ОСА, ПОПАВШАЯСЯ ВЪ СѢТИ ПАУКА.
Благородный Саллюстій, въ глубинѣ души совершенно увѣренный въ полной невиновности Главка, спасъ своего друга отъ заключенія въ тюрьму, поручившись за него до окончательнаго приговора суда. Онъ держалъ его у себя въ домѣ и,-- совершенно не понимая причины его внезапнаго помѣшательства, усердно ухаживалъ за нимъ. Іона, тоже не вѣря, конечно, этому дикому обвиненію, втайнѣ подозрѣвала, даже почти ни минуты не сомнѣвалась, что убійство совершено Арбакомъ. Страданія ея, подъ тяжестью свалившагося на нее горя, были такъ сильны, что окружающіе боялись, какъ бы она не сдѣлалась тоже жертвой безумія. Несчастная должна была, согласно обычаю, участвовать въ похоронной процессіи Апесида, прежде чѣмъ осмѣлиться броситься къ ногамъ претора съ мольбой о справедливости по отношенію къ Главку. Но Арбакъ, не безъ основанія считавшій возможнымъ, что какая-либо случайность откроетъ его преступленіе, не оставался въ бездѣйствій. Онъ выхлопоталъ себѣ у претора полномочіе поселить опекаемую имъ сироту у себя въ домѣ, чтобы она не оставалась безъ защитника по случаю смерти брата и болѣзни жениха, и теперь торопился воспользоваться этимъ правомъ.
На разсвѣтѣ, какъ это полагалось для молодыхъ покойниковъ, проводили тѣло Апесида со всѣми жреческими почестями за городъ на кладбище, сохранившееся еще и теперь. Тамъ, ложе съ тѣломъ умершаго поставили на приготовленный уже костеръ. Раздалось печальное пѣніе и воздухъ огласился плачущими звуками флейтъ. Въ безутѣшномъ горѣ, Іона припала къ погребальному ложу.
-- Братъ мой! братъ мой!-- вскричала бѣдная сирота, заливаясь слезами.
Ее увели.
Когда погребальное пѣніе и музыка затихли, благоуханный дымъ взвился межъ темныхъ кипарисовъ, поднимаясь къ зардѣвшемуся небу; огонь костра, сожигавшаго тѣло жреца, отражаясь на городской стѣнѣ, испугалъ раннихъ рыбаковъ, замѣтившихъ покраснѣвшіе гребни морскихъ волнъ. Іона сидѣла вдали одна, закрывъ лицо руками, и не видѣла огня, такъ же какъ не слыхала ни музыки, ни пѣнія: она вся отдалась ощущенію безутѣшнаго одиночества.
Пламя похороннаго костра понемногу стало меркнуть, затихать; наконецъ -- какъ и самая жизнь -- вспыхнувъ еще нѣсколько разъ, угасло соцсѣмъ. Послѣднія искры были погашены провожавшими, пепелъ собранъ и смоченъ дорогимъ виномъ, потомъ, смѣшанный съ разными ароматами, положенъ въ серебряную урну, которую поставили въ гробницу -- при дорогѣ. Гробницу украсили цвѣтами, на жертвенникѣ передъ ней курился ладонь, а вокругъ было развѣшено множество лампъ. Одна изъ плакальщицъ окропила всѣхъ присутствующихъ очистительной лавровой вѣтвью и сказала обычное: "Ilicet", т.-е. можно идти. Нѣкоторые оставались, чтобы вмѣстѣ съ жрецами воспользоваться поминальной трапезой, другіе стали расходиться. Когда на другой день, поутру, одинъ изъ жрецовъ Изиды пришелъ съ новыми дарами къ гробницѣ, то онъ нашелъ, что ко вчерашнимъ приношеніямъ чья-то невѣдомая рука прибавила пальмовую вѣтвь. Онъ оставилъ ее, не зная, что это былъ знакъ, принятый при погребеніи христіанъ.
Іона, въ сопровожденіи своихъ служанокъ, тоже направилась домой. Пройдя городскія ворота, она пошла, угнетенная всѣмъ пережитымъ, по длинной улицѣ, ведущей черезъ весь городъ. Дома стояли открыты, но еще нигдѣ не было движенія, благодаря раннему часу утра. Неожиданно появилось нѣсколько человѣкъ, сопровождавшихъ крытыя носилки; одинъ изъ нихъ выдѣлился и сталъ передъ Іоной; она подняла голову и громко вскрикнула: это былъ Арбакъ.
-- Прекрасная Іона!-- заговорилъ онъ нѣжнымъ голосомъ:-- прости, если я потревожу тебя въ твоей скорби, но преторъ, въ своей мудрой отеческой заботливости, отдалъ тебя подъ защиту твоего законнаго опекуна. Вотъ смотри -- тутъ полномочіе.
-- Ужасный человѣкъ! уйди съ дороги! закричала Іона:-- Ты убилъ моего брата, тебѣ, чудовище, руки котораго обагрены кровью брата, хотятъ поручить сестру! Что, ты блѣднѣешь? Тебя укоряетъ совѣсть, ты дрожишь передъ перунами мстящихъ боговъ! Прочь! оставь меня съ моимъ горемъ!
-- Твоя скорбь омрачаетъ твой разсудокъ, Іона,-- возразилъ Арбакъ, стараясь казаться спокойнымъ.-- Я тебя извиняю. Ты теперь, какъ и всегда, найдешь опять во мнѣ надежнаго друга; но большая дорога не мѣсто для нашего разговора. Сюда, рабы! Пойдемъ, носилки ожидаютъ тебя.
Удивленныя и испуганныя служанки столпились около Іоны и обнимали ея колѣни; старшая между ними воскликнула:
-- Арбакъ, вѣдь это противъ всякихъ законовъ! Развѣ не приказано, что-бы ближайшихъ родственниковъ умершаго въ теченіе девяти дней послѣ погребенія не безпокоить въ домѣ и не оскорблять въ ихъ одинокой печали?
-- Дѣвушка, замолчи!-- сказалъ Арбакъ, повелительно протянувъ руку: -- водворить беззащитную сироту въ домѣ ея опекуна не противорѣчитъ законамъ объ умершихъ. Я говорю, что у меня на то есть письменное рѣшеніе претора. Отнесите ее въ носилки!
И съ этими словами онъ крѣпко схватилъ слабѣющую Іону.
Она вздрогнула, строго посмотрѣла ему въ лицо и вдругъ разразилась истерическимъ смѣхомъ:
-- Ха, ха, ха, хорошо! прекрасно! Превосходный защитникъ! ха, ха, ха!
И сама испугавшись дикихъ звуковъ этого безумнаго хохота, она упала безъ чувствъ на землю.
По приказанію Арбака, рабы подняли ее и посадили въ носилки. Рабы-носильщики двинулись -- и вскорѣ несчастная Іона скрылась изъ глазъ ея плачущихъ служанокъ.
Египтянинъ думалъ, однако, что дѣло будетъ сдѣлано лишь на половину, если слѣпой Нидіи не отрѣзать также всякую возможность сношеній съ внѣшнимъ міромъ. Поэтому, когда слѣпая пришла на слѣдующій день навѣстить свою госпожу въ его домъ, онъ дѣланнымъ тономъ искренняго благодушія сказалъ ей:
-- Ты должна остаться здѣсь, дѣвушка; не годится тебѣ ходить одной по улицамъ изъ одного дома въ другой и подвергаться грубымъ отказамъ рабовъ-привратниковъ. Терпѣливо выжди здѣсь нѣсколько дней, пока Главкъ поправится.-- И не дожидаясь ея возраженій, онъ вышелъ изъ комнаты, заперъ ее на задвижку и приказалъ своему рабу -- Созію стеречь плѣнницу.
Теперь еще оставалась ему самая трудная задача -- заручиться молчаніемъ Калена, предполагаемаго свидѣтеля его преступленія, но эта оса сама прилетѣла въ его паутину!
-- Его жизнь въ моихъ рукахъ, какъ-то высоко онъ ее оцѣнитъ?-- разсуждалъ корыстолюбивый жрецъ, идя черезъ дворъ дома Арбака. Дойдя до колоннады, онъ неожиданно столкнулся съ самимъ хозяиномъ дома, который только-что вышелъ изъ комнатъ.
-- Кого я вижу! Каленъ! ты меня ищешь?-- спросилъ Арбакъ не безъ нѣкоторой робости въ голосѣ.
-- Да, мудрый Арбакъ, и, надѣюсь, я не помѣшаю.
-- Нисколько. Только-что одинъ изъ моихъ вольноотпущенныхъ -- Каліасъ три раза чихнулъ справа отъ меня, и я уже зналъ, что меня ожидаетъ что-нибудь хорошее, и что-же? Боги посылаютъ мнѣ Калена!
-- Зайдемъ, можетъ-быть, въ твою комнату, Арбакъ?
-- Какъ желаешь, но ночь свѣтла и ароматна, а я еще слабъ послѣ моей недавней болѣзни: воздухъ меня освѣжитъ, поэтому походимъ лучше по саду, мы тамъ также будемъ одни...
-- Съ удовольствіемъ,-- отвѣтилъ Каленъ, и друзья медленно пошли къ одной изъ террасъ, уставленныхъ мраморными вазами и сильно пахнувшими цвѣтами.
-- Какъ хороша эта ночь!-- воскликнулъ Арбакъ: -- совершенно такая-же благоухающая и звѣздная, какъ тогда, двадцать лѣтъ назадъ, когда впервые предсталъ моему взору берегъ Италіи. Да, мой Каленъ, время бѣжитъ, старость начинаетъ подкрадываться къ намъ; по крайней мѣрѣ пусть хоть почувствуемъ, что мы жили!...
-- Ты -- баловень счастья и долженъ это ощущать вполнѣ,-- льстиво сказалъ Каленъ:-- съ твоимъ громаднымъ богатствомъ, твоимъ желѣзнымъ организмомъ, не подточеннымъ никакой болѣзнью. А въ настоящую минуту ты долженъ особенно хорошо чувствовать себя, торжествуя свою месть.
-- Ты намекаешь на аѳинянина? Да, завтра свершится приговоръ надъ нимъ,-- это вѣрно; но если ты думаешь, что его смерть доставляетъ мнѣ какое-нибудь удовлетвореніе, помимо того, что удаляетъ соперника на руку Іоны, то ты ошибаешься. Я вообще сожалѣю несчастнаго убійцу.
-- У-бій-цу?-- значительно и съ разстановкой повторилъ Каленъ и остановилъ свой пристальный взглядъ на лицѣ Арбака, но звѣзды, смотрѣвшія на астролога, не освѣтили ни малѣйшаго измѣненія на этомъ лицѣ. Пораженный и пристыженный жрецъ поспѣшно опустилъ глаза и продолжалъ:
-- Убійца! Ты имѣешь серьезныя причины обвинять его въ убійствѣ, но вѣдь никто лучше тебя не знаетъ, что онъ невиненъ.
-- Объяснись,-- холодно сказалъ Арбакъ, уже заранѣе готовый къ этому уколу, который не могъ не быть сдѣланъ.
-- Арбакъ!-- шопотомъ началъ Каленъ: -- ты знаешь, я былъ тогда въ "рощѣ молчанія"; я все видѣлъ изъ-за кустовъ, около храма; видѣлъ, какъ опустилась твоя рука съ оружіемъ и пронзила сердце Апесида. Я не осуждаю этого дѣянія: ты во-время удалилъ съ дороги этого врага и отверженца...
-- Такъ ты все видѣлъ?-- сухо замѣтилъ Арбакъ: -- я, впрочемъ, такъ и думалъ... Ты былъ одинъ?
-- Совершенно одинъ!-- подтвердилъ Каленъ, удивленный спокойствіемъ Арбака.
-- А зачѣмъ ты былъ тогда тамъ и спрятался за развалины храма?
-- Потому что изъ одного разговора Апесида съ христіаниномъ Олинфомъ, тоже слышаннаго мною, узналъ, что они сойдутся тамъ и будутъ обсуждать нападеніе на тайны нашего храма. Я хотѣлъ знать объ этомъ.
-- Ты повѣрилъ хоть одной живой душѣ все то, чего ты былъ свидѣтелемъ?
-- Нѣтъ, мой повелитель; тайна осталась сокрыта въ груди твоего слуги.
-- И твой родственникъ -- Бурбо ничего не знаетъ?
-- Клянусь Изидой и...
-- Довольно! довольно! Но мнѣ, почему мнѣ ты это сообщаешь только сегодня?
-- Потому что... потому...-- заикался, краснѣя, Каленъ.
-- Потому,-- перебилъ съ ласковой улыбкой Арбакъ, дружески похлопывая жреца по плечу,-- потому, мой Каленъ,-- я это читаю изъ твоего сердца,-- что наканунѣ приговора ты яснѣе можешь мнѣ дать понять, какъ дорого твое молчаніе для меня, какъ легко ты можешь львиную пасть, долженствующую поглотить Главка, раскрыть для меня! Не такъ-ли?
-- Арбакъ,-- сказалъ совершенно потерявшій свойственную ему отвагу Каленъ: -- ты -- настоящій чародѣй... Ты читаешь въ душѣ человѣка, какъ въ раскрытой книгѣ!
-- Это мое призваніе, моя наука,-- сказалъ какъ-бы польщенный египтянинъ.-- Ну, такъ молчи-же, другъ, а когда все будетъ кончено, я тебя озолочу.
Но обѣщаніе золота въ будущемъ не по вкусу было алчному жрецу и не могло успокоить его жажды.
-- Извини, но вѣдь все можетъ случиться... Если ты хочешь, чтобъ я молчалъ, то полей розу -- этотъ символъ молчанія -- теперь-же золотымъ дождемъ.
-- Остроумно и поэтично,-- замѣтилъ Арбакъ кроткимъ голосомъ, который вмѣсто того, чтобы заставить его призадуматься и испугаться, ободрилъ жреца: -- ты не хочешь обождать до завтра'?
-- Зачѣмъ-же откладывать, когда средства наградить меня подъ рукой у тебя? Твое колебаніе могло-бы дать мнѣ поводъ заподозрить твою благодарность.
-- Хорошо, тогда скажи, сколько я долженъ тебѣ уплатить?
-- Твоя жизнь очень драгоцѣнна, а богатство твое очень велико.
-- Всегда остроуменъ! Но къ дѣлу: назови, не обинуясь, сумму, которую ты желаешь. получить.
-- Я слыхалъ, Арбакъ, что у тебя въ подземельѣ неисчислимыя сокровища -- золото и драгоцѣнные камни; ты легко можешь отдѣлить изъ нихъ столько, что сдѣлаешь Калена самымъ богатымъ жрецомъ въ Помпеѣ, а уменьшеніе не будетъ даже замѣтно на твоихъ сокровищахъ.
-- Ты нравъ: покончимъ! Ты -- мой давнишній, вѣрный другъ и можешь сойти со мной въ кладовую, о которой ты говоришь. Тамъ ты возьмешь столько, сколько можешь спрятать подъ твоей одеждой, а когда Главка уже не будетъ на свѣтѣ, мы вторично посѣтимъ подземелье. Ну, хорошо такъ? Доволенъ ты предложеніемъ?
-- О, величайшій, лучшій изъ людей!-- воскликнулъ Каленъ, чуть не плача отъ радости:-- ты простишь мнѣ мое оскорбительное сомнѣніе въ твоемъ великодушіи?
-- Тише! Еще одинъ поворотъ дороги и мы спустимся въ погребъ.