ПИРЪ ГОРОЙ.
Гремитъ музыка; слышны хоры
Вкругъ лакомыхъ твоихъ столовъ;
Сластей и ананасовъ горы,
И множество другихъ плодовъ
Прельщаютъ чувства...
Подносятъ вина чередой,
И аліатико съ шампанскимъ,
И пиво, русское съ британскимъ,
И мозоль съ зельдерской водой.
Кого такъ славно угощаешь
И для кого ты расточаешь
Сокровища казны твоей?
Державинъ.
Лѣтомъ какъ-то разъединяются основные элементы, живые двигатели петербургскаго высшаго круга. Одни переселяются на острова; другихъ далеко уносятъ весенніе пароходы; остальные странствуютъ по отдаленнымъ окрестностямъ столицы: кто въ Царскомъ Селѣ, кто въ Павловскѣ, кто въ Петергофѣ или Стрѣльнѣ, а большею частію вездѣ и нигдѣ. Но, по зимней привычкѣ, по безотчетной потребности увеселеній для сведенныхъ судьбою представительницъ большаго свѣта, каждое изъ этихъ мѣстъ становится миньятюрнымъ Петербургомъ,-- и слѣдствіемъ первыхъ встрѣчъ подъ тѣнію акацій, при треляхъ соловья, при душистомъ ароматѣ левкоевъ, обыкновенно бываютъ тѣ же parties de plaisir, тѣ же балы, тѣ же пикники... Здѣсь зерно общества составляютъ львицы и всегда готовыя подражать имъ дѣвушки, привыкшія галопировать подъ звуки Лядова смычка; а въ кавалерахъ никогда не бываетъ недостатка, и здѣсь-то всего чаще впервые являются военные и статскіе дебютанты, призванные къ исправленію должности отличныхъ танцоровъ за отсутствіемъ Римбаха и Ко; а вслѣдъ за тѣмъ, тѣ же новички, удачно замѣнившіе привычныхъ вальсировщиковъ, пріобрѣтаютъ извѣстность, принимаются подъ покровительство той или другой дамы и зимою наводняютъ собою свѣтскіе салоны. Вотъ сокровенный виновникъ ежегоднаго непомѣрнаго расширенія петербургскаго большаго круга:-- лѣтняя пора, беззаботная и веселая, да всегда неизбѣжные въ Стрѣльнѣ и Павловскѣ пикники, прогулки верхомъ и всѣ придумываемыя замысловатою и праздною свѣтскостью развлеченія и увеселенія.
Но пользуются этимъ временемъ и выпиваютъ чашу лѣтнихъ наслажденіи до дна только на пространствѣ пути отъ нарвской заставы до Петергофа включительно, да развѣ еще въ Павловскѣ... На островахъ по утрамъ душно, пусто и скучно. Иногда ввечеру музыка въ Новой-Деревнѣ или передъ Каменно-островскимъ Театромъ. Въ воскресенье, на Крестовскомъ, кривлянья и пляска на канатѣ кривоногаго шарлатана съ фамиліей, дымъ сигаръ, толкотня, пестрота экипажей, и толпы свѣтской молодёжи у балконовъ M-mes Мейеръ, Allan и M-lle Дегранжъ. На музыку иногда пріѣдетъ графиня Волынцева и неподражаемо-граціозно машетъ хлыстикомъ, прислушиваясь къ восхищенному говору молодёжи, среди которой одни въ бѣлыхъ фуражкахъ, а другіе въ сѣрыхъ круглыхъ шляпахъ; довольной улыбкой отвѣчаетъ графиня на тяжелыя любезности стараго генерала, который, лаская ея красивую лошадку и покручивая сѣдой усъ, увѣряетъ ея сіятельство, что она могла бы быть въ его полку самымъ ловкимъ и красивымъ корнетомъ.
А что дѣлалъ Риттеръ?-- Онъ исправно являлся на музыку, пилъ чай у пріятелей кавалергардовъ, и, завернувъ потомъ къ, графинѣ Волынцевой или къ княгинѣ Марьѣ Петровнѣ, кончалъ день обыкновенно тѣмъ, что закуритъ регалію и, усѣвшись въ коляску, зѣвая крикнетъ "домой", -- слово, которое всегда сильно, магнетически дѣйствуетъ на лошадей и кучеровъ. Жилъ графъ но-зимнему въ городѣ; онъ разсудилъ, что въ отпускъ проситься къ роднымъ въ Курляндію не къ чему, что платить 700 руб. за простуды и флюсы, которые обыкновенно бываютъ слѣдствіемъ бивуачнаго житья въ карточныхъ домикахъ на Карповкѣ и Черной-Рѣчкѣ, будетъ значить -- бросать деньги и губить время. Утро проводилъ Риттеръ на службѣ, обѣдывалъ у Сен-Жоржа, когда не имѣлъ приглашенія на острова, вечеромъ ѣздилъ въ театръ или на музыку, да еще бывалъ въ Царскомъ-Селѣ на скачкахъ, гдѣ принадлежалъ къ числу немногихъ, принимавшихъ въ нихъ живое участіе, потому-что дорожилъ воспоминаніями о туманномъ Лондонѣ и могъ наслаждаться, любуясь потѣхой чисто-англійской, которая какъ-то не въ нашихъ нравахъ, не привилась еще къ нашему обществу, не пріобрѣла въ немъ нрава гражданства.-- Кстати сказать о графѣ: онъ былъ не красавецъ, а просто недуренъ лицомъ, которое иные даже находили интереснымъ и умнымъ; онъ былъ строенъ, имѣлъ благородную поступь, одѣвался англоманомъ, никогда не дозволяя себѣ носить яркихъ жилетовъ, пестрыхъ шарфовъ и цвѣтныхъ фраковъ. Ему нравился одинъ модный романсъ, и Александра Николаевна столько же любила черный цвѣтъ, въ немъ воспѣтый, какъ и нашъ герои. На вопросъ:
Отъ-чего жь, спроситъ свѣтъ,
Такъ мнѣ милъ черный цвѣтъ?
Риттеръ всегда готовъ былъ отвѣчать не свѣту, а самому себѣ:
Я скажу: цвѣтъ тѣней,
-- Цвѣтъ подруги моей...
Отъ-чего же не всѣ замѣчали наружность графа, отъ-чего для многихъ оставались скрыты его достоинства?-- Отъ-того, что онъ дѣлился чувствомъ не со всѣми, и, всегда правдивый и откровенный, не бросался однакожь въ преувеличенія, не хотѣлъ сдѣлаться пошлымъ болтуномъ и прикидываться поклонникомъ двадцати кумировъ. Какъ скупой бережетъ сокровища свои, такъ Риттеръ тщательно сторожилъ свое чувство къ Александрѣ Николаевнѣ Сѣрновой; но когда и кому удавалось завязать глаза свѣту и успѣшно играть съ нимъ въ жмурки? Свѣтъ, какъ всевидящій аргусъ, замѣчаетъ все, какъ ни укрывайся отъ его. Графъ понималъ, что его считаютъ лицемѣромъ, что онъ многихъ убѣгаетъ, которымъ бы слѣдовало кланяться; убѣжденъ былъ притомъ, что первый зародышъ наклонности, закравшійся въ его душу при встрѣчѣ съ Александрой Николаевной и подстереженный свѣтомъ среди разговора самаго обыкновеннаго, уже провозглашенъ былъ пылкою страстью... Въ думахъ о своихъ отношеніяхъ къ Александрѣ Николаевнѣ, Риттеръ иногда доходилъ до софизмовъ.-- Отъ свѣта ничего не скроешь, думалъ онъ про себя: ему извѣстно даже все, чего н ѣ тъ, какъ же ему не знать того, что есть?-- и свѣтскій философъ доходилъ до заключенія, что всѣмъ извѣстно, какъ онъ страстно любитъ Александру Николаевну, какъ и ее влечетъ къ нему сочувствіе, симпатія... Но гнѣвъ благороднаго Риттера не зналъ мѣры, при мысли, что несравненную Александру Николаеву молва запечатлѣла клеймомъ позора, что ее считаютъ преступною тогда, когда ее обвинять можно было только въ необдуманномъ расточеніи сокровищъ ума и любезности, въ беззаботности о послѣдствіяхъ такой растраты, въ невинномъ, ребяческомъ увлеченіи, въ душѣ пылкой, доступной всему прекрасному; а всего болѣе, въ исканіяхъ участія и любви чистой среди свѣта, гдѣ царствуютъ деспотически лицемѣріе, медовыя уста и сердца холодныя -- все ошибка непростительныя!
Графъ Риттеръ извѣдалъ свѣтъ, отъ-того онъ и не пытался его переиначить, а старался нравиться и заслужить пріязнь немногихъ отдѣльныхъ его членовъ, въ которыхъ предугадывалъ прямое благородство и пылкость чувствъ. Вотъ что и побудило графа сблизиться съ Александрой Николаевной Сѣрповой. Но впервые дошло у нихъ дѣло до признанія, и это первое объясненіе было послѣднимъ и рѣшительнымъ отъ-того, быть-можетъ, что хотя Риттеръ не разъ намекалъ на любовь и среди вальса, и стоя за стуломъ Александры Николаевны въ концертъ, и среди продолжительныхъ бесѣдъ по вечерамъ въ будуарѣ, когда оба они и не замѣчали, какъ часовая стрѣлка далеко уходила за полночь,-- а Александра Николаевна при этихъ случаяхъ мастерски отшучивалась и всегда вселяла въ сердце своего поклонника чувство грусти, немного пригрѣтое однакожь надеждою. Графъ предавался чарующему обману, не винилъ Александры Николаевны, и любовь его росла, и, разростаясь, глубоко укоренялась. Въ роковой день послѣ пикника, усталая, полубольная, Александра Николаевна, чувствуя себя не въ силахъ шутить, впервые заговорила рѣшительно,-- и съ-тѣхъ-поръ Риттеръ сталъ рѣже ѣздить къ Александрѣ Николаевнѣ, убѣгалъ ея на концертахъ и раутахъ, а весной сама судьба помогла его рѣшимости. Александра Николаевна уѣхала въ свою подмосковную,-- и тогда-то лишь Риттеръ понялъ всю мѣру своей къ ней привязанности. Вокругъ него стало пусто; сердце его было переполнено грустію. Ему хотѣлось-было писать къ Александрѣ Николаевнѣ и снова попытаться высказать ей все, что у него было на сердцѣ, но всѣ планы новыхъ попытокъ кончались вѣрнымъ выводомъ: "Александра Николаевна на досугѣ еще лучше посмѣется надо мною, непремѣнно какъ-нибудь отшутится, какъ это уже сто разъ случалось, и будетъ отвѣчать мнѣ такимъ же письмомъ, какія графиня пишетъ барону Фиренгейму...-- Много я этимъ выиграю!"
Такъ прошло лѣто, и Риттеръ, если не совершенно разлюбилъ героиню своего свѣтскаго романа, то по-крайней-мѣрѣ сталъ къ ней гораздо-равнодушнѣе, особенно когда осень повѣяла на его мозгъ прозою и принудила графа отъ ничего-дѣлать предаваться хладнокровнымъ разсужденіямъ о томъ, какъ все подъ луною непостоянно, холодно, сыро, скоропреходяще, ненадежно, дождливо, какъ вс ѣ чувства въ св ѣ т ѣ лишь на срокъ, какъ тщетно силимся мы иногда уловить невозможное... И вотъ, однажды утромъ, когда снѣгъ улегся бѣлою пеленою по улицамъ петербургскимъ, графъ Риттеръ встрепенулся какъ ястребъ, засидѣвшійся на скалѣ, потребовалъ виц-мундиръ и, усѣвшись въ сани, храбро поѣхалъ въ департаментъ, въ который не заглядывалъ съ недѣлю.
Морозъ трещалъ на дворѣ; оживлялся Петербургъ, промѣнявшій жалкую, осеннюю, европейскую физіономію -- на живую, дѣятельную, русскую... Все измѣнилось съ приходомъ зимы. И сердце нашего героя подчинилось закону природы. Что стало съ нимъ? Сердце Риттера было пусто, а умъ занятъ -- приготовленіемъ доклада.
------
Скучна бываетъ зима, начавшаяся дѣтскими балами. За ними вяло тянутся jours fixes и утомительные обѣды. Но когда зима является подъ торжественные звуки народнаго гимна, подъ трели польскаго, начатаго хозяиномъ дома съ безцѣнной и необычайной гостьей, среди великолѣпнаго пиршества,-- тогда она предвѣстница разнообразныхъ, живыхъ радостей. Такъ было и на этотъ разъ послѣ скучнаго лѣта и еще болѣе-скучной осени. Собрались снова разрозненные судьбой необходимые представители высшаго круга, и на зовъ повелѣвающей ими богини тщеславія, каждый изъ нихъ готовъ былъ отвѣчать: "здѣсь", такъ же громогласно, какъ отвѣтствуютъ M-lle Falcon и маленькій Рамазановъ на спросъ стараго педанта въ "Школьномъ Учителѣ".-- Назначили день большаго бала: хозяинъ и хозяйка всполошились, разослали во всѣ стороны печатныя приглашенія, словомъ, занялись всѣми приготовленіями. Не прошло трехъ сутокъ, какъ уже вдоль набережной, къ ярко-освѣщенному дому, обставленному лѣсами иллюминаціи, тянулся рядъ каретъ, и каждая изъ нихъ, остановившись передъ выстроенной у подъѣзда палаткой, дарила балъ разряженной львицей, или скромною дѣвушкой безъ упованія -- на кавалера, который бы захотѣлъ танцовать съ нею, или сановникомъ въ лентѣ и звѣздахъ, или юношей съ незавиднымъ настоящимъ и большими надеждами на будущее, или присяжнымъ игрокомъ, или отчаянной охотницей до вальса, или заносчивымъ, самонадѣяннымъ львомъ, или почтенною дамою съ брильянтовымъ крестомъ и вензелемъ на плечѣ, или...-- Но довольно... Вотъ, уже всѣ залы полны. Хозяинъ, въ мундирѣ и лентѣ, усталъ принимать гостей и пожимать имъ руки; протянулся польскій по раззолоченнымъ покоямъ, чинно протанцевали нѣсколько кадрилей; смѣняли ихъ порою галопъ и вальсъ; вотъ и мазурка ограничилась двумя фигурами, и все хлынуло въ обширную залу, гдѣ на нѣсколькихъ десяткахъ столовъ накрытъ ужинъ... Пестрота, говоръ, шумъ. Вотъ дорогіе гости сѣли за столъ хозяйки, на которомъ красуется чудесное плато: серебряная группа, представляющая борьбу римскихъ гладіаторовъ. Вездѣ разставлены вазы въ рѣдкими фруктами, съ благоухающими цвѣтами; вездѣ саксонскій фарфоръ и богемскій хрусталь. Далѣе, еще большой столъ; на немъ другое плато: храмъ славы изъ мозаики и на немъ самъ Caesar Augustus:
На сребророзовыхъ копяхъ
На златоглавомъ фаэтонѣ...
А тамъ, гдѣ своды залы поддерживаются массивными столбами въ византійскомъ вкусъ, гдѣ стѣны росписаны al fresco картинами индійскаго и арабскаго быта; тамъ, гдѣ многочисленное общество обсѣло столъ, и гдѣ, среди серебрянаго плато, въ порфировыхъ вазахъ пылаютъ голубые огни; тамъ, гдѣ существенность становится поэзіею, въ этомъ живомъ подобіи балтазарова празднества, на отдаленномъ концѣ стола, узнаете вы Александру Николаевну Сѣрпову и рядомъ съ нею Риттера. Они уже видѣлись до бала; на балѣ, какъ это Часто случается, не сошлись и не танцевали; а теперь, будучи ея сосѣдомъ, графъ выпросилъ себѣ первый танецъ послѣ ужина. На бѣду его, это была новая мазурка отъ-того, что первая продолжалась только до полуночи и что молодёжи, запасшейся въ лѣтнюю пору свѣжими силами, хотѣлось продлить балъ и навеселиться до-сыта.
Заиграли чудный мотива" мазурки. Риттеръ усѣлся подлѣ Александры Николаевны, и по мѣрѣ того, какъ толпа стала рѣдѣть въ залѣ и непринужденность рядомъ съ откровенностью пробиваться въ сердца, графъ сбился на старую тэму, и если не заговорилъ именно о любви, то по-крайней-мирѣ далъ разгулъ грустнымъ воспоминаніямъ и упрекамъ. Александра Николаевна внимательно и терпѣливо слушала его; порою отшучивалась, порою прикидывалась довѣрчивою, смѣялась; а Риттёръ настаивалъ, увѣрялъ, и вотъ чѣмъ кончилъ словоохотный и раздраженный обожатель:
-- Вамъ легко по-прежнему платить сомнѣніемъ и колкой насмѣшкой за искренность и голосъ правды. А я оставался имъ вѣренъ, когда счастье казалось мнѣ возможнымъ и даже когда вы меня раззнакомили съ надеждой. Почему же вамъ смѣшны теперь сожалѣнія о моемъ прошедшемъ?-- Не отъ-того ли, что вы увлекли меня быстро за собою и вздумали играть моимъ сердцемъ какъ игрушкой? Да, я безсознательно стремился вамъ въ слѣдъ, то лелѣемый мечтами любви, то мучимый сомнѣніемъ... А что же нашелъ я у васъ, когда перешелъ за черту платоническихъ бредней и вздумалъ домогаться взаимности?-- Я нашелъ у васъ пустое сердце, а въ замѣнъ -- голову, переполненную умомъ, мечтательностью, мыслями и хорошими и дурными, софизмами и истинами... Тогда-то въ бесѣдахъ съ вами я сталъ губить чувства одно за другимъ: тогда сознаніе существенности замѣнило у меня мечты юности и, какъ эпидемическій недугъ, пустота внезапно перешла изъ вашего сердца въ мое.-- И Риттеръ долго бы еще тянулъ свою романтическую эклогу, еслибъ въ ту пору не подошелъ къ его дамѣ всегда веселый и беззаботный Гагеборнъ, предлагая ей на выборъ свѣтскаго новичка и заслуженнаго гражданина салоновъ.
Графъ опустилъ голову и, невнимательный къ очаровательнымъ звукамъ мазурки и поэтическимъ разливамъ оркестра, едва слѣдилъ взоромъ за своей дамой., которую такъ внезапно сочеталъ случаи съ юнымъ дебютантомъ. Нашъ герой призадумался, глядя, какъ новичокъ ловко припрыгиваетъ, какъ лицо его свѣжо, какъ глаза полны огня, какъ волосы его кудрявы и волнисты. Риттеръ невольно припомнилъ стихи Пушкина:
.................Его ланиты
Пухъ нѣжный легко оттѣнялъ.
Въ его очахъ восторгъ сіялъ;
Страстей неопытная сила
Кипѣла въ сердцѣ молодомъ...
И съ умиленіемъ на немъ
Царица взоръ остановила...
Мечтатель встаетъ со стула, поспѣшно вставляетъ въ глазъ черепаховый лорнетъ,-- и что же?-- картина, такъ живо нарисованная поэтомъ, осуществляется на дѣлъ... Риттеръ видитъ и не вѣритъ...
-- Да, да, говоритъ онъ про-себя: -- такъ было и со мною въ день нашего знакомства... Вотъ ужь она въ третій разъ обѣгаетъ съ нимъ залу, смотритъ на него привѣтно, лукаво,-- она ему правится... о, съ какимъ увлеченіемъ они кружатся!
И предъ стуломъ графа Риттера остановилась молодая чета. Новичокъ учтиво расшаркался, Александра Николаевна благосклонно кивнула головкой,-- и не прошло минуты, какъ графиня Волынцева подошла къ Александрѣ Николаевнѣ съ княземъ Волгинымъ и отрекомендовала его какъ молодаго человѣка, qui débule très bien dans le monde... Риттеръ покосился на него; но, не замѣчая этого, графиня взяла ихъ обоихъ...
-- Какихъ чувствъ или качествъ хотите вы быть представителями, господа? спросила ихъ весело графиня.
-- Безвѣрія, отвѣчалъ Риттеръ.
-- Фанатизма, возразилъ Волгинъ, и ихъ обоихъ подвела она къ Александрѣ Николаевнѣ. Выборъ былъ въ пользу дебютанта, и онъ снова пробѣжалъ съ нею свѣтскую арену, а Риттеръ танцовалъ съ графиней.
-- У васъ жаркое преніе съ вашей дамой? vaut mieux tard que jamais; вы давно уже ея поклонникъ въ глазахъ свѣта: пора завоевать ея сердце, сказала она на лету; по графъ, опытный рыцарь XIX вѣка, отшутился какою-то свѣтскою пошлостью и, возвратившись къ своей дамѣ, довольно-неловко поздравилъ ее съ новою побѣдою...
-- За чѣмъ стараетесь вы перемѣнить предметъ разговора? сухо возразила Александра Николаевна: -- я еще не отвѣчала на ваши упреки. Оправдываться мнѣ смѣшно; но обвинить васъ не трудно. Довольно будетъ короткаго объясненія. Я васъ отличила съ перваго дня нашею знакомства, потому-что находила сходство въ нашемъ образѣ мыслей. Но частыя бесѣды наши давали ли вамъ право требовать моей любви? Взаимность мыслей безъ взаимности чувствъ предположить, правда, трудно; но, повторяю, гдѣ же права ваши на мое сердце, гдѣ же права на упреки и насмѣшливыя колкости? Вы сами обманули себя небывалой мечтой: вообразили себѣ взаимность, гдѣ было только сочувствіе,-- любовь, гдѣ была лишь дружба, симпатія...
Александра Николаевна еще не кончила, какъ уже мазурка обратилась въ шумный вальсъ. Мета замелькала за четой; пришли за Александрой Николаевной, вспомнили о Риттерѣ, и такимъ образомъ разговоръ, не предвѣщавшій хорошей развязки, кончился, какъ кончаются всѣ свѣтскія знакомства, сплетни, интриги, вздыханія и разсужденія,-- ничѣмъ.
Обѣ спорившія стороны были равно убѣждены въ правотѣ и непреложности своихъ доводовъ, и это преніе, которымъ занялось на одинъ вечеръ нѣсколько дамъ, всегда алчущихъ новостей и загадокъ, было забыто на другой день, осталось недоконченнымъ, бывъ со стороны Риттера нескромною выходкою, дѣтскимъ лепетомъ оскорбленнаго самолюбія, а со стороны Александры Николаевны слабою защитою своего кокетства. И этотъ несвязный, безтолковый процессъ, остановленный въ своемъ ходѣ мановеніемъ Лядова смычка, попалъ мигомъ въ число des causes perdues.
Между-тѣмъ, вальсъ былъ во всемъ блескѣ, балъ въ полномъ разгарѣ. Новичокъ не переставалъ кружиться съ Александрой Николаевной. Графъ Риттеръ также вальсировалъ хорошо: его безпрестанно выбирали, и онъ уже не сошелся болѣе съ своей дамой. Ею любовались многіе, и Волгинъ, кружась съ нею, съ перваго вечера попалъ въ цехъ присяжныхъ вальсировщиковъ. Теперь на нихъ урожай страшный. Прежде, ихъ можно было перечесть по пальцамъ; а съ тихъ-поръ, какъ Эс... и Ст... затанцовали у насъ по-вѣнски, въ два такта,-- явилась за ними толпа счастливыхъ подражателей, и вальсъ сталъ общимъ достояніемъ, столь же обыкновеннымъ, какъ лайковыя перчатки, завитые волосы и блѣдныя лица. Вотъ почему и нашъ новичокъ, посвященный въ тайны двухтактнаго вальса, не уступалъ любому льву въ искусствѣ скользить по паркету. Но вслѣдъ за вальсомъ, послышались звуки, чуждые музыкальному уху князя, и понеслись вереницею три-четыре пары. Дебютантъ смотритъ: вальсъ не вальсъ, галопъ не галопъ...
-- Ахъ, "полька", "полька"!.. что за прелестный танецъ! послышалось отовсюду... И обыкновенное украшеніе стѣнъ, осѣненное большими чепцами, вооруженное лорнетами и опахалами; и перезрѣлыя львы, усѣвшіяся стройною фалангою за колоннами; и кавалеры военные и штатскіе,-- всѣ повторили то же восклицаніе. Въ немъ музыкальное ухо новичка различило множество оттѣнковъ тона, которые переходили отъ чрезмѣрнаго восхищенія къ зависти и досадѣ. Волгинъ окинулъ быстрымъ взглядомъ двѣ-три танцовавшія пары. Онъ узналъ между ними рука-объ-руку съ черноволосымъ красавцемъ васъ, поэтическую звѣзду сѣвера: онъ увидѣлъ графиню всегда и вездѣ неподражаемую и обворожительную; примѣтилъ тамъ и Александру Николаевну, и въ минуту постигъ, что настоящее поприще свѣтскихъ отличій -- "полька", что, вертясь между трехъ такихъ почетныхъ паръ, онъ упрочитъ свою репутацію, что ему станутъ завидовать, объ немъ станутъ упоминать кстати и не кстати,-- и вотъ, рядомъ съ первымъ пыломъ любви, прокралась змѣя суетнаго тщеславія въ дѣвственное сердце... Вотъ ужь звуки "польки" замираютъ; нѣтъ, они переходятъ изъ упоительнаго piano въ торжественное crescendo... и, ободренный ими, спѣшитъ юноша къ Александрѣ Николаевнѣ. Они скользятъ, вертятся, кружатся; на нихъ засматриваются, ими любуются, имъ завидуютъ,-- и уже для нихъ приготовленъ цѣлый романъ сплетенъ, басень и прибаутокъ...
А гдѣ же Риттеръ?-- Не боитесь: не измѣню стоической важности его мизантропическаго характера; не представлю его за тарелкой майонеза, за стаканомъ crément, или за блюдомъ трюфлей подъ салфеткой... Графъ давно уѣхалъ, не выждавъ окончанія вальса и, пока карету Риттера кричали на подъѣздѣ, новичокъ пожиналъ лавры на свѣтской аренѣ: его представляли львицамъ и почтеннымъ обладательницамъ модныхъ салоновъ, и онѣ на перехватъ звали его на свои jours fixes, рауты, балы...
На другой день, князь Волгинъ всюду развозилъ свои карточки. Имя его переходило изъ устъ въ уста на разводѣ, на англійскихъ горахъ, на Невскомъ-Проспектѣ, у Сен-Жоржа и Дюм е. Извѣстность свѣтскаго новичка достигла даже до цыганскаго табора, гдѣ Любаша докучливо просила князя Вязникова привезть къ нимъ поскорѣе того, что у нихъ такъ круто въ танцахъ заворачиваетъ...
Въ эту самую пору, Риттеръ сидѣлъ въ саняхъ на Англійской-Набережной передъ домомъ Александры Николаевны. Послѣ десяти минутъ хладнокровнаго ожиданія, весьма-похвальнаго при 8 градусахъ мороза, швейцаръ возвратился съ отказомъ:
-- Александра Николаевна извиняется: изволитъ убираться къ д--скому балу, гдѣ въ костюмахъ будутъ.