II.

ПАЛАГЕЯ ТЕРЕНТЬЕВНА.

Судьбѣ, какъ Турокъ иль Татаринъ,

За все равно благодаренъ.,

М. Лермонтовъ.

Не смотря на искреннее желаніе нарисовать поэтическую картину съ безоблачнымъ небомъ, необозримо-свѣтлымъ горизонтомъ и солнцемъ, озаряющимъ златымъ сіяніемъ массивныя зданія города, вызваннаго волею генія изъ болотъ Ингерманландіи на высокую ступень политическаго міра; не смотря на страшную охоту описывая живую дѣятельность незыблемаго театра великихъ дѣлъ государственныхъ, торговыхъ предпріятій, спекуляцій, веселыхъ бредней, сплетней и пошлостей,-- я принужденъ, чтобъ достигнуть палладіума моего авторскаго самолюбія, чтобъ добыть прозваніе добросовѣстнаго повѣствователя, снова низойдти съ высоты увлекательныхъ мечтаній до грязной существенности. Я долженъ признаться читателю, что, при такой же дурной, грязной и туманной погодѣ, какую нашелъ онъ въ первой главѣ этого разсказа, неслась по Каменностровскому-Проспекту щегольская коляска, запряженная парой вороныхъ коней, миновавъ Дворцовую-Набережную и Троицкій-Мостъ. Въ коляскѣ сидѣло двое молодыхъ людей. Они равнодушно смотрѣли на влажную, сырую природу, ихъ окружавшую. Ихъ вниманіе не привлекали ни стаи галокъ, свободно разгуливавшія по поднебесью, ни автоматы, вооруженные алебардами, ни Чухны, попадавшіеся имъ на встрѣчу въ одноколкахъ съ четырьмя шестами по угламъ; ни круглолицыя Охтенки, ни тучныя купчихи, обремененныя лисьими салопами; ни ледъ, таявшій на рѣкѣ:-- видно было по всему, что наши герои, по какому-то необъяснимому чувству, чуждались уличнаго быта, и что пока пара борзыхъ коней несла ихъ на Петербургскую-Сторону, мысли ихъ были далеки отъ скуднаго міра, ихъ окружавшаго. Окрыленная воспоминаніемъ, неслась ихъ мечта къ возвышенному пьедесталю, на которомъ каждый изъ нашихъ сантиментальныхъ путниковъ видѣлъ свою... львицу.

Но чего искать имъ, чопорнымъ поклонникамъ красавицъ высшаго тона, на Петербургской-Сторонѣ, гдѣ живутъ одни отринутые большимъ свѣтомъ ремесленники, непризнанные таланты, кой-какія купцы. Фабриканты и скромные труженики-чиновники?-- Вы думаете озадачить совѣстливаго повѣствователя такимъ вопросомъ? Подивитесь же, въ свою очередь, быстротѣ его отвѣта и сознайтесь въ своемъ безпечномъ невѣдѣніи и непростительномъ равнодушіи ко всему необычайному.

Вотъ уже два мѣсяца, какъ только и говорятъ въ петербургскомъ высшемъ кругу о Палагеѣ Терентьевнѣ, почтенной шестидесятилѣтней вдовицѣ, живущей на Петербургской-Сторонѣ, въ Бомбардирской-Улицѣ, въ домѣ сенатскаго регистратора Цыбулькина. И вы не знаете ея, васъ не представили ей? Помилуйте, къ ней ѣздятъ всѣ модныя дамы; всѣ мужчины, хоть нѣсколько извѣстные, на-перехватъ навѣщаютъ ее. Такъ знайте же: Палагея Терентьевна не что иное, какъ предальновидная персона, доморощенная m-lle le Normand. Дама съ вѣсомъ однажды заговорила о ней въ модной гостиной -- и всѣ стали ѣздить къ Палагеѣ Терентьевнѣ. Загадочные отвѣты и меткія предсказанія пиѳіи озадачили многихъ, и скромная звѣзда Палагеи Терентьевны внезапно возсіяла извѣстностью. Ловкими изрѣченіями, искуснымъ гаданіемъ ворожея пріобрѣла и утвердила за собой въ большомъ свѣтѣ патентованное прозваніе: "la devine-resse fashionablement infaillible".

Вотъ куда несло непреодолимое любопытство нашихъ героевъ въ іохимовой коляскѣ. Одного изъ нихъ мучила двусмысленная пріязнь Александры Николаевны Сѣрповой, и онъ рѣшился поднять завѣсу будущаго, покрывало русской Изиды. Этотъ любознательный левъ былъ графъ Риттеръ. На другой день послѣ пикника, онъ еще потягивался въ кровати, хотя былъ уже первый часъ, когда къ нему вошелъ Гуляевъ, давній пріятель, всегда замысловатый на выдумки поразвлечься, всегда живой и болтливый, всегда встававшій съ разсвѣтомъ и ложившійся при первомъ крикѣ пѣтуха,-- совершенство, до котораго никакъ не могъ достичь Риттеръ, ложившійся поздно, и для котораго раннее вставанье губило цѣлый день. Вакштафъ, сигары, "жуковъ" и потребныя ко вкушенію ихъ орудія, разбросанныя по комнатамъ графа, всегда отдавались въ полное распоряженіе Гуляева. Онъ войдетъ, бывало, скажетъ: "здравствуй, mon cher", закуритъ трубку, подсядетъ къ Риттеру на кровать и понесётъ свѣтскую околёсицу. Говоритъ, говоритъ, и не думаетъ о томъ, слушаетъ его графъ, или нѣтъ. Тотъ-себѣ дремлетъ ли подъ его говоръ, перелистываетъ ли докладъ, допиваетъ ли чашку мокскаго кофе, дочитываетъ ли романъ,-- гостю и горя мало. Болтаетъ, болтаетъ, и кончитъ всегда тѣмъ, что предложитъ Риттеру какую-нибудь partie dе plaisir, па которую графъ почти противъ воли согласится, или вытащитъ на свѣжій воздухъ, увлечетъ на Невскій, гдѣ подцѣпятъ они князя Коршунова, Г*** совѣтника, Д'** повѣреннаго въ дѣлахъ, и станутъ-себѣ разгуливать фешенёблями,

Пока недремлющій брегетъ

Не прозвонитъ для нихъ обѣдъ...

А тутъ посыплются предложенія идти отвѣдать новаго кушанья à Іа Soubise, или à la Montenegro; пойдетъ диссертація о превосходствѣ Сен-Жоржа надъ Дюм а, и рѣдко-рѣдко удастся Риттеру отдѣлаться отъ докучливаго, но добраго и милаго товарища увѣреніемъ, что отозванъ къ границѣ Долининой, или къ старой тетушкѣ княгинѣ Сицкой, которой обязанъ уваженіемъ, почтеніемъ, а особенно пунктуальнымъ появленіемъ въ урочные дни въ ея штофной гостиной.

Но какую роль играетъ Гуляевъ въ большомъ свѣтѣ? спросите вы. Онъ богатъ, и у него нѣтъ связей. Чтобъ отвязаться отъ докучливыхъ просьбъ его познакомить съ высшимъ кругомъ, университетскій товарищъ князь Коршуновъ привозилъ изрѣдка Гуляева на балы графини В. и представилъ нѣсколькимъ львицамъ. Однакожь, не смотря на то, что зналъ большой свѣтъ болѣе по-наслышкѣ, Гуляевъ всегда готовъ былъ описывать любой праздникъ, судить о достоинствѣ ліонскихъ гобеленовыхъ тканей, украшающихъ залы княгини Г. и графа К.; бранить балы, на которые его не приглашали; восхищаться китайской посудой графини Б. и булевыми шкапами княгини В., пересказывать, какъ графъ Р. завѣщалъ свою библіотеку въ 6,000 томовъ князю Н. Г., описывать во всей подробности костюмы д--скаго маскарада, называть домъ графа Г. l'ideal du comme il faut, хотя всѣ старанія его полюбоваться этимъ совершеннѣйшимъ соединеніемъ комфорта съ роскошью оставались втунѣ; хвалить вкусные обѣды графа С.; отъ разсказа о послѣднемъ спектаклѣ бросаться къ разсужденіямъ о магнетизмѣ и электричествѣ, превозносить дивный голосокъ княгини Л., описывать всю прелесть, всю чудную гармонію дуэта, пѣтаго ею съ Рубини, -- и все это не смотря на то, что Я -- и никогда не приглашали Гуляева на свои музыкальные вечера, что онъ никогда не обѣдалъ въ знатномъ кругу и лишь изрѣдка принимали его по утрамъ, и то изъ жалости, между-тѣмъ, какъ всего чаще его не пускали далѣе прихожей, при чемъ онъ обыкновенно вынималъ карточки, на которыхъ виднѣлись скромно, но золотыми вычурами выпечатанныя слова: "Michel Gouliajeff", и загибалъ ихъ безпощадно въ-слѣдствіе лаконическихъ отвѣтовъ горделивыхъ швейцаровъ: "дома нѣтъ, почиваютъ, извиняются, нездоровы" и т. п. И визиты эти, увы! оставались безъ послѣдствій и отплаты; а прійдетъ, бывало, къ Риттеру Гуляевъ, его такъ и снѣдаетъ досада, какъ увидитъ кучу визитныхъ карточекъ на особомъ столикѣ. И онъ безжалостно кусаетъ ногти, когда на нѣсколькихъ свѣжихъ карточкахъ прочтетъ громкія имена князя Л., графа В., нѣсколькихъ министровъ, дипломатовъ, каммергера III., дѣйствительнаго статскаго совѣтника Февралева... Безсмысленно посмотритъ Гуляевъ на разнородные шрифты билетиковъ и потянетъ Риттера къ допросу.

-- Что, братецъ, сами у тебя были графъ Василій Дмитріевичъ и Д*** повѣренный?

-- Да, отвѣчаетъ разсѣянно Риттеръ.

-- А посолъ? а князь Л.?

-- Помилуй, о чемъ тутъ спрашивать, вѣтренинкъ? Развѣ я сановникъ какой? Довольно чести, что прислали... возражаетъ графъ уже съ нетерпѣніемъ.

-- А князь Владиміръ Петровичъ лично былъ у тебя?

-- Не знаю, право; кажется, самъ заѣзжалъ. Спроси у моего человѣка, если ужь это такъ тебя интересуетъ, скажетъ наконецъ съ досадою Риттеръ и, отвернувшись, займется другимъ чѣмъ-нибудь, только ужь не-докучливымъ пріятелемъ; тотъ, замѣтивъ, что надоѣлъ до крайности, берется за шляпу, но на другой день снова завернетъ къ графу отъ не чего-дѣлать.

Такъ случилось и въ то утро, которое я принялся-было описывать. Небывалая зима рѣшительно превращалась тогда въ весну. Мартъ былъ на дворѣ. Концерты, рауты, озаренные па-минуту блескомъ осуществленной мечты -- среднерогатскаго пикника, уже всѣмъ жестоко надоѣли. Въ эту-то пору общей скуки и пресыщенія, Гуляевъ, котораго изобрѣтательность давно уже изощрялась надъ новой выдумкой, явился снова къ графу Риттеру съ чудною находкой, съ совершенно-необыкновенной и небанальной partie de plaisir. Онъ замыслилъ затащить друга на Петербургскую-Сторону къ искусной ворожеѣ, предреченія которой непремѣнно должны были озадачить его мнительность на нѣсколько дней.

-- Поѣдемъ, братецъ, поѣдемъ къ Палагеѣ Терентьевнѣ: она мастерица гадать, говорилъ Гуляевъ полусонному пріятелю:-- она тебѣ опишетъ все твое прошедшее, повторитъ всѣ твои вчерашнія остроты...

-- Особенно если ты съ нею за-одно, возразилъ графъ, зѣвая.

-- Полно вздорить, отвѣчалъ Гуляевъ, закуривая регалію. -- Ахъ, мой милый, что у тебя за сигары! Курить ихъ -- лакомство, наслажденіе!.. Ну, да одѣвайся же и поѣдемъ.

Это увѣщаніе кончилось тѣмъ, чѣмъ обыкновенно заключались увѣщанія Гуляева. Риттеръ разсудилъ весьма-основательно, что ѣхать ему въ департаментъ поздно, и что отсутствію его будутъ радёхоньки двѣ-три черныя души; что лучше покориться неизбѣжному року, и позвалъ Фейерштейна, своего каммердинера, изъ Нѣмцевъ.

-----

Деревянные домики, сѣренькіе, жолтые и зеленые; хаты, обшитыя досками и необтесанныя, мелькали предъ глазами нашихъ путниковъ. Сторожевые псы преслѣдовали ихъ своимъ докучливымъ лаемъ; полунагіе мальчишки, спускавшіе кораблики въ весеннихъ лужахъ, боязливо отступали, испуганные ржаніемъ вороныхъ коней и повелительнымъ крикомъ: "пади! пади!"

Коляска остановилась у скромнаго домика съ палисадникомъ, ставнями самаго сомнительнаго цвѣта, на которомъ оставались кой-гдѣ слѣды прежней лилейной бѣлизны; мезониномъ, похожимъ но положенію на пизанскую башню, и воротами, которыя скрипѣли и визжали, носимыя вѣтромъ то вправо, то влѣво, и съ незапамятнаго времени лишенныя точки опоры.

-- Ты здѣшній? отрывисто спросилъ Гуляевъ одного изъ мальчишекъ, который выскочилъ изъ лужи, чтобъ попытаться влѣзть на запятки щегольской коляски, и отложилъ осуществленіе своего замысла при видѣ озабоченныхъ лицъ нашихъ франтовъ; онъ устремилъ на нихъ большіе безмысленные глаза.

-- Здѣшній-съ; чего же вамъ надо? возразилъ мальчикъ.

-- Такъ ведя же насъ скорѣе къ Палагеѣ Терентьевнѣ.

Мальчикъ самымъ дѣломъ изъявилъ согласіе; калитка отворилась со скрипомъ; графь Риттеръ послѣдовалъ за вожатымъ, а Гуляевъ, всегда безпечный и неосторожный, хотѣлъ-было пройдти калитку, напѣвая въ-полголоса "Quand on est petit, on n'est pas grand... гм! гм!.." Такъ нѣтъ: недовольно наклонился, неловкимъ движеніемъ сшибъ шляпу, и пустилась она летать изъ лужи въ лужу но волѣ разъяреннаго вѣтра. Толпа ребятишекъ бросилась вслѣдъ за шляпой. Жалокъ былъ Гуляевъ въ эту минуту. Его терзали нетерпѣніе и любопытство. Онъ уже воображалъ себѣ, что Палагея Терентьевна начала гадать графу. Болѣе четверти часа прошло, пока, догнавъ шляпу, ребятишки обчистили ее и пока просьбы ихъ о пожалованіи на чай за находку сб ѣ жавшей шапки не были удовлетворены одна за другой. Каждый изъ нихъ отъискалъ ее первый, каждый изъявилъ притязаніе на награду, и пока Петька доказывалъ неотъемлемыя и неоспоримыя права свои на премію, та же шляпа была яблокомъ раздора для Фильки и Прошки, которые боролись до упаду, стараясь втоптать другъ друга въ грязь... Трудно было Гуляеву сладить со всѣми и примирить всѣ самолюбія. Наконецъ, выгрузивъ цѣлый запасъ гривенниковъ, онъ вздохнулъ свободно, и, на этотъ разъ, очень осторожно нагнувшись, вошелъ въ калитку. Пройдя душныя сѣни, которыхъ атмосфера была не что иное, какъ tutti frutti запаховъ капусты, снятковъ, грибовъ и копченой рыбы, Гуляевъ снова нагнулся, когда мальчикъ растворилъ предъ нимъ дверь. Но, увы! здѣсь встрѣтила юношу пожилая женщина въ пестромъ платкѣ, повязанномъ на голову, и на вопросъ его о Палагеѣ Терентьевнѣ, отвѣчала, что она уже гадаетъ его пріятелю, что входить теперь не годится и что ему надо будетъ выждать здѣсь конца гаданія. Это была настоящая пытка для Гуляева. Принужденный сидѣть въ закопченой свѣтёлкѣ, гдѣ запахъ лампаднаго масла преобладалъ двумя третями надъ остальною третью чистаго воздуха, гдѣ взору Гуляева, любившему встрѣчать бархатъ, парчи, штофныя обои, гамбсову мебель, модныя лица, картины Верне и произведенія Кановы, представлялись единственною отрадою лубочные портреты Блюхера, султана Селима и графа Хвостова, да бракованная посуда въ шкапѣ за стекломъ, пестрые печные изразцы, кровать съ бѣльемъ сомнительнаго цвѣта и грязная улица за тусклыми двойными окнами, заставленными бумажными алоемъ, бархатцами и резедой.

Между-тѣмъ, въ сосѣдней комнатѣ, въ которой было больше претензій на роскошь, чѣмъ въ первой, на волосяномъ диванѣ, за столомъ, покрытомъ цвѣтною ярославскою скатертью, съ колодой въ рукѣ, сидѣла сухощавая, высокая старуха съ безжизненнымъ, потухшимъ взоромъ и безцвѣтнымъ лицомъ. Подлѣ нея сидѣлъ въ креслахъ графъ Риттеръ и слѣдилъ испытующимъ взоромъ за движеніями новаго дельфійскаго оракула. Мебель краснаго дерева съ чехлами, симметрически разставленная вдоль стѣнъ; на коммодѣ, покрытомъ клеенкой, гипсовыя вазы съ поддѣльными персиками и виноградомъ; подъ стекляннымъ колпакомъ восковой амуръ, когда-то купленный на вербахъ; на стѣнахъ усердныя приношенія сосѣда-маляра: портреты съ яблоковъ, арбузовъ, селедокъ и ветчины, а на окнахъ опять горшки съ бумажными цвѣтами. Тихо было въ горницѣ: тишину нарушали лишь завыванія вѣтра, да дребезжали ветхія рамы и скрипѣли ворота. Палагея Терентьевна, молча поглядѣвъ на Риттера, наконецъ начала свои прорицанія:

-- О, сударь мой, да вы птичка высокаго полета... Что пожаловали ко мнѣ, вдовѣ безъименной? Что прикидываетесь спокойнымъ?.. Меня не обманете: къ вамъ порой кручина и горе приходятъ, гости незваные... вотъ мы и призадумаетесь, пригорюнитесь. Знаю, вамъ хочется многаго, да и невозможнаго. Вы порядкомъ-таки настойчивы: чего захотите, тому ужъ и быть неминуемо. Дружитесь вы не легко, не всѣмъ вѣрите; а ужь если полюбите, такъ вы надежный другъ: положиться можно на вашу пріязнь. Хочется вамъ полезнымъ быть и службу сослужить царю, да принимаетесь иногда за дѣло круто. Вы не то, чтобъ много о себѣ думали, Но и не безъ спѣси. Вамъ хочется много значить, большими интересами ворочать и политичными великатностями заправлять. Ждите, терпите, надѣйтесь. Одна марьяжная дама по васъ сохнетъ, да вы и не замѣчаете,-- пускай сохнетъ, а брюнетка, что и теперь у васъ въ головѣ сидитъ,-- она и васъ проведетъ, какъ и всѣхъ... Что проку вамъ въ этомъ волокитствѣ! А вотъ, развѣ походите за блондинкой, вотъ что двѣ родныя сестры въ бѣломъ домѣ живутъ; изъ этого можетъ выйдти толкъ -- марьяжъ: стоитъ захотѣть. Встрѣчаетесь вы съ ними часто, за случаемъ сойдтись дѣло не станетъ, да еще русый король поможетъ. Вѣдь вы большое знакомство ведете, и все по гостямъ, въ знатномъ кругу; а домой пріѣдете, сейчасъ за книжку, да и впрокъ вамъ пошла грамота: въ васъ много хорошаго, что еще и наружу не выходило...

Палагея Терентьевна не успѣла кончить послѣднюю фразу, какъ дверь сосѣдней комнаты шумно растворилась и влетѣлъ Гуляевъ, которому испытаніе сидѣть наединѣ пришлось не по силамъ. Палагея Терентьевна, завидѣвъ его, перемѣшала карты, которыя ужь начала-было раскладывать, и послѣ формальнаго выговора отъ графа Риттера за ребяческое нетерпѣніе, и послѣ настойчивыхъ убѣжденій Гуляева, продолжать при немъ гаданье, ворожея снова разложила карты и сказала:

-- Вы, сударь, не въ нашемъ краю родились: долго не знали снѣга и морозовъ, и я бы посмѣла назвать васъ бусурманомъ, еслибъ у васъ душа не была русская и сердце теплое, православное. Рано вы осиротѣли; но бубновый король сталъ печься объ васъ и заправлять вашимъ интересомъ. Посидѣли вы въ клѣткѣ, а тамъ пустились по бѣлу-свѣту: теперь знакомство у васъ крупное и затѣи большой руки... Много молодёжи бываетъ у васъ: вы любите ихъ принять и угостить, а надежныхъ друзей между ними нѣтъ, развѣ одинъ, съ которымъ вы всего чаще бываете, о которомъ тоскуете и безпокоетесь, когда въ сутки не удалось свидѣться... Служба вамъ пойдетъ въ прокъ: у васъ на груди будутъ золотыя бляхи; крестовъ вамъ навѣшаютъ, сударь, кучу: будете политикантомъ, да-съ! подхватила старуха, и, обратившись къ Гуляеву, спросила:-- а вамъ погадать?

-- Да развѣ тутъ и все о брюнеткѣ? живо перебилъ ее графъ Риттеръ.

-- Э, да выкиньте ее изъ головы, батюшка, говорятъ вамъ! возразила Палагея Терентьевна и снова начала раскладывать колоду картъ.

Риттеръ надулся и сталъ расхаживать по комнатѣ, порою останавливаясь, чтобъ пожатіемъ плечь или невольнымъ ахъ выразить удивленіе къ тому искусству и меткости, съ которыми Палагея Терентьевна описывала безтолковый характеръ Гуляева, увѣряя даже, что онъ, но вѣтрености и непостоянству, крайне похожъ на шаловливый нравъ внука ея Сеньки, который его и графа проводилъ къ ней отъ коляски. Ворожея предрекла Гуляеву постоянную утѣху отъ неутомимаго болтанья, неуспѣхъ у прекраснаго пола, раннюю отставку, позднюю женитьбу, непріятныя похожденія и вѣчное шатанье и кочеванье по свѣту, -- такъ-что на мигъ бросила траурный покровъ на златыя мечты юноши и порядкомъ озаботила его; но вскорѣ веселый характеръ Гуляева взялъ верхъ надъ печалью, и оба пріятеля, наградивъ старуху за ея предреченія бѣлой бумажкой, сѣли въ коляску, волнуемые разнородными впечатленіями.

-- Это просто, братецъ, чрезвычайный навыкъ, познаніе лицъ, étude de physiognomie. Черты лица болѣе или менѣе выражаютъ характеръ... чему же тутъ удивляться, что обо мда вѣдьма сказала, будто я запальчивъ, заносчивъ и сумасброденъ, а тебя назвала хладнокровнымъ, аккуратнымъ, и настойчиво-влюбчивымъ? говорилъ Гуляевъ, усѣвшись въ коляску.

-- Да, да, точно, она сказала это, разсѣянно отвѣчалъ Риттеръ.

Разсужденіе, приправленное, какъ всегда водилось у Гуляева, пантомимами и маханьемъ рукъ, какъ оно ни было замысловато и пересолено выраженіями, схваченными на-лету изъ книгъ и лекцій, утрачено нынѣ для потомства: этой диссертаціи внималъ лишь вѣтеръ; кучеръ Захаръ мысленно былъ въ конюшнѣ на соломѣ; мальчишка Сенька, притаившійся на запяткахъ, заботился только о томъ, какъ бы его не замѣтили и не согнали кнутомъ; а между-тѣмъ, Риттеръ соображалъ, соображалъ и не зналъ какъ сообразить сказанія и предреченія Палагеи Терентьевны,-- думалъ, думалъ и не зналъ, что придумать..Онъ почти не замѣтилъ, какъ коляска домчалась до Морской, и едва могъ запомнить, какъ отдѣлался отъ приглашенія Гуляева отвѣдать что-то новое у Сен-Жоржа...

Скоро пришлось графу одѣваться, чтобъ ѣхать на званый обѣдъ, и пока онъ надѣваетъ модный фракъ, обрызгиваетъ его эссбукетомъ и поправляетъ свою прическу, заглянемъ еще въ послѣдній разъ на Петербургскую-Сторону.

Палагея Терентьевна растрепанная, сердитая, похожая не только на фурію, по и являвшая собою живой образъ духа тьмы, бѣгала съ огромнымъ пучкомъ-розогъ въ-слѣдъ за своимъ внукомъ Сенькой, который всячески старался отъ нея увернуться и страшился еще болѣе разъяреннаго вида своей почтенной бабушки, чѣмъ ея меткаго прута.

-- Ой-ой, баба, не буду! кричалъ Сенька, дрожа всѣмъ тѣломъ; а старуха машетъ-себѣ розгой, да приговариваетъ: "Вотъ я те дамъ на запяткахъ кататься до Троицкаго-Моста... вотъ я те... выхлеснулъ бы тебѣ кучеръ кнутомъ глазъ, такъ мнѣ жь бы пришлось калеку кормить...."

Дорого покупалъ Сенька науку нравственности. Палагея Терентьевна одна имѣла надъ нимъ власть и безпощадно журила его за малѣйшій проступокъ. Но, измѣнивъ на этотъ разъ своей обыкновенной дальновидности, она не догадалась, что поѣздка Сеньки на запяткахъ была первымъ проявленіемъ его спекулаціоннаго торговаго духа, и что Палагеѣ Терентьевнѣ слѣдовало бы лишь видѣть въ шалости Сеньки рѣдкое умѣнье его извлекать всю возможную пользу изъ обстоятельствъ и людей, людей и обстоятельству.