14 апреля 1899. Одесса
Одесса, 14 апр. 99 г.
Милый, великолепный Юринька! Только что вернулся из Крыма и нашел, в числе других, и твое письмо, чему и был очень рад. Пишу тебе прежде всего вот о чем: контора "Вестника воспитания" неправильно получила мои 11 р. 50 к., о которых я уже писал тебе1. Эти деньги прислала мне контора газеты "Жизнь и искусство" и 23-го декабря их получил Назаров, как говорит московская почта. Не знаю, кто этот Назаров -- очевидно, Андрей2. Что все это правда, свидетельствует московский и киевский почтамт. Прилагаю тебе копию этого свидетельства, которую прислала мне "Жизнь и искусство"3. Покажи это Марье Егоровне и получи с нее эти 11 р. 50 к. или лучше всего скажи Михайлову, чтобы он зачел эти деньги в мой долг ему.
В Крыму видел Чехова4, Горького (с Горьким сошелся довольно близко5, -- во многих отношениях замечательный и славный человек), Миролюбова, Ермолову6, Давыдову с дочерью, с Марьей Карловной, которая выходит замуж за эту стерву Ив. Ив. Иванова7, -- Елпатьевского, художн<ика> Ярцева8, Середина9.
Погода -- буквально рай, рассказать невозможно. Расскажу все подробно при свиданьи. Ради Бога, поскорее собирайся к нам и съезди в Калугу10.
Ночью в море сильно качало, так что я сейчас еще шальной. Поэтому будет. Буду еще много писать, но куда. Напиши, когда в Калугу, когда из Калуги, чтобы знать, куда писать.
Твой И. Бунин.
351. Ю. А. БУНИНУ
17,18 апреля 1899. Одесса
17 апр. 99 г. Одесса.
Христос воскрес, милый Юринька, крепко целую тебя, дорогой друг! Не знаю, где ты теперь, пишу на всякий случай в Москву и в письме в Калугу повторяю то же по твоему адресу.
Вчера и сегодня я побывал в порту, в конторе Р<усского> о-ва пароходства, разговаривал с моряками и наводил справки относительно поездки в Константинополь1. Всеми силами убеждаю тебя -- поедем туда, когда приедешь к нам. Давным-давно лето, ветры прекратились, море теперь будет тихое до самой осени, так что качки быть не может никакой -- в особенности на таких гигантских пароходах, какие ходят в Александрию, т.е. и в Константинополь. Кроме того, у нас есть парижские капли, при которых даже шторм решительно говна стоит. Значит, об этом и толковать не стоит. Дорога туда и обратно во 2-м классе с продовольствием стоит всего 25 р. -- 2-ой класс на этих пароходах отличается прямо-таки роскошью. В Константинополе ходят пароходики на Принцевы острова, что стоит копейки. Словом, и с денежной стороны поездка вздор, а ведь это будут впечатления на всю жизнь. Да это ты и сам сообразишь, что значит побывать в Константинополе. Поэтому в Москве возьми непременно полугодовой заграничный билет и кати скорее к нам. Дивную поездку совершим! Я вот ездил в Крым на днях -- так забыть не могу этого очарования морского путешествия.
Из Англии от Морфиля получил письмо2, где он опять пишет о "Гайавате": просмотрел мой перевод и нашел его "точным и сладкозвучным".
Роман Федорова в "Р<усском> б<огатстве>" не принят.
Погода у нас ослепительно-веселая.
18 апр. 99 г.
Утром нынче был опять в порту, провожали с Аней одну "нашу" родственницу в Смирну. Пароход прямо-таки гигант, не меньше пароходов "Добров<ольного> флота" -- настоящий океанийский. Второй класс на корме, что тоже очень приятно. Вот на таком поедем и мы с тобой в Константинополь.
Праздник3, мне скучно... У нас толпится народ с визитами.
Пиши, Бога ради, скорее. Аня целует тебя. Поезжай же по Днепру или прямо, а потом в Константинополь, а потом в Крым и т.д. Мы скоро собираемся в деревню 4. Лисовский очень просит {Далее текст утрачен.}.
352. В. Я. БРЮСОВУ
18 апреля 1899. Одесса
18 апр. 99 г.
Одесса.
Поздравляю Вас с праздником1, дорогой Валерий Яковлевич, и прошу извинения за поздний ответ: уезжал в Крым2, чтобы проехаться и увидеть Чехова, Горького и еще некоторых знакомых -- петербургских, съехавшихся в Ялту. Надежды на Тихий океан3 все более уходят от меня -- до следующего года, д<олжно> б<ыть>, -- так что я хоть Крымом себя утешаю. Поеду еще в Константинополь4. Понимаю прелесть весны и в городе, но в горах, на море, в степи, право, лучше, -- для меня, по крайней мере. Уж слишком часто оскорбляет город -- грязью, толпой и т.д. А я знаю, -- будут люди счастливы и в городах, и вообще часто думаю, -- как прекрасна жизнь и как полна и хороша она будет для тех наших потомков, которые сумеют лучше нашего понять это и устроить жизнь!
Спасибо за стихи -- все напечатаем5. Посылаю Вам то, что было6. В "Нищих" цензура выкинула строфу -- так досадно! Стихотворение очень хорошее, как и все почти (за исключением отдельных выражений ) из присланного Вами. Дай Вам <Бог> успеха и хорошего труда, дорогой Валерий Яковлевич, -- Вы истинно любите искусство, и уже одно это свидетельствует о том, что Вам надо работать!
Пожалуйста, пишите. Где будете летом? Мне пока адресуйте письма в Одессу.
Ваш Ив. Бунин.
Поклон Вашей жене.
353. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
23 апреля 1899. Одесса
23 апр. 99 г.
Одесса.
Был в Крыму1 прогуляться и посмотреть на литераторов -- там были Чехов, Горький -- славный и интересный человек, -- Миролюбов, Давыдова с дочерью, Елпатьевский, Пантелеев2 -- затем ездил в Аккерман3 и вот только теперь поздравляю тебя и твою супругу с праздником4 и пишу тебе, что книгу получил, напишу об ней и от сердца благодарю за посвящение5. Книга искренняя, хорошая. А первый том? Или раздумал выпускать? Вообще ты скуп на сообщения! Нового мало. Соберись, Бога ради, летом в Крым -- хоть в августе -- надо же повидаться. Я на днях в деревню, пиши все-таки на Одессу, -- пожалуйста, пиши.
Душевно твой
И. Бунин.
354. И. А. БЕЛОУСОВУ
24 апреля 1899. Одесса
Поздравляю1 и целую. Был в отъезде -- в Крыму и Аккермане2, потому так поздно. В Крыму чертовски хорошо! Что ты? Теперь ты поосвободился -- не ленись писать мне.
Получил ли свой рассказ, напечатан 21 апр.3 Стихи помаленьку тоже печатаем4.
Будь здоров, милый.
Сердечно твой
И. Бунин.
355. В. С. МИРОЛЮБОВУ
26 апреля 1899. Одесса
Одесса, Херсонская, 40
26 апр. 99 г.
Дорогой Виктор Сергеевич!
При всем моем горячем желании исполнить Вашу просьбу, я ничего не мог сделать. Честное слово, чуть не десять дней каждое утро пытался настроить себя, и порою мне казалось, что вот-вот выйдет прелестная элегия. Но искорки вспыхивали и гасли, и я только бесплодно мучился, ловя их. Сознание, что я во что бы то ни стало должен написать хорошее да еще юбилейн<ое> стих<отворение> умерщвляло во мне всякое чувство. А потом я уж истомился, и Пушкин стал представляться мне врагом. Вы, конечно, рассердитесь на меня, но, ради Бога, войдите же и в мое положение! Сознаю, что мне нужно было раньше известить Вас об этом, но, право, я все надеялся, что напишу что-нибудь. Пожалуйста, извините меня, а я с своей стороны твердо надеюсь, что буду гораздо исправнее и талантливее в другой раз. Сегодня я прибег к последнему средству -- написал, что перо написало. На всякий случай посылаю его Вам и в Птб., если Вы уже в Птб. Но лучше бросьте в корзину -- жалкие стихи!1
И. Бунин.
356. Ю. А. БУНИНУ
4 мая 1899. Одесса
4.V.99. Одесса.
Милый Люкася! И рад за тебя, что ты едешь за границу1, и огорчен тем, что пробудешь так мало в Одессе и так поздно попадешь в Огневку. За границу мне ехать не с чем, хотя, черт ее знает, может, нагадаю. Жду тебя сюда с нетерпением, -- в Константинополь, конечно, можно после. Зная твою точность, думаю, что ты сможешь известить меня из Полтавы, когда именно ты оттуда выедешь: какого числа и с каким поездом, -- дневным или ночным. Тогда бы я выехал встретить тебя в Николаев. Из Полтавы ходит, кажется, специально Николаевский поезд, -- в 7 часов вечера: я, по крайней мере, ехал так осенью. И конечно тебе лучше ехать с тем поездом, который приходит в Николаев утром -- прямо к пароходу. Ты приедешь в Николаев в 9 ч. 2 <м.> утра, а пароход из Николаева идет на Одессу в 10 ч. утра (выписываю эти сведения из газеты "Южанин", издав<аемой> в Николаеве). Кроме того, есть пароходы и ночные -- в 11 ч. вечера, но, повторяю, лучше тебе приехать так, чтобы ехать по морю днем -- полюбоваться. А я выеду из Одессы вечером и утром буду в Николаеве, приеду на вокзал к тебе. Итак, жду тебя и телеграммы из Полтавы, когда выезжаешь. Помни только, что, прерывая путь в Полтаве, ты должен предъявить свой билет на вокзале. Я осенью не сделал этого, и вышел х<...> разговор в пути с кондуктором. А что же ты, не получил те 11 р. 50 к., которые неправильно получила за меня контора "В<естника> в<оспитания>" 2. Получи.
Твой Ив. Бунин.
357. И. А. БЕЛОУСОВУ
Середина мая 1899. Одесса
Милый Ванюшка, пожалуйста, пришли стихи о Пушкине. Почти все твои напечатаны1. Выслать ли тебе No с твоим рассказом2? Где будешь летом? Где Н<иколай> Д<митриевич>3? Ни слуху ни духу! Я пока еще в Одессе, завтра приедет Юлий. В конце мая -- он за границу4 -- я в деревню5, а м.б., поеду с ним. Жив, здоров, читаю, гуляю -- скучно! Адрес прежний: Херсонская, 40. Крепко тебя целую.
Ив. Бунин.
358. В. Я. БРЮСОВУ
25 мая 1899. Одесса
25.V.99
Дорогой Валерий Яковлевич.
Простите, что молчал. Разные дела и настроение скверное1. Страшно одинока и непонятна жизнь. Горячо хотелось бы поговорить, но плохо умею в письмах. Пожалуйста, не забывайте меня -- пишите2. Еду в деревню: Почт. ст. Захарьевка, Херсонск<ой> губ., Тираспольского у., мне3.
Буду думать думы на степных могилах.
И.Б.
Сердечный привет вашей жене {Приписано в верхнем левом углу письма.}.
359. И. А. БЕЛОУСОВУ
Конец мая 1899. Одесса
Иванушка! Ты забыл меня. Не скупись, милый друг, на письма, не смотри на меня. У меня жизнь течет однообразно. Наслаждаюсь летом, скучаю, читаю... Что нового у Вас. Пиши, пожалуйста. Поклонись от меня твоей жене.
Твой Ив. Бунин.
Одесса, Херсонская, 40, кв. 17.
360. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
3 июня 1899. Одесса
3.VI.99.
Что с тобой случилось, Николай Дмитриевич? Отчего ты ни строки не напишешь мне? Или ты сердит на меня, или умер! Отзовись, пожалуйста, и сообщи свой адрес.
Ив. Бунин.
Я уезжаю в деревню на лето -- вероятно, послезавтра1. Почт, станция Захарьевка, Херсонск<ой> губ., Тираспольск<ого> у.
P.S. Поздравляю тебя с Скабичевским2! Рад ли ты?
361. И. А. БЕЛОУСОВУ
3 июня 1899. Одесса
Иванушка! Все отступились от меня -- никто из Москвы не пишет -- отступился и ты. Не знаешь ли, отчего не пишет Телешов? Что с ним? Отпиши все подробно. Расскажи, как праздновал Пушкина1; стихи твои опоздали к 26-му, -- мы напечатали их числа 28-29 -- точно не помню2. Все еще сижу в городе -- заболел Цакни -- жестоко был болен, поправился, теперь заболела А<нна> Н<иколаевна>. Слава Богу, поправляется и надеюсь завтра, послезавтра ехать в деревню3. Пиши, -- Душенька, -- поклонись твоей жене.
Адрес: Почтовая станция Захарьевка, Херсонской губ., Тираспольск<ого> у. Целую!
Твой Ив. Бунин.
362. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
18 июня 1899. Краснополье
18 июня 99 г.
Краснополье.
Милостивый государь мой Николай Дмитриевич! Наконец-то Вы отыскались и, очевидно, не на том свете, ибо гнусные занятия Ваши, как-то: истребление табаку и пива, лодырничество по литературной части и упорная езда на Валовую1, -- не могли бы иметь места на том свете. Я только вчерашнего числа прибыл в деревню -- все задерживался по причине болезней, -- то тестя, то супруги. Теперь, благодарение Богу, она поправилась, и вот я наслаждаюсь отдыхом от лицезрения жидовских морд в шляпах и ездою верхом в компании с гувернером (конечно, не своим, а братишкиным)2, похожим на шакала. Успел уже порядочно загонять двух верховых лошадей, побывать на почте и получить "цельную массу" писем, как выражается почтальон в Захарьевке. Твои письма прочел с большим удовольствием3 и с удовольствием узнал, что ты совершенно то же испытываешь, что и я: т.е. жуешь сюжеты и выплевываешь. Ей-богу, это верно, но верно и то, что все это подлость. К черту сюжеты, не тужься выдумывать, а пиши, что видел и что приятно вспомнить.
Я начал-таки кое-что пописывать и думаю, что втянусь. В газете, я тебе уже сто раз говорил, я ничего не делаю и тем паче не "секретарствую". Больно уж маленький чин ты мне полагаешь. Желал бы я знать, из-за какого х<...>, как говорят французы, я буду забивать себе галиматьей голову? Газета чуть-чуть не умерла4, ибо, серьезно говорю, чуть было не умер Цакни, да и наскучило каждый месяц по 1000 -- по 1500 пихать псу под хвост. Но теперь что-то опять затеялось -- Цакни вступает с одним господином в компанию.
Ну-с, а теперь позвольте поздравить Вас с литературными чинами5! Ей-богу, рад за тебя. Радуйся и ты, даже и тогда, когда будешь знать, что какой-нибудь рецензент сам по себе не очень много значит, -- ибо всякий хороший отзыв дает тебе лишнего читателя. Радуйся тем более, что книжка, ей-богу, хорошая, -- простая, искренняя, наблюдательная. От всего сердца целую тебя и прошу писать. Поклонись от меня твоей жене.
Ив. Бунин.
P.S. А про мой рассказ ты не молчи6, -- напиши, если прочел, свое мнение. Только, ради Бога, не ври и помни, что это элегия.
363, И. А. БЕЛОУСОВУ
19 июня 1899. Краснополье
Ванюшка, только нынче получил твое письмо и весьма огорчаюсь твоим нездоровьем. Что с тобой? Не пиши так отрывочно. Отдохнуть тебе давно следует. Очень-очень был бы рад, если бы ты собрался в начале осени к нам1. Недели через три еду домой, в Орловск<ую> губ., пробуду там с месяц2 и опять в деревню. Вот бы хорошо, кабы ты собрался в конце августа! Подумай. А пока горячо желаю тебе здоровья. Пиши. Адрес: Почт. ст. Захарьевка, Херсонск<ой> губ., Тираспольск<ого> у.
Твой И. Бунин.
Шли стихов, пожалуйста3.
364. Ю. А. БУНИНУ
23 июня 1899. Краснополье
Краснополье, 23 июня 99.
Милый Юричка! Я послал тебе в Париж 3 письма1. Удивляюсь, отчего ты не получил ни одного. Думаю, что они не пришли еще к тому дню, в который ты написал мне из Парижа. Иначе, не знаю что. Адрес я писал, кажется, верно: "Франция, Paris, Rue Monsieur le Prince, 24. A M. Stawrowsky pour m. Bounine". Ведь так?
Теперь пишу в Вену, ибо в Цюрих нечего писать -- все равно не успеешь получить. Разговоры и новости откладываю до свидания. Одно скажу, что ты не пожалеешь, если заедешь к нам. Поразительно хорошо у нас теперь. Ради Бога, заезжай. Четвертый раз повторяю: нашу станцию зовут Затишье, курьерский поезд на ней не останавливается. Извести телеграммой, когда будешь, выеду за тобой тройкой. Телеграммы можно посылать в Захарьевку. Записывай впечатления.
Жду и крепко целую. Ждут и целуют и все наши.
И. Бунин.
Маша с Евгением были в Калуге, 26-го приедут снова в Огневку. Мамочка все время в Огневке, ждет нас. Напиши им с дороги -- очень беспокоятся.
Заезжай же, побудешь денька 2-3 и подерем в Огневку.
Хлеб у нас чрезвычайно плох, но все-таки уже продали на корню, взяли около 4000 р.
365. Ю. А. БУНИНУ
5 июля 1899. Краснополье
Юричка! Письмо из Цюриха получил только нынче -- 5-го. Ничего не понимаю из твоего письма? Боюсь, что что-нибудь случилось. Зачем мне ехать в Москву? Если бы поехал туда, -- думаю, что могли бы разъехаться. Можно только завтра вечером выехать, -- значит, был бы в Москве 8-го, и ты пишешь, что пробудешь два дня. Да и денег нет, -- только на дорогу в Огневку. А тут еще Евгений умоляет о деньгах и тебе просит написать об этом. Телеграфирую тебе1. Отвечай срочной телеграммой, -- если нужно в Москву, тотчас выеду. А то съедемся в Туле. Телеграфируй в какой день там будешь. Хорошо, если ты сообразишь написать это раньше этого письма, т.е. по получении телеграммы. Жду известий и когда мне выезжать2.
В Захарьевке телеграф.
Жду.
Ив. Бунин.
Дядя Ани3 продал-таки имение за миллион сто пятьдесят тысяч.
366. Ю. А. БУНИНУ
27 июля 1899. Огневка
27.VII.99.
Юлий, ради Бога, прошу тебя, если есть возможность, выслать мне немедленно хоть десять рублей. Клянусь тебе самыми страшными клятвами, как возвращусь, -- вышлю. Нынче только, -- 27-го -- получил от Ани письмо1 и она даже не заикается о деньгах. Я не просил ее прислать, писал только, что выеду тогда, когда будут деньги, она не понимает намеков. А просить у Цакни отсюда не стану, хоть умру. Это позор, -- мое положение, положение мальчишки, которому не на что выехать от родных! Просить 10 рублей на проезд! Там, в Затишье, еще туда-сюда! Да если я бы и написал Ане теперь, я получил бы деньги через две недели. Представь себе, -- клянусь тебе, -- нынче по штемпелям увидал, что письмо от Захарьевки до Лукьяновки идет пять дней! Ради Бога, выручи немедленно. Аня пишет письмо, полное слез от тоски, и я нахожусь в раздирающем душу положении. Жду от тебя хотя известия немедленного.
Горячо целую тебя.
Ив. Бунин.
367. И. А. БЕЛОУСОВУ
2 августа 1899. Огневка
Уже с месяц сижу в Орловск<ой> губ., у своих1. Через недельку поеду домой -- на юг2, в деревню и буду ждать тебя. Приезжай непременно. Ехать надо до станции "Затишье" -- Ю<го>-З<ападной> ж.д. Извести тогда о дне приезда -- выеду за тобой на станцию. Пиши в Захарьевку.
Твой И. Бунин.
368. Ю. А. БУНИНУ
2 августа 1899. Огневка
Не знаю, что делать. Комбинация с Евгением1, разумеется, не вышла! Постарайся.
И.Б.
369. Ю. А. БУНИНУ
2 августа 1899, Огневка
2-го авг.
Завтра уезжаю. Евгений согласился. Пиши в Захарьевку.
Ив. Бунин.
370. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
7 августа 1899. Краснополъе
Почт. ст. Захарьевка,
Херсонск<ой> губ., Тираспол<ьского> у.
Был в Орловск<ой> губ. у своих1. Возвратясь получил твое письмо2. Спасибо, голубчик, что не забываешь, радуюсь за твои успехи в чужих краях3. А мне что-то скучно. Читаю и думаю, а читаю старые вещи: "Екклезиаста", "Требник"4... Не черкнешь ли что-нибудь для "Южн<ого> обозр<ения>"5? Черкни и пиши мне6, -- извини мне идиотскую скудость моих писем. В Москву собираюсь рано7.
Зовет меня город далекий, хочется встретить опять старых врагов и друзей.
Поклонись жене.
Душевно любящий тебя
Ив. Бунин.
371. Ю. А. БУНИНУ
10 августа 1899. Краснополье
10 авг. 99 г. Затишье.
Юлий, могу сообщить тебе то, что ты не ожидаешь. Жизнь моя висит на волоске и поверь мне, что все горе моей жизни сошлось теперь в этом позорном факте. Когда я был в Огневке, я последние полмесяца почти не получал от Ани писем и письма те были странны -- холодны и принужденны, кратки и грустны1. Она все жаловалась на апатию, просила помочь ей. Я отвечал ей2 длинным, нежным письмом, в котором ободрял ее и предлагал то, что мог -- давай учиться, ведь тебе еще 20 лет и т.д. Но я знаю все -- я верю в предчувствия, в сны, я чуток и по опыту -- подлому и убившему меня, -- и по душе. Я виноват только тем, что отягчил атмосферу: просил ее писать в своих письмах и она, будучи в другом настроении и чувствуя себя обязанной, приходила, конечно, в еще более тягостное положение; я, наконец, по приезде, -- клянусь Богом, без малейших грубостей -- стал говорить ей, что она не по-прежнему любит меня. Она отрицала и рыдала, но стала бессовестно явно избегать меня и воцарилась такая тяжелая атмосфера, что я дошел до того состояния, когда убивают себя -- и истерически разрыдался вчера, потому что я почувствовал -- я один, я нищий, я убит и мне нет помощи. И тогда она призналась, что не любит меня с страшными муками. Она и теперь так убита этим, что еле жива и только твердит: я не виновата3. Я лежу почти на смертном одре и об одном молю Бога -- о смерти. И как бы я рад был наложить на себя руки! Вдумайся во все, во все, что я переживаю, во все семейное, житейское, литературное и в конце концов -- в эту подлую, стыдную историю и ты поймешь меня, что я ничего не преувеличиваю. Я ведь давно-давно не тот, это ведь с Варварой Влад<имировной>4 дело. Элеонора Павловна, с которой мы все высказали друг другу и которая заменила мне вполне родную мать, только и спасает меня. Не думай, чтобы что-нибудь гадкое и жалкое повесил я в воздухе -- нет. Мое горе и моя мука слишком страшны. Аня заходит и все говорит мне, что она все-таки друг мне, что она привязана ко мне и сейчас только сказала, что все ее сердце раскрыто для меня. Но и матери, и отцу, хоть и неопределенно, она сказала, что не любит меня. Ник<олай> Петрович приходил ко мне и просил быть мужественным и не придавать особого значения: он говорил с Аней и убедился, что это что-то временное, что вся ее жажда жизни и нелюбовь -- временное. Она говорит, что ей все-таки тяжело как-то со мной, что будто я заключил ее жизнь в тиски и она не знает теперь, как быть. Все мы страшно удивлены прежде всего. Я говорил ей, что, может быть, я виноват был во многом, я просил простить меня и начать новую жизнь. Она только молчит и жалеет меня. И клянусь тебе Богом, не только я не заключал ее в тиски, но, напротив, она сама так уединялась со мной, так до самого последнего времени горячо любила меня и буквально нет ничего -- клянусь тебе, -- что могло бы навсегда отвратить ее от меня, что я одно говорю: виноват тут, верно, студент, который ждает, -- личность ничтожная до последней степени и даже грязная и некрасивая. Но что же мне предположить? Она, конечно, сама убита, ей самой подумать страшно, что она разбила мою жизнь и что в сердце ее входит такое говенное чувство -- ибо, клянусь, -- он говняк, о котором совестно говорить, но это так. И Николай Петр<ович> и Элеонора Павловна, которым я говорил это, искренно не могут даже мысли допустить, чтобы это могло быть, но это должно быть, ибо, повторяю и призываю во свидетели Бога, я не понимаю. Решаем теперь так, что подождем: она посмотрит, м.б. -- это временное настроение. Это ее слова. А Ник<олай> Петр<ович> советует то же и предлагает мне даже уехать на время, конечно не сейчас -- и на время. У него, он говорит, была такая же история с ее матерью. Силюсь ухватиться за жизнь и хватаюсь за эту тактику. Веду себя уже спокойно. Но это тем хуже: все умерло во мне и жду одного -- смерти. Попытаюсь пожить тут спокойно, уеду на день, на два в Одессу -- если не вынесу, если не переменится -- надо бежать отсюда и буду просить тебя тогда спасти меня последний раз. Помни, Юлий, я не в том молодом отчаянии, как прежде. Я, должно быть, психически заболеваю -- уже давно. Нет меры тоске моей -- одной тоске и ничему более, -- ни грусти, ни самоупоению отчаянием. Ты один во всем свете остался для меня и молю тебя, заклинаю тебя всей моей жизнью -- пожалей меня и, если будет нужно, спаси меня -- увези меня! Целую твои руки и молю Бога о смерти моей, о покое -- в стране правды или, м.б., вечного мрака и тишины.
Прости, прости, дорогой, бесценный друг!
Ив. Бунин.
372. Ю. А. БУНИНУ
Середина августа 1899. Краснополье
Положение дел таково. В тот день, когда я тебе писал1, отправил письмо и возвратился из Захарьевки, Аня сама заходила ко мне, говорила мне, что чувствует ко мне нежность, что она друг мне и что у нее открыто ко мне сердце. "Что же тогда произошло?" -- спросил я. Она заплакала и сказала: "я с ума сошла". Затем пошли дни полной холодности и удивительно спокойного молчания на все мои слова, на все мольбы сказать, что произошло. Я говорил и о том, чего ей хочется в жизни, и о всех своих недостатках и достоинствах, умолял ее простить меня за все, клялся посвятить ей жизнь. Молчание. Скажи что-нибудь. Молчит. Я не могу. Почти все пороки, которые я предполагал в себе и спрашивал ее, так ли, она отвергла... Только сказала, что я эгоист и что наши характеры не сошлись. Я решил съездить в Одессу, но сразу нельзя было -- дожди. Ей, очевидно, было неприятно, что мой отъезд откладывается. Наконец я уехал. Она и в моем присутствии и в отсутствии страдала невыносимо. Уйдет на балкон, сожмется и лежит, как убитая. В Люстдорфе Федоровы сказали мне, что все происходит из-за моего поведения. Она, вероятно, по их словам, глубоко оскорблена моим невниманием к ней -- особенно при всех, кроме того, Н<иколай> П<етрович> будто бы говорил Лидии Карловне2, что одно время так ненавидел меня, что иногда готов был пустить в меня бутылкой. Причины: я Ани, по его мнению, не люблю, ничего не делаю, держу себя хуже, чем в гостинице и т.д. Вероятно, это правда -- он говорил, а Лидия Карловна, конечно, подтверждала. Вся эта тяжелая атмосфера, моя резкость по отношению к людям, сцены, которые я делал Ане, посылал ее просить денег, создали у нее поразительно тяжелое настроение и сострадательное презрение ко мне. И Цакни, повторяю, говорил все это, Лидия Карловна не врала, ибо откуда она могла знать все, что происходило. Я поспешил вернуться в Затишье, сразу хотел объясниться с Аней, но она холодно заявила мне, что ее решение сообщит мне папа. Я позвал Э<леонору> П<авловну> и Н<иколая> П<етровича>, стал объяснять им, что я был правда кое в чем виноват, распустился и т.д., но что все-таки они создали обо мне представление неверное. Я плакал и говорил им, что я хотел хороших отношений. Н<иколай> П<етрович> сказал мне, что если кое-что и было, если он и был недоволен кое-чем во мне, то это к делу все-таки не относится. Теперь он ко мне не питает ничего плохого, стоит даже на моей стороне, но что она твердо несколько раз заявила ему, что хочет расстаться со мною на время, что мы люди разные, что я никогда не спросил ее даже, что ей хочется в жизни, что жить для меня она больше не может. Больше ничего. На этом пока решили. Ничего не понимаю, очевидно, что-то на нее подействовало -- мой эгоизм и т.д. Я сказал ей, что готов теперь всю жизнь отдать ей и сильно сказал. Молчание. Сегодня спокойствие. Дело решенное. Ни ласкового слова, никаких отношений, ни взглядов -- словом, совсем, совсем чужой, выброшенный. Иногда я думаю, что она сумасшедшая, иногда, что это зверь в полном смысле слова. Изо всех сил стараюсь быть покойным и провел день, как будто ничего не случилось. Но я -- не знаю, что сказать. Ты не поверишь: если бы не слабая надежда на что-то, рука бы не дрогнула убить себя. И знаю почти наверно, что этим не здесь, так в Москве кончится. Описывать свои страдания отказываюсь, да и не к чему. Но я погиб -- это факт совершившийся. Есть еще идиотская надежда, что когда я уеду, она соскучится, но надежда эта все слабеет.
Что делать? С чем уехать? Молю тебя -- пощади меня в последний раз в жизни: достань мне 25 р. Не могу даже убеждать тебя -- ты сам все видишь. Не добивай меня, мне все равно недолго осталось -- я все знаю. Давеча я лежал часа три в степи и рыдал, и кричал, ибо большей муки, большего отчаяния, оскорбления и внезапно потерянной любви, надежд, всего, может быть, не переживал не один человек.
Жду денег. Получу -- выеду, но помни, что если я дам тебе телеграмму, чтобы встретил меня в Киеве или Казатине -- приезжай безотлагательно. Если уж буду телеграфировать об этом -- помни, что жизнь моя поставлена на карту.
Прощай. Подумай обо мне и помни, что умираю, что я гибну -- неотразимо.
И. Бунин.
Как я люблю ее, тебе не представить. Да и было бы дико уверять в этом после моего поведения и того, что я тебе говорил. Но это так. Дороже у меня нет никого.
-- -- --
Ради Христа, деньги перешли телеграфным переводом в Захарьевку -- умоляю. Приеду, займу у Телешова, отдам.
373. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
3 сентября 1899. Москва
Жду в субботу1, т.е. завтра к себе.
И. Бунин.
374. В. Я. БРЮСОВУ
Осень 1897-- до 22 сентября 1899. Москва
Валерий Яковлевич! Заезжал к Вам, намереваясь поговорить о поездке к Бальмонту -- не надо бояться серой погоды. Думал даже, что поедем сегодня. Не зайдете ли ко мне завтра утром пораньше?
Ваш Ив. Бунин.
375. Ю. А. БУНИНУ
23 сентября 1899. Петербург
Приехал, слава Богу, благополучно. Адрес такой: СПб., Невский просп., угол Пушкинск<ой> ул., дом No 79-2, меблиров<анные> комнаты Даниловой, кв. No 6.
Жду известий.
Твой Ив. Бунин.
376. Ю, А, БУНИНУ
24 сентября 1899: Петербург
Выеду отсюда в Москву, должно быть, завтра, в субботу -- за это почти все шансы. В самом крайнем случае -- в воскресенье.
Твой Ив. Бунин.
377. Ю. А. БУНИНУ
25 сентября 1899. Петербург
Приеду 27-го сентября, т.е. в понедельник, утром.
Ив. Бунин.
Суббота, 25 сент.
378. Ю. А. БУНИНУ
6 октября 1899. Николаев
Жду в Николаеве вечернего парохода. Тут прямо другой мир -- так хороша погода и все. Чувствую себя так себе.
Твой Ив. Бунин.
379. Ю. А. БУНИНУ
10 октября 1899. Одесса
Прости, Бога ради, -- не мог писать -- чувствую себя говенно, а чувствовал дня три тому назад омерзительно. Приехал утром, пришел к Ане, спит в столовой, разбудил, молчит, удивилась. Объяснил приезд, вечером попробовал разговаривать -- ни звука в ответ, что ни спрашивал. Только и сказала: "Чувства нет, без чувства нельзя жить". Вечером я расплакался до безумия... Это произвело на нее сильное впечатление. Элеонора сказала, что она после этого сказала: "За что я его мучаю, когда он так твердо убежден, что мы будем счастливы". На другой день толковали с Н<иколаем> П<етровичем>. Он и Элеонора очень ласковы, но Н<иколай> П<етрович> настаивает на своем, что она девчонка и что нельзя требовать жить, когда к человеку не тянет. Старался доказать ему. Вечером опять разговор с Аней. Перед этим был у Лели1, и из ее слов сообразил, что одна из главных причин, связавших и убивших чувство Ани, то, что я связывал ее, что она насиловала себя, подделываясь под мою жизнь и под мою серьезность. Поговорил с Аней на эту тему -- плачет и молчит. Избегала каждую секунду остаться наедине со мной до мальчишеской глупости. Я умолк, но был сдержан и добр. Уговаривал попытаться пожить со мной так, по-товарищески -- " нет"! "Мне будет с тобой тяжело". Но этот разговор рассеял тяжелую атмосферу. Встретил, поцеловал руку, пожала мою в ответ. На третий день провожал ее на репетицию (играет в любительском спектакле на Слободке Романовке), стала со мной ласкова и проста, на четвертый день совсем друзья. Но еще очень избегает. Вчера целовал ее, увел в кабинет. Улыбается, ласкова и даже кокетничает. Нынче то же, целую и обнимаю, как и прежде, но больше ничего. Звал в Крым, даже просто за город -- не хочет, и вообще избегает меня, хотя, повторяю, полное почти примирение. Спим в разных комнатах. Чувствую ясно, что не любит меня почти ни капельки и ни х<...> не понимает моей натуры и вообще гораздо пустее ее натура, чем я думал. Так что история проста, обыкновенна донельзя и грустна чрезвычайно для моей судьбы. Сижу в дурацком, неопределенном положении, чувствую себя болваном и говном: э, ну их всех к е<...> матери. Целую тебя от всего сердца.
И. Б.
380. Ю. А. БУНИНУ
15 октября 1899. Одесса
Одесса, 15 октября.
Так нелепо и неопределенно себя чувствовал, что не в силах был писать тебе и теперь совершенно в отчаянии: пропустил срок векселю. Пишу Лемперту1, умоляю его, чтобы он сходил в О-во взаимного кредита и попросил подождать вексель. Прошлый вексель был написан Лисовским в апреле и помечен 10-м числом. Значит, последний срок 20 октября. Не знаю, подождет ли О-во в<заимного> кр<едита>. Теперь посылаю тебе вексель с моей надписью на обороте. Напиши текст и, ради Бога, тотчас же пошли Лисовскому для подписи, а он перешлет Лемперту, которого я тоже прошу сделать это дело в Полтаве. Кроме того, не забудь тотчас же отправить Лемперту деньги -- 10 рублей на уплату и, кроме того, проценты, значит, всего около 20 рублей. Прошлый вексель был написан на 180 рублей, значит, пиши текст на 170 рублей. Спиши текст с календаря, пометь Москвой, я думаю, 20 или 15 октября -- как знаешь. Словом, устрой, а я просто едва соображаю. Дело мое дикое. С тех пор, как я писал тебе, мало изменилось. В прошлый понедельник2 она пришла спать в нашу комнату, целовалась со мной и вся тряслась. Я лег с нею и решился на большее. Разрыдалась, оттолкнула, едва успокоил. Думал, что дело совсем пропало, но ничего, обошлось. С каждым днем стала все проще, спокойнее, целовалась и кокетничала. Видно, ей это нравится, но наряду с этим избегает оставаться со мной, жизнью моей не интересуется ни на йоту, занята рукоделиями, опять играла в любительском спектакле, ходит на репетиции, франтит. Я сделал ей для камеи золотую оправу, покупал цветы и это действует на нее гораздо больше, чем всякие поэтические излияния. Держу себя спокойно и весело, но едва хватает сил. Словом, мы совсем друзья, но сплю, как собака, на диванчике, определенно о будущем ничего не говорит, хотя из разговоров видно, что она не предполагает моего отъезда, напротив. Ничего не понимаю! Неужели она думает, что мы будем жить только при таких отношениях. Что делать, посоветуй! Заговаривать боюсь. Пиши, ради Бога, пришли мне письма, если были на мое имя. А главное, вексель -- Бога ради, похлопочи.
Горячо тебя целую. Маша просит приехать в Калугу. Что делать?
Пришли письмо Э<леоноре> П<авловне>.
381. Ю. А. БУНИНУ
20 октября 1899. Одесса
Должно быть, пропала моя головушка с векселем1. Вчера все исполнил, как ты написал. Денег у меня уже совсем почти нет, так что прошу тебя немедленно выслать мне рублей 50 и немедленно же выслать Машеньке рублей 10-15, да, ради Бога, прибавь своих хоть сколько-нибудь. Ведь на днях предстоит Машеньке очень серьезная и страшная весть2. Она пишет мне так, что у меня сердце разрывается от боли. Если можно, Христа ради, поезжай к ним. Ты знаешь, что мать может не пережить этих волнений, а она будет одна. Евгений им не пишет, Настя не едет. Мне уехать отсюда теперь -- значит погубить все дело. Если бы хоть через полмесяца! Тогда непременно поеду, хотя ведь и не на что. Ради Бога, поезжай, да не будь небрежен с деньгами, помни, это дело не ждет. Пишу им3.
С Аней дела все те же. Вижу иногда даже влюбленность, целую, но дальше -- ничего не позволяет. Посоветуй -- кажется, нужно решиться бросить все это к е<...> матери и уехать. Потерплю еще с неделю, полторы -- затем до свидания.
До свидания и тебе. Не удивляйся моим холодным письмом -- скверно мне, обидно, глупо. Горячо целую.
Твой Ив. Бунин.
382. Ю. А. БУНИНУ
22 октября 1899. Одесса
Вышли мне немедленно рублей 50 денег по телеграфу, сюртук (один только сюртук) посылкой, и Маше рублей 15, тоже лучше по телеграфу.
И. Бунин.
383. Ю. А. БУНИНУ
24 или 25 октября 1899. Одесса
Милый, дорогой, сегодня от Лемперта получил очень печальное письмо. Он пишет: "Ваше заказное письмо получили 20-го после обеда и поэтому мог пойти в О<бщество> в<заимного> кр<едита> только сегодня. Там мне сказали, что вексель Ю<лий> А<лексеевич> уже опротестовал и, следовательно, по правилам О-ва его уже нельзя будет переменить. Однако после долгих переговоров банковские воротилы обещали переменить вексель, но Вам придется заплатить за протест 2 р. 40 к. Поэтому к посылаемым деньгам Вам придется прибавить еще эти 2 р. 40 к.".
Вот я и боюсь теперь, не переменят ли "банковские воротилы" своего решения снова. Судя по спокойному тону Лемперта -- нет. Деньги -- и в уплату, и %, и эти 2 р. 40 к. я уже отослал ему. Не знаю, получил ли Лемперт вексель от Лисовского. Не знаю, получил ли Лисовский мое письмо: я написал: "дом Рогевского", а надо "Рочевского". Думаю, что получил. 10-го ноября нужно будет платить по векселю Лемперта. Не знаю, согласится ли он и Селитренников переменить. Пожалуйста, напиши мне, сколько у тебя осталось моих денег. Повестку на 50 р. уже получил, надеюсь, что ты еще отослал рублей 15 Машеньке, так что напиши, сколько у тебя осталось моих денег за вычетом этих 65 р. Ведь вот надо платить еще по векселю Лемперта рублей 20. Срок векселя 10 ноября. Словом, дело мое серьезно из рук вон плохо. Ни денег, ни приготовленных работ, а тут вот-вот платить Телешову и редакции ждут рассказов. Клянусь Богом, можно прийти в отчаяние.
С Аней произошел у нас полный мир. Все вошло почти совершенно в прежнюю колею. Она говорила Э<леоноре> П<авловне>, что я удивительно хорошо сделал, что приехал, что ей хорошо со мной, что она и не могла думать о моем отъезде, а просто стеснялась, не знала, как ей держать себя. Спим на одной кровати, но известные отношения еще обставлены слезами. Очевидно, боится детей. Любви с ее стороны особой не замечаю. Увлекает ее, действительно, х<...> -- с восторгом строит планы, как мы на будущий год наймем такую квартиру, в которой будет у нас 2 комнаты и как мы обставим ее -- это Цакни выдумал, что на будущий год надо снять квартиру побольше. Спевки и любительские глупости занимают очень много времени. Чувствую себя все-таки жопой и дураком. Скверно, Люкася! Горячо хочется поговорить с тобой, но теперь я опять пропал -- ехать в Москву и в Калугу не на что. Пиши, <ради> Христа, посоветуй, что делать. Машеньку надо навестить.
Вышли все мои вещи, которые в большой корзине -- непременно.
Твой всей душой
Ив. Бунин.
Надо говорить с Цакни об материальных условиях моей жизни. Что думаешь про детей? Свяжу я себя, а жизнь у нас будет, очевидно, говенная.
384. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
6 ноября 1899. Одесса
Одесса.
Митрич, очень прошу тебя простить меня за молчание. Увы! Застрял в Одессе, к Рождеству думаю быть в Москве1. Пишу на всех парах. Дня через два-три напишу тебе побольше, а пока только, пожалуйста, прошу тебя написать мне2 самое подробное и длинное письмо о всех своих делах и настроениях.
Супруге твоей, Елене Андреевне, кланяюсь от всего сердца с самым искренним расположением. Тебя целую крепко.
Твой Ив. Бунин.
385. Ю. А. БУНИНУ
Начало ноября 1899. Одесса
Отчего не пишешь? Ради Бога, не будь ленив -- опиши все подробно. Боюсь за Машу. Живу все так же. Отношения с Аней немного улучшились. Принимаюсь за работу. Вышли мне денег немедленно. Цакни решительно отказался от платы ему за мое житье у них, дружен со мной очень.
Вышли белье и все, корзину не надо. Думаю в декабре на минутку в Москву и Калугу1. Не приедешь ли ко мне? У нас дивно хорошо.
386. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
14 ноября 1899. Одесса
Одесса, 14 ноября 99.
Милый и дорогой Николай Дмитриевич! Хотел тебе еще вчера написать, сразу по получении твоего письма, да было 13-ое число и пьянство в Одесск<ом> Лит<ературно->артистическ<ом> клубе, куда я частенько шатаюсь1, так же, как ты в свой, -- читаю и болтаюсь. Серьезно, твое письмо охватило меня сильным настроением2. Мне крепко стало обидно за тебя и сильно проникли в душу твои слова, ибо ты, если и не пишешь ничего, то здорово умеешь выражать это наше общее подлое настроение, в силу которого мы не пишем. И я от всей души восклицаю тебе и самому себе в то же самое время: Митрич, брось, ради Христа, смаковать свое настроение и предаваться злобно-сладкому презрению к своей жизни, как хитровцы это делают относительно своей жизни. От всей души хотелось бы посоветовать тебе что-нибудь, да что? Если тебя действительно томит неделание и в то же время жажда делания -- вдумайся в причины этого бездействия, -- тебе легче самому это сделать -- и принудь себя работать, измени условия жизни, мешающие работать, и возьми себя за шиворот. Я сам изболел этой мукой -- отвращением писать "пустяковину", "тусклятину", как ты выражаешься, "х<...>", лучше сказать. Все это чувствую, сам говорю себе, что пока душа "не сольется с сюжетом" -- нельзя писать. И еще больше понимаю и тысячи раз твержу себе твои слова: "нечего мне сказать людям, ибо сам ничего не знаю". Но, даю тебе слово, наполовину мы с тобой неправы и больше чем наполовину -- свиньи, ленивые свиньи. Сколько ни думай, а делать что-нибудь надо, ибо нельзя не делать, когда томишься неделанием, и вот единственное средство: упорно и долго понасиловать себя, твердо помня, что 1) многое кажется вялым, гнусным, жалким, тусклятиной до тех пор, пока вплотную не вдвинешь себя в работу: часто случается, что ты сам не узнаешь эту тусклятину, так она осветится внутренним огнем, когда начнешь разрабатывать ее, и 2) неправда, вероятно, что нечего сказать нам. Что бы ни сказать, да ведь хочется сказать, и это сказанное будет частью твоей души -- этого довольно. И главное -- опять-таки заранее нельзя этого говорить, что нечего сказать. Последнее мое слово -- не совет, а желание, самое искреннее -- возьми себя за шиворот, углубись в книги, в воспоминания, в сферу умственной жизни войди -- это главное, -- в сферу искусства -- и выйдет дело, -- может быть, сам себя не узнаешь, проснешься. Только понасилуй себя побольше. Помни же, пожалуйста, почаще, что у тебя _ е_с_т_ь_ душа и есть талант. Ужасно хотелось бы поговорить с тобой об этом...
Как у меня прошло это время -- даже затрудняюсь сказать. Дни летят как сумасшедшие. Часть времени -- жене, ее знакомым, ее занятиям, ее удовольствиям (часто шатаюсь на балы и сижу иной раз до 6 ч. утра), часть -- куренью, которое я так же неудачно продолжаю бросать, как ты собираешься (бесстыжие глаза!) прочитать Гл. Успенского, часть -- чтению, приготовлениям к работе, часть -- погоде, очаровательной нашей погоде, из-за которой я не могу вспомнить Москвы и ее грязи и ненастья. Был тут Вейнберг, мы его чествовали, участвовали с ним в литературном вечере3.
"Кудрявый" оказался сущей свиньей -- писал, писал ему -- ни звука4. Значит, черт с ним, жалею, что связался с таким говном. Не будешь ли добр заехать в "Книжное дело", спросить их, не напечатают ли они мне книгу стихов5 в 10 листов в декабре: расходы за типографию их, затем книжка остается их, половина дохода мне, половина -- им. Словом, как они хотят. А то "Издатель"6 опять до весны. Или спроси Сытина 7 -- пусть он напечатает и оставит у себя, выберет свои расходы, а затем доход -- пополам. Ведь лучше этих условий не найдешь.
"Буран и переселенцы" мне нравится -- пиши, ради Бога, пиши и кати в "Жизнь". Рецензия Недолина в "Жизни" будет не ругательная8, по его словам, признает вполне талант. Читал ли в "Рус<ской> мысли"9?
Относительно Федорова я ничего не путал: пошел к Несмелову, он мне сказал: пусть пришлет рукопись. Вот и все. Вольно же им быть хамами, а Федорову -- присылать рукопись почему-то тебе. Вообще ты преувеличиваешь мое легкомыслие.
Голубчик, пиши мне почаще и больше. Дорогой и сердечно уважаемой Елене Андреевне -- самый сердечный поклон. Милый, попроси ее от меня заняться тобой и подтянуть! Серьезно говорю.
Твой Ив. Бунин.
Как твой сын10? Что испытываешь к нему, радует ли тебя? Это мне очень любопытно.
387. Ю. А. БУНИНУ
Середина ноября 1899. Одесса
Ты упорно молчишь -- не знаю, отчего. У меня новостей нет. Аня иногда ласкова, но мало обращает на меня внимания. Идут бесконечные репетиции "Жизни за царя"1, Аня поет в хоре, почти ни одного вечера не бывает дома. Дом у нас с утра до вечера гудит от музыки и пошлейших разговоров г<оспод> любителей, студентов и всякой сволочи. Это бесит Цакни, но ничего не поделаешь. Я еще ничего не писал, нервы разбиты -- не знаю, что делать. Попытаюсь работать, но, право, писать решительно не о чем. Дело мое, серьезно, дрянь, кажется, я идиот, что не остался в Москве. Я долго не смогу вести эту идиотскую жизнь, совсем одинокий среди пошлости, я замру, опошлею. Собираюсь в Москву2 хоть на недолго, ехать ли? И что делать с Телешовым3? Христа ради, пиши, советуй, как быть и жить -- подумай серьезно.
Пришли денег -- сижу без копейки. Поедешь ли в Калугу? Пошли Маше из моих денег 10 р., они, верно, в ужасном положении.
Белье получил.
Пиши и немедленно вышли денег.
Твой Ив. Бунин.
388. В. С. МИРОЛЮБОВУ
29 ноября 1899. Одесса
Одесса.
Херсонская, 40, кв. 17.
29 ноября 99 г.
Дорогой Виктор Сергеевич! Убедительно и серьезно прошу Вас извинить меня, не сердиться на меня, если только Вы можете поверить мне, что не простая небрежность заставила меня так долго не посылать Вам ничего, что я не щелкопер, взявший аванс и затем ускользнувший. Я пережил очень много скверного. Завтра-послезавтра вышлю Вам несколько стихотворений. Что касается рассказа, то даю Вам теперь слово прислать Вам его очень скоро1. Убедительно прошу Вас простить меня. Мне очень тяжело думать, что Вы сердитесь на меня -- говорю Вам с полной искренностью.
Ваш Ив. Бунин.
Заходил в Птб. -- сказали, что Вы в Италии2.
389. Ю. А. БУНИНУ
Конец ноября 1899. Одесса
Ты смотришь розово на мое положение или пишешь так потому, что думаешь, что твое письмо может быть прочтено кем-либо тут. А я чувствую себя неважно. Одно дело сердечные мечты, желания и самообманы, которым поддаешься в иные минуты, ибо хочется их, а другое дело -- "действительность". Аню я за последнее время понял лучше и мое мнение о ней сильно понизилось. Мальчишковата, довольно пуста, капризна, эгоистична (несознательно) и потому передо мной во многих отношениях -- порядочная свинья. Все еще больше вошло в свою колею, но равнодушна она ко мне сильно, ни одно мое желание не принимается в расчет, никакой заботливости, никакой общей жизни абсолютно, никакой ласки, кроме пустяковой или минутной. Я один, среди положительно идиотской жизни музыкантов-любителей, мальчишек, беспрерывного гама в доме, музыки, пения -- всего говенного. В тревоге, усталый от пережитого, вечно чего-то ждущий и боящийся -- я положительно измучен и ничего не делаю. Более пошлой и напряженной жизнью я, кажется, никогда не жил. Может быть (говорю спокойно и серьезно), придерусь к чему-нибудь и уеду хоть на время. Может быть, брошу все это -- устал, да что меня ждет? Чужой человек и жизнь кляповская! А между тем, вероятно, она уже беременна. Плохо, влетел я в скверную и серьезную историю.
Ради Бога, поезжай к Маше1, дай ей еще денег из моих хоть рублей 10 -- у нее ничего нет -- или вышли немедленно. Вышли и мне сколько-нибудь. Послал Лемперту, истратил на балы, на брюки. Э, у<...> их мать. Целую тебя, милый, дорогой и единственный друг!
Твой Ив. Бунин.
390. И. А. БЕЛОУСОВУ
5 декабря 1899. Одесса
"Ах ты, старая собака!" Поздравляю тебя и целую1. Спасибо тебе за милое, по обыкновению, письмо. Пиши и пиши. Получил твою книжечку -- мнение мое скоро увидишь в газете2. Объявление напечатаю3. Живу однообразно, читаю, скребу, развлечения -- опера и только. Верно, скоро придеру в Москву4. Отчего ты восторгаешься Горьким? Что пишешь? Навещай брата, а то он закиснет. Кланяюсь жене. А<нна> Н<иколаевна> шлет поклон.
Целую. И. Бунин.
301. Ю. А. БУНИНУ
14 декабря 1899. Одесса
Прочитай внимательно.
14-го дек. 99 г.
С конца июля я нахожусь, ты знаешь, в каком состоянии и это продолжается до сей минуты. Я скверно, стыдно и пришибленно себя чувствую. И уже одно это положительно разрушает мое здоровье. Вымышленно или нет мое горе -- все равно я его чувствую, а это не проходит даром и мне жаль себя. Нет сил подняться выше этой дрянной истории -- очевидно, в этом виноваты мои больные нервы -- но все равно, я многое гублю и убиваю в себе. И до такой степени не понимать этого, т.е. моего состояния, и не относиться ко мне помягче, до такой степени внутренно не уважать моей натуры, не ставить меня ни в грош, как это делает А<нна> Н<иколаевна> -- это одно непоправимо, а ведь мне жить с ней век. Сказать, что она круглая дура -- нельзя, но ее натура детски тупа и самоуверенна -- это плод моих долгих и самых беспристрастных наблюдений. Сказать, что она стерва -- тоже нельзя, но она опять-таки детски эгоистична и ни х<...> не чувствует чужого сердца -- это тоже факт. Ты говоришь -- ее невнимание и ее образ жизни -- временно, но ведь беда в том, что она меня ни в грош не ценит. Мне самому трогательно вспоминать, сколько раз и как чертовски хорошо я раскрывал ей душу, полную самой хорошей нежности -- ничего не чувствует -- это осиновый кол какой-то. При свидании приведу тебе сотни фактов. Ни одного моего слова, ни одного моего мнения ни о чем -- она не ставит даже в трынку1. Она глуповата и неразвита, как щенок, повторяю тебе. И нет поэтому никаких надежд, что я могу развить ее бедную голову хоть сколько-нибудь, никаких надежд на другие интересы. Жизнь нашу я тебе описывал. В 8 ч. утра -- звонок -- Каченовская. Затем -- каждые пять минут звонок. Приходят Барбашев2 -- который абсолютно ни х<...> не делает с Бебой -- затем жид Лев Львович, старик аршин ростом с отвислой губой, битый дурак омерзительного вида, заведующий аудиторией, затем три-четыре жида, переписчики нот, выгнанный из какой-то гнусной труппы хохол Царенко, по развитию нисколько не выше Лимяху, затем студент Аблин, типичнейший фельдшеришка -- плебей, которого моя дура называет рыцарем печального образа (!!), затем -- вылитый И. Адамови -- мальчишка-гречонок, певчий из церкви -- Марфесси3, 18 лет, затем еще два-три студента и все это пишет ноты, гамит, ест и уходит только на репетиции вместе с Бебой, Аней и Э<леонорой> П<авловной>. Так продолжалось _ б_у_к_в_а_л_ь_н_о_ каждый день до прошлого воскресения. Ник<олай> Петрович, наконец, не выдержал, заговорил со мной. Он со слезами рассказал мне, что эта жизнь ему, наконец, невтерпеж. "Я, говорит, пробовал несколько раз говорить с Э<леонорой> П<авловной> -- сердцебиение, умирает. Что мне делать? Я едва, говорит, сдерживаюсь". Не стану тебе передавать всю нашу беседу и все его беседы с Э<леонорой> П<авловной>, вот одна из них -- типичная. Недели полторы тому назад, поздно ночью вернулись с репетиции. Я ушел в свою комнату, Н<иколай> П<етрович>, который думал, что я уже сплю, пошел отворять дверь. Там он сказал Ане: "Здравствуй, профессиональная актриса". Затем произошел скандал. Он со слезами кричал, что он выгонит всю эту ораву идиотов и пошляков, что Э<леонора> П<авловна> развращает его детей, что из Бебы выйдет -- идиот, что Аня ведет настолько пустую и пошлую жизнь, что ему до слез больно, что она без голоса примазалась к этой идиотской жизни и т.д. К великому моему изумлению, это не произвело на Аню особенного впечатления. Словом, жизнь потекла снова так же. Н<иколай> П<етрович> не имеет злого вида, но иногда прорывается, а между тем почти перестал обедать, завтракать и вообще бывать дома. Он и говорил: "Хорошо, я сбегу" -- и действительно, нет часа, чтобы у нас кого-нибудь да не было. Э<леонора> П<авловна> плакала, обещала все это прекратить, но не прекратила. Я с ней говорил о жизни Ани -- она говорит, что папа ее не понимает, объясняет все ее суетными и дурными наклонностями, а между тем "девочка увлечена делом, как она думает". Отчасти Элеонора, конечно, врет, ибо сама не может расстаться с "Жизнью за царя", а главным образом -- она дура, серьезно, я убедился, это х<...> головка. Мне Цакни сказал, что это он терпит только до поры до времени. Если будет другая опера и Аня будет участвовать -- он предложит ей оставить его дом. Но куда ему в жопу привести это в исполнение! Поставили в прошлое воскресенье (6-го дек.) оперу, ноты у нас кончились, но жизнь мало изменилась. Буквально все снова проходит в разговорах, ни на секунду -- клянусь тебе -- неумолкаемых и все об одном и том же. Все знакомые, все родные -- клянусь тебе -- глаза таращат, говорят, что они с ума сошли. И действительно, это не поддается описанию! Затем: вот тебе описание дней: дни Аня проводит в столовой в компании, вечера так: 6-го была "Жизнь за царя", 7-го -- вечер, пришли Зоя и некий Яковлев, сидела в столовой, 8-го -- репетиция, 9-го -- мы были все в клубе, 10-го -- репетиция, 11-го -- на балу с 10 вечера до 7 ч. утра, 12-го -- назначена была "Жизнь за царя" -- заболела певица, отложили, но вечером Аня ушла к Зое, вчера легла с 7 часов вечера спать, сегодня уехала с Э<леонорой> П<авловной> на какое-то заседание, завтра -- вечером репетиция, послезавтра -- тоже, в пятницу у нас журфикс, в субботу -- репетиция, в воскресенье -- "Жизнь за царя" -- убогое, жалкое представление. Затем на 27, на 6 и 15 янв. тоже "Жизнь за царя" -- значит будут репетиции, кроме того, драматические спектакли, затем -- думают ставить "Русалку"4. Б_у_к_в_а_л_ь_н_о_ с самого моего приезда Аня не посидела со мной и получасу -- входит в нашу комнату только переодеться. Сегодня ровно месяц, как между нами нет никаких супружеских отношений, чуть коснусь -- отскакивает, я не настаиваю, -- конечно. Отношения между нами стали было сильно налаживаться, но теперь хуже нельзя быть. Элеонора вместо того, чтобы отклонить ее от спектаклей, втягивает. С ней Аня не разлучается. Ссоримся чрезвычайно часто. Начинает сама, говорит х<...> такую, что я глаза вылупливаю -- клянусь, в эти минуты она кретин и злой кретин. Я уклоняюсь от разговора, пробую говорить тихо, логично, ее мысли скачут как блохи, все переиначивает и говорит подлую гиль: "Ты вечно недоволен". Я говорю: "Аня, мне невесело, это правда, но чему же мне радоваться". -- "А, так я хуже всех!" и т.д. Для чего я живу тут? Что же я за презренный идиот -- нахлебник. Но главное -- она беременна. Это факт, ибо я знаю, что делал. Беременна уже месяц. Регул нет уже десять дней. Сегодня сцена, что я ее обманул -- обещал, что не будет детей и сделал. Ну-с, что же мне делать?
Юлий, пожалей меня. Я едва хожу. Ничего не пишу, нельзя от гама и от настроения. Задавил себя, но не хватает сил -- она груба на самые мои горячие нежности. Я расшибу ее когда-нибудь. А между тем иной раз сильно люблю. Вот 450 р. Телешову и 150 рубл. "Сын Отечества" -- ничего не дал, и никуда не дал. Юлий, подумай, серьезно подумай и поддержи, в последний раз. Что делать? Надо бы уехать хоть на полмесяца в Калугу, -- м.б., успокоюсь, а потом ей уже нельзя будет ходить на репетиции. Но как быть, когда у меня всех средств 50 р.? Ради Христа, выдумай что-нибудь. Вышли мне немедленно денег 40 рублей, а 10 р. пошли Маше сию же секунду. Я рыдал весь вечер, получив Машенькино письмо5, мама больна, раздета, ревматизм, в квартире темно, сыро, ребенок кричит6 и денег всего 5 копеек. Юлинка, что нам делать? Прощай, пиши немедленно.
392. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
16 декабря 1899. Одесса
Прости за поздний ответ1, милый Николай Дмитриевич. Все собирался, а дни летят. Удивился я немного твоему волнению на Недолина2 -- я ведь тебе говорил, что это говно и зло-шипящее говно -- а главное, удивился твоему отношению к рецензентам вообще. Разве это для тебя новость, что пишут прохвосты? Утешаешь себя тем, что не все же прохвосты, а еще тем, что ничего не поделаешь. Надо с ними бороться, -- ибо в жизни на каждом шагу компромиссы, -- бороться путем хотя бы знакомства с литераторами. Как это ни печально и даже ни странно, а так. Вот познакомился в "Жизни" -- одного прохвоста и победил. Я получил твое письмо в редакции и, не дочитавши до того места, где ты пишешь: "Не говори Недолину", -- бросился на него -- говорю, пишут из Птб. так и так. Он смутился, завилял как собака. Я его бросил. Но рецензии не будет. Книжки все-таки надо посылать в редакции, но предварительно -- знакомства. Ведь это проводники в публику, а для нее и пишем.
Видел ли анонс в "Жизни", что ты обещал им свое участие3? Черт с ними, пиши. "Цаплю" твою не понимаю, а что касается романа4, -- то дай тебе Бог удачи -- от всего сердца. Все вероятия за то, что буду на праздниках в Москве5 -- очень хочется поговорить. Да и деньжонок тебе надо дать.
Я -- за письменным столом очень много времени, начал писать стихи. Только все не кончаю, а начал много и недурных. Клянусь собакой вот-вот начать рассказывать. Откладываю все разговоры до свидания.
Искренно люблю тебя и прошу писать. Поклон твоей жене.
Ив. Бунин.
393. Ю. А. БУНИНУ
19 или 20 декабря 1899. Одесса
Юлий. Посылал тебе телеграмму1 с просьбой о деньгах -- молчишь! Ради Бога, немедленно вышли -- необходимо уехать сию же минуту, иначе я за себя не ручаюсь. Переведи телеграфом немедленно. Не высылай в обрез на дорогу, ибо я должен еще Цакни 5 р. Аня и все по-старому. -- Беременна. Жду.
И. Бунин.
394. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ
"ЮЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"
До 23 декабря 1899. Одесса
М.г., г. редактор!
Позвольте мне через посредство вашей газеты предупредить публику от излишнего доверия к обычным предпраздничным "дешевым продажам" и "распродажам". Пишу эти строки на основании печального опыта.
На Дерибасовской улице, между часовым магазином г. Гринберга и музыкальным -- г. Орбинского, недавно открыта торговля галантерейными товарами некоего А-а М-на под No 6. Проходя случайно мимо этого магазина, я имел неосторожность купить в нем несколько пар теплых носков, причем, конечно, получил "полную гарантию" высокого качества материала. Не придавая значения такой рекламе, я все-таки не думал, что приобретаю заведомую гниль. Между тем за 10 дней три пары носков совершенно расползлись. 21 декабря я пришел в магазин и предъявил владельцу свою покупку, вполне резонно требуя обмена негодной вещи на добропорядочную, хотя сомневался в существовании там вообще доброкачественных товаров. Однако вместо удовлетворения моего требования, мне пришлось выслушать ряд самых обидных и даже грубых насмешек со стороны приказчиков и самого хозяина (в магазине никого еще из покупателей не было) и только некоторое вещественное доказательство моей физической силы остановило этих господ от каких-либо дальнейших оскорблений.
Видя бесполезность "миролюбивых" разговоров, я решил предъявить к А-а M-ну судебный иск не столько для пополнения убытков (это дело пустое), а из принципа, чтобы выяснить вопрос об ответственности продавца за явный обман покупателя. Пусть решение суда послужит для таких господ обуздывающим средством в их бесцеремонном отношении к публике, которую эксплуатируют подобные М-ну и КR. А что фирма эта является спекулятивным предприятием, и покупатели не могут быть гарантированы в ее безупречности, видно из того, что помещение для торговли нанято всего на 2 месяца, в расчете сбыть перед праздниками где-нибудь случайно приобретенный хлам, -- а затем -- ищи ветра в поле.
Считаю долгом оповестить об этом таких же несведущих и доверчивых как я сам.
Если же кому придется идти в магазин M-на и заявлять претензии, то необходимо пригласить с собой надежного компаньона, если нельзя рассчитывать "на собственные средства".
Примите увер. и пр. И. Ч-ов.
395. Ю. А. БУНИНУ
25 декабря 1899. Одесса
Рад, слава Богу, Машенька благополучна1.
-- -- --
Чувствую себя очень скверно. Одинок, как собака в степи. Я так ласков и уступчив и заботлив с Аней, что нужно быть животным, чтобы вести себя так, как иногда ведет себя она. Я не идеальные требования предъявляю к жизни, -- я чувствую себя гадко даже в самых скромных желаниях. Теперь, когда она твердо спокойна относительно моей любви, относительно того, что все, что она ни захочет -- будет по ее желанию, когда эта история избаловала ее -- она распустилась, чувствует себя, вероятно, гораздо лучше, чем тогда, когда считала нужным быть "благородной", но ведет себя порою, как самая говенная бабенька. Да и вообще, повторяю тебе, я о ней теперь далеко не высокого мнения и за последнее время уже страшно насилую себя, чтобы быть ласковым. Любовь моя сильно уменьшилась и я порой не знаю, что это будет дальше, если обстоятельства не изменятся. Репетиции "Жизни за царя" продолжаются. Буквально ни одного вечера она не бывает дома, в нашей комнате только спит, одевается и раздевается -- и только. С самого моего приезда она присела в ней только три раза! И то только на час-полчаса. Можешь поверить этому? Она ласковых слов и движений ускользает, хотя, вбегая в комнату, вильнет хвостом, поцелует меня в шею, скажет какое-то ласкательное слово: "Постя!"2 -- и убежит. Цакни хмурится. Сейчас говорил с Э<леонорой> П<авловной> по этому поводу -- она говорит, что он не на меня хмурится, а на Аню. Я все-таки просил их помнить, что я ни в чем не виноват, не виноват в поведении Ани. Нынче ночью (Аня до четвертого часа была у Зои -- отправились после репетиции с компанией студентов спрашивать по улицам прохожих имена -- здешний обычай, т.е. конечно, холопский -- перед Святками3, -- а затем к Зое ужинать и петь романсы) -- так нынче ночью, говорю, слышал разговор Цакни с женой -- отрывки: "Аня убегает из дому, не может быть дома"... "Аня влюбляется в Барбашова..." На что Э<леонора> П<авловна> отвечала со смехом: "Глупости какие". Но, уверяю тебя, это легко может быть, несмотря на всю пошлость этой компании, которая не выходит из нашего дома и с которой Аня трунит над моей "старостью", причем Барбашев с холопской развязностью называл меня "компотом" -- так будто бы зовут стариков, -- по-моему, в борделях, конечно. Вот тебе образчик. Одним словом -- думаю, что это кончится все скверно. Подожду, а затем, может быть, заставлю себя, как это ни больно будет, послать все это к е<...> матери. Не будь жопой, подумай, что хуже будет, если я буду мучиться каждый день, каждый день. О, если бы ты знал мою злобу и боль!
396. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
26 декабря 1899. Одесса
Митрич, ей-богу, я очень рад был твоему нижегород<скому> письму1 -- и, конечно, собирался тотчас писать... Но, черт меня побери, -- все откладывал... Теперь уж решено, на днях буду в Москве -- и все поправлю. Целую тебя и кланяюсь Е<лене> А<ндреевне>.
Ив. Бунин.
397. Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
31 января 1900, Москва
Дорогой
Николай Дмитр<иевич>.
Я уезжаю по всей вероятности в среду в 1/2 седьмого, так что загляни ко мне завтра, 1-го. Буду ждать с 6-ти часов.
Пожалуйста, заезжай и привези что-либо с собою для "Южн<ого> обозр<ения>".
Твой И. Бунин.
398. Ю. А. БУНИНУ
11 февраля 1900. Одесса
11 февр. 1900.
Одесса.
Сижу, как на колу. С Аней еще не говорил, что остаюсь. Отец с ней говорил, -- она не очень за мое присутствие. Но попытаюсь остаться.
Христа ради, сходи к Ренару, а если плохо -- закажи у Мебиуса1, скажи Мебиусу, что я для печати заказывал у них в сентябре и немедленно отправь Крандиевскому2.
Ив. Бунин.
Пиши!
399. Ю. А. БУНИНУ
19 февраля 1900. Одесса
Вечер 19 февр. 1900 г.
Уверяю тебя, я совершенно в сумасшедшем доме. В опере бывают все буквально каждый день, весь дом помешан на греке -- теноре при театре Апостолу. Вчера был у Ираклиди1 завтрак для него, Зоя и Аня сидели около него и у Ани дрожали ноздри от волнения, причем она выпила около двух стаканов вина. Затем она играла вчера на Слободке, вернулась в 1 ч. ночи, сегодня играла опять днем, сейчас все как шальные бросились в театр, повезли венок Апостолу, после театра на квартире Каченовской соберется человек 50 этих доморощенных актеров и будут пить и гулять до утра. Завтра утро в кружке. О, подлая сволочь!
Сегодня Ане я вручил письмо -- поговорить с ней негде -- где заявил, что остаюсь пока и кратко и сдержанно обрисовал всю, всю нашу подлую и нелепую историю. Сейчас один, весь дом пустой и такой адский беспорядок, словно в борделе после погрома. По целым дням пропадаю из дому, даже ем в ресторанах, ибо у нас народ и Аня со мной ни звука. Какая изумительная стерва! А я, ей-богу, даже веселым держусь и спокойным. С ней не заговариваю. Элеонора весьма сдержанна. Что мне сделать с этими каменными негодяями? Если будут выживать мордами, съеду в гостиницу и отравлю существование этой стерве. А может быть, и попрошу хоть дружбы!!!
11 вечера 19 февр. 1900.
Перечитывал сейчас ее первые письма ко мне, одно особенно милое и прелестное (янв. 98 г.)2 и не знаю, что буду делать! Так невыразимо она мила мне за прошлое, что, кажется, я скажу ей: ты вся свободна, как хочешь живи, а я тебя люблю и уйду с твоего пути. Льет дождь, грустно и в душе черт ногу сломает.
И. Б.