Кенелмъ пробылъ полтора года у этого достойнаго наставника. Въ это время онъ многому научился по книгамъ; онъ много видѣлъ также знаменитостей того времени, литераторовъ, юристовъ, членовъ парламента. Онъ видѣлъ также не мало лицъ свѣтскаго общества. Прекрасныя дамы, бывшія подругами его матери въ ея молодые годы, принимали его подъ свое покровительство, давали ему совѣты и баловали его. Одна изъ нихъ была въ особенности добра къ нему, маркиза Гленальвонъ. Ее привязало къ нему благодарное воспоминаніе: младшій сынъ ея былъ его товарищемъ въ Мертонской школѣ, и Кенелмъ спасъ ему жизнь вытащивъ его изъ воды. Бѣдный мальчикъ потомъ умеръ отъ чахотки, и горе матери объ его утратѣ еще нѣжнѣе привязало ее къ Кенелму. Леди Гленальвонъ была одною изъ царицъ лондонскаго свѣта. На пятидесятомъ году она все еще была прекрасна; она была также очень образована, очень умна, и очень добра, какъ это случается съ нѣкоторыми царицами; она была именно одною изъ тѣхъ женщинъ чье вліяніе такъ важно для образованія манеръ и характера молодаго человѣка предназначаемаго судьбой играть нѣкоторую ролъ въ обществѣ. Но она досадовала на самое себя, раздумывая что ей не удавалось возбудить подобное честолюбіе въ наслѣдникѣ Чиллингли.
Здѣсь кстати сказать что Кенелмъ не лишенъ былъ внѣшнихъ преимуществъ. Онъ былъ высокъ ростомъ, и юношеская грація его сложенія скрадывала его необычайную физическую силу, зависѣвшую не отъ массивности размѣровъ, а скорѣе отъ желѣзной твердости тканей. Его лицо, при недостаткѣ юношеской округлости, отличалось какою-то мрачною причудливою красотой; черты, не отличавшіяся художественною правильностью, были красивы и своеобразны; большіе, темные, выразительные глаза и какое-то необъяснимое сочетаніе нѣжности и задумчивости въ его кроткой улыбкѣ. Онъ никогда громко не смѣялся, но живо схватывалъ смѣшную сторону, и его глаза смѣялись при закрытыхъ губахъ. Онъ говорилъ самъ странныя, забавныя, неожиданныя фразы производившія впечатлѣніе юмора; но только блескъ глазъ изобличалъ въ немъ шутливость, и онъ говорилъ съ видомъ невиннаго невѣдѣнія шутки подобно траппистскому монаху выглянувшему изъ вырытой имъ могилы чтобы произнести memento mori.
Тѣмъ не менѣе его серіозное лицо было очень привлекательно. Женщины думали видѣть въ немъ выраженіе романической чувствительности: имъ оно казалось лицомъ человѣка склоннаго къ любви поэтической и страстной. А онъ оставался столь же неприступенъ для женскихъ сѣтей какъ и молодой Ипполитъ. Онъ приводилъ въ восторгъ пастора Джона продолжая свои атлетическія упражненія, и пріобрѣлъ репутацію въ кулачной школѣ, которую онъ посѣщалъ аккуратно, какъ лучшій боксеръ между джентльменами.
Онъ пріобрѣлъ много знакомствъ, но друзей не имѣлъ. А между тѣмъ всякій кто часто съ нимъ видался начиналъ любить его, и не отвѣчая самъ на привязанность онъ не отталкивалъ ея. Онъ отличался чрезвычайною мягкостью голоса и манеръ, и обладалъ невозмутимымъ характеромъ своего отца; дѣти и собаки тянулись къ нему какъ бы инстинктивно.
Отъ мистера Велби Кенелмъ перешелъ въ Кембриджъ съ головой изрядно пропитанною новыми идеями готовыми пустить отростки. Онъ конечно удивлялъ другихъ новичковъ, и случалось что онъ ставилъ въ тупикъ и премудрыхъ туторовъ коллегій Троицы и Св. Іоанна. Но постепенно онъ сталъ устраняться вообще отъ товарищескаго общества. Дѣло въ томъ что умомъ онъ не по лѣтамъ былъ старъ, и послѣ избранныхъ столичныхъ кружковъ вечеринки въ коллегіи не представляли для него ничего занимательнаго. Онъ поддержалъ свою атлетическую репутацію; и въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда какой-нибудь слабенькій студентъ былъ побиваемъ гигантомъ лодочникомъ, его мускульное христіанство благородно заступалось за слабую сторону. Для пріобрѣтенія другихъ, болѣе интеллектуальныхъ, университетскихъ отличій, онъ не такъ много работалъ какъ могъ бы, однако былъ въ числѣ первыхъ на экзаменахъ, получилъ двѣ награды, и кончилъ курсъ съ довольно почетною степенью, послѣ чего вернулся домой болѣе страннымъ, болѣе серіознымъ, словомъ, менѣе похожимъ на другихъ людей чѣмъ какимъ былъ по выходѣ изъ Мертонской школы. Онъ отгородилъ для себя въ собственномъ сердцѣ уединеніе, и въ этомъ уединеніи сидѣлъ безмолвнымъ наблюдателемъ подобно пауку въ паутинѣ.
Вслѣдствіе ли естественной склонности, или отъ воспитанія такихъ наставниковъ какъ мистеръ Миверзъ, который, проводя новыя идеи, не находилъ въ прошедшемъ ничего достойнаго почтенія, и какъ мистеръ Велби, который признавалъ реальнымъ только рутину настоящаго и осмѣивалъ всякія мечты будущаго какъ идеалистическія, главное направленіе ума Кенелма приняло форму спокойнаго индифферентизма. Трудно было доискаться въ немъ какого-либо обыкновеннаго побужденія къ дѣятельности: тщеславія или честолюбія, искательства популярности или жажды власти. Ко всѣмъ женскимъ приманкамъ онъ доселѣ пребывалъ равнодушенъ. Онъ никогда не испытывалъ любви, но много читалъ о ней, и эта страсть казалась ему необъяснимымъ заблужденіемъ человѣческаго разсудка и позорнымъ уклоненіемъ отъ спокойнаго теченія мысли которое должно быть удѣломъ мужественныхъ натуръ. Весьма краснорѣчивая книга восхваляющая безбрачіе и озаглавленная Приближеніе къ ангеламъ, написанная извѣстнымъ оксфордскимъ ученымъ Дединомъ Рочемъ, произвела столь сильное впечатлѣніе на его юный умъ что, будь онъ католикомъ, онъ могъ бы поступить въ монахи. Если у него въ чемъ проявлялась горячность, то развѣ горячность мыслителя ратующаго за отвлеченную истину, то-есть за то что онъ почиталъ истиной, а такъ какъ что кажется истиной одному человѣку навѣрное кажется ложью другому, то эта наклонность его представляла свои неудобства, и опасности, какъ это можно видѣть изъ послѣдующей главы.
Но предварительно, для правильной оцѣнки его поведенія въ той главѣ, я прошу тебя, благосклонный читатель (если бываетъ благосклонный читатель), припомнить что онъ напичканъ новыми идеями, которыя, встрѣчая глубокое и враждебное теченіе старыхъ идей, вырываются наружу тѣмъ съ большею ядовитостью.