1923

[Записей за 1923 год мало и у Ивана Алексеевича, и у Веры Николаевны. Начинаю с записей Веры Николаевны:]

1 янв. (н. ст.)

Новый год франц. мы встретили на мосту Алекс[андра] III, возвращались от Карташевых пешком. [...] Нам показалось это знаменательным. [...] Ян сказал: -- Может быть, мы вернемся в этом году?

3 янв. (н. ст.)

[...] Зашли Цетлины. Я сказала, что Ян у Куприна. Они пошли за ним и, вернувшись, просидели весь вечер. [...] Говорили о Худож. театре, о лекции Куприна и Яна, о лете [...]

4 янв. (н. ст.)

[...] Лекция Куприна. Это не лекция. Как-то слабо и неинтересно. Мысль, что гений и злодейство не могут ужиться -- не новенькая, и странно читать лекцию, чтобы сказать это. [...]

7 января.

[...] Визу для Шмелева выслали вчера в дипломатическом "вализе".

8 января.

Пришел интервьюер. [...] Ян: -- [...] Оттого, что я был в оппозиции, не значит, что я не искал. Я за органичность в искусстве. Если я талантлив, то я скажу новое. Зачем же кричать: Я новый! Я не похож на прежних! Я ни на кого не похож! -- Кто же начинал без подражания! Я нашел через некоторое время себя, свою музыку. [...] "Деревня" -- реализм. "Господин из Сан-Франциско" -- симфоничен. Появилось в Советской России большое количество пролетарских писателей и поэтов. Есенин -- сознательный хулиган. [...] Маяковский тоже натура грубая. [...]

[Из записей Ивана Алексеевича:]

1/14янв. 1923.

Новый год встречали у кн. Пл. Ник. Аргутинского. Нувель, Зилотти. Позднее художн[ик] Пикассо с женой, которая по происхожд. русская. Маленький, довольно простонародного склада. [...]

[Из дневника Веры Николаевны:]

15 января (н. ст.).

[...] Письмо от Шмелева. Приезжают в среду. [...]

16 января (н. ст.)

[...] Ян все время усиленно работает. Мы ложимся спать поздно [...] в голове у него лекция.

18 янв.

[...] Вечером у нас Шмелевы и Цетлины. Ив. Серг. [Шмелев. -- М. Г.] читал из "Это было", что он хочет прочесть на вечере. [...] Читает он хорошо, увлекаясь. [...]

20 янв.

[...] Лекция Яна живая. Мне кажется, слушать ее будет легко. [...] Ян послал билет [на вечер Шмелева. -- М. Г.] Кесселю и просил его написать о Шмелеве, также говорил о нем с Шлецером. [...]

23 янв.

Передали Шмелевым 1800 фр. [...]

24 янв.

Лекция Яна. Народу было очень много. Ян читал внешне спокойно. Читал хорошо, но немного быстро (стихи), т. к. боялся, что не успеет кончить. [...] Публика была незнакомая. Много молодежи. [...] Многие подходили и выражали восхищение. [...] Аргутинский пригласил нас и Шмелевых к нему чай пить. Мы просидели у него до часу, Шмелев много рассказывал. [...]

26 янв.

Ездили к Боссару насчет Шмелева. Он сказал, что даст ответ через 2 недели. [...]

27 янв.

Были у Цетлиных. Интересный разговор о поэтах, почему поэт должен быть консервативным, должен быть порождением быта. Ян развивал свою теорию о воспоминаниях, о наследственности, об органичности в поэзии. [...] Шмелев сначала был как-бы задет, но затем, когда Ян объяснил, что он говорит о духовности в наследстве, то согласился. Ян говорил: "Вот и ваш талант объясняется, м. б., тем, что предки ваши были староверы, жили духовно, боролись из-за веры. Тут уже начинается культура". Шмелев говорил, что он думал о влиянии на литературу церкви, духовных служб, что они играли в жизни писателей большую роль. [...]

29 янв.

Петерб. землячество -- мертворожденное дитя, петербуржцы не ходят. Было около ста человек. Ян прочел из "Петлистых ушей" все, что относилось к самому Петербургу. [...]

Говорят, что в Берлине жизнь русская, только нет Че-ки. [...]

31 янв.

[...] Шмелев задает наивные вопросы, он, например, сказал: "А что, если написать Горькому, убедить его, кто такие большевики. Он ведь теперь ясно видит. Ведь если бы он перешел на нашу сторону, то какое это произвело бы впечатление на всех. Ведь Европа его очень ценит".

6 февраля.

Сейчас Ян вел странный разговор со мной -- готовил меня к смерти мамы. Он видел ее нехорошо во сне. [...]

7 февраля.

[...] Был Шмелев. Странно спросил о маме. Боюсь, что он уже знает. [...] Почти год назад она писала, что много думает о смерти. [...]

8 февр.

[...] Разбираю письма. [...] Попалась пачка писем Бальмонта. Вот льстец. [...] Ведь по письмам можно думать, что дороже Яна для него нет никого. [...]

9 февр.

Никаких известий. Тревога все усиливается. [...] За обедом говорили с Яном о загробной жизни. Ян верит в бессмертие сознания, но не своего я. [...]

15 февраля.

Моск. земляч. Народу мало. Между прочим, Гучков1 [...] расстроился, узнав о смерти Ив[ана] П[авловича] Чехова. Он рассказывал, какой это был необыкновенный учитель народных школ. Жена его тоже хорошая учительница. [...]

26 февраля.

[...] Узнала о кончине мамы.

5 марта.

Были у Шмелевых. Их обстановка напоминает мне московскую студенческую: огромный диван и стулья.

Весь вечер проспорили о Блоке, о Камерном театре [...]

6 марта

[...] Днем были Шмелевы. Гуляли в Булонском лесу, потом зашли к нам, пили чай. Я прочла письма из Москвы. Ольга Алекс[андровна] [Шмелева. -- М. Г.] меня всегда успокаивает. Может быть, отчасти оттого, что ее горе самое большое: расстреляли, замучили и неизвестно куда кинули сына. А сын у них, кажется, правда был чудесный, храбрый, благородный.

7 марта.

[...] Тэффи делали операцию, чуть не умерла. [...]

8 марта.

Были у Шестовых. Интересный разговор о юродивых. Шест[ов] понимает их, как неприемлющих жизнь и связывает их с философами -- Платоном, Плотином, Диогеном. [...]

12 марта.

Ян был у Мережковских. З. Н. сухо сказала о "Гибели": "Это манера толстовская". Ян возразил, что он давно пишет этой манерой, и она не похожа на толстовскую. -- "Нет, вы все накручиваете и накручиваете". Потом она читала Яну, что она написала о Распутине -- "Самый обыкновенный мужик, юрод". И это знаменитая писательница! Она ничего не понимает в людях. Мужик он недюжинный, и совсем не юрод. [...]

31 марта.

[...] Были у всенощной. Служил Евлогий. Я в первый раз видела так близко архиерейское служение за всенощной. [...]

Ян вернулся от Мережковских веселый. Д. С. был в хорошем настроении. З. Н. ругала монархистов.

17 апреля.

Вечер Яна.

3 мая.

Отъезд из Парижа.

4 мая.

Утром из Марселя в Ниццу. [...] В Ницце устроились хорошо. В "Петрограде" приятно, хоть русское название. [...]

6 мая.

Через Канн в Мужен. Антиб.

8 мая.

Утром ездили по Антибам и Juin les Pins. Ничего не подошло, но ехать было приятно. [...]

10 мая.

Вернулись с поисков дачи. Устали. Ничего не нашли. Дач сдается мало. Они дороги и неудобны.

12 мая.

[...] Опять ездили и ничего путного не нашли. Близь Ментона есть две дачи. Одна очень жаркая и только до 1 сентября.

14 мая.

Грасс. Агентства. [...] очень забавная женщина, по существу милая, сдала нам виллу Mont-Fleury, которая стоит высоко над Грассом, в большом саду, где растут пальмы, оливки, хвойные деревья, черешни, смоковницы и т. д. Вид божественный -- на Сред[иземное] море, на Эстерель. [...]

17 мая.

Переехали на дачу. Вещи на себе перевез какой-то итальянец. Сначала взялся, потом скандалил, а затем просил, чтобы его наняли, когда мы будем уезжать. [...]

20 мая.

Ждем Володю2. [...] После завтрака мы пошли смотреть дачу. Дача понравилась. Поторговались из-за срока и сошлись: с июня по 8 октября. [...]

21 мая.

[...] Ян с Володей ездили в Канн. Пришли газеты, письмо от Шмелевых. [...] Они согласны и едут, только неизвестно когда. [...]

22 мая.

[...] Ему [Злобину. -- М. Г.] здесь очень нравится. Подписал контракт. Распределил комнаты, у З. Н. целый аппартамент, у Д. С. тоже прекрасные две комнаты. У Володи просто, но хорошо.

29 мая

Ходили с Яном в город за покупками. Какие в Грассе древние дома, церкви. Совершенно итальянский характер уличек, дворов. [...] На базаре тоже часто слышишь итальянскую речь. [...]

6 июня.

Приехали Шмелевы. [...] Ольга Алекс. очень похудевшая, Ив. С. бледен, возбужден, накален. Много рассказывал о парижской жизни, о знакомых. Куприн опять без денег. Ал. Ив. сказал, что он "забросил чепчик за мельницу". [...] У Бальмонта на вечере было пусто, но денег он собрал тысячи четыре. От Карташева Ив. Серг. в восторге: "Вот правильное отношение к Христу, реальному. [...]"

9 июня.

[...] По дороге в Мужен Ян [...] говорил о своем творчестве, как созидался у него "Илья Пророк". Ехал в Елец и увидел на большой дороге изба строится и стружки блестят на лунном свете.

13 июня.

[...] Ол. Ал. удивительно хорошая женщина. Вот, какая жена должна быть у писателя. И зачем у них такое горе! Как они все трое любили друг друга, какие у них были нежные отношения. [...]

17 июня.

Приезд Мережковских. З. Н. пришла к нам очень оживленная и возбужденная, бросилась Яну на шею. Дм. С. в хорошем настроении. Дача им понравилась. [...]

27 июля.

[...] На вечерней прогулке Ив. С. опять вспоминает сына, плачет. Он винит себя, винит и мать, что не настояли, чтобы он бежал один, без них. Но все дело, конечно, что у них всех трех не было физиологического отвращения к жизни с большевиками. Погубила и дача3, она удержала подсознательно.

29 июня.

[...] В 6 ч. приходят Мережковские. Выходим в сад. З. Н. говорит: "Нужно нам, писателям, определиться, это надо сделать для французов. А то они говорят -- вы мистически настроенные люди и только. -- Падут большевики и что же? Будем мы поддерживать всякое правительство?" Дм. Серг. сказал, что он за религиозный фашизм. Это придумано хорошо. Ив. С. говорил долго и горячо. Он -- белый. Он монархист-консерватор с демократическим оттенком, но против четыреххвостки4 и т. д. Ян сказал, что он за Врангеля и Кутепова, т. е., что он думает, что только сильная военная власть может восстановить порядок, усмирить разбушевавшегося скота.

Потом говорили о том, что большевизм -- это, действительно, рабоче-крестьянское правительство и что, конечно, большевики пришли навстречу русскому народу, не желавшему воевать и желавшему грабить.

Письмо от Ек. П. [Пешковой. -- М. Г.]. Она прожила 5 дней в Алассио. Письмо восторженное, без ять и ни слова о Максиме и Ал. Макс. [Горьком. -- М. Г.]

8/25 июля.

Пришли Мережковские. Говорили о Тихоне5, о том, какая часть романовской крови была в Ник[олае] II. З. Н. спрашивала: "Что Палеолог писал все в России еще, или же здесь, и так сказать, сжулил?" Ее смущают пророчества его. Она искренне думает, что предсказывать может только их дом.

Вечером мы гуляли втроем. Ив. С. рассказывал о Валааме, о Новом Афоне6. [...]

16 июля.

Ян уехал на два дня с Моисеенко на автомобиле в горы.

[Среди бумаг Ивана Алексеевича сохранился напечатанный на машинке листок бумаги с незаконченным текстом:]

Укус змеи нечто совсем особое, мистически странное, незапамятно древнее.

Летом 23 года мы с Моисеенко ехали в автомобиле из Грасса в Тулон. Моисеенко в какой-то долине остановил машину, чтобы что-то исправить в ней, я перескочил с шоссе через канаву, лег головой к ней в траву, хотел отдохнуть, покурить, как вдруг услыхал, как что-то змеей мелькнуло возле меня и в то же мгновение я, от моего постоянного патологического ужаса к змеям, так дико взбросил ноги в воздух, что дугой перелетел через канаву назад и стал на ноги на шоссе -- сделал то, что мог бы сделать лишь какой-нибудь знаменитый акробат или мой древний пращур, тигр, барс. -- Мы не подозреваем, какие изумительные силы и способности еще таятся в нас с пещерных времен. [...]

[Из дневника Веры Николаевны:]

24 июля.

Ольгин день. У нас по-русски пироги, торты. Завтракают Мережковские. Подобие России, но я не люблю это -- легче, когда не вспоминаешь.

Зин. Ник. оставалась дольше всех. Говорила о Карташеве, что в нем пропало все ценное -- пророческое. [...]

31/17 июля.

[...] Трудный он [И. С. Шмелев. -- М. Г.] человек -- или молчит с обиженным видом или кричит возбужденно о вещах всем известных, тоном пророка. Он, вероятно, привык вращаться в среде, где его слушали с раскрытым ртом, а он вещал, прорицал, был как бы совестью окружающих. А с нами это смешно. [...] Он породы Горького, Андреева, а не Яна, даже не Куприна. Ему хочется поучать, воспитывать, поэтому сам он слушать не умеет.

1 августа.

[...] Письмо от Верочки [В. А. Зайцевой. -- М. Г.]. В Берлине тяжело, накануне революции. Многие русские собираются назад в Россию. Зайцевы не хотят. [...]

[С августа 1923 г. возобновляются записи Ивана Алексеевича:]

3/16 Авг. 23 г.

Купанье в Восса. Вокзал, олеандры, их розаны и голубая синева моря за ними. Три купальщицы, молоденькие девушки. Незабываемое зрелище. Очки цвета иода. [...]

5/18 Авг. 23 г.

После завтрака облака на западе. Скоро понял, что не облака. Говорят, что идет страшный лесной пожар. [...] Часа в четыре все ближе докатывающийся до нас мистраль, хлопанье дверей по всему дому. Облака заняли треть неба. Густое гигантское рыжевато-грязное руно -- Апокалипсис! Ночью огонь.

6/19 Авг. 23 г.

Lassus maris et viarum, -- устав от моря и путей. Гораций. Как хорошо!

При воспоминании вспоминается и чувство, которое было в минуту того, о чем вспоминаешь.

[6 августа В. H., между прочим, записывает:]

З. Н. [Гиппиус. -- М. Г.] Зайцева ставит выше Шмелева, но женщина в "Зол[отом] узоре"7 ей непонятна. [...]

[На следующий день запись:]

[...] Ив. С. [Шмелев. -- М. Г.] трогательно учится по-английски, В нем как-бы два человека: один -- трибун, провинциальный актер, а другой -- трогательный человек, любящий все прекрасное, доброе, справедливое. [...] Сегодня он говорил: "Нет, писать теперь нужно серьезное". Ян стоял, слушал цикад, кот. необыкновенно хорошо стрекотали, и думал: "А я хотел бы изобразить, как следует, вот эти звуки".

17 августа

[...] За обедом спор из-за Ал. Н. Толстого. Мы с Яном доказывали, что он сделан из худож. материала, но, конечно, он пестр и часто неровен. Ив. С., Ольга Ал. [Шмелевы. -- М. Г.] и Евг. Ив. [Моисеенко. -- М. Г.] не признают его писателем. Особенно нападает Ольга Ал.

Ив. С: "Да, странички, листочки, строчки у него есть, а произведения нет. Он никогда не взволновал меня, не задел души". [...]

[Запись Ивана Алексеевича:]

7/20 Авг. 23 г.

Опять купался в Восса. Перед вечером перед домом, по саду спокойный, недвижный, чуть розоватый свет. И запах гари. Август, август, любимое мое.

Gefuhl ist alles -- чувство все. Гете.

Действительность -- что такое действительность? Только то, что я чувствую. Остальное -- вздор.

Несрочная весна.

Grau, lieber Freund, sind alle Theorien,

Doch ewig grun das goldne Baum des Lebens --

Все умозрения, милый друг, серы,

Но вечно зелено златое Древо Жизни.

Лаоцзы, написавший Тао-те-кин, родился с седыми волосами, старцем. Страшная гениальная легенда!

"Мысль изреченная есть ложь..." А сколько самой обыкновенной лжи! Человеческий разговор на три четверти всегда ложь, и невольной, и вольной, с большим старанием ввертываемой то туда, то сюда. И все хвастовство, хвастовство.

[Из записей Веры Николаевны:]

28 августа.

Карташевы... Они завтракали у нас и пробыли до 6 часов.

А. Вл. рассказывал о Ник[олае] Ник[олаевиче]8. Высокий, большой старик, похожий на Павловичей, очень русский, без всякого европейского налета. Он совершенно не развит политически, но в этом-то и сила его. Он считает, что случилась катастрофа непоправимая. Ему кажется, что это конец. Он сам ни к чему не стремится, но к нему обращаются, толкают его, говорят, что его долг возглавить и т. д. Его поколебали, но он твердо сказал, что ему важно знать не мнение эмиграции, а мнение России, и если там его желают, то он готов принести себя в жертву. Похож он на помещика. [...]

2 сентября

[...] Сегодня Куприн написал очень хорошую статью о Государе, что он будет причислен к лику Святых. Чем объяснить такую смелость?

[У Бунина записано:]

Ночью с 28 на 29 Авг. (с 9 на 10 Сент.) 23 г.

Проснулся в 4 часа, вышел на балкон -- такое божественное великолепие сини неба и крупных звезд, Ориона, Сириуса, что перекрестился на них.

Конец сент. 1923 г., Грасс.

Раннее осеннее альпийское утро, и звонят, зовут к обедне в соседнем горном городке. Горная тишина и свежесть и этот певучий средневековый звон -- все то же, что и тысячу, пятьсот лет тому назад, в дни рыцарей, пап, королей, монахов. И меня не было в те дни, хотя вся моя душа полна очарованием их древней жизни и чувством, что это часть и моей собственной давней, прошлой жизни. И меня опять не будет -- и очень, очень скоро -- а колокол все так же будет звать еще тысячу лет новых, неведомых мне людей.

[Из дневника Веры Николаевны:]

5 октября.

Отъезд Шмелевых. [...]

9 октября.

Последний вечер на Mont Fleury. [...] все к лучшему, мне было бы очень тяжело одной в таком огромном доме, да и дешевле, да и надо настраиваться на этот лад, на лад бедных людей, без ванн, без салонов и т. д. [...]

[Запись И. А. Бунина:]

Воскресенье 16/29 окт. 23 г.

Поездка на Лоренск[ие] острова. Чай в Grill Room на набережной в Cannes. Сумерки, хмуро, теплый ветер, мотающий краями маркиз за окнами. Окна налились сине-фиолетовым, за ними в разные стороны раскинутые, махающие перья пальмы, в море туман, огонь -- рубин далекого маячка на молу. В Grill'e зажженные хруст[альные] люстры и такие-же, отраженные, висят за окнами, над улицей, не мешая видеть пальму. Музыка, удивительно неподходящая к публике, -- то ироническ[ая], то страстно-грозно-печальная, виолончель, как женск[ий] голос. Метрдотель маленький, круглый, ручки удивит[ельно] отдельные от тела, на быстром ходу махающиеся. Молодой лакей в белой куртке, итальянец, черные конск[ие] волосы, почти нет лба. Музыкант за пианино похож на немца, скрипка -- все косое, ушедшее в нос лицо, виолончель -- оч. красивый португалец. Из всей публики выделяется намазанная старая дама, страшная как смерть.

Все время думал о [...] Он мысленно всех раздел, знает всю грязь -- тайную -- белья музыкантов, лакеев, вообразил все их пороки. Хорошо бы написать такой рассказ. Он, напр., сидит долго, долго в нужнике -- некуда итти ночевать -- вспоминает всю свою жизнь...

[В записях обоих Буниных большой перерыв. В дневнике В. Н. редкие и лаконические заметки. Ее записи возобновляются в январе 1924 года, записи Ивана Алексеевича, за исключением одной, -- только следующим летом. Они сохранились в рукописи.]