ЛУЧЪ СВѢТА ВЪ ТЕМНИЦѢ.
На третій и послѣдній день суда, Главкъ за убійство, а Олинфъ за святотатство -- были приговорены къ смерти. Народъ, и во главѣ всѣхъ -- эдилъ Панза, устраивавшій игры въ амфитеатрѣ, былъ очень доволенъ приговоромъ, отдававшимъ такихъ отборныхъ преступниковъ на жертву ярости дикихъ звѣрей. Главкъ до послѣдней минуты отрицалъ свою виновность, но оказался безсильнымъ противъ важности и краснорѣчія египтянина, который даже просилъ судей разрѣшить осужденному употребить какъ оружіе противъ льва тотъ самый грифель, которымъ онъ закололъ Апесида, въ виду того, что убійство было совершено имъ въ припадкѣ умопомѣшательства. Олинфъ долженъ былъ выйти противъ тигра безоружнымъ, потому что онъ не только не взялъ назадъ своихъ словъ, но еще больше клеймилъ языческихъ боговъ. Изъ залы суда аѳинянинъ уже не попалъ подъ гостепріимный кровъ своего друга -- Саллюстія, а повели его черезъ форумъ, гдѣ стража остановилась съ нимъ около маленькой двери, рядомъ съ храмомъ Юпитера. Это мѣсто можно видѣть еще и теперь. Дверь была устроена такъ, что, поворачиваясь на петляхъ посрединѣ, всегда открывала лишь половину входа; въ это-то узкое отверстіе и втолкнули узника, подали ему хлѣба и кружку воды и оставили его во мракѣ и -- какъ онъ думалъ -- въ одиночествѣ. Главкъ былъ такъ внезапно оторванъ отъ радостей счастья и богатства и низвергнутъ въ бездну униженія и ужаса предстоявшей ему кровавой смерти, что не могъ еще придти въ себя думая, что онъ находится подъ давленіемъ тяжелаго кошмара. Его здоровый отъ природы организмъ осилилъ ядъ, большую часть котораго онъ, къ счастью, не допилъ; сознаніе и способность ощущенія вернулись къ нему, но тяжелое нервное состояніе еще продолжало его угнетать. Благородная греческая гордость и мужественное сердце помогли ему превозмочь недостойный страхъ, и въ задѣ суда онъ спокойно встрѣтилъ приговоръ. Но сознаніе своей невиновности было не достаточно для него здѣсь -- въ темницѣ, чтобы держаться такъ-же бодро, какъ на судѣ, гдѣ его возбуждало присутствіе постороннихъ. Онъ почувствовалъ, какъ начала его пробирать дрожь отъ тюремнаго воздуха. Избалованный съ дѣтства, онъ не былъ закаленъ для предстоявшихъ ему испытаній и не зналъ до сихъ поръ ни горя, никакихъ превратностей судьбы. Та самая толпа, которая провожала восторженными кликами его нарядную колесницу, когда онъ прежде ѣздилъ по улицамъ Помпеи,-- встрѣчала его въ послѣдніе дни со злораднымъ шипѣніемъ; сотоварищи его веселыхъ пирушекъ теперь выказывали ему холодность и отворачивались отъ него. Не было ни одного человѣка, который-бы поддержалъ и утѣшилъ бѣднаго чужеземца. Изъ этой темницы онъ выйдетъ только за тѣмъ, чтобъ принять позорную мучительную смерть на аренѣ. А Іона?! И отъ нея онъ не услышалъ ни одного ободряющаго слова, не получилъ ни одного сострадательнаго письма! И она покинула его! Значитъ, и она считала его виновнымъ, и въ какомъ-же ужасномъ преступленіи -- въ убійствѣ ея брата! Главкъ заскрежеталъ зубами и громко застоналъ,-- и вдругъ страшная мысль мелькнула въ его мозгу: а что, если въ томъ состоянія помѣшательства онъ въ самомъ дѣлѣ совершилъ убійство, только вполнѣ безсознательно!? Но такъ-же быстро, какъ пришла эта мысль, она и исчезла, потому что, несмотря на туманное представленіе обо всемъ бывшемъ, въ его памяти отчетливо запечатлѣлись нѣкоторыя подробности: сумерки въ рощѣ Кибеллы, обращенное къ небу блѣдное лицо мертваго Апесида, и самъ онъ, рядомъ съ нимъ; потомъ внезапный ударъ, свалившій его на землю возлѣ убитаго. Нѣтъ, нѣтъ, онъ убѣжденъ въ своей невиновности! А когда онъ сталъ припоминать причины, которыя могли подать поводъ страшному, таинственному египтянину воспылать къ нему жаждой мести;-то онъ сознавалъ, что сдѣлался жертвой коварной интриги, опутавшей, вѣроятно, и Іону. При этой мысли онъ громко вздохнулъ. Изъ глубины отозвался какой-то голосъ на его вздохи:
-- Кто мой сотоварищъ тутъ по темницѣ въ эти ужасные часы? Аѳинянинъ Главкъ, это ты?
-- Да, такъ звали меня во дни моего счастія, но теперь у нихъ, можетъ-быть, есть другое для меня прозвище. А ты кто, незнакомецъ?
-- Олинфъ, сосѣдъ твой по заключенію и по суду.
-- Какъ? Тотъ самый Олинфъ, котораго называли безбожникомъ? Или, можетъ-быть, людская несправедливость довела тебя до того, что ты сталъ отрицать божественное провидѣніе?
-- Не я, а ты, по настоящему, отрицаешь -- Единаго Истиннаго Бога,-- сказалъ Олинфъ,-- Того, Чье присутствіе я ощущаю здѣсь близъ меня, въ темницѣ, Чья улыбка озаряетъ этотъ мракъ. На порогѣ смерти, мое сердце напоминаетъ мнѣ о безсмертіи, земля отступаетъ передо мной, чтобъ приблизить меня къ небу.
-- Скажи мнѣ,-- внезапно прервалъ его Главкъ,-- во время разбирательства дѣла не твое-ли это имя я слышалъ на-ряду съ именемъ Апесида? Считаешь-ли ты меня виновнымъ?
-- Одинъ Господь только можетъ читать въ сердцахъ, но мое подозрѣніе касается не тебя.
-- Кого-же?
-- Я подозрѣваю этого обвинителя -- Арбака.
-- Неужели такъ? Тогда ты возвращаешь меня къ жизни! А почему именно ты подозрѣваешь Арбака?
-- Потому что знаю злое и лукавое сердце этого человѣка и знаю, что онъ имѣлъ причины бояться убитаго.
И Олинфъ сообщимъ Главку уже извѣстныя читателю подробности, сказавъ подъ конецъ:
-- Если покойный встрѣтилъ въ тотъ вечеръ Арбака и грозилъ ему, что откроетъ его притворство, его преступленіе, то мѣсто и время были очень благопріятны для разсвирѣпѣвшаго египтянина и въ совершеніи убійства одинаково участвовали и ярость и расчетъ.
-- Такъ должно быть и было!-- радостно воскликнулъ Главкъ.-- Я освобожденъ!
-- Но чѣмъ-же поможетъ тебѣ теперь это открытіе, несчастный? Ты осужденъ и погибнешь, несмотря на свою невинность...
-- Но я самъ знаю теперь, что я не виноватъ, между тѣмъ какъ, благодаря этому непонятному припадку помѣшательства, меня иногда нестерпимо мучило сомнѣніе!-- Послѣ этого послѣдовало нѣкоторое молчаніе, потомъ аѳинянинъ мягкимъ и робкимъ голосомъ спросилъ:-- Христіанинъ! Скажи, что, по ученію твоей вѣры, мертвые продолжаютъ жить въ другомъ, лучшемъ мірѣ?
-- Да, такъ, какъ ты говоришь, аѳинянинъ!-- отвѣтилъ Олинфъ.-- Я не только вѣрю, я знаю это, и эта-то блаженная увѣренность и поддерживаетъ меня теперь. Да,-- продолжалъ онъ, воодушевляясь: -- безсмертіе души, воскресеніе, возсоединеніе мертвыхъ -- это основное положеніе моей вѣры; это великая истина -- будущая жизнь! Чтобы возвѣстить и утвердить ее, Господь принялъ мученическую смерть. Не вымышленныя елисейскія поля, не стихотворное царство Плутона, а чистый, сіяющій удѣлъ ожидаетъ вѣрующихъ въ царствіи небесномъ.
-- Изложи мнѣ твое ученіе и поясни твои надежды!-- откровенно попросилъ Главкъ.
Олинфъ немедленно-же исполнилъ его желаніе. Такимъ образомъ, какъ это часто случалось въ первые вѣка христіанства, только-что зародившееся Евангельское ученіе проливало кроткій свѣтъ своихъ спасительныхъ истинъ даже во мракъ темницъ, озаряя всепобѣждающими лучами вѣры самое ожиданіе смерти.