IV.

Друидскій камень.

Въ человѣческой любви есть моментъ, когда любящія сердца впервые соединяются въ сознаніи влекущаго ихъ другъ къ другу чувства. Этотъ моментъ составляетъ высшую точку небеснаго блаженства, съ которымъ не сравнятся никакіе послѣдующіе восторги безумной страсти. Онъ теперь наступилъ для Роана и Марселлы. Завѣса, скрывавшая ихъ любовь, поднялась, и они поняли обуревавшія ихъ стремленія и желанія.

Часто цѣлыми часами и днями они бродили по берегу. Съ дѣтства они были всегда вмѣстѣ, но родство ихъ было такъ близко, что никто не удивлялся этому, и даже злые языки не шутили надъ ними. Поэтому, хотя Роану было двадцать четыре года, а Марселлѣ восемнадцать, никто не думалъ наблюдать за ними, и они оставались такими же товарищами, какъ въ дѣтствѣ. Молодая дѣвушка гуляла съ своимъ двоюроднымъ братомъ такъ же, какъ она гуляла съ своими родными братьями, рослыми Аленомъ, Хоэлемъ и Гильдомъ.

Конечно, соединявшее ихъ нѣжное чувство не было для нихъ совершенно невѣдомо. Любовь чувствуется прежде, чѣмъ ее высказываютъ, возбуждаетъ дрожь прежде, чѣмъ ее можно видѣть, и наполняетъ сердце трепетнымъ изумленіемъ прежде, чѣмъ умъ ее сознаетъ. Молодые люди считали другъ друга лучше и красивѣе всѣхъ существъ на свѣтѣ, хотя для нихъ оставалась тайной причина, почему они такъ думали.

Но неожиданно растрепавшіеся волосы Марселлы открыли имъ тайну, уничтожили препятствіе, возвышавшееся между ними, и обнаружили скрыто пылавшую доселѣ въ ихъ сердцахъ страсть. Въ одно мгновеніе они перешли изъ холодной атмосферы дѣйствительности въ идеальную страну пламенной любви. Они впервые сознали, что значитъ любить и жить. Однако, черезъ мгновеніе они снова вернулись къ обыденной дѣйствительности.

Онъ продолжалъ держать ее на рукахъ и не хотѣлъ спустить на землю. Волосы ея падали ему на лице волшебнымъ дождемъ. Она не могла ни говорить, ни сопротивляться.

-- Я люблю тебя, Марселла,-- повторилъ онъ:-- а ты?

Она устремила на него свои сверкавшіе страстью глаза, потомъ закрыла ихъ и вмѣсто отвѣта молча прильнула своими губами къ его губамъ.

Этотъ отвѣтъ былъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ, нѣжнѣе всякихъ взглядовъ. Ихъ уста встрѣтились въ долгомъ поцѣлуѣ, и сердца ихъ забились въ унисонъ.

Тогда Роанъ опустилъ на землю молодую дѣвушку; она жмурилась и дрожала, словно что-то ослѣпило и сразило ее. Въ то же мгновеніе онъ схватилъ ее снова и покрылъ поцѣлуями ея руки, щеки, губы.

Но теперь она какъ бы очнулась и, нѣжно освобождаясь изъ его объятій, тихо промолвила:

-- Довольно, Роанъ, насъ увидятъ съ утесовъ.

Она нагнулась и подняла всѣ выпавшія вещи изъ ея передника, а потомъ сѣла на камень, отвернулась отъ Роана и надѣла чулки. Но еслибъ онъ могъ видѣть ее въ эту минуту, то замѣтилъ бы, что ея лице сіяло странной, счастливой радостью. Наконецъ, она заправила свои волосы подъ чепецъ и встала блѣдная, но спокойная.

Въ подобныхъ обстоятельствахъ женщина скорѣе овладѣваетъ собой, чѣмъ мужчина, и Роанъ, также обувшійся, еще попрежнему дрожалъ всѣмъ тѣломъ.

-- Марселла, ты меня любишь,-- сказалъ онъ:-- я не вѣрю своему счастью.

Онъ взялъ ее за обѣ руки, притянулъ и поцѣловалъ, но на этотъ разъ въ лобъ.

-- А развѣ ты этого не зналъ?-- спросила она.

-- Не могу сказать, кажется, зналъ, но я боялся, что ты не рѣшишься меня любить, потому что я твой двоюродный братъ. Мы знаемъ другъ друга съ дѣтства, и, однако, мнѣ это все кажется такъ ново, такъ странно.

-- И мнѣ также.

Она тихо пошла по берегу, и Роанъ послѣдовалъ за ней.

-- Но ты меня любишь, Марселла?

-- Я всегда тебя любила.

-- Но не такъ, какъ теперь?

-- Не такъ,-- отвѣчала она, краснѣя.

-- И ты никогда мнѣ не измѣнишь?

-- Мужчины измѣняютъ, а не мы женщины.

-- А ты-то не измѣнишь мнѣ?

-- Нѣтъ, никогда.

-- И ты выйдешь за меня замужъ?

-- Если Богу угодно.

-- Конечно.

-- И если разрѣшитъ епископъ.

-- О, мы добьемся его благословенія.

-- И если согласятся братья и дядя.

-- Объ этомъ не безпокойся.

Наступило молчаніе. Роанъ не былъ въ сущности вполнѣ увѣренъ въ согласіи дяди, стараго капрала, который отличался странными идеями, составлявшими контрастъ съ мыслями Роана. Онъ могъ встрѣтить какія нибудь препятствія для ихъ брака и, какъ человѣкъ рѣшительный, принять мѣры для осуществленія своего взгляда. Но опасеніе, чтобъ старый капралъ помѣшалъ его счастью, только на мгновеніе омрачило лице Роана, и оно тотчасъ снова прояснилось.

День былъ свѣтлый, и подъ блестящими лучами солнца ярко обрисовывались всѣ извилины гористаго берега. Море было спокойно, и надъ его гладкой поверхностью виднѣлась легкая мгла, какъ дыханье на зеркалѣ. Въ воздухѣ кружились два ворона, а надъ ними простиралось синее небо, мѣстами заволакиваемое бѣлыми перистыми облаками.

Молодые люди вскорѣ остановились передъ ступенями, выбитыми въ утесѣ отчасти природой, отчасти рукой человѣка. Это была лѣстница св. Трифина.

Подниматься по ней было тяжело и даже мѣстами опасно, такъ какъ нѣкоторые камни изъ ступеней выпали, а оставшійся отъ нихъ слѣдъ былъ очень скользкій. Роанъ охватилъ рукой талію Марселлы и помогалъ ей взбираться на верхъ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, они останавливались, чтобъ перевести дыханье, и потомъ продолжали путь. Наконецъ они достигли поляны, покрытой травой, на верху утесовъ и, опустившись на землю, стали отдыхать, потому что Марселла очень устала.

Они съ охотой остались бы здѣсь навсегда: такъ они были счастливы. Для нихъ было достаточно дышать однимъ воздухомъ, находиться рядомъ и держать другъ друга за руку. Всякое обыкновенное слово на ихъ устахъ казалось имъ чѣмъ-то божественнымъ, и все окружающее неожиданно приняло въ ихъ глазахъ небесный характеръ.

Однако, когда они наконецъ направили свои шаги домой, то ихъ разговоръ перешелъ на практическіе предметы.

-- Я не скажу ни слова ни дядѣ, ни братьямъ, даже Гильду,-- произнесла Марселла:-- надо все это хорошо обдумать и торопиться нечего.

-- Конечно,-- отвѣчалъ Роанъ:-- можетъ быть, они и такъ догадаются.

-- Какъ они могутъ догадаться, если мы будемъ вести себя благоразумно? Мы родственники и не будемъ встрѣчаться чаще прежняго.

-- Правда.

-- И при встрѣчѣ нѣтъ надобности намъ обнаруживать своей сердечной тайны.

-- Конечно. И я не скажу ни слова своей матери.

-- Не для чего ей и говорить, она все узнаетъ современемъ. Мы ничего не дѣлаемъ дурнаго, и не грѣшно имѣть тайну отъ своей семьи.

-- Еще бы.

-- А все селеніе стало бы болтать, и твоя мать больше всѣхъ, еслибъ наша тайна открылась. Для добраго имени молодой дѣвушки не хорошо, чтобъ болтали объ ея свадьбѣ, пока дѣло не совершенно рѣшено.

-- А развѣ наша свадьба не совершенно рѣшена?

-- Да, я думаю, что она рѣшена, но все можетъ случиться.

-- А ты, Марселла, вѣдь любишь меня?

-- Я люблю тебя, Роанъ.

-- Въ такомъ случаѣ одинъ Богъ насъ разлучитъ, а онъ справедливъ.

Говоря такимъ образомъ, они приблизились къ громадному камню, который, какъ гигантское живое существо, возвышался надъ окружавшей его на нѣсколько миль страной. Это былъ Друидскій камень, или Менхиръ, и такихъ колоссальныхъ размѣровъ, что, смотря на него, всякій невольно задавалъ себѣ вопросъ, какъ его поставили на тонкій конецъ. Онъ находился на берегу, какъ мрачный маякъ, и только на его вершинѣ виднѣлся желѣзный крестъ, всегда бѣлѣвшійся отъ сидѣвшихъ на немъ бѣлыхъ птицъ.

Этотъ крестъ былъ знаменіемъ того, что старая вѣра была побѣждена новой; но Друидскій камень оставался въ прежнемъ видѣ и спокойно смотрѣлъ на море, какъ нѣчто вѣчное, неизмѣнное. Онъ находился тутъ вѣками, и хотя невозможно опредѣлить время его происхожденія, но несомнѣнно, что онъ воздвигнутъ въ ту легендарную эпоху, когда мрачные дубовые лѣса покрывали эту безлѣсную теперь поляну, когда море было такъ далеко, что шумъ волнъ не нарушалъ лѣсной тишины, и когда друиды освящали этотъ камень человѣческой кровью. Все измѣнилось на морѣ и на землѣ: безконечныя расы людей исчезли одна за другой; горы песку распались, громадные лѣса низверглись и мало-по-малу сгнили, а море упорно, неизмѣнно подвигалось, все болѣе и болѣе заливая и уничтожая всѣ памятники прошедшихъ вѣковъ. Одинъ только Друидскій камень остался на своемъ мѣстѣ, дожидаясь того отдаленнаго еще часа, когда море подойдетъ къ нему и поглотитъ его. Онъ устоялъ противъ всѣхъ стихій, противъ вѣтра, дождя, снѣга и землетрясенія. Не устоять ему только передъ напоромъ моря.

Когда молодые люди подошли къ этому камню, то съ его желѣзнаго креста улетѣлъ черный ястребъ и, тяжело хлопая крыльями, спустился въ зіявшую подъ ними бездну.

-- Учитель Арфоль,-- произнесъ Роанъ: -- разсказывалъ, что этотъ камень кажется древнимъ гигантомъ, который окаменѣлъ за пролитіе человѣческой крови, и мнѣ его слова всегда напоминали исторію жены Лота.

-- А кто она была?-- спросила молодая дѣвушка: -- у насъ въ приходѣ не слыхать такого имени.

Марселла была вполнѣ невѣжественна и даже не вѣдала исторіи свей религіи. Подобно большинству поселянъ, она знала только то, чему ее учили патеръ и изображенія Богородицы, Христа и святыхъ.

Роанъ не улыбнулся; его знаніе библіи было случайное и отрывочное.

-- Она бѣжала изъ города нечестивыхъ людей,-- сказалъ онъ,-- и Богъ приказалъ ей не смотрѣть назадъ, но женщины любопытны, и она нарушила приказаніе Божье, за что онъ превратилъ ее въ камень такой же, какъ этотъ, только соленый.

-- Она была большая грѣшница, но и наказаніе ей положено тяжелое.

-- Мнѣ самому кажется, что этотъ камень былъ когда-то живымъ существомъ, посмотри, Марселла. Это просто чудовище съ бѣлой бородой.

-- Боже, избави,-- промолвила молодая дѣвушка крестясь.

-- Развѣ ты не слыхала, какъ моя мать расказываетъ, что большіе камни на равнинѣ не что иное, какъ окаменѣлые призраки мертвецовъ, и что въ Рождественскую ночь они оживаютъ, купаются въ рѣкѣ и утоляютъ свою жажду.

-- Это глупости.

-- Да вѣдь также глупости,-- сказалъ Роанъ съ улыбкой,-- и разсказы патера о томъ, что каменныя лица въ церковномъ фасадѣ окаменѣлые дьяволы, которые хотѣли помѣшать сооруженію церкви и превращены за это небесными ангелами въ каменныя изваянія.

-- Можетъ быть, это и правда,-- замѣтила Марселла:-- мы многаго не можемъ понять.

-- Ты этому вѣришь? А учитель Арфоль говоритъ, что это глупости.

-- Учитель Арфоль странный человѣкъ,-- произнесла Марселла послѣ минутнаго молчанія:-- говорятъ даже, что онъ не вѣритъ въ Бога.

-- Это пустяки. Онъ добрый человѣкъ.

-- Я сама слышала отъ него нечестивыя рѣчи, а дядя прямо назвалъ бы ихъ святотатствомъ. Онъ выражалъ постыдную надежду, чтобъ императоръ потерпѣлъ пораженье и былъ убитъ.

Лице молодой дѣвушки пылало негодованіемъ, а ея голосъ дрожалъ отъ злобы.

-- Онъ такъ прямо и сказалъ?-- спросилъ Роанъ глухо.

-- Да, трудно повѣрить, чтобъ кто нибудь смѣлъ говорить такъ о великомъ, добромъ императорѣ. Еслибъ дядя слышалъ эти слова, то онъ убилъ бы его на мѣстѣ.

Роанъ зналъ, что это былъ вопросъ щекотливый, и не тотчасъ отвѣчалъ.

-- Марселла,-- сказалъ онъ наконецъ, опуская глаза на землю:-- многіе раздѣляютъ мнѣніе учителя Арфоля.

Марселла посмотрѣла ему прямо въ лице и замѣтила, что онъ поблѣднѣлъ.

-- О чемъ?

-- О томъ, что императоръ зашелъ слишкомъ далеко, и что Франціи было бы лучше, еслибъ онъ умеръ, или даже вовсе не рождался.

Лице молодой дѣвушки выразило гнѣвъ и страданія. Страшно слышать святотатственныя рѣчи противъ культа, которому поклоняешься душой и тѣломъ. Она вздрогнула и конвульсивно сжала руки.

-- И ты этому вѣришь?-- произнесла она шепотомъ и едва не отскочила отъ него.

Роанъ понялъ угрожавшую ему опасность и, стараясь вывернуться, отвѣтилъ:

-- Ты слишкомъ торопишься, Марселла: я не сказалъ, что учитель Арфоль правъ.

-- Онъ дьяволъ!-- воскликнула молодая дѣвушка съ яростью, обнаруживавшею въ ней принадлежность къ солдатской семьѣ:-- подобные ему трусы разбиваютъ сердце добраго императора. Они не любятъ Франціи, и Богъ накажетъ ихъ на томъ свѣтѣ.

-- Быть можетъ, они уже наказаны и на этомъ свѣтѣ,-- замѣтилъ Роанъ съ сарказмомъ, на который не обратила вниманія разгнѣванная Марселла.

-- Великій добрый императоръ,-- продолжала она,-- любитъ свой народъ, словно родныхъ дѣтей; онъ нисколько не гордъ и пожалъ руку дядѣ, называя его товарищемъ; онъ готовъ умереть за Францію и прославилъ ея имя во всемъ свѣтѣ. Его обожаютъ всѣ, кромѣ злыхъ, нечестивыхъ людей. Онъ, послѣ Бога, Пресвятой Дѣвы и Предвѣчнаго Младенца, достоинъ всяческаго обожанія. Это геній, это святой. Я каждую ночь молюсь Богу за него, прежде за него, а потомъ за дядю. Еслибъ я была мужчиной, то сражалась бы за него. Дядя отдалъ ему свою бѣдную ногу, а я отдала бы ему свое сердце, свою душу.

Всѣ черты ея лица дышали какимъ-то религіознымъ энтузіазмомъ, и она сложила руки, какъ бы на молитвѣ.

Роанъ молчалъ.

Неожиданно она обернулась къ нему и съ сверкающими глазами, въ которыхъ гнѣвъ затмевалъ любовь, воскликнула:

-- Говори же, Роанъ, и ты противъ него? Ты его ненавидишь

Роанъ вздрогнулъ и проклялъ ту минуту, когда затронулъ этотъ несчастный вопросъ.

-- Боже, избави,-- отвѣтилъ онъ: -- я ни къ кому не питаю ненависти. Но зачѣмъ ты объ этомъ спрашиваешь?

-- Потому что,-- произнесла Марселла, поблѣднѣвъ какъ смерть,-- я тогда ненавидѣла бы тебя, какъ я ненавижу всѣхъ враговъ Бога и великаго императора.