Дерваль защищаетъ свое знамя.
Тотъ, кто произнесъ эти слова, сидѣлъ на скамейкѣ у двери своего дома, на главной улицѣ селенія. На носу у него торчали очки въ роговой оправѣ, а въ рукахъ онъ держалъ газету, которую онъ только-что читалъ. Лицо его было красно, какъ макъ, а коротко обстриженные волоса были словно покрыты инеемъ. Его одежда, полукрестьянская и полувоенная, состояла изъ унтерофицерскаго мундира безъ эполетъ и нашивокъ, давно уже исчезнувшихъ отъ носки, широкихъ короткихъ шароваръ и краснаго чулка съ туфлей на одной ногѣ, такъ какъ вмѣсто другой ноги у него была деревяшка.
-- Здравствуйте, дядя Евенъ,-- сказалъ патеръ, желая отвлечь его вниманіе отъ послѣднихъ словъ учителя.
Роанъ также поздоровался съ дядей и пожалъ ему руку.
Это былъ дѣйствительно Дерваль, попросту называемый въ селеніи капраломъ. Онъ приходился дядей одинаково Роану и Марселлѣ, а вообще былъ извѣстенъ, какъ преданный поклонникъ Наполеона.
Онъ хорошо зналъ и ненавидѣлъ учителя Арфоля, а потому, поздоровавшись съ нимъ, повторилъ:
-- Кого вы называете новой Рахилью?
Учитель смѣло поднялъ брошенную ему перчатку и спокойно отвѣчалъ:
-- Я говорилъ о теперешней Франціи. Носятся слухи, что будетъ новый наборъ рекрутовъ, а я полагаю, что уже и такъ изъ страны высосали ея лучшую кровь. Я сравнилъ нашу бѣдную Францію съ Рахилью, которая плачетъ и не можетъ утѣшиться, потому что у нея нѣтъ болѣе дѣтей. Вотъ и все.
Ветеранъ ничего не отвѣчалъ, но неожиданно поднялся съ мѣста.
-- Вотъ и все,-- повторилъ онъ глухимъ, зловѣщимъ голосомъ.
Онъ выпрямился, засунулъ лѣвую руку въ карманъ жилета, правой набилъ табакомъ ноздри и, выпятивъ грудь, сердито затопалъ своей деревянной ногой. Въ эту минуту онъ обнаружилъ странное, комическое сходство съ Наполеономъ, за исключеніемъ высокаго роста, горбатаго носа и деревянной ноги. Только вглядѣвшись ближе, можно было замѣтить, что у него были блестящіе черные глаза, сильно загорѣлое и все въ морщинахъ лицо, чисто выбритые, съ выступавшими рѣзко опредѣленными мускулами, подбородокъ и шея, пурпурный носъ и широко раскрытыя черныя ноздри, благодаря привычкѣ постоянно нюхать табакъ, которую онъ раздѣлялъ съ своимъ великимъ тезкой: "маленькимъ капраломъ".
Ему было хорошо извѣстно, что онъ походилъ на императора, онъ гордился этимъ сходствомъ и какъ можно чаще принималъ общеизвѣстную Наполеоновскую позу, именно: разставлялъ ноги, скрещивалъ руки на спинѣ, выставлялъ впередъ грудь и задумчиво наклонялъ голову. Когда же Марселла, или какая нибудь сосѣдка съ восторгомъ восклицала: "это просто призракъ императора!" -- то его сердце наполнялось восторгомъ, и онъ считалъ себя колоссомъ, повелѣвавшимъ всѣмъ міромъ. Въ эти минуты онъ отправлялся въ кабачекъ, начиналъ безконечный разсказъ о своихъ военныхъ подвигахъ и грустно вздыхалъ, что не могъ на своей деревянной ногѣ одерживать новыхъ побѣдъ.
Конечно, онъ вполнѣ сознавалъ, что между нимъ и его идоломъ было громадное различіе, существующее между пигмеемъ и великаномъ. Жена его брата, которая жила въ домѣ Дерваля, была очень религіозной женщиной, и духъ атеизма не достигъ ихъ жилища, а потому старый служака вѣрилъ въ Бога, но не питалъ вѣры въ святыхъ, и для него существовалъ только одинъ святой -- св. Наполеонъ.
Не смотря на всѣ его добрыя качества, Дерваль не пользовался, однако, популярностью въ Кромлэ. Это селенье лежало далеко отъ политическаго міра и хотя, подобно всей Бретани, оно нѣкогда отличалось легитимистскимъ пыломъ, который уже давно остылъ, но теперь его обитатели молили небо только объ одномъ, чтобъ Наполеонъ оставилъ ихъ въ покоѣ. А такъ какъ осуществленье этой мольбы было невозможно, то они въ глубинѣ своего сердца ненавидѣли рекрутчину и Наполеона. Однако, среди нихъ было слишкомъ много бонапартистовъ, чтобъ безопасно высказывать подобныя мысли, а потому они молчали, въ тайнѣ вздыхали о прежнемъ добромъ времени и избѣгали разговоровъ съ старымъ капраломъ.
-- Вотъ и все,-- повторилъ вторично Дерваль:-- и вы убѣждены, что говорите правду?
-- Да.
-- А чѣмъ вы это докажете?-- произнесъ капралъ съ наружной учтивостью, но въ голосѣ его слышался плохо сдерживаемый гнѣвъ.
-- Вы сами своими глазами видите доказательства,-- отвѣчалъ учитель съ печальной улыбкой:-- женщины сѣютъ и жнутъ, а имъ помогаютъ старики; весь цвѣтъ нашей молодежи погибъ въ чужихъ странахъ, и вскорѣ вся Франція погибнетъ, потому что некому будетъ держать въ рукѣ меча.
Конечно, учитель говорилъ гиперболически, но какъ бы для опроверженія его аргумента неожиданно вышли изъ двери дома четыре юноши гигантскаго роста, сіявшіе здоровьемъ и силой. Это были племянники капрала: Хоель, Гильдъ, Аленъ и Яникъ.
Старый солдатъ былъ пораженъ словами учителя, которыя ему казались хуже всякаго богохульства, и онъ произнесъ сквозь зубы такое ругательное слово, которое сказать громко невозможно въ приличномъ обществѣ.
Патеръ видѣлъ, что его вмѣшательство необходимо, и, взявъ за руку капрала, сказалъ ему на ухо:
-- Успокойтесь. Не забывайте, что это говоритъ учитель Арфоль.
Эти слова быстро успокоили расходившагося бонапартиста, и онъ взглянулъ съ улыбкой на своего противника. Онъ въ эту минуту такъ походилъ на Наполеона, что послѣдній, вѣроятно, съ подобной же улыбкой смотрѣлъ на своихъ противниковъ, королей. Однако, необходимо было опровергнуть громко выраженную политическую ересь, и капралъ, принявъ воинственную позу, скомандовалъ, точно передъ нимъ находилась шеренга рекрутовъ:
-- Слушай! Хоель!
-- Здѣсь!
-- Гильдъ!
-- Здѣсь!
-- Аленъ!
-- Здѣсь!
-- Яникъ!
-- Здѣсь!
Молодые люди выстроились, какъ солдаты передъ офицеромъ.
-- Внимайте моему отвѣту на слова учителя Арфоля,-- произнесъ спокойнымъ голосомъ старый служака:-- это касается до васъ всѣхъ. Учитель Арфоль,-- продолжалъ онъ, пристально смотря на него:-- я не хочу сказать, что вы богохульствуете, такъ какъ вы перенесли столько горя, что самый умный человѣкъ могъ бы рехнуться. Вы ученый и странствуете по всей странѣ, но вы плохо знаете нашу исторію. Франція не упала и не походитъ на Рахиль, которая плачетъ о своихъ дѣтяхъ. Она великая, могущественная страна, и если на кого походитъ, то на мать Макавеевъ.
Эти слова, отличавшіяся патріотическимъ и религіознымъ азартомъ, привели въ восторгъ патера, и онъ бросилъ на учителя взглядъ, который какъ бы говорилъ: "ну-ка, любезный, отвѣчай на этотъ аргументъ". Молодые люди посмотрѣли съ улыбкой другъ на друга; Роанъ также улыбнулся, но его улыбка сопровождалась презрительнымъ пожиманіемъ плечъ.
Капралъ ждалъ отвѣта, но таковаго не являлось. Арфоль стоялъ молча, нѣсколько поблѣднѣвъ, но глаза его сверкали сожалѣніемъ, говорившимъ краснорѣчивѣе словъ; его взглядъ ясно выражалъ чувство страданія къ безнадежно заблуждавшемуся противнику.
Ветеранъ болѣе чѣмъ когда выпятилъ впередъ свою грудь, на которой виднѣлся Почетный Легіонъ, и съ гордой, побѣдоносной улыбкой вторично скомандовалъ:
-- Слушай! Хоель, Гильдъ, Аленъ и Яникъ!
Молодые люди какъ бы окаменѣли на своихъ мѣстахъ, но младшій подмигнулъ Роану, словно говоря: "ну, дядя расходился!".
-- Эти четыре молодца мои дѣти; они были братнины, но теперь они мои. Онъ препоручилъ ихъ мнѣ, и я былъ отцомъ для нихъ и для ихъ сестры, Марселлы. Я называю ихъ своими сыновьями, люблю ихъ, и у меня нѣтъ ничего дороже ихъ на свѣтѣ. Я взялъ ихъ къ себѣ маленькими дѣтьми и вскормилъ, но чья рука дала мнѣ хлѣбъ, которымъ я ихъ вскормилъ? Конечно, рука великаго императора. Да сохранитъ его Господь и даруетъ ему побѣду надъ врагами.
Онъ произнесъ эти слава дрожащимъ отъ волненія голосомъ и, снявъ шляпу, обнажилъ свою сѣдую голову.
-- Да здравствуетъ императоръ!-- воскликнули въ одинъ голосъ всѣ четыре здоровенные юноши.
-- Императоръ не забываетъ ни одного изъ своихъ дѣтей,-- продолжалъ ветеранъ, снова надѣвая свою шляпу:-- онъ помнилъ этихъ сиротъ и кормилъ ихъ до тѣхъ поръ, что они сдѣлались такими молодцами. Я научилъ ихъ ежедневно молиться за него, и ихъ молитвы вмѣстѣ съ молитвами милліоновъ его подданныхъ даровали ему побѣду надъ всѣмъ свѣтомъ.
Не смотря на всю доброту Арфоля, онъ произнесъ тихимъ голосомъ:
-- А гдѣ ихъ остальные три брата?
Этотъ ударъ поразилъ ветерана въ самое сердце, и онъ невольно поблѣднѣлъ. Еще три его племянника, павшіе на полѣ брани, спали вѣчнымъ сномъ подъ чужестранной землей и русскими снѣгами. Онъ вздрогнулъ и бросилъ поспѣшный взглядъ на дверь своего дома, гдѣ находилась мать этихъ рановременно погибшихъ юношей. Но, все-таки, онъ отвѣчалъ твердымъ голосомъ:
-- Они умерли со славой, какъ подобаетъ храбрецамъ, и Господь водворилъ ихъ души въ мѣстѣ злачномъ. Лучше умереть такой смертью, чѣмъ околѣть, какъ трусу въ своей постелѣ. Они исполнили свой долгъ, учитель Арфоль, и дай Богъ, чтобъ мы всѣ послѣдовали ихъ примѣру.
-- Аминь,-- произнесъ патеръ.
-- А еслибъ теперь,-- продолжалъ старый солдатъ,-- императору было угодно сказать: "Капралъ Дерваль, мнѣ нужны твои сыновья", то на зовъ императора, я, гренадеръ, сражавшійся подъ Арколемъ и Аустерлицемъ, не смотря на мой ревматизмъ и мою деревянную ногу, пошелъ бы бѣглымъ шагомъ, во главѣ своихъ четырехъ Макавеевъ.
По правдѣ сказать, Макавеи не выразили теперь своего восторженнаго сочувствія къ словамъ дяди, и никто изъ нихъ не воскликнулъ: "Да здравствуетъ императоръ".
-- И я пошла бы съ вами, дядя Евенъ,-- воскликнулъ новый голосъ.
Это говорила Марселла, стоявшая на порогѣ дома, и глаза ея такъ сверкали, а щеки такъ горѣли, что дѣйствительно она походила на представительницу Макавеевъ.
-- Жаль, что ты не мужчина,-- произнесъ старикъ, съ гордостью смотря на молодую дѣвушку, и поспѣшно сталъ нюхать табакъ, чтобъ скрыть свое волненіе:-- но это ничего, ты будешь маркитанткой Макавеевъ. Но, Боже мой, я забываю, что держу васъ на улицѣ. Пожалуйте къ намъ въ домъ, отецъ Роланъ.
Онъ отворилъ дверь и, учтиво кланяясь не по-солдатски, но какъ истый бретонскій поселянинъ, пропустилъ передъ собою въ дверь патера. Послѣдній дружески кивнулъ головой учителю Арфолю и исчезъ за дверью.
-- Мнѣ надо теперь идти,-- сказалъ учитель, обращаясь къ Роану:-- но сегодня вечеромъ я приду къ твоей матери.
И, не дожидаясь отвѣта, онъ быстро пошелъ внизъ, по узкой улицѣ, къ морю и оставилъ Роана въ обществѣ его двоюродныхъ братьевъ, гигантскихъ Макавеевъ.