СВЕТЪ -- ЗМѢНА СЧАСТЬЯ.
Ты любишь горестно и трудно;
А сердце женское шутя.
А. Пушкинъ.
Какъ приговоренный ждетъ помилованія, такъ Риттеръ нетерпѣливо выжидалъ окончанія пышнаго обѣда. Онъ не заботился о предлагаемыхъ ему изъисканныхъ твореніяхъ Французской кухни, не подносилъ ко рту мы одну изъ полныхъ рюмокъ, выровненныхъ къ струнку передъ его приборомъ; и даже, когда пытка кончилась, когда встали изъ-за стола, Риттеръ отказался отъ кофе и отъ рюмки мараскина. Многіе замѣтили эту двусмысленную воздержность графа; но, какъ водится, хозяйка не упрашивала его покушать того, отвѣдать другаго; а гости мотали себѣ на усѣ, да ничего не говорили нашему герою. Послѣ обыкновеннаго разговора о новой пьесѣ, послѣ горячаго пренія о русской оперѣ, послѣ нѣсколькихъ сужденій о среднерогаткинскомъ пикникѣ, Риттеръ нашелъ удобный случай удалиться. Что наговорено было въ залѣ на его счетъ колкихъ замѣчаній, въ короткое время его пребыванія на лѣстницѣ, пока толстый швейцаръ не крикнулъ "графа Риттера карета!" растворяя дверь и отдавая честь булавой, не мое дѣло объ этомъ упоминать. Дорогой лишь, сидя въ каретѣ, опомнился графъ и сообразилъ, что поступилъ за обѣдомъ не слишкомъ-дипломатически, и что не слѣдовало бы обнаруживать задумчивость, наведенную на него ворожеей, подобно столбняку или сну, навѣянному манипуляціями магнетизёра. Что жь дѣлать? Нашъ герой имѣлъ большой недостатокъ въ глазахъ свѣта: онъ былъ откровененъ, еще болѣе не хотѣлъ, чѣмъ не умѣлъ, быть скрытнымъ, и рѣдко-рѣдко надѣвалъ маску. Но здѣсь онъ поступилъ какъ школьникъ, и вообще, настойчивая любовь его къ Александрѣ Николаевнѣ, хоть и не была его первою наклонностью, а заставляла его дѣлать непростительные промахи. Графъ Риттеръ уже четвертую зиму пользовался правомъ гражданства въ большомъ свѣтѣ, имѣлъ запасъ ума и опытности, читалъ уже не по складамъ книгу свѣтскихъ уставовъ, заучилъ ее даже твердо; но что же остается дѣлать человѣку благородному и, къ-несчастію, откровенному, когда запавшая въ его сердце искра пріязни разгорится пожаромъ, когда горячее чувство клокочетъ въ немъ лавой и просится наружу, когда что шагъ, то препятствіе; когда сонмъ предразсудковъ сторожитъ каждое слово; когда этотъ самый человѣкъ, стараясь прояснить окружившій его туманъ, сознаётъ, что онъ просто игрушка въ рукахъ свитскаго ребенка-кокетки, -- о, тогда тяжело становится на душѣ: черная дума подернетъ чело печалью и навьетъ грусть на сердце... Нашъ герой соединялъ въ се бъ пылкій идеализмъ съ постоянствомъ и настойчивостью, былъ и чувствителенъ," страстенъ, и раздражителенъ, и самолюбивъ до крайности. Онъ былъ увѣренъ, что Александра Николаевна находитъ удовольствіе въ его бесѣдѣ, во многомъ ему сочувствуетъ; но ему не доставало убѣжденія во взаимности, въ любви такой, какой онъ добивался... Онъ зналъ, что много было сочинено на ихъ счетъ пошлыхъ толковъ и небылицъ; но, порою пренебрегая сплетнями глупцовъ, порою приводимый ими въ отчаяніе, тѣмъ болѣе, что они не имѣли никакого основанія, Риттеръ готовъ былъ слѣдовать за Дангомъ въ адъ для отъисканія клеветника, виновника вздорнаго вымысла... но графа удерживало здравое разсужденіе, что если онъ бросится на защиту Александры Николаевны и, всегда готовый умереть за нее, падетъ отъ руки наглеца, то что скажетъ свѣтъ? будетъ ли оправдана Александра Николаевна въ глазахъ этого ослѣпленнаго и неумолимаго судьи, который играетъ репутаціями какъ картами?... Нѣтъ, она будетъ осуждена еще громче, еще безжалостнѣе. И объ эти камни преткновенія всегда разбивались замысловатыя предпріятія Риттера. Ему не разъ хотѣлось сорвать личину съ любаго изъ тѣхъ франтовъ, которые въ сущности были не что иное, какъ старыя болтуньи, начиненныя новостями, сплетнями и модными вѣстями; ему хотѣлось обнаружить, заклеймить, поймать на самомъ дѣлѣ ложь и клевету... Но гдѣ же способы, орудія, случаи? И всѣ разсужденія такого рода всегда приводили графа къ одному заключенію, которое, какъ живительный лучъ солнца, проникало въ его разгоряченное Соображеніе и обыкновенно.выражалось такъ: "Я же буду виноватъ: къ-чему же это поведетъ? Александра Николаевна перестанетъ ли быть предметомъ лжесвидѣтельствованій, когда въ глазахъ свѣта я давно сочтенъ ея привилегированнымъ обожателемъ?"
Всегда платившій признательностью за пріязнь, за вниманіе къ нему, Риттеръ, при первой встрѣчѣ съ Александрой Николаевной, постигъ, что эта женщина поняла его, что она ему сочувствуетъ, что сердце ея готово для него раскрыться, что оба они созданы для взаимности, и невольно, незамѣтно для самого себя, графъ предался пагубной страсти, которая, при его настойчивомъ и упрямомъ характерѣ, уже не могла быть пустою пріязнью безъ цѣли и послѣдствій, а становилась рычагомъ его земнаго бытія, руководителемъ его чувствъ и дѣйствій, источникомъ вдохновеній и радости... Графъ любилъ немногихъ; но за то пріязнь его, добытая дорогою цѣной, была надежна -- и вообще, описывая его характеръ, ворожея удачно указала на его основныя черты.
Въ-самомъ-дѣли, съ ранняго дѣтства, его характеръ развивался подъ вліяніемъ умной матери. Ея попеченія пріучили его къ звукамъ род на то языка; ея нѣжною заботливостью дышало дитя; но когда, подъ тѣнистыми вѣтвями пышныхъ деревъ бразильскихъ, среди природы вѣчно-живой и цвѣтущей, на берегу залива, куда изрѣдка убѣгало оно отъ надзора вѣрной негритянки и любовалось разноцвѣтными, радужными раковинами,-- когда на этомъ же берегу почилъ прахъ родной,-- о, тогда все перемѣнилось для осиротѣвшаго ребенка... Удрученный горемъ отецъ повезъ его въ Россію, и старался привить отроку свои благородныя чувства, свою любовь къ отчизнѣ, и перелить въ сердце его свои чувства прекраснаго, свое стремленіе къ добру и пользѣ. Послѣ долгаго плаванія изъ Ріо-Жанейро, путники добрались до Лондона: здѣсь внезапный недугъ сразилъ одинокаго старца; сына своего сталъ онъ посылать въ колледжъ, а потомъ, добравшись до родины, отдалъ Богу душу, оставляя сироту на попеченіи своего достойнаго друга, втораго себя. И вотъ -- первыя лѣта молодости застали нашего героя не участникомъ шумныхъ студенческихъ пирушекъ, а спокойнымъ созерцателемъ высокихъ истинъ науки... и подъ сѣнію ея укрывался онъ долго съ свойственнымъ ему постоянствомъ, пока не пробилъ часъ освобожденія.
Графъ Риттеръ и въ свѣтѣ не утратилъ дѣвственныхъ чувствъ своихъ. Умомъ и ловкостью добылъ онъ въ немъ почетное мѣсто, усердно занялся службой и скоро былъ призванъ принять участіе въ дѣлѣ преобразованія одной изъ отраслей управленія. Онъ давно таилъ въ душѣ желаніе и готовность быть полезнымъ, чувствовалъ въ себѣ силы слѣдовать высокому призванію смѣло, неуклонно, и посвятить службѣ весь запасъ свѣжихъ силъ, всю любовь свою къ добру... И Риттеръ, праправнукъ совѣтника Петрова, вызваннаго изъ разсадника великихъ людей того времени -- Германіи,-- Риттеръ, потомокъ сановниковъ и посланниковъ, графъ двухъ имперій, съ именемъ, которое нѣкогда сіяло среди грозныхъ европейскихъ браней, и которое теперь почти было забыто за недостаткомъ представителей угасавшаго рода,-- Риттеръ принялся за бюрократическую работу съ ребяческимъ усердіемъ. Ему дали мѣсто столоначальника, и онъ принялъ его. Фортуна то улыбалась графу, то хмурилась на него и, рядомъ со службой, умѣлъ онъ вести успѣхи свои въ обществѣ. Дальній родственникъ, совершенный типъ души благородной и безкорыстной, представилъ Риттера петербургской знати, среди которой ему тотчасъ же отъискались троюродныя тетушки и дяди à la mode de Bretagne. Безъ нихъ жестка бы показалась графу наука дебютанта, -- а какъ съ перваго раза увидѣли его за столомъ у княгини Сицкой, и какъ она объявила, что Риттеръ ей племянникъ, тогда всѣ привѣтно улыбнулись новичку... Потомъ пошли мелочные успѣхи, и наконецъ дѣло дошло до того, что общій гласъ призналъ Риттера поклонникомъ Александры Николаевны Сѣрповой. Это была львица, какъ мы уже сказали; слѣдовательно, она не выходила изъ двадцати-пяти-лѣтняго возраста. Она -- по рожденію, связямъ и замужству -- принадлежала къ высшему обществу. Свадьба ея, отпразднованная великолѣпно, была не что иное, какъ сочетаніе ея тысячи душъ съ двумя тысячами крестьянъ гвардіи полковника Дмитрія Борисовича Сѣрпова. Любовь, душа женитьбы, была послѣдняя принята въ разсчетъ при этомъ соединеніи двухъ вотчинъ, богатыхъ лѣсомъ, скотомъ, винокуренными заводами и мериносами. Александра Николаевна, воспитанная въ подмосковной деревнѣ и, слѣдовательно, склонная къ мечтательности, не безъ отвращенія постигла, что ее отдавали въ добавокъ приданому; однакожь, повинуясь необходимости, пошла подъ вѣнецъ съ горемъ пополамъ, нарушивъ обѣтъ, данный въ дѣтствѣ Серёжѣ, бѣдному сиротѣ, воспитанному въ домѣ ея отца и умершему въ горячкѣ на девятнадцатомъ году,-- обѣтъ, быть его женой или пойдти въ монастырь. Воспоминаніе о томъ, какъ чувство свѣтскихъ приличій и внезапно заговорившая спѣсь въ сердцѣ, на днѣ котораго притаился гербъ, осѣненный княжескою шапкой, вступили у Александры Николаевны въ тяжкую борьбу съ любовью къ Серёжѣ, и какъ замѣнившая ее холодность глубоко уязвила его сердце и свела юношу въ могилу, -- это воспоминаніе долго было тягостно для Александры Николаевны, и, рѣшившись идти замужъ, она рѣшилась также искать замѣны счастью въ чаду шумныхъ увеселеній, устремиться во слѣдъ всѣмъ развлеченіямъ, которыми изобилуетъ Петербургъ, броситься безъ оглядки въ этотъ быстрый водоворотъ мнѣній, предразсудковъ, преній, великаго, смѣшнаго и вздорнаго, -- бездонный омутъ эгоизма, мелочныхъ самолюбій, вздорныхъ замысловъ, дерзновенныхъ надеждъ и пагубныхъ страстей.
Въ комнатѣ, обитой штофами, озаренной магическимъ полусвѣтомъ карселя, или лампы "съ коловратнымъ движеніемъ", какъ ихъ называетъ фабрикаитъ на Карповкѣ, -- на диванѣ, обставленномъ цвѣтами, зеленью, этажерками съ старинными кубками, фарфоровыми куколками и китайскими разными разностями, сидѣла Александра Николаевна Сѣрпова, и не-хотя перелистывала французскій романъ, потомъ засматривалась на картинку моднаго журнала, гдѣ такъ вѣрно изображенъ былъ образецъ камалій, замѣнившихъ нынѣ мантиліи a la cardinal, бурнусы и т. п....
Дверь растворилась, приподнялась занавѣска -- вошелъ графъ Риттеръ. Александра Николаевна подала ему руку, сказавъ по-французски:
-- А, здравствуйте! что за блѣдность и озабоченный видъ? Прошу и наружностью не походить на Claude Frollo и Гернани... Вы вчера веселѣе были на пикникѣ, хоть и хуже была погода, г. живой барометръ... Садитесь же, вотъ сюда, поближе, хоть барометры и не садятся...
-- Да, я таковъ, Александра Николаевна; не умѣю защищаться отъ вліянія внѣшнихъ впечатлѣній и рѣдко удается мнѣ превозмочь, побѣдить это чувство... Всего чаще, наружность моя и слова вѣрно отражаютъ занимающія меня мысли, медленно говорилъ Риттеръ, опускаясь въ кресла.
-- Это всегда было по мнѣ, поспѣшно отвѣчала Александра Николаевна.-- Вы знаете, графъ, фанатически защищаю я и превозношу благородную откровенность. Знаю, она васъ не всегда къ добру приводитъ. Вы любите немногихъ. Тѣмъ лестнѣе попасть въ этотъ тѣсный, заколдованный кругъ. Вы любезничаете не со всѣми; не для всѣхъ у васъ улыбка на устахъ. Вы невнимательны и безмолвны со многими, даже иными пренебрегаете и не стараетесь скрывать отъ нихъ это чувство,-- вотъ отъ-чего у васъ много недоброжелателей и враговъ.
-- Да, сказалъ Риттеръ: -- я имѣю рѣдкій даръ внушать антипатію, и многіе, никогда неслыхавшіе отъ меня "да" и "нѣтъ", давно уже провозгласили меня глупцомъ, нелюдимомъ, медвѣдемъ, и надѣлили полусотнею подобныхъ эпитетовъ. Но скажите, не смѣшно ли осуждать человѣка за то только, что онъ не занимается всѣми, не лѣзетъ изъ кожи, чтобъ угодить всѣмъ, а старается нравиться и быть тѣмъ, что онъ есть въ-самомъ-дѣдѣ, лишь для тѣхъ существъ, которыя, по его мнѣнію, стоятъ выше обыкновенныхъ?..
Александра Николаевна, задумчиво склонивъ головку, беззаботно перебирала бахраму своей бархатной мантильи. Тишина царствовала въ будуарѣ. Графъ продолжалъ, увлекаясь болѣе и болѣе завѣтною мечтою:
-- Да, не всѣмъ дано чувствовать и понимать другъ друга. Есть сердца энциклопедическія, всеобщія, которыя готовы слушать однимъ ухомъ дерзновенное и самонадѣянное признаніе льва и несвязный лепетъ безнадежнаго вздыхателя; есть женщины, которымъ мало одной любви для ихъ соблазнительной репутаціи. Онѣ группируютъ около себя пеструю толпу поклонниковъ, и безжалостно смѣются надъ ними. Для нихъ поклонники эти такъ же нужны, какъ раненая птичка на шляпку, какъ свѣжія перчатки, какъ модный камаль; все это на время,-- поносятъ и бросятъ. А между-тѣмъ, цѣль достигнута: пріобрѣтена громкая извѣстность, тронуто за-живо множество самолюбій, возбуждены зависть и ревность, разлита желчь у нѣсколькихъ соперницъ. Но умная, благородная женщина не можетъ быть такою. Любовь должна быть талисманомъ ея земнаго бытія; она должна преобладать у ней надъ всѣми чувствами, и сіять одинокимъ путеводнымъ свѣтиломъ, а не цѣлымъ созвѣздіемъ, должна быть надежная, глубокая, взаимная...
-- О, какъ далеко завлекаетъ васъ ваша философія! смѣясь сказала Александра Николаевна, перебивая рѣчь графа.
-- Напротивъ того, возразилъ онъ хладнокровно: "-- я ближе къ цѣли, чѣмъ бывалъ когда-нибудь. Въ-теченіе года ежедневныхъ встрѣчъ и бесѣдъ, вы узнали меня довольно... Есть вопросъ, разрѣшеніе котораго важно для насъ обоихъ. Вы знаете свойства моего сердца: оно не сочувствуетъ толпѣ; оно давно уже въ васъ нашло что-то родное и пріютилось къ нему; вы знаете, что сердце это полно постоянства и любви, что девизъ его -- подобенъ девизу плюща, обвившаго ваши любимые экраны: прививаюсь, или умираю... И вамъ не трудно угадать, что верхомъ блаженства для меня будетъ... что земнымъ раемъ почту я жизнь мою, если...
Александра Николаевна глядѣла прямо въ глаза графу и, не кончивъ словъ своихъ, онъ остановился; а она отвѣчала тотчасъ же, безъ выраженія гнѣва, а скорѣе съ благосклоннымъ соболѣзнованіемъ:
-- Не доканчивайте. Дослышу ли я вашу прекрасно-обдуманную фразу, или нѣтъ, послѣдствія будутъ одни и тѣ же. Я имѣю къ вамъ дружеское расположеніе съ первыхъ дней нашего знакомства: всегда уважала въ васъ умъ, благородство, познанія и какое-то нравственное превосходство надъ толпою; я отличила васъ съ перваго раза, почувствовала къ вамъ увлечете, пріязнь... Но любить васъ, какъ вы это, кажется, понимаете, измѣняя долгу супруги и матери, я еще, право, не собиралась. Послушайте: надѣйтесь на меня всегда, какъ на вѣрнаго друга, готоваго принять участіе въ васъ, раздѣлить радость и горе; но любви не ждите отъ меня: я не ищу путеводнаго талисмана, не нужно мнѣ счастія, какимъ его творятъ львы и франты,-- мое серди, е уже изныло отъ страданіи -- прибавила Александра Николаевна вздыхая: -- и давно уже
Мой талисманъ -- воспоминанье
И неизмѣнная любовь...
Но къ кому, спросите вы? Ахъ!-- вымолвила Александра Николаевна, какъ-то странно смѣясь:-- къ могилъ, къ скелету...-- И слезы заблистали на густыхъ рѣсницахъ красавицы, щеки ея покрылись мгновеннымъ румянцемъ, грудь стала вздыматься учащеннымъ дыханьемъ. Александра Николаевна медленно опустила голову; локоны ея встрепенулись и волнами улеглись по разгорѣвшемуся лицу. Она была изумительно-хороша, и левъ стоялъ передъ нею смущеннымъ созерцателемъ ея дивныхъ красотъ. Наконецъ она встала. Графу обнаружились еще два чудныя сокровища Александры Николаевны: прелестная талія, стянутая толстымъ пестрымъ шнуркомъ, который оканчивался двумя кистями, -- да ножки, которыхъ изваянія могли улечься рядомъ съ оттискомъ безподобной руки принцессы Боргезъ и которыя достойны были пера Пушкина... Александра Николаевна подошла близко къ графу, говоря: -- Я не буду просить васъ именемъ страсти, которой не могу сочувствовать -- объ ней и рѣчи быть не можетъ... но прошу васъ, если вы имѣете немного дружбы и пріязни ко мнѣ, не говорите мнѣ больше о любви. Пускай ея и не будетъ въ поминѣ между нами, -- вы не повѣрите какъ меня это утѣшитъ и успокоитъ. Вы видите, -- я теперь разстроена, головная боль съ утра уже не даетъ мнѣ покоя, и я осталась до-сихъ-поръ въ кабинетѣ, чтобъ не измѣнить данному вчера обѣщанію побесѣдовать съ вами. Теперь ужь поздно. Прощайте. Надѣюсь, что мы скоро съ вами увидимся и, уже не трогая раздраженной струны любви, найдемъ для разговора другіе предметы, отъ которыхъ я не расплачусь...
-- О, вѣрьте, сердце мое, мое чувство извиняетъ меня, -- и такъ на это не буду тратить словъ; но смѣю васъ увѣрить, что я всѣмъ готовъ пожертвовать для вашего спокойствія,-- рыцарски отвѣчалъ растроганный графъ.
-- Вы благороднѣйшій человѣкъ! сказала Александра Николаевна, подавая ему руку.
-- Несравненная женщина! говорилъ про себя Риттеръ, разставаясь съ нею.
------
Въ то же время, въ одномъ домѣ высшаго тона заговорили о красотѣ Александры Николаевны Сѣрповой. Дама, которой бы слѣдовало идти въ отставку изъ львицъ, злобно улыбаясь, подхватила: -- Ахъ, да я сейчасъ отъ нея... Подъѣзжаю и вижу, что стоитъ у дома карета. Приказываю спросить, чья. Говорятъ: графа Риттера...-- Войдти было бы неделикатно, сказала дама, самодовольно озираясь во всѣ стороны:-- ну, какъ же нарушать tête à tête?.. Я велѣла ѣхать сюда... О, я не люблю быть въ тягость моимъ добрымъ пріятельницамъ!..
Общее молчаніе послѣдовало за этой выходкой; но много имѣло оно значенія. Кто закусилъ губы, кто потупилъ взоръ, кто поглядывалъ на сосѣда, кто улыбался принужденно, кто злобно...-- Наконецъ были и такія лица, которыя всегда и вездѣ ничего не выражаютъ.