перемѣню его! Искажать смыслъ семейныхъ памятниковъ!
-- Памятники! Какіе же памятники! Мѣдная доска въ сельской церкви, противная всѣмъ актамъ геральдики.
-- Не признавать за предка рыцаря, умершаго на полѣ битвы!
-- За что?
-- За короля!
-- Который убилъ своихъ племянниковъ!
-- Рыцарь! съ нашимъ гербомъ на шлемѣ!
-- Подъ которымъ не было мозгу, иначе онъ не отдалъ бы его за кровожаднаго злодѣя!
-- Какой-нибудь подлецъ типографщикъ, который трудился изъ-за денегъ!
-- Мудрое и благородное орудіе искусства, которое просвѣтило міръ. Предпочитать происхожденіе отъ неизвѣстнаго рыцаря оставившаго по себѣ единственный памятникъ -- мѣдную доску въ сельской церкви, происхожденію отъ человѣка, котораго имя умные и ученые люди произносятъ съ уваженіемъ.
Дядюшка побагровѣлъ и отвернулся.
-- Довольно, сэръ, довольно! я достаточно оскорбленъ. Я долженъ былъ ожидать этого. Честь имѣю кланяться вамъ и вашему сыну.
Мой отецъ оцѣпенѣлъ! Капитанъ, почтя въ припрыжку, пошелъ къ калиткѣ: еще мгновеніе, и онъ былъ бы за границею нашихъ владѣній. Я подбѣжалъ къ нему и повисъ на немъ:
-- Дядюшка, во всемъ виноватъ я. Я совершенно согласенъ съ вами. Сдѣлайте милость, простите насъ обоихъ. Могъ ли я подумать, что оскорблю васъ! А отецъ? Посѣщеніе ваше такъ его обрадовало.
Дядя остановился, ища щеколды. Тогда подошелъ отецъ и схватилъ его за руку:
-- Стоятъ ли всѣ типографщики міра и всѣ ихъ книги одного оскорбленія вашему доброму сердцу, братъ Роландъ? Хорошъ и я-то. Извѣстное дѣло, слабость нашего брата, ученаго! Сталъ ли бы я учить ребенка такимъ вещамъ, которыя могли бы оскорбить васъ? Да я, право, и не помню, училъ ли я его когда чему. Пизистратъ, если тебѣ дорого мое благословеніе, я тебѣ приказываю считать своимъ родоначальникомъ сэра Уильяма де-Какстонъ, героя Босвортскаго. Пойдемъ, пойдемъ!
-- Я старый дуракъ, сказалъ дядя Роландъ -- какъ ни смотри на это. А вы! эдакій щенокъ! онъ теперь смѣется надъ нами обоими!
-- Я велѣла подать завтракать на лужайкѣ, сказала моя мать, сходя съ крыльца, съ радушной улыбкой на губахъ,-- и я надѣюсь, что нашъ чай вамъ сегодня понравится.
Птицы пѣли надъ нашими головами, или довѣрчиво прыгали, подбирая крошки, которыя бросали имъ, солнце грѣло не сильно, листья тихо перешептывались въ утреннемъ воздухѣ. Мы сѣли за столъ, примиренные и готовые такъ же искренно благодарить Бога за всѣ красоты міра, какъ если бы рѣка полей Босвортскихъ никогда не обагрялась кровью, какъ будто бы достойный мистеръ Какстонъ не всполошилъ всего человѣчества раздражительнымъ изобрѣтеніемъ, въ тысячу разъ болѣе взволновавшимъ наши воинственныя склонности, нежели звукъ трубъ и видъ развѣвающагося знамени!