10 августа 1892. Харьков
Августа 10.1892 г.
Поросеночек, драгоценный мой -- опять беда! И не по моей вине -- спроси хоть у Мельникова, у Новицкого, у кого хочешь. Дело в том, что этот барон, к которому я должен поступить1, обещал это место кому-то еще и пригласил его еще в четверг. Этот кто-то не едет до сих пор, так что барон, когда я подавал ему докладную записку, сказал мне это, но прибавил, чтобы я остался и подождал дня 3-4. "Тогда, -- сказал он, -- я попрошу Михаила Ивановича (Антоконенко), чтобы он Вас известил". И вот я должен ждать! Что делать? Что делать с Орлом, т.е. с Упр<авлением>2 -- ответь, если можно, телеграм<мой> в одно слово: мол, "бросай" или "поезжай"...
Не поехать ли мне к тебе? Билет мне дадут?
В Орел не пиши -- прошу тебя.
Жду, тоскую, о_д_и_н_о_к_о_ _ и_ _ п_у_с_т_о... Не бранись, хороший мой!
Лиду целую, всем поклон.
Твой И. Б.
161. Ю. А. БУНИНУ
12 августа 1892. Харьков
Милый мой Юричка! Очень жалко -- получил твое письмо уже около 12 часов (сегодня, т.е. 12-го) и, значит, днем не мог выехать к тебе. Ехать в ночь? Т.е. чтобы быть в Полтаве (Далее зачеркнуто: 13-го.) ночью и уехать завтра в 1 час из Полтавы? Этого нельзя: боюсь, что завтра (последний решительный день) барон (у которого буду, может быть, служить)1 скажет: "Ну вот тот господин не явился, значит, пускай Бунин приходит работать"... Разумеется, лучше явиться сейчас же.
Значит -- как быть? А вот: 1 ) если завтра успею узнать результаты до 11 часов и не буду взят на работу -- приеду к тебе днем; 2 ) если буду взят -- не могу совсем приехать. Когда же? Ведь в пятницу (Далее с новой страницы зачеркнуто: Мой поклон и душевный привет всем харьковцам.) вечером я поеду обязательно на эти два праздника в Орел2, Воронец достанет билеты. Так что в этом последнем случае остается тебе написать мне. Напиши завтра и я получу в пятницу; конечно, хорошо в Полтаву. Но какое же место получит там Варя? Какие условия? Если она откажется переехать со мной из Орла -- то, конечно, нужно в Полтаву: один умру с тоски.
Прощай, спешу, целую крепко-крепко.
Измучился я, братка, до последней степени!..
Твой весь И. Бунин.
162. Ю. А. БУНИНУ
14 августа 1892. Бабаи
Пятница, 14 авг.
Места, Юричка, я еще не занял; сейчас 4 часа, сижу в Бабаях, с тем, чтобы через час отправиться в Харьков; там я узнаю от Влад. Ив., зачислен ли я? Он узнает у барона. Если зачислен, я скажу, что в понедельник приеду работать. Если Варя не согласится1, а не согласится она наверно, придется ехать в Полтаву. Да и вообще я желаю в Полтаву даже с нею; это же советует и Лука Яковл<евич>. От места в Харькове я категорически не отказываюсь потому только, что думаю, что она вдруг предпочтет Харьков...
Но лучше в Полтаве, много лучше во всех отношениях. Да и место у барона наверняка пропало. Поэтому, ради Бога, прошу -- поговори с Лисовским2. В Орел еду.
Прощай, обнимаю тебя от всего сердца, а также и Лизу.
Из Орла черкну.
Твой И. Бунин.
<Л.Я.Ставровскии:> Дорогой Юлий Алексеевич! Я писал Л. А. (на твой адрес), что на днях рассчитываю приехать в Полтаву. Но так как она поступает в больницу, а у меня к тому же свистит в кармане, то не лучше ли будет немного затянуть это дело? Да, кроме того, что хорошего от личных переговоров?
Сдал свою рукопись в типографию, но не знаю, чем придется расплачиваться. Внутренний заем, т.е. у тебя, вероятно, не может удаться. Не знаете, можно ли рассчитывать на Полтавское общество взаимного кредита?
Ивану Алексеевичу я советую не вести переговоров в Харькове насчет места, а взять проектируемые тобой, под секретом, занятия в Полт<авской> губ. управе; в Харькове же, если будет возможность, то на всякий случай лишь заручаться местом для Варвары Влад.
Это было бы лучше во всех отношениях. В Харькове у Ив<аиа> Ал<ексеевича> до сих пор неопределенно: нужно ждать выяснения вопроса в понедельник.
Л. Ставровский.
163. Л.А., Е.А., Н.К., М.А. БУНИНЫМ
18 октября 1892. Полтава
18 октября 1892 г.
Милые, дорогие мои мамочка, Евгений,
Настенька и Мусинька!
Вы, мама, говорите, что я не пишу1; да как же не пишу? Я Вам и из Орла писал, и из Полтавы -- вы, мамочка, ни строчки сами. Один только Евгений. Пишите, пожалуйста. Мы живем себе потихоньку и все, разумеется, здоровы. Как Вы? Есть ли у вас холера. У нас была, но вот уже дней 20 нету, даже и в уездах. А вот в Орле началась только и очень сильная, хотя, конечно, ненадолго. Морозы убивают ее вдребезги.
Где отец? Я ему писал вчера на имя Софьи2, но не знаю, дойдет ли письмо. Ведь Софья уехала? Куда же ему (Далее текст утрачен.).
164. Л.А., Е.А., Н.К., М.А. БУНИНЫМ
7 января 1893. Елец
Драгоценная мамочка и все мои милые!! Мы уже в Ельце, сейчас едем в Орел, доехали тепло и благополучно, пили чай у С<офьи> Н<иколаевны>2. -- Из Полтавы сейчас же буду писать. -- В<аря> забыла корсет, пришлите если можно. В<аря> Вас целует и я тоже крепко-крепко. Не горюйте, драгоценная моя, ей-богу, скоро будете с нами! Ваш И. Б.
165. Л. А. БУНИНОЙ
26 января 1893. Полтава
Полтава, 26 янв. 93 г.
Служебные дела наши находятся в таком положении: вопрос о статистике Собрание отложило до будущего года, а пока все оставило на старом положении. Мои дела неопределенны. Может быть, поеду вскоре в Лубны, но вернее всего останусь библиотекарем в управе. Не знаю еще, сколько буду получать, но, вероятно, никак не менее 40-45 р. Варя служит теперь в уездной управе и получает всего 15 рублей, но мы надеемся, что она получит место в Сельскохозяйственном обществе на 40 р. Тогда у нас будет 80-85 рублей и я буду иметь полную возможность заниматься и развиваться и писать, тем более, что в этом отношении мне повезло: в феврале в петербургском журнале "Русское богатство", очень серьезном, где участвуют все лучшие литературные силы, будет напечатан мой рассказ1. Я уже получил письмо от редактора2 об этом. Просят и еще писать. Кроме того, в Полтаве вот еще почему хорошо: председатель управы Шкляревич3 говорил, что он не отпускает меня, что ему нужны интеллигентные люди. Потом вот что: председатель хочет взять в свои руки "Полтавские ведомости"4 и думает, что вместе с секретарем я буду писать статьи по земским делам, так как владею пером.
А Кулябко-Карецкий, заведывающий бюро, дал мне написать статью по статистике, так же, как пишет Юлий. Получу за нее рублей 40 или 50. Может быть, и еще даст.
Жаль мне Вас всех, мои милые, ужасно; когда я поехал из Ефремова, я страшно тосковал, так, как никогда.
Не скучайте, мамочка, ради Бога, как возьму место получше, привезу (Далее текст утрачен.).
166. Л. Н. ТОЛСТОМУ
7 февраля 1893. Полтава
Полтава, 7 февр. 93 г.
Глубокоуважаемый
Лев Николаевич!
Борис Николаевич Леонтьев1 рассказывал нам, что в той округе, где Вы теперь находитесь, нужны люди, которые помогали бы Вашем делу в столовых2. Мне очень хотелось бы хотя недолгое время посвятить этому делу, -- недолгое потому, что я связан службой, -- и вот я прошу Вас написать мне -- не окажусь ли я лишним, если приеду в Епифаньский уезд недели через две, и вообще -- как, когда, куда мне приехать, куда отправиться по приезде и т.д. Очень прошу Вас написать мне3 обо всем этом поскорее. Я боюсь упустить время и лишиться возможности взять отпуск.
И. Бунин.
Полтава, Губернская земская управа, в Статистическое бюро, Ивану Алексеевичу Бунину.
167. В. В. ПАЩЕНКО
Середина мая 1893. Харьков
Всю ночь, зверек, не пришлось заснуть ни капли. Жара, накурили до невозможности, коротко черт знает как -- просто измучился, стараясь заснуть... и все-таки не заснул и почти все время стоял на площадке. "Занялась заря", со степи обдало свежестью... хорошо было! Но все-таки я теперь буквально, как в воде сижу: одурь без сна. Воронец оказывается еще не на даче, отправился я к нему, он дал мне билеты до Тулы, два раза честное слово дал, что достанет тебе к 25-28 мая. Сейчас я на вокзале, переезжаю с ними на бабан1 и горю желанием заснуть у них до ночного поезда... Обезьяночка! Скучно! Жалко тебя, бесценная моя! Ради Бога, постарайся поскорее ко мне2! Милый, хороший мой! Не забывай, деточка!
Юрочку поцелуй.
Буду писать подробнее.
168. В. В. ПАЩЕНКО
Конец мая 1893. Огневка
Евгений уже переехал в Огневку1 (так себе деревенька -- небольшой сад, небольшой дом -- не барская вообще усадьба) и надо ехать к ней так: доехать до Бабарыкиной2, а от Баб<арыкино> в версте всего. Напишите, когда приедете -- встретим вас3.
Не оставляйте квартиру, бросьте, приедем, лучше найдем. Ведь это безобразие. Да вот еще что: если тебе даже Воронец вышлет билеты -- хватит у тебя денег-то, ведь нужно от Полтавы до Харькова 1 р. 90, да от Тулы до Бабарыкиной 2 р. 83 -- всего рублей 6. Пиши скорее об этом. Я Воронцу еще посылаю повторение об билетах... Что, мне ничего нету в управе?
Ну, жду, жду, Валук, жду -- ради Бога, поскорее... Целую, обезьяночка, обнимаю крепко-крепко.
Весь твой И. Бунин.
169. В. В. ПАЩЕНКО
3 июня 1893. Огневка
Огневка, 3 июня 93 г.
Дорогой друг мой -- время идет очень медленно, но пока я себя чувствую сносно -- даже хорошо. Присылай мне поскорее Юлия и денег, чтобы я мог поскорее уехать к тебе... О, Варенька, если бы Господь дал нам здоровья и счастия! Как я хочу его -- этого счастия, радости и красоты жизни! Милый друг -- давай же сделаем так, чтобы эти слова наши не оказались словами, словами минуты!
В Харьков я бы хотел заехать, хотелось бы мне сняться для тебя -- да, для тебя, как я хочу быть для тебя здоровым, смелым, стройным, чтобы в глазах светилась молодость и жизнь. Хочу я быть еще и сильным, я молился Богу, чтобы он укрепил мою волю -- так много у меня в душе образов, жажды творчества! И любовь к тебе, как к моему другу, к поддержке жизни моей, и эти желания, желания запечатлевать жизнь в образах, в творческом слове -- как все это иногда окрыляет меня!
Теперь у нас скопилось много будничных забот, надо бы кое-что написать тебе о "делах", да сейчас я не хочу. Прощай пока, милая и хорошая моя, -- пусть тебе не покажется немного странным это мое письмо... Мне хотелось бы написать тебе целое стихотворение -- так я как-то настроен.
Весь твой И. Б.
Нового ничего. Читаю "Доктора Паскаля". Прочтем вместе еще раз. Хорошо бы перечитать всю серию романов Золя о Ругон-Маккарах1 с тобою.
При посылке мне денег помни, Варек, что у меня уже ничего нет -- только несколько копеек.
170. Ю. А. БУНИНУ
После 30 июня 1893. Огневка
Д. Огневка.
Дело, голубчики мои, черт его знает в каком положении -- я решительно не знаю, что предполагать. Я не поехал дальше Орла, а свернул на Елец, взял билет до Измалкова. В Измалково поезд приходит около пяти часов утра, и я тотчас же нанял лошадь до Глотова (60 к.), в Глотовом опять нанял до Каменки1 (еще 60 к.) и прямо, часов в 9, к отцу. Думал я, что он пьян, ибо накануне был Петров день2 -- оказалось, что нет, трезв, да и Петров день у Христины не справлялся: и Христина и Петя удрали от именин в Елец. Отец обрадовался и мне и твоему письму очень3. "Ну что наследство?" -- спрашиваю. "Черт его знает, говорит, Петя и Ося4 ездили в Воронеж, взяли с собой пятьдесят рублей да еще у Пети было двадцать, и так пьянствовали в Воронеже, что им пришлось заложить или продать за 3 руб. новые штиблеты и кое-как добраться домой".
-- Ну что же Петя рассказывает.
-- Да нечего, говорит, что там еще, кажется, есть наследники -- ближе нас, их разыскивает какой-то прис<яжный> пов<еренный> Калугин, но никак не найдет. А Ося возвратил мне договор и доверенность.
-- Как? -- спрашиваю. -- Он не будет больше хлопотать?
-- Нет.
-- Почему?
-- Да не на что ему хлопотать, копейки денег нету.
-- А телеграмму, -- говорю, -- зачем они прислали с поздравлением?
-- А черт их знает. В насмешку. Или с пьяных глаз.
Что тут можно понять? Вы подумайте -- почему Ося отказался? Ведь он уже истратился на это дело. Может быть, правда -- денег нету. Но тогда бы он мог доверенность, которую он получил от отца, передоверить адвокату и получить все-таки что-нибудь. Или же не знает, где найти адвоката, услыхал, что есть еще наследники и бросил? Поехавши с отцом в Огневку, я встретил Осю. Спрашиваю его. Два раза замял разговор. Что это значит? Теперь договор и доверенность у меня в кармане. Но что делать? Не бросай, Юлий, дела, пожалуйста, приезжай скорей, надо адвоката. Эти пьяные свиньи или что-нибудь сжульничали (может быть, Оська с Петькой сговорились и представили заявление только от Пети, а отец, мол, не представит) или действительно пропились и ничего не узнали. Но вот еще штука: Култышка дал Евгенью оторванную половинку от письма. "Это письмо, -- говорит Култышка, -- прислано Осе от Серебрякова".
Прилагаю тебе это письмо. Кажется оно ложное. Вглядись, как неестественно сделана подпись: "Серебряков". Притом, кажется, что это письмо писано рукой Валерия. Ну, словом, ничего не понимаю. Юлий, ради Бога, все-таки не забывай этого дела. Обязательно повидайся с Лукой, займи денег, поезжай в Воронеж, к Якимову, ведь нельзя же бросать, ничего неизвестно толком.
Марка у меня одна, в Лукьяновку5 Евгений не заедет (мы сейчас едем на Бабарыкино, а самому мне нанять некого), так что не могу много расписывать.
Напиши, Юлий, поточней, где и когда тебя встретить.
Твой И. Бунин.
171. В. В. ПАЩЕНКО
До 12 июля 1893. Огневка
Дорогой друг мой, милая моя Варенька! Я опять соскучился о тебе, опять, как в былое время, по целым дням думаю о тебе, думаю, вспоминаю и от многого на сердце становится радостно, и от многого грустно, грустно, так, как прежде, в молодости... верно, Варенька, в молодости, потому что теперь, кажется, проходит она. Как там ни говори, -- а уж жизнь берет свое: служба, квартира, тысячи самых мелких дневных забот заставляют теперь забывать на время то, что прежде помнилось постоянно. Помнишь, -- я прежде писал тебе: было больше нежности, больше радости, больше душевности... Ах, то утро, утро на Воргле1, когда я один ходил по саду и ждал когда ты проснешься! Какое это было славное, свежее, молодое утро!
Я все помню, Варенька, только теперь я реже говорю об этом. Иногда хотел бы сказать -- не выговоришь -- так воспоминание в душе нежно и трогательно и тонко -- иногда не ко времени это выйдет, иногда не хочется вдумываться в воспоминания: больно вспоминать то, что не воротишь!.. Если сейчас не ко времени говорю -- отложи письмо, после прочтешь... Помню, как-то раз нынешней весной перед утром я увидел во сне все, что мне еще так дорого, так звучит для меня песнью молодости -- я заплакал и сказал тебе. Ты не ответила мне...
Ах, Варенька, не пойму я себя! --
Вечернее небо, лазурные воды,
В лиловом тумане почившая даль,
Все прелестью дышит любви и свободы,
Но в этом задумчивом лике природы
Читаю как в книге свою же печаль.
И мнится, что все под лазурью румяной:
Склоненные ивы над сонным прудом
И лес темно-синий за далью туманной
-- Все это лишь призрак обманчиво-странный
Того, что созиждилось в сердце моем.
Все это отрывок поэмы певучей
Живущей глубоко в душе у меня,
Где много так веры и страсти кипучей,
Где много так жажды к свободе могучей,
Так много печали и много огня2!
Верно это!
Не могу сейчас, не умею сказать тебе все. Хочется мне только обнять тебя, наедине поцеловать твои глазочки! Ты бы поняла меня. А теперь прошу только -- не забывать меня. Дорогой, хороший мой, береги наши отношения -- ты родна и близка мне, нам идти с тобой. Помни, Варенька, что эта дорога только одна для нас: не вернешься по ней, не пойдешь снова, не начнешь жизнь сначала!
И. Бунин.
172. Ю.А., Л.А., М.А. БУНИНЫМ
13 июля 1893. Харьков
Доехал до Харькова вполне благополучно, только очень тосковал по Вас, милые мои мамочка и Мусинька! Как здоровье Евгения? Целую Вас всех крепко и тебя, поросеночек.
И. Б.
173. Л. Н. ТОЛСТОМУ
15 июля 1893. Полтава
Полтава. Статистическое бюро
при губернском земстве, Ивану
Алексеевичу Бунину.
Дорогой Лев Николаевич!
Не удивляйтесь, что получите при этом письме брошюрку1, Вам, может быть, совершенно ненужную и неинтересную. Посылаю ее Вам, как человеку, каждое слово которого мне дорого, произведения которого раскрывали во мне всю душу, пробуждали во мне страстную жажду творчества (если только я смею употреблять это слово, упоминая о себе).
Много раз мне хотелось написать Вам многое, увидать Вас. Но боюсь, что причислите меня к лику тех, которые осаждают Вас из пошлого любопытства и т.п.
Не примите хотя этого за навязчивость и неискренность.
И. Бунин.
P.S. Нынешней весной от И. Б. Фейнермана2 я узнал, что Вам нужны были помощники в Вашем деле около ст. Клекоток, и написал Вам3. Вы ответили мне, но смешали меня с другим Буниным4, который, правда, появлялся осенью в Полтаве, и, вероятно, бывал у Вас. Он теперь устроился где-то недалеко от Полтавы, в имении.
174. Ю. А. БУНИНУ
Вторая половина июля 1893. Полтава
Милый Юынка, посылаю тебе 54 р.: 25 -- Луке, 10 -- Няньчуку1 (он непременно просил 20, но я не дам), 10 оставил заплатить за новую квартиру (кажется, наймем там, где жили Померанцы); итого -- 45 р., остается 55 рубл.; (43 коп. заплатив за сифоны, которые ты брал, жидовке) посылаю, следовательно, 54. Ну что же ты ни строки? Что наследство? Что драгоценная мамочка и Машенька? Передай им, что я их крепко-крепко целую и Варя тоже. Я жив и здоров. Ходил здесь к доктору Ложкину -- он велел пить кефир и обязательно купаться. То и другое я исполняю теперь аккуратно, только за кефир заплатил 6 р. да еще придется заплатить 6 р., потому что он 10 к. бутылочка, а их надо в месяц 120.
Ну а главное вот что: Старицкий2 спросил Варю, не посоветует ли она ему кого-нибудь, кто бы взялся у него составлять своды постановлений уездной управы, а Касабутский говорит, что он этим хотел предложить это дело или ей, или мне. Как думаешь -- браться ли ей? Работы на 3 года хватит, но ведь я думаю, если нам придется уезжать из Полтавы (а я ни за что не останусь здесь, если ты переедешь в Москву), то можно будет передать другому. А справится -- я думаю, она справится. Ты как думаешь? Лука советует, говорит, что всегда может помочь советом относительно программы и Кулябко, и ты и т.д. Браться? Напиши.
Но самое главное: давай, ради Бога, давай возьмем бедных мамочку и Машу хотя погостить -- понимаешь -- хоть на два месяца. Ведь как это освежит им жизнь. Подумай, ну какое они дадут нам стеснение? А деньги -- вот, вероятно, на днях пришлют мне из "Вест<ника> Евр<опы>" за 5 стихотвор<ений> в июльск. книге3. Давай возьмем погостить, ради Бога, давай. Можно билеты достать. Отвечай об этом о_п_р_е_д_е_л_е_н_н_о 4 (sic).
Ну будет. Крепко целую тебя.
И. Бунин.
175. А. И. ИВАНЧИНУ-ПИСАРЕВУ
4 января 1894. Москва
Москва, 4 янв. 94.
Многоуважаемый
Александр Иванович!
Брат передал мне, что очерк мой ("На хуторе")1, который я послал С. Н. Кривенко2 через "Р<усское> б<огатство>" будет напечатан "неизвестно когда". Это "неизвестно когда" очень меня смущает. Ведь очерк послан чуть не полгода тому назад! Поэтому очень прошу Вас, черкните мне, когда приблизительно будет напечатано "На хуторе", а также два очерка, переданные Вам моим братом3. Я не могу претендовать на скорое печатание, но, согласитесь, что я чересчур долго остаюсь в неизвестности. Адрес: Полтава, Губернская земская управа, Ивану Алексеевичу Бунину.
Гот<овый> к усл<угам>
И. Бунин.
176. В. В. ПАЩЕНКО
4 января 1894. Москва
Москва, 4 янв.
Милая, хорошая моя Варичка! Страшно мыкаюсь! Хотел бы подробно описать тебе наше путешествие, но отчасти неудобно... Приеду -- тогда. У Л<ьва> Н<иколаевича> еще не был. Сегодня -- или к нему1, или в итальянскую оперу. Юлия нашел.
За тебя беспокоюсь ужасно! Варичка, ради Бога, прошу тебя -- пришли мне телеграмму тотчас, как получишь это письмо: Москва, гостиница "Россия", Петровка, Бунину. Телеграфируй о здоровье. Ей-богу, эта мысль не выходит у меня из головы.
Милый, красавчик мой Валюк! Как я вспоминаю тебя, выбежавшего ночью проводить меня! Драгоценный, любимый мой! Дай тебе Царица Небесная здоровья! Будешь здорова -- приеду -- все пальчики перецелую, милый мой! А приеду раньше -- в Воронеж не поедем, верно. В Москве пробуду числа до 8-го2. Валюнчик! Не забудь библиотеку! Сейчас пойду пообедаю в нормальную столовую.
Прощай, Валюк, обнимаю тебя как прежде -- от всего сердца, с самой нежной любовью!
Искренно весь твой И. Бунин.
177. Ю. А. БУНИНУ
9 января 1894. Москва
Еду в Елец1. Ради Бога, поскорее и _ п_о_т_о_ч_н_е_е извести, когда выедешь, чтоб я не остался в дурацком положении.
И. Бунин.
178. И. А. БЕЛОУСОВУ
5 февраля 1894. Полтава
Полтава, 5/II 94 г.
Любезный Иван Алексеевич, очень рад был получить от <Вас> известие. В Москве я действительно был1, видел и Ив. Ив.2, но про Вас я не знал даже, где Вы и знакомы ли с ним. Что Вы про мою книжечку3 говорите так серьезно -- я уже теперь забыл про нее, слишком много в ней чепушки. Прислать Вам ее все-таки постараюсь. Дело в том, что здесь у меня есть один или два экз. -- издана она была в Орле, так что напишу туда; если пришлют скоро -- пришлю Вам непременно.
Часто ли видите Ив. Ив.? Если увидите скоро, передайте ему мое приветствие.
М. Л. Леонов предложил мне прислать что-либо для сборника "Арабески"4 в пользу народных читален. Участвуете ли Вы в нем?
Не знаете ли где Спиридон Дм<итриевич> Дрожжин5?
Ну, я Вас завалил вопросами. Будьте здоровы, не забывайте меня. Всегда буду рад Вашим письмам. В Москве буду, вероятно, осенью6.
Ваш И. Бунин.
Впрочем, это избавляет меня от труда писать свой адрес (Приписано в начале письма после перечеркнутого бланка, на котором написано письмо: см. коммент.).
179. Л. Н. ТОЛСТОМУ
15 февраля 1894. Полтава
Дорогой Лев Николаевич!
Приехавши из Москвы1, я долго был нездоров инфлуэнцей и находился в нехорошем душевном состоянии: как-то все смешалось у меня. Верно, это оттого, что и дорогой из Москвы и после -- напряженней думал. Точно определить не умею; во всяком случае, не от Ваших слов. Ваши слова, хотя мне удалось слышать их так мало и при таком неудачном свидании2, произвели на меня ясное, хорошее впечатление; кое-что ярче осветилось от них, стало жизненней. Но в общем и теперь не могу сказать, что на душе хорошо: не знаю, как пойдет жизнь, где и что делать. Дни проходят ужасно быстро, но жизнь для меня брезжит только. Все жду чего-то. С женой3 я не говорил больше о переселении в деревню, хотя не потому, чтобы мы отдалялись друг от друга или были настроены неприязненно.
Потом эта смерть Дрожжина4! Как тяжело!
Некоторое оживление внесли наши собрания во главе с Фейнерманом: толковали об устройстве ремесленной школы. Вчера решили открыть. (Он писал Вам, кажется, об этой школе)5. Затем Борис Николаевич предложил мне взять на себя дело распространения изданий "Посредника"6. Это дело мне очень симпатично, и вчера я написал об этом П. И. Бирюкову7. От чистого сердца желаю Вам здоровья и всего хорошего!
Ив. Бунин.
Если вздумаете когда написать8 -- адрес: Полтава, Библиотека Губернской земской управы, Ивану Алексеевичу Бунину.
180. В. В. ПАЩЕНКО
12 марта 1894. Полтава
12 марта.
Милая Варя! Лежу совсем больным... Не думай поэтому, дорогая, милая моя, что не будешь получать мои письма с различными подробностями потому, что я не хочу писать: ей-богу, совсем плохо: грудь болит, голова и жар...
Целую твои ручки.
Весь твой И. Бунин.
181. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "ПОЛТАВСКИЕ
ГУБЕРНСКИЕ ВЕДОМОСТИ"
Между 10 и 12 апреля 1894. Полтава
М.г.
В прошлое воскресенье1, проходя по Александровской ул., я заметил в витрине книжного магазина г. Шиянского книгу под заглавием "Сельский скотолечебник"2 (издание известной фирмы "Посредника") и на ней надпись карандашом: "Цена 50 коп." Я просто глазам своим не поверил: книга, которая стоит 15 коп. (в этом может убедиться всякий по каталогу изданий "Посредника"), продается почти вчетверо дороже. Захожу удостовериться в этом в магазин. "Можно купить у вас "Сельский скотолечебник"?" -- "Можно". -- "Сколько стоит?" -- "50 коп." -- "Да она стоит всего 15 коп.!" -- "Не покупайте, если у нас дорого".
Ответ, как видите, "резонный". Но всякий знает, какие цели преследует "Посредник". Люди бескорыстно трудятся только из-за того, чтобы за минимальную цену дать читателю полезную и хорошую книгу и вот находятся господа, которые стоят на пути этого доброго дела, пользуются и чужим бескорыстным трудом, и незнанием публики.
Очень прошу Вас, милостивый государь, напечатать об этом для сведения читателей.
Ив. Бунин.
182. И. А. БЕЛОУСОВУ
Апрель 1894. Полтава
Голубчик, простите, ей-богу, больше не буду, как говорят дети -- до глубины души сознаю, что свинья перед Вами Ив. Бунин. Все было поганое настроение духа, а тут еще с неделю свету Божьего не видел: зубы дергали и разломили на четыре части! Вы не испытывали подобной штуки? И избавь Вас Господь!
Посылаю Вам, дорогой Иван Алексеевич, одно из своих прозаическ<их> произведений1. Вы, верно, будете удивлены, а между тем у меня уже давно есть поползновение к беллетристике. Еще хотел прислать Вам оттиск из апрельской книги "Рус<ского> богатства" -- мой "Деревенский эскиз"2. (Не правда ли, дурацкое заглавие? ), но оказался единственный. Злополучную книжечку своих стихов3 непременно вышлю. Карточку тоже. Жду Вашу.
Пожалуйста, пишите, докажите, что не сердитесь на меня. Мне, между прочим, очень интересно знать, как Вы живете в Москве, т.е. по части литературы-то. Есть ли кружок, собираетесь ли вместе, живой ли народ и пр.? Крайне сожалею, что не видал Вас в Москве4.
Спасибо за "Кобзаря"5. Но я жду, что Вы пришлете мне и Ваши оригинальные стихотв<орения>. У Вас, верно, есть оттиски -- соберите да и пришлите -- пожалуйста!
Осенью или зимою мы, т.е. мой брат, моя жена и я, переселяемся в Москву6. А пока будем поддерживать сношения хоть письменные. Жду письма и карточку!
Искренно преданный Вам
И. Бунин.
183. И. А. БЕЛОУСОВУ
Май 1894. Полтава
Любезный Иван Алексеевич, вот наконец и я собрался выразить Вам благодарность за Вашу карточку посылкою своею. Примите, кроме того, благодарность и на словах.
Простите за краткое письмо. Да, кстати сказать, Вы и сами очень кратки в письмах. Отчего это?
Что поделываете, что пишете?
Это Ваше благородие проявляется иногда в киевской "Жизни и искусстве"?..1 Кстати, -- Вы украинец? Я самый заправский кацап!
Ну, бувайте здоровы!
Ваш Ив. Бунин.
184. Ю. А. БУНИНУ
11 июля 1894. Огневка
11 июля 1894 г. Огневка.
"Здравствуй! Как поживаешь?!" Ну, как видишь, я в Огневке. Из Орла не написал потому, что зашедши туда, не нашел ни Софьи, ни матери, ни Маши. Видел только Григория Андр<еевича>, от которого и узнал, что мать и Маша вызваны телеграммой к Евгению в Огневку и что Маша сообщила в Орел, что у него перемежающаяся лихорадка. Это, конечно, меня успокоило, хотя, с другой стороны, обеспокоило то, что Евгений уехал в Елец. Но в Ельце я его уже не нашел. От конторщика и от коридорного только узнал, что у него был доктор, что он и поехал домой больной, что телеграммы моей он не получал (Василий Шкут не послал, негодяй, телеграммы). Теперь я в Огневке и вот положение дела:
Евгения я нашел в постели, одетым все-таки, так как он встает и ходит; худ он до безобразия. Ты не узнал бы его: живота звания нет, пиджаком, который был ему прежде тесен, теперь он почти кругом завертывается... очень слаб, раздражителен (Далее зачеркнуто: доктор.), но все-таки теперь ему легче. Неделю тому назад было значительно хуже; собственно болен он уже давно; с месяц тому назад, говорит он, я свалился -- сломало всего, и желудочные боли начались. Поехал в Елец, сходил к Руслову1, тот прописал ему эмские воды, стал Евгений пить -- сам поправился, но начались ужаснейшие запоры; а с неделю тому назад опять сломало, начался жар, зноб, холодный пот, изнеможение и понос. Он почувствовал себя так дурно и так слабо, что по целым дням плакал, прямо-таки рыдал, говорил, что все его забросили и забыли. Настя послала в Орел телеграмму. Мать, разумеется, умерла, было: побелела, говорит Маша, глаза остановились и начала говорить совершенно как сумасшедшая -- совсем галиматью. Счастье, что кровь носом пошла... Ну так вот, приехали они в Огневку, Евгений страшно обрадовался, заплакал, но ему становилось все хуже. Поехал с Настей и Машей в Елец, там был такой приступ животных болей и лихорадки, что он думал -- умирает... Рыдал, метался... Доктора сказали совсем разное: то лихорадка перемежающая<ся>, то острое воспаление кишек (последнее, конечно, от Евгения скрывают -- смотри не бухни). Потом получшело. Теперь -- понос, красная, как фуксин, моча, слабость. Уговариваю поехать хоть в Харьков к Франковскому2 (так как в Москве никого из знаменитостей летом будто бы нет), потом в Крым. И соглашается, и хочет, и денег, говорит, нет. "Да и не поеду, говорит, я один, я часто впадаю в обмороки, упаду под вагон... Поедем со мной". А как я поеду?
Мать и Маша тут. Он упрашивал их остаться (Далее лист частично оторван.) помалкивает. Маша рада бы. Пришли деньги на Елец.
Пиши.
Еще напишу завтра или послезавтра.
185. Ю. А. БУНИНУ
12 или 13 июля 1894. Огневка
Милостивый государь!
Евгений ходит, но конечно на диете, желудок ни к черту, следовало бы ему поехать в Крым -- все советуют -- колеблется -- денег нету... Вообще определенного про его здоровье ничего не могу сказать -- вроде прошлогоднего лета.
Жду от тебя денег, присылай побольше -- нужно билет в Ельце переменить и многое другое.
Мать и Маша в Огневке, куда и нужно присылать им деньги, а мне уж на Елец. Думаю остаться жить в Огневке, но еще не решил -- как ты думаешь -- стоит? Пиши. Ну еще что? Ничего.
Целую.
И. Бунин.
На имя Маши, она говорит, на Лукьяновской станции выдадут ей по билету.
Где Варя {Приписано в начале письма.}?
186. В. В. ПАЩЕНКО
14 июля 1894. Огневка
Огневка, 14 июля 94 г.
Милый друг мой, -- как видишь, я в Огневке; уеду в Полтаву числа 23-241, но до этого мне хотелось бы увидать тебя раза два, по крайней мере. Ведь ты небось на Воргле будешь пропадать, но все-таки надеюсь, что ты встретишь меня на "ефремовском" вокзале2: приеду обязательно в понедельник 18-го. О многом надо переговорить с тобой. Смотри же, встреть меня! (приеду, конечно, с дневным поездом)... Думал получить от тебя известие в Петербургскую гостиницу3, но ведь ты всегда только обещаешь.
Итак -- в понедельник.
Твой Ив. Бунин.
P.S. У Евгения какая-то непонятная болезнь: боли в кишках, слабость, нервы разбиты и т.д... ну да расскажу все при свидании...
187. Ю. А. БУНИНУ
Между 16 и 19 июля 1894. Огневка
Мне сильно хотелось бы привезти Машу в Полтаву1, в гости к нам, хотя я и не говорил еще с ней ничего, да и не знаю, удобно ли ей теперь удрать, когда болен Евгений. Подумай ты, если решишь что-нибудь в ее пользу, то телеграфируй и пришли ей денег на дорогу, я надеюсь получить от тебя деньги числа 24 и тогда и прямо выехать из Ельца (в Елец присылай деньги). Подумай, пожалуйста, о Маше.
Твой И. Бунин.
188. В. В. ПАЩЕНКО
21 июля 1894. Огневка
Огневка, 21/VII 94 г.
Милая Варичка, решил выехать отсюда в воскресенье 24-го, приеду с тем же поездом, с которым приехал в прошлый раз1, так что встречай меня: 1) на Ефремовском вокзале, 2) в воскресенье, 3) в 12 ч<асов> дня. Вот как точно!
А в субботу, прошу тебя, сходи на почту и спроси -- есть ли повестка2 на имя Бунина. Я думал приехать в субботу, да больно жаль мать и Машу -- просят пробыть хотя лишний денек.
Ну, больше писать не буду. Сейчас еду на станцию, утро свежее, тихое, светлое -- настроение прекрасное... (Евгений кричит из другой комнаты: "Ваня! письмо пишешь?" -- "Да, а что?" -- "Напиши В<арваре> В<ладимировне>, чтобы сюда-то приехала -- напиши, пожалуйста"). Не приедешь ли, Варечек? А? Вот бы я рад был! Тогда бы я совсем без тоски уехал с тобой, а то до Ельца скучно будет. Впрочем, как хочешь.
В Ельце хочется пробыть денька два, а то очень будет жалко бросать одного моего драгоценного звереночка, милого и хорошего, такого милого, какой сидел со мной на шарабане, когда мы ездили за город в понедельник вечером. Крепко целую твои ручки, милый "Миша"!
Передай мой поклон папе и маме.
Весь твой И. Бунин.
189. В. В. ПАЩЕНКО
27 июля 1894. Харьков
Милая, хорошая моя Варинька! Как видишь, еду благополучно -- сейчас нахожусь среди невыразимого шуму, движения, толкотни и духоте харьковск<ого> вокзала. Встретил Ю<лия>. Он говорит, что послал мне письмо, в которое вложил нужное мне письмо из "Посредника"1. Пожалуйста, сходи на почту, получи и перешли. Всем поклон, тебя же горячо целую!
190. В. В. ПАЩЕНКО
29 июля 1894. Полтава
Полтава, 29 июля 94 г.
Вчерашнего числа на рассвете прибыл я в сей город, дорогой друг мой! Не затем, чтобы осматривать его примечательности и памятники седой старины малорусской, но побуждаемый иными, более прозаическими, интересами, отправился я в 11 ч. утра с Павленок1 и благополучно прибыл в управу губернского земства. В библиотеке оного нашел я секретаря и, трепеща от предвкушения скандала, протянул ему руку свою. Но -- таковы капризы натуры человеческой и секретарской в особенности! -- дело обошлось даже без разговора. Милостивая шутка секретарская, обращенная ко мне, но направленная по адресу господина и кавалера хотя и не весьма почетного ее превосходительства, С. Н. Велецкого, совершенно ободрила меня. И жизнь вошла в колею свою и потекла обычным порядком, весьма приятно нарушенного на время только получением 30 р. (!!!) с "Вестника Европы"2. Впрочем, можно ли считать таковое нарушение нежелательным!? Проще сказать -- это было очень хорошо, -- заплатил долг Селитренник<ову>3, отдал хозяйке за месяц.
Для тебя послал сегодня за деньгами в "Киевлянин"4. Если же он задержится, то уж я найду денег для того, чтобы поскорее увидать тебя. Ах, Валюн, как пусто у нас в комнатке без тебя, милый ненаглядный мой! В Харькове встретил Юлия и Е<лизавету> Е<вграфовну>, но мало им обрадовался. Всю дорогу я был в напряженном состоянии, а теперь как-то затих -- словно сон нашел.
Веришь ли, я передать тебе не могу, какою жалостью и любовью охватило меня на местах самых дорогих моих воспоминаний, на местах нашего прошлого! Я тебе не умел этого сказать -- только словно сердце у меня оборвалось, когда я бросился проститься с тобой на платформе5. И всю дорогу до Орла я просидел как будто в оцепенении, между тем как внутри все трепетало от наплыва воспоминаний, от бесконечной любви к ним и от невыразимо-возрастающей грусти. Варенька, -- прошлого не вернешь -- дай мне хоть надеяться, что эти воспоминания и для тебя дороги, что память о прошлом еще более соединяет нас, друг мой, дорогой друг моей юности и всей жизни! "Я тогда моложе, я лучше, может быть, была"6. Я тогда, мож. б., тоже был лучше и откровеннее и простосердечнее -- не забудь меня хоть за это-то!..
Милый Миша, вернись поскорей!..
Глубоко тебе преданный И. Б.
Поцелуй папу и маму и Верочку7 и не балуй ее.
191. В. В. ПАЩЕНКО
4 августа 1894. Полтава
Ну, Варек, по обыкновению, молчите? Что делать!.. Все твои приказания исполнил, только за документом еще не сходил. Все жду тебя и до сих пор не знаю, когда решила приехать. Юлий каждый вечер пропадает то и дело, то у Зверевых1, где гостит теперь профессор Симбирцев. По целым вечерам один, все убрал в нашей комнатке, убрал твои бумажки, письма и свои марания... Ходил присматривал квартиру -- сильно хотелось бы опять пожить в Тупом переулке. Как светло у нас было тогда!..
Читаю Бальзака. Кончил учителя2, три вечера строчил еще одну небольшую вещь3. Вчера был у нас Мясоедов4.
Кулябки еще нету. Но это все равно. Юлий говорит о твоем месте вполне определенно5. Велецкий говорит, что если Кулябка не приедет скоро, пусть напишет заявление Юлий. А лучше всего написать Кулябке, он пришлет заявление от себя.
С самой глубокой нежностью и лаской целую твои ручки. Будь здорова, милый друг!
Преданный тебе всей душою
И. Бунин.
Числа 7-го вышлю тебе деньги. Мой поклон папе и маме.
Хочешь повенчаемся осенью где-нибудь на юге -- в Севаст<ополе>?
192. В. В. ПАЩЕНКО
10 августа 1894. Полтава
Не знаю, Варя, где ты, что с тобой и т.д. Поэтому шлю только деньги (15) и прошу об одном -- ради Бога, заезжай в Харьков к Гиршману 1.
Поезда: если из Ельца в 3 ч. -- в Орел в десять вечера, из Орла на Харьков в 4 ч. 22 м. на Курск-Харьков. В Харькове в 8 ч. вечера, на Полтаву в тот же вечер в 10 ч. Если из Ельца ночью -- из Орла в 12 ч. дня, в Харькове на другой день в 7 ч. утра и на Полтаву в 10 ч. утра же. Есть еще путь: из Ельца днем в 3 ч., из Орла в 10 вечера курьерским, но это на 5 р. 36 дороже, так что дорога обойдется вместо десяти рублей -- 15 р. У меня, ей-богу, больше нет, прислал бы.
Твое молчание все-таки чересчур неудобно.
193. В. В. ПАЩЕНКО
18 августа 1894. Полтава
Не помню, не помню ни одного твоего письма, которое разорвал бы спокойно -- все дрожит внутри, потому что знаю, знаю, знаю, что больно мне будет, что всю ту нежность, глубокую нежность, которой переполняет мне сердце разлука с тобой -- истомит твое молчание, а потом оскорбит неправда. Ах, эта неправда! Вся душа моя встает на дыбы! И ни одно-то мое желание не исполнялось никогда, наперечет те минуты, которые пришли именно тогда, когда ждал их -- всегда обещание, как ребенку, и неисполнение всегда -- взять хоть последнее: "Когда приедет В<арвара> В<ладимировна>?" -- "Тогда-то". -- "Толкуйте! Она пробудет до таких-то пор". И всегда другой прав, другой знает, а я нет. Я только просил тебя о приезде1 и ты знала, что не исполнишь мою просьбу, заранее знала -- и, конечно, говорила другое -- это стало законом. И письма твои от этого связанные, холодные и как быть им несвязанным, когда человек неискренен -- а зачем? Освободи ты себя, ради Христа, от этого -- лучше же будет наша общая жизнь, дружнее! Еще до сих пор у меня руки холодеют от волнения, когда жду тебя -- вчера, напр., весь день на вокзале в Харькове, но ведь уже и знаю заранее, что ни к черту все мои ожидания и напряженное чувство все равно упадет и потухнет. Так убивались все лучшие потребности моей любви -- красота всякой любви, так убивалась моя веселость и ее осталось уже немного -- последние лирические письма дописываю!
Деньги посланы 10-го, значит, получены в Ельце 12-го, самое большое 13-го, твое письмо послано 15-го -- чего же о них спрашиваешь? Относительно Бюро сама знаешь, что без тебя лично дело пойдет черепашьим шагом2. А тут еще одна барыня из Перми приехала -- ей место выискивают. Относительно Лизы3 -- ты ведь знаешь, по крайней мере, то, что в Полтаве мы все равно останемся ненадолго -- это не может быть иначе, нельзя здесь оставаться еще более года (Далее зачеркнуто: нельзя.), рано приковываться к захолустью.
Ну, прощай! Твой Ив. Бунин.
Чем ты лечишься? Отчего не написала про свое здоровье посерьезнее?
194. В. В. ПАЩЕНКО
22 августа 1894. Полтава
Еще вчера, до получения твоего письма, мы разговаривали с Юлием о твоем месте. Он прямо сказал, что твое присутствие здесь необходимо. "Через день, через два может приехать Кулябка, а ты знаешь, что и он может сказать -- "что же я могу без нее сделать, какое же заявление подам?" От себя, -- говорил Юлий, -- я нахожу даже вредным подавать заявление. У меня ведь не те отношения с Шкларевич<ем>, чем у Кулябки. Кулябке Шкларевич верит без возражений, мне -- весьма легко может отказать, хлопочет мол за жену брата, воспользовался временным заведыванием".
Сегодня опять было совещание, на котором присутствовал и Велецкий. Решили, что тебе нужно немедля приехать, подать прошение, а Юлий пошлет письмо Кулябке. Именно говорил Велецкий, чтобы отрезать Кулябке отступление, она должна приехать поскорее.
Вот положение дела. Письмо П. П. Юлий нашел совсем неудачным -- говорит: "все время в письме идет укор -- про малость жалованья, про вред здоровью, про отпуск". " Все это, вместе взятое, оскорбило меня, пишешь ты, а потому ухожу, а далее: позвольте выразить глубокую признательность за все..." Иронией звучит! Завтра пойду к Старицк<ому> и скажу, что ты отказалась от места1 -- ты отлично знаешь, что я давно был против этого места.
Извести о выезде, если можно, приезжай с курьерск<им> поездом.
О наших личных делах... да нет, лучше не надо! Если не веришь любви, верь хоть привязанности к тебе навсегда твоего И. Бунина.
195. Б. Д. ГРИНЧЕНКО
19 ноября 1894. Полтава
Милостивый государь, Борис Дмитриевич!
Рассчитывая приобретать Ваши издания для моей книжной торговли (между прочим, для продажи офеням), прошу Вас сообщить мне, с уступкой скольких % можно приобретать у Вас книжки Вашего издания1. Вообще просил бы сообщить условия приобретения у Вас книжек во всех подробностях. Мой магазин пока обеспечен первыми 4 названиями Ваших изданий, а потому прошу присылать мне в ближайшее время только книжки дальнейших Ваших изданий по 100 экземпляр, каждого. Книжки прошу высылать мне наложенным платежом.
г. Полтава.
19 ноября
1894 г.
С почтением
Ив. Бунин.
196. В. В. ПАЩЕНКО
Ноябрь 1894. Полтава
Ну вот -- пусть Господь убьет меня громом, разразит меня всеми нечеловеческими страшными потерями и муками -- клянусь тебе -- не стало сил моих! Ну хоть бы день отдыха, покоя, пойми же, я бы полжизни отдал, только бы возненавидеть тебя, стереть с лица земли все эти проклятые воспоминания, которые терзают меня этой проклятой, несказанной любовью <к> тебе, -- успокоиться -- ведь что же, вижу все потеряно, что же, наконец, за выгода мне рвать свое же сердце. Но каждую, каждую минуту все забываю -- пойми же, Христа ради, этот ужас -- забываю, что ты-то и есть причина моей муки, а я забываю и когда вот начинает против всякой воли расти, расти эта боль и не в силах терпеть, заплачу вдруг, опять рванусь к тебе, вот бы уткнуться лицом в твои колени, прижаться к тебе, защититься от отчаяния, а нет, опомнюсь -- в тебе все! Но не могу уже больше, или письма мои не доходят, или ты дьявол, что же это, говорю тебе, я бы сам не поверил, что это творится -- непрекращающи<еся> страдания! Дай же увидеться с тобою, ради Бога, ради всего на свете! Поклянусь ну чем только могу выдумать, что только есть на языке человеческом, ты не услышишь даже того, что не прикажешь, уйди потом с каким хочешь решением, но только бы полчаса около тебя -- ради Создателя, видишь, это безумие, но не порыв минутный -- что же я сделаю, если так оказалось. Ну тебе это будет тяжело, м.б., да и не к чему, ты думаешь, ну все равно. Надо же о другом подумать -- я же живой, Варя. Если твое решение бросить меня осмыслилось, -- чего же тебе бояться, что оно поколебается. А тяжело, но ведь у меня сердце кровью сочится! Жду ответа, ответь во что бы то ни стало, а то я на все решаюсь. Мне все равно теперь, все ничтожно перед моим страданием.
197. Ю. А. БУНИНУ
До 20 января 1895. Огневка
Ну я так и знал, что тебя свяжут в Полтаве. Ведь это просто беда! И конечно, ты приедешь в начале марта. Или, может, совсем не приедешь? Да и письмо твое страшно подозрительно. Если приедешь 20-го -- чего же просишь писать? Как же, значит, твое трехмесячное житье в Москве пропадет, если ты возьмешь в заведывание и экономическ<ое> бюро? Что же мне-то, наконец, делать? Я тут просто дохну с тоски и хочу уж не дожидаться тебя, поехать в Птб., я все равно найду ее1. Буду ждать тебя только до 21-го. Что же про отпуск-то? Ведь если мне выходить из управы, чем мне жить? Хоть бы жалованье за январь получить. Говорил ты Лисовскому? Прилагаю доверенность на Сергея Павловича2, но ловко ли получать жалованье. Гляди там сам. Вези скорей или пришли наградные -- мне нужно ехать.
Ей пишу в Елец3 -- нельзя так, еще раз, провались он пропадом, что они подумают о моей гордости!
Все здоровы -- нет, впрочем, у всех животы болят.
Ради Бога, телеграфируй о приезде.
Нужно ли прошение о продлении отпуска?
198. В. В. ПАЩЕНКО
До 20 января 1895. Огневка
Варя! Третий месяц я сгораю на медленном огне. Безумен ли я, ничтожен ли, но я испытываю невыразимые мучения. Если бы я мог видеть тебя, я бы все сказал, я бы все выразил тебе. Но не могу я писать -- ничтожными слабыми словами говорить про тот ад, который творится у меня в душе. День начинается моим напряженным горячим желанием, чтобы он прошел как можно скорее. А вечером -- почти каждый вечер я плачу и молюсь, как никогда не молился, чтобы Господь вынул мою душу или послал мне внезапное, неожиданное утешение, чтобы он раскрыл твое сердце для любви, для жалости, для проникновения в мое изболевшее сердце, и как ребенок жду чуда и все надеюсь, что ты схватишь, наконец, тот светлый момент ясности душевной, в который становишься выше затирающей нас жизни и поймешь и представишь себе все. Заклинаю тебя Спасителем -- подумай еще раз обо мне и о себе! Твой отец сказал, что ты имени моего слышать не можешь -- но как же мне поверить этому? Нельзя этому быть. Самые злые люди прощают закоренелых злодеев. Правда, ты во мраке каком-то была, ты настолько мало представляла мои ощущения -- эту дикую силу ощущений, которую я переживал и в которой все-таки выше них и яснее подымалось одно -- любовь к тебе, настолько мало представляла, что даже не поняла моего письма, не поняла, сколько мне нужно силы, чтобы написать его спокойно и трезво -- для тебя же, потому что я знал, что мое отчаянье, мои слезы ты не оценишь в те дни, и насколько, значит, была выше моя любовь к тебе других ощущений, или я после моего позора, после твоего полного презрения к убитому тобой человеку -- все-таки решился писать тебе.
Потом я перенес кровавую обиду -- что творилось во мне -- тому нет никаких слов. Но и над всем этого последнего опять поднялось одно -- самое нежное, самое горячее чувство к тебе. И вот опять говорю тебе: все прощу, все забуду, со всеми и со всем примирюсь. Во всем, в чем был виноват -- за все каюсь, все переменю -- вернись ко мне, воротись! Я неистовствовал, я как на огне извивался, теперь -- я совсем гибну -- страшная тяжесть на душе, тупое, мертвое отчаянье. Опомнись, Варя, оглядись, одумайся -- могу ли я говорить неправду, мог ли я и можешь ли ты после всего случившегося не понять, люблю ли я тебя и насколько ты, близка ли ты мне душою, всем существом своим. <нрзб>, Варя, было больно. Да из-за чего же, наконец.
Неужели ты думаешь, что после всего пережитого я не стал глубже и серьезнее. Да Боже мой, каково писать письмо, которое пройдет через третьи руки, как в тюрем<ном> замке.
Он1, конечно, читает твои письма -- это далеко не деликатно.
199. А. И. ИВАНЧИНУ-ПИСАРЕВУ
2 февраля 1895. Петербург
Многоуважаемый
Александр Иванович!
Хоть и горько мне было слышать, что мои очерки1 пролежат еще полгода, но необходимость заставляет меня снова беспокоить Вас покорнейшей просьбой: я очень прошу Вас выдать мне в счет гонорара за эти очерки 100 руб. -- большая нужда. Извините, пожалуйста, что не обращаюсь к Вам лично -- очень и так мне неловко и не привык я просить деньги за свои писания. Не откажите, пожалуйста, -- ведь риску Вам нет никакого -- именно в этой сумме. Если можно выдать ее, я приду завтра сам.
Уважающий Вас
И. Бунин.
Птб., 2 февр. 95 г.
Невский, 106, кв. 13.