Роанъ и Марселла.
Пробраться туда, гдѣ никогда не бывалъ человѣкъ, залѣзть на такую высоту, куда рѣдко прокладываютъ себѣ дорогу козы, и знать всѣ тайныя убѣжища въ утесахъ, какъ знаютъ только ястребы, или вороны, вотъ въ чемъ заключалось все самолюбіе Роана. Онъ вполнѣ раздѣлялъ стремленія всего, что летаетъ, плаваетъ и пресмыкается на свѣтѣ. Онъ плавалъ, какъ рыба, ползалъ, какъ червякъ, и его счастье было бы полно, еслибъ онъ могъ летать, какъ птица, но и теперь никакая чайка не кружится надъ вершинами утесовъ съ такой легкостью, какъ онъ съ помощью одной веревки носится въ пространствѣ, перелетая со скалы на скалу.
Всѣ поселяне и рыбаки въ Кромлэ славятся умѣніемъ лазить по утесамъ, но никто не превосходитъ его въ смѣлости и хладнокровномъ мужествѣ. Онъ ходитъ, поднявъ голову, тамъ, гдѣ самые опытные птицеловы только пробираются ползкомъ. Конечно, онъ иногда падалъ и наносилъ себѣ тяжелыя поврежденія, но это только придавало ему новыя силы для еще болѣе отважныхъ подвиговъ.
Еще ребенкомъ Роанъ Гвенфернъ пасъ на этихъ утесахъ козъ и овецъ, оглашая уединенныя ущелья звуками своего маленькаго пастушескаго рожка. Мало-по-малу онъ усвоилъ себѣ всѣ тайны роковаго, омываемаго моремъ берега, и когда онъ возмужавъ сталъ ходить въ море вмѣстѣ съ своими товарищами рыбаками то, все-таки, сохранилъ свою раннюю любовь къ скаламъ. Пока другіе гуляли по берегу, сидѣли передъ своими жилищами, лѣниво посматривали на растянутыя сѣти, или пили въ кабачкѣ, Роанъ любовался какимъ нибудь естественнымъ храмомъ, созданнымъ не человѣческими руками, или проникалъ, подобно призраку, съ факеломъ въ рукахъ въ мрачную пещеру, гдѣ тюленья самка кормила своего дѣтеныша, или наконецъ раздѣвшись плылъ по морю до подножья Герландской Иглы, гдѣ бакланы вьютъ свои гнѣзда. Даже въ зимнюю непогоду, когда птицы не покидаютъ отъ страха свои скалистыя убѣжища, когда пѣнистые валы потрясаютъ до основанія могучія скалы, и громадные камни, отрываясь отъ утесовъ, съ шумомъ низвергаются въ морскую пучину, даже среди самой неистовой бури, Роанъ странствовалъ по берегу, не уступая чайкамъ въ ихъ страсти къ морю.
Эта страсть къ водѣ развивалась въ немъ изъ года въ годъ все болѣе и болѣе, хотя мудрые критики изъ числа городскихъ обитателей считаютъ такую страсть только удѣломъ поэтовъ, преимущественно лорда Байрона, и обвиняютъ въ нелѣпомъ сентиментализмѣ всякаго, кто приписываетъ подобную страсть береговому поселянину въ Бретани, или въ Ирландіи. Однако какъ пахарь любитъ свое поле, матросъ свой корабль и городской оборванецъ свою улицу, такъ горячо любилъ Роанъ море. Безъ всякаго преувеличенья можно сказать, что, переселившись на нѣ сколько миль внутрь страны, онъ былъ бы самымъ несчастнымъ человѣкомъ на свѣтѣ. А что онъ любилъ море не съ цѣлью сентиментальничать, или позировать, но естественной, живой и горячей любовью, было вполнѣ понятно. Море было его отцемъ.
Много дикихъ, но патетическихъ суевѣрій сохраняется еще на бретонскомъ берегу, много разсказываютъ еще тамъ нелѣпыхъ легендъ, которыя, однако, дышатъ животворящей вѣрой и художественной красотой. Въ числѣ подобныхъ легендъ, переходящихъ изъ устъ въ уста, въ Кромлэ находится одна, въ основѣ которой лежитъ не пустая фантастическая мечта, а печальная правда. Въ ней говорится о томъ, какъ однажды въ лѣтнюю ночь рыбакъ Рауль Гвенфернъ взялъ съ собою въ море своего маленькаго золотокудраго сына. Неожиданно поднялась страшная буря; флотилія рыбачьихъ лодокъ носилась безпомощно по сѣдымъ валамъ и наконецъ, когда всякая надежда на спасеніе исчезла, рыбаки, преклонивъ колѣна, молили о помощи Пресвятую Дѣву. Молился, подобно другимъ, и маленькій мальчикъ, дрожа всѣмъ тѣломъ и крѣпко ухватившись за руку отца. Неожиданно невинный ребенокъ, и только онъ одинъ, увидалъ среди окружавшаго мрака и разъяренныхъ морскихъ волнъ ярко свѣтившійся образъ Пресвятой Дѣвы, въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ она стоитъ въ маленькой часовнѣ на берегу. Вскорѣ послѣ этого буря стихла, и вся флотилія рыбачьихъ лодокъ благополучно вернулась съ моря. Только среди смѣлыхъ моряковъ не доставало одного человѣка. Ребенокъ въ отчаяніи кричалъ "папа", но отецъ не откликался на этотъ зовъ; волна унесла его въ пучину. Обливаясь слезами, ребенокъ разсказалъ о томъ видѣніи, которое представилось его глазамъ. Выйдя изъ лодки, онъ побѣжалъ къ матери и, бросившись къ ней на шею, созналъ всю горечь сиротства; съ того дня у него не было другого отца, какъ море.
Его мать, теперь бѣдная вдова, жила въ каменной хижинѣ на краю селенія. Дарованный небомъ ей подъ старость, по особой милости Пресвятой Дѣвы, внявшей ея молитвамъ, Роанъ съ годами становился все красивѣе, и его лице все болѣе и болѣе отличалось какимъ-то сіяющимъ видомъ, что мать объясняла въ глубинѣ своего сердца небеснымъ видѣніемъ, явившимся ему на морѣ.
Съ теченіемъ времени эта легенда достигла до мѣстнаго патера; онъ пошелъ къ вдовѣ, увидалъ ребенка, осмотрѣлъ его голову, такъ какъ онъ кичился знаніемъ френологіи, и пришелъ въ восторгъ отъ сіяющаго его лица. Для патера было несомнѣнно, что Небо совершило чудо, а чудеса были слишкомъ рѣдки, чтобъ ими не воспользоваться. Поэтому онъ предложилъ вдовѣ воспитать Роана въ религіозномъ духѣ и со временемъ сдѣлать его служителемъ алтаря. Конечно, это предложеніе было принято со слезами радости, и патеръ, человѣкъ въ своемъ родѣ замѣчательный и отличавшійся нѣкоторыми знаніями, взялъ мальчика къ себѣ въ домъ. Его положеніе совершенно измѣнилось, и вмѣсто того, чтобъ пасти козъ на утесахъ, онъ сталъ учиться грамотѣ, латинской грамматикѣ и даже первымъ началамъ греческаго языка. Онъ оказался очень послушнымъ ребенкомъ и не жалуясь вставалъ на зарѣ, когда еще было темно, чтобъ сопровождать патера въ церковь. Но, съ другой стороны, онъ обнаруживалъ особую страсть къ праздности и свободѣ. Чѣмъ онъ становился старше, тѣмъ эта страсть въ немъ болѣе развивалась, и онъ часто уходилъ въ море съ рыбаками или цѣлый день бѣгалъ по берегу, купался и ловилъ креветокъ, при этомъ онъ пропадалъ именно въ то время, когда онъ былъ всего нужнѣе патеру. Однажды, его принесли домой со сломанной ключицей отъ паденія со скалы, гдѣ онъ старался отбить гнѣздо у разъяреннаго ворона, а два или три раза онъ едва не утонулъ.
Патеръ все это терпѣливо переносилъ, надѣясь, что мальчикъ образумится, но мало-по-малу Роанъ сталъ задавать ему такіе вопросы, что патеръ становился втупикъ. Тогда все еще носились въ воздухѣ революціонныя идеи, хотя существовала имперія, и 93 годъ едва коснулся Кромлэ. Роанъ сталъ въ тайнѣ читать свѣтскія книги, глаза его открылись, и маленькій язычекъ сталъ болтать; вскорѣ патеръ съ отвращеніемъ увидалъ, что мальчикъ былъ слишкомъ уменъ.
Когда пришло время послать его въ семинарію, онъ взбунтовался и прямо объявилъ, что ни за что не пойдетъ въ служители алтаря. Это былъ тяжелый ударъ для матери, и она возстала противъ своего ребенка, но, къ ея удивленію, патеръ принялъ его сторону.
-- Полно, добрая женщина,-- сказалъ онъ,-- не надо насиловать ребенка. Жизнь патера тяжелая, и можно служить Богу инымъ образомъ.
Слыша это, Роанъ просіялъ, а его мать сказала, качая головой.
-- Это невозможно.
-- Совершенно возможно -- продолжалъ патеръ,-- да будетъ во всемъ воля Божія, и лучше быть хорошимъ рыбакомъ, чѣмъ дурнымъ патеромъ.
Дѣло кончилось тѣмъ, что мальчикъ вернулся домой. По правдѣ сказать, патеръ былъ очень радъ, что отдѣлался отъ него. Онъ ясно видѣлъ, что Роанъ не былъ такимъ юношей, изъ котораго легко сдѣлать святаго человѣка, и, что онъ рано или поздно сдѣлается еретикомъ, а, можетъ быть, полюбитъ женщину. Но, все-таки, онъ не безъ сожалѣнія отказался отъ дальнѣйшаго руководства своего ученика, такъ какъ было большой потерей для церкви не обратить въ свою пользу легенду о явившемся ему на морѣ видѣніи. Впрочемъ, онъ скоро нашелъ болѣе подходящаго себѣ аколита (свѣщеносецъ) и совершенно забылъ о томъ разочарованіи, которое возбудилъ въ немъ маленькій сирота.
Между тѣмъ, Роанъ вернулся къ своей прежней жизни съ восторженной радостью птицы, освобожденной изъ клѣтки. Онъ легко убѣдилъ мать, что все устроилось къ лучшему, такъ какъ, сдѣлавшись патеромъ, онъ долженъ былъ бы ее покинуть, а теперь онъ навсегда останется съ ней, займетъ въ ихъ жилищѣ мѣсто своего отца и будетъ утѣшеніемъ ея старости. Онъ ненавидѣлъ только два рода жизни; и тотъ и другой заставилъ бы его разстаться съ матерью. Онъ ни за что не хотѣлъ быть патеромъ, потому что не любилъ духовной жизни и не могъ бы жениться на своей двоюродной сестрѣ Марселлѣ. Онъ не желалъ и, слава Богу, не могъ быть солдатомъ, такъ какъ былъ единственнымъ сыномъ вдовы.
Но наступилъ 1813 годъ, и великій императоръ, успѣшно уничтоживъ страхъ иноземнаго вторженія, который овладѣлъ всей Франціей послѣ его печальнаго возвращенія изъ Москвы, теперь подготовлялъ своимъ врагамъ ударъ, отъ котораго они должны были погибнуть навсегда. Ходили самые странные слухи, но ничего неизвѣстно было опредѣленнаго. Въ весеннему воздухѣ стояла та роковая тишина, которая предшествуетъ грозѣ и землетрясенію.
Однако въ Кромлэ, уединенномъ и грустномъ уголкѣ бретонскаго берега, солнце сіяло, и море искрилось подъ его лучами, какъ будто Москвы никогда не существовало, массы французскихъ труповъ не валялись подъ русскимъ снѣгомъ, и мученическая Франція не проклинала въ тайнѣ своего тирана. Эхо войны слабо слышалось тамъ, и Роанъ не обращалъ на него никакого вниманія. Счастье эгоистично, а Роанъ былъ счастливъ. Жизнь казалась ему сладкимъ блаженствомъ, и это блаженство заключалось въ томъ, что онъ дышалъ, существовалъ и былъ свободенъ. Смотрѣть на солнце, любоваться утесами и пещерами, слѣдить за бѣлыми парусами на морѣ и столбами дыма, подымавшимися къ небу изъ трубъ рыбачьихъ хижинъ, слушать назидательныя бесѣды толстаго патера и странные разсказы о битвахъ и походахъ его стараго дяди, наполеоновскаго служаки, внимать игрѣ его двоюродныхъ братьевъ Алена и Яника на волынкѣ, отыскивать птичьи гнѣзда, ловить сельдей въ тихую ясную ночь, а лучше всего гулять по берегу съ Марселлой, смотрѣть ей въ глаза и цѣловать ее въ губы -- ничто не могло быть лучше, слаще этой жизни.
А Марселла?
Она была дочь сестры его матери и единственная племянница стараго капрала, у котораго она жила съ четырьмя взрослыми могучими братьями. Съ дѣтства онъ побѣдилъ ея сердце своей безбоязненной смѣлостью, и они постоянно бывали вмѣстѣ, какъ настоящіе птенцы природы. Старшіе братья скучали въ ея обществѣ и проводили все свободное время или въ кабачкѣ, или ухаживая за другими молодыми дѣвушками, а Роанъ искалъ всегда случая остаться съ нею наединѣ и, пользуясь своимъ родствомъ, обращался съ нею очень нѣжно. Онъ любилъ ея темные глаза и черные волоса, ея милое, ласковое обращеніе и наивный культъ его смѣлости. Она была въ дѣтствѣ товарищемъ его игръ, теперь она была его подругой, а вскорѣ должна была перемѣнить это названіе на болѣе серьезное. Но бракъ между такими родственниками не одобрялся въ Бретанѣ, и необходимо было для этого получить особое разрѣшеніе епископа; къ тому же они еще ни однимъ словомъ не обмолвились между собою о своей любви.
Безъ сомнѣнія, они понимали другъ друга; юность и старость умѣютъ выражаться безъ словъ. Юноши и молодыя дѣвушки находятъ въ обществѣ другъ друга такое же счастье, какое они испытываютъ, смотря на лучезарное солнце, вдыхая въ себя свѣжій, благорастворенный воздухъ и гуляя подъ безоблачнымъ, лазуревымъ небомъ.
Взобравшись теперь на утесъ, Роанъ стоитъ подлѣ молодой дѣвушки и молча слушаетъ ея упреки, а потомъ вмѣсто отвѣта беретъ ее за голову обѣими руками и цѣлуетъ ее на обѣ щеки.
Она смѣется и краснѣетъ.
Затѣмъ онъ направляется къ гранитной глыбѣ, на которой оставилъ свою шляпу и деревянные башмаки.
Солнце мало-по-малу исчезаетъ на морскомъ горизонтѣ. Пурпурный закатъ, горѣвшій около часа, все болѣе и болѣе блѣднѣетъ. Фантастическіе образы, созданные имъ, разсѣиваются, и въ воздухѣ становится гораздо свѣжѣе. Красные рифы, мокрый песокъ и сверкающія заводи подъ тѣнью выдающихся утесовъ теряютъ свой яркій колоритъ; морскія птицы возвращаются къ своимъ гнѣздамъ въ разсѣлинахъ утесовъ; вдали на темнѣющемъ морѣ виднѣется рыбачья лодка, а на вершинѣ утеса, на которомъ стоятъ молодые люди, не вдалекѣ возвышается часовня Мадонны, служащая желаннымъ маякомъ для моряковъ, возвращающихся съ моря. Всю эту картину Роанъ обнялъ однимъ взглядомъ и, держа свою палку птицелова въ одной рукѣ, а веревку въ другой, онъ направился по проторенной тропинкѣ къ часовнѣ. За нимъ послѣдовала Марселла.
Но не успѣли они сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ большая бѣлая коза выскочила изъ-за выдающейся скалы и, остановившись, стала пристально на нихъ смотрѣть. Очевидно, она ихъ узнала, потому что начала медленно приближаться къ нимъ, громко выражая свое удовольствіе.
-- Посмотри,-- воскликнула молодая дѣвушка:-- это Янедикъ.
Коза подошла къ ней еще ближе и стала тереться объ ея платье.
Потомъ она приблизилась къ Роану и положила свой подбородокъ, на его протянутую руку.
-- Что ты тутъ дѣлаешь, Янедикъ, такъ далеко отъ дома?-- спросилъ съ улыбкой Роанъ:-- ты все бродишь и когда нибудь сломаешь себѣ шею. Пора уже спать Янедикъ.
Эта коза принадлежала матери Роана, и она любила не менѣе его самого бѣгать по утесамъ, всѣ тайныя убѣжища которыхъ ей были хорошо извѣстны. Ея большіе каріе глаза не свѣтились сознаніемъ, но она приходила на свистъ, какъ собака, дозволяла деревенскимъ дѣтямъ кататься на ея спинѣ и вообще была образованнѣе большинства козъ, которыми изобиловалъ берегъ.
Янедикъ послѣдовала за Роаномъ и Марселлой, останавливаясь повременамъ, чтобъ пощипать траву, но когда они набожно вошли въ часовню, то она повернулась и тихо пошла одна домой.
Маленькая часовня была открыта днемъ и ночью. Ее построили рыбаки и съ немалымъ трудомъ принесли снизу изъ селенія необходимый матеріалъ. Она была очень чистенькая и гнѣздилась на самомъ высокомъ изъ окрестныхъ утесовъ, словно бѣлая птица, остающаяся неподвижной во всякую погоду.
Въ ней не было теперь никого, и послѣдній отблескъ солнечнаго заката игралъ, проникая черезъ разноцвѣтное окно, на грубо написанной картинѣ, изображавшей Пресвятую Дѣву, которая является матросамъ, спасающимся на плоту отъ кораблекрушенія въ открытомъ морѣ. Подъ этой картиной стоитъ престолъ, а за нимъ виднѣлась статуя Мадонны въ атласномъ платьѣ. Вся она увѣшана ожерельями изъ цвѣтныхъ бусъ, вѣнками изъ шелковыхъ цвѣтовъ, мѣдными изображеніями Божіей Матери и деревянными четками.
Марселла крестясь опускается на колѣни.
Роанъ, стоя и держа въ рукѣ шляпу, смотритъ на картину надъ престоломъ.
Въ маленькой часовнѣ все становится темнѣе и темнѣе; ея мрачныя стѣны усиливаютъ мракъ, и солнечный закатъ едва освѣщаетъ наклоненную голову Марселлы.
Здѣсь обитаетъ вѣра и, что еще драгоцѣннѣе, миръ и любовь.
Миръ царитъ въ этотъ вечеръ на землѣ; миромъ и любовью дышатъ сердца всѣхъ людей.
Неужели на слѣдующее утро омрачитъ землю тѣнь меча!