RESPICE FINEM.
C'est la vie vue de près.
V. Hugo.
Cosi fan tutte.
(Поговорка).
Что сильнѣе надъ нами: страсть или привычка?
Н. Гоголь.
Зачѣмъ мы перестали читать Горація?-- Зачѣмъ не напоминаетъ онъ намъ свое: quidquid agis, prudenter agas et respice finem {"Что ни дѣлаешь, дѣлай благоразумно и думай о послѣдствіяхъ."}? Золотое правило!.. Зачѣмъ забыли мы его?.. Зачѣмъ забылъ его нашъ князь Волгинъ?
Сперва Александра Николаевна, боясь насмѣшекъ, продолжала прежнее обращеніе съ княземъ; она уже дала слово перемѣнить дружескія отношенія на холодность; но сила привычки восторжествовала въ слабой женщинѣ, и все пошло по прежнему...
Еще разъ выпалъ снѣгъ, а съ нимъ вмѣстѣ посыпались и бальныя приглашенія... Но въ тотъ вечеръ, который намъ слѣдуетъ описывать, не было бала; а у князя *** былъ литературный вечеръ. Смѣнялись любопытные и занимательные предметы другими, прорывались новые взгляды и оригинальные проблески мыслей. Здѣсь и ученый дипломатъ, и талантливый царедворецъ, и обладатель юмора par excellence, и умный путешественникъ, и безпристрастный наблюдатель китайскихъ нравовъ и быта... Здѣсь сходбище большинства талантовъ Россіи -- и чрезвычайную прелесть такихъ вечеровъ составляетъ эта смѣсь разнородныхъ стихій, которыя роднятся по самой своей противоположности. Здѣсь чтятъ память Пушкина и вспоминаютъ о Жуковскомъ; здѣсь все дышетъ умомъ, жизнью и мыслію; здѣсь съ участіемъ толкуютъ о русской оперѣ, добросовѣстно судятъ о литературѣ, о музыкѣ, объ исторіи,-- то-есть, не о той, подъ которою разумѣютъ въ свѣтѣ безконечные толки о покражѣ, о вчерашней докучливой сосѣдкѣ въ театрѣ и о разныхъ сплетняхъ. Здѣсь даже, вопреки обычаю, можно иногда пріобрѣсти и новыя познанія и обогатить запасъ своихъ воспоминаній.
Не знаемъ, какъ Волгинъ попалъ въ эту академію,-- объяснить трудно, но что до этого за дѣло! Растянувшись въ мягкихъ креслахъ, онъ выкурилъ регалію, бросилъ невпопадъ нѣсколько словъ въ завязавшійся разговоръ о Гёте и превратившійся въ жаркое преніе, зѣвнулъ и, завидѣвъ вошедшаго Солонинскаго, помѣщика, недавно прибывшаго въ Петербургъ и деревенскаго сосѣда, который слылъ мастеромъ на гороскопы и ученымъ краніологомъ, князь бросился ему на встрѣчу, прося сдержать давно уже данное слово -- пощупать его черепъ и поразсмотрѣть руку. Вѣрнѣйшее средство отвязаться отъ Волгина было исполнить его желаніе, и Солонинскій, выпрямивъ ладонь юноши, приблизилъ къ ней свѣчу, и вотъ гороскопъ Волгина, за подлинность котораго ручается мое искусство въ стенографіи:
-- У васъ есть страсть, которая часто высказывается и которая, не смотря на то, что вы ее тщательно выживаете, преобладаетъ надъ всѣми вашими наклонностями... Co-временемъ, большой разгулъ предстоитъ вашему уму:теперь вы стѣснены обстоятельствами и людьми, хотя сами не признаете надъ собою никакой посторонней власти и чуждаетесь всякой заботы... Вы добры, откровенны, словоохотливы. Это часто вамъ вредить, и вы можете нажить себѣ большія непріятности, давая волю языку. Вы думаете: онъ просто себѣ тамъ прицѣпленъ, чтобъ толкать о небо... Ничуть; иногда слово стоитъ жизни человѣка, -- ну, обратимся къ черепу, сказалъ Солонинскій и сталъ ощупывать голову князя.-- Да помилуйте, продолжалъ Солонинскій: -- свѣтскій молодой человѣкъ! мало того, что вы таки частенько надѣваете на лицо маску, прикидываетесь агнцемъ, да вы и всѣ шероховатости черепа заградили густыми волосами, прической исполинской длины... а, ну вотъ скажу, какъ Архимедъ: нашелъ, нашелъ!.. лихая шишка, нечего сказать!.. да вы не агнецъ, а просто волкъ... попробуй пустить васъ въ овчарню: мастерски охотитесь въ чужихъ помѣстьяхъ; влюбчивы, батюшка, очень... Впрочемъ, при вашемъ непостоянствѣ и жаждѣ перемѣнъ, вы ненадежный вздыхатель. Особенныя обстоятельства и жаркая страсть, которая у васъ не можетъ быть продолжительною, должны доставить вамъ успѣхъ и тамъ, гдѣ не надѣетесь на него. Однакожь, вы никогда ничего долго не желаете и ни о чемъ не сожалѣете: чувство грусти, когда оно западетъ вамъ въ сердце, бываетъ мгновенно, хотя и сильно. Откровенно скажу: у васъ много дурныхъ наклонностей; но воспитаніе, природная доброта и беззаботливость обуздали ихъ. Самолюбіе, часто пустое и ничтожное, заставляетъ васъ жертвовать полезнымъ пріятному. Въ васъ много противоположностей. Впрочемъ, всѣ качества хороши сами-по-себѣ; одни злоупотребленія ихъ вредны. Даже органы, которые сперва называли расположеніемъ къ убійству и кражѣ, и которые теперь точнѣе названы органами пріобрѣтенія и истребленія, означаютъ лишь способность къ такимъ побужденіямъ, которыя, встрѣтившись въ одномъ и томъ же черепѣ, ослабляютъ взаимно другъ друга; но соединенный съ умственными способностями, каждый изъ этихъ органовъ можетъ повести къ преступленію...
Между-тѣмъ, пробило полночь въ сосѣдней комнатѣ, и Волгинъ, uа-скоро поблагодаривъ Солонинскаго, поспѣшно сбѣжалъ съ лѣстницы и на дорогѣ, разумѣется, забылъ двѣ трети его предреченій. Много экипажей стояло на Михайловской-Площади, много каретъ подъѣзжало къ дому Дворянскаго-Собранія, и, выскочивъ изъ саней, Волгинъ поспѣшно побѣжалъ въ кассу за билетомъ...
-----
-- Князёкъ, узнаешь ли меня? Взгляни на эти розовые банты и вспомни, что ты обѣщалъ вальсировать со мной. Пойдемъ. Скоро кончится балъ, и его замѣнитъ вялая процессія масокъ.
Этими словами встрѣтило Волгина женское домино кофейнаго цвѣта, останавливая его въ дверяхъ залы, гдѣ горѣли сотни свѣчей подъ высокими сводами и оркестръ заливался, въ угоду охотницамъ до вальса. Волгинъ разсѣянно осматривалъ домино кофейнаго цвѣта.
-- У тебя ноги лучше памяти, князёкъ, продолжала докучливая маска:-- ты ловко вальсируешь, а обѣщанія свои забываешь!
Волгинъ, улыбнувшись при мысли, что маска взялась продолжать его гороскопъ, отвѣчалъ весело:
-- А, прелестная маска! да ты изъ тѣхъ, которыя засматриваются на меня, когда я вальсирую; ты одна изъ старыхъ дѣвъ, съ которыми я никогда не танцую... Признаюсь, славная выдумка: надѣла маску, и воображаетъ, что это даетъ ей право ангажировать, абонировать! ха, ха, ха!
И, продолжая смѣяться, Волгинъ побѣжалъ во слѣдъ розовому домино, которое легко порхнуло мимо его и которое было ему очень-знакомо, потому-что онъ самъ купилъ его у Юнкера... А тутъ -- откуда ни возьмись, подвернулась маска, у которой глаза сверкали какимъ-то адскимъ замысломъ; смѣясь она сказала князю:
-- Давно ли ты, Волгинъ, отвыкъ отъ побѣдъ и выучился прыгать въ окна... О томъ, какъ тебя выгоняютъ изъ будуаровъ, ты не разсказываешь, хвастунъ!
Нашъ герой отступилъ на шагъ, разсматривая маску и придумывая острый отвѣтъ; а ужь маска скрылась въ толпѣ. Волгину стало досадно; но скоро другія маски разсѣяли его; онѣ нашептывали ему о взаимности Александры Николаевны, о его ловкости и богатствѣ, вспоминали ему ничтожнѣйшіе случаи его свѣтской жизни. И Волгинъ, который не былъ врагъ преувеличеній, котораго могъ раздосадовать только лишь укоръ въ неуспѣхѣ, сталъ разговорчивъ и веселъ по обыкновенію. Онъ и не подозрѣвалъ, что когда удача ему казалась возможною, то же злое домино, которое озадачило его наминуту ѣдкой насмѣшкой, станетъ тутъ же подкапывать его воздушные замки; что злословіе, подъ личиной участія, уже рѣшилось погубить его надежды и пресѣчь всѣ пути къ новымъ попыткамъ надъ сердцемъ Александры Николаевны. На-бѣду, Волгинъ все еще любилъ ее и, послѣ непродолжительной размолвки, видя себя снова, въ глазахъ свѣта, поклонникомъ Александры Николаевны, сѣтовалъ внутренно на это почетное званіе, которое не вело ни къ какой цѣли. Его самолюбіе, болѣе чѣмъ сердце, страдало отъ неумолимости Александры Николаевны. Ему хотѣлось пастоять на своемъ. И, порою, чтобъ потѣшить себя. Волгинъ переставалъ щадить репутацію Александры Николаевны, или, лукаво защищая ее, убѣждалъ всѣхъ въ ея преступности. Да, тогда хвастовство его прибѣгало къ выдумкамъ, а болтливость завлекала далѣе, чѣмъ ему-самому хотѣлось. О послѣдствіяхъ Волгинъ не думалъ, забывая и своего Горація на запыленной полкѣ, и страницу, поразившую его въ психологической тетрадкѣ; часто вызывалъ онъ m-me Allan послѣ скрибовой пьесы: "Le verre d'eau, ou les effets et les causes", но никогда не останавливался на мысли, заключающейся въ этихъ словахъ...
-----
Дмитріи Борисовичъ Сѣрповъ, человѣкъ обыкновенный и добродушный, разъигрывалъ и въ свѣтѣ и дома самую второстепенную ролю, иногда даже жалкую,-- и вотъ отъ-чего, не сводя въ-продолженіе трехъ лѣтъ нашего лорнета съ Александры Николаевны, мы до-сихъ-поръ упоминали объ ея мужѣ только мимоходомъ. Посватавшись за Александру Николаевну на-авось, не развѣдавъ объ ея сердечномъ расположеніи, онъ имѣлъ несчастіе внушить ей самое неопредѣленное чувство, которое, мѣсяцъ спустя послѣ свадьбы, обратилось въ холодность, потомъ въ пренебреженіе... Первое впечатлѣніе, которое имѣетъ всегда сильное вліяніе на женщинъ, было невыгодное, и если лестные отзывы тетушекъ-свахъ и убѣжденія отца минутно подѣйствовали на Александру Николаевну, то время изгладило ихъ на вѣки. Въ свѣтѣ, гдѣ большая часть супруговъ, по необъяснимому самоотверженію, живутъ для всѣхъ, забывая только самихъ-себя въ этомъ счету, Александра Николаевна видѣлась съ мужемъ сколь-возможно-рѣже и не думала искать въ немъ и тѣни тѣхъ достоинствъ, которыя время и случаи обнаруживали ей въ Риттерѣ, Волгинѣ и Тѣневѣ... И Дмитрій Борисовичъ Сѣрповъ, еще до конца медоваго мѣсяца, тридцати лѣтъ отъ-роду, съ красивымъ, мужественнымъ лицомъ, добрымъ сердцемъ и по-крайней-мѣрѣ приверженный къ Александрѣ Николаевнѣ, обреченъ былъ неизвѣстности и попалъ въ цехъ мужей, которыхъ обязанность платить долги жены, провожать ее на балъ, садиться за карточный столъ при первомъ сигналѣ къ танцамъ, бродить съ завязанными глазами но бѣлу-свѣту, угадывать желанія своенравной супруги, повиноваться раболѣпно всѣмъ ея прихотямъ, избѣгать встрѣчъ съ ея обожателями и, въ награду за всѣ угожденія, жертвы и ребяческое послушаніе, не видѣть улыбки, не слышать ласковаго слова. Умнаго человѣка едвали постигнетъ такая судьба; а если постигнетъ, то едва-ли не доведетъ до отчаянія. У нашего Дмитрія Борисовича доставало ума на то, чтобъ одѣться прилично, чтобъ повернуться и поклониться въ гостиной, не говорить съ львицами о сѣнномъ покосѣ и неурожаѣ, а всегда имѣть готовый запасъ общихъ мѣстъ для разговора, никогда не высказывать своего мнѣнія, держась приговора большинства голосовъ. Много есть Сѣрповыхъ на свѣтѣ. Смотришь на нихъ,-- и вотъ, кажется, родились они не во время, женились не кстати, умерли не въ-попадъ; у нихъ что шагъ, то неудача; мало знали радостей и не умѣли осчастливить ни себя, ни другихъ...
Понималъ свою жизнь Дмитрій Борисовичъ; зналъ, что его угожденія жена ни со что не ставитъ, что подаренные имъ камаліи и браслеты никогда не надѣваются, что въ будуарѣ ея онъ лишній. Довѣрчивый и любящій всего болѣе свое спокойствіе, Дмитрій Борисовичъ рѣшился не искать объясненій странному обхожденію Александры Николаевны, ни въ чемъ ей не препятствовать и не прекословить; но все-таки былъ убѣжденъ, что она не перейдетъ за черту обязанностей супруги. Сѣрповъ думалъ-себѣ съ-проста: "пускай за ней ухаживаютъ; не одна вѣдь она кокетка; да притомъ, какъ ни балагурь молодёжь, а я все-таки ея мужъ". И, основываясь на этомъ разсужденіи, Дмитрій Борисовичъ спокойно игралъ въ вистъ на балахъ и, возвращаясь домой, никогда не справлялся о томъ, кто просиживалъ по цѣлымъ вечерамъ у Александры Николаевны.
На бѣду, въ это происшествіе замѣшалась золовка... но меня не поймутъ, скажу яснѣе: belle soeur. Эта особа прибыла изъ нижегородской деревни лѣтомъ, къ рожденію Дмитрія Борисовича. Обрадованный братъ уступилъ ей часть занимаемаго имъ мезонина каменноостровской дачи; а Александра Николаевна, по обыкновенію безпечная и довѣрчивая, не обратила вниманія на пріѣздъ мужниной родственницы, и все пошло по прежнему, какъ-будто бы въ домѣ были только жена-кокетка и слѣпорожденный мужъ. Вышло иначе. Въ ту самую ночь, когда Волгинъ объяснялся съ Александрой Николаевной въ ея будуарѣ, въ которомъ окно было растворено и свѣжій воздухъ вѣялъ прохладой, помните -- въ пушистой аллеѣ акацій, показалось что-то бѣлое, которое то бродило какъ тѣнь, то казалось неподвижной статуей, но это привидѣніе все видѣло и слышало -- то была почтенная сестра Сѣрпова, Софья Борисовна, -- она же и злая маска. Обхожденіе Александры Николаевны съ Волгинымъ сперва показалось провинціалкѣ неприличнымъ, потомъ загадочнымъ, и вотъ, по непреодолимому любопытству, старинному свойству празднаго провинціализма, привыкшаго къ уѣзднымъ сплетнямъ, Софья Борисовна рѣшилась пожертвовать своимъ здоровьемъ, рискнуть насморкомъ или кашлемъ, а ужь во что бы ни стало прокрасться невидимкой въ аллею и высмотрѣть да подслушать, что дѣлается и говорится въ будуарѣ Александры Николаевны. Удалась ей попытка. Предосудительное въ глазахъ ея положеніе Волгина и хладнокровное вниманіе Александромъ Николаевны къ его рѣчамъ унизили юную чету во мнѣніи провинціалки; а поцалуи прозвучали подъ ея ухомъ въ качествѣ вопіющаго преступленія. Къ довершенію бѣды, Александра Николаевна, утомленная ея тяжелыми ласками и докучливыми разспросами о большомъ свѣтѣ, стала обходиться сухо съ Софьей Борисовной, и тогда недоброжелательство ея дошло до крайности. Долго обдумывала она свой замыселъ и, прогостивъ до зимы, воспользовалась первымъ маскарадомъ, чтобъ отмстить Волгину колкостью за его давнюю, тоже случайно подслушанную шутку надъ ея высокой таліею, и чтобъ не только поджечь ревность и подозрѣнія своего брата, но пристыдить, осмѣять его, заставить остерегаться жены какъ врага, въ глаза назвать его дуракомъ и увѣрить, что Волгинымъ житье было бы на свѣтѣ, еслибъ всѣ мужья походили на Дмитрія Борисовича и сами бы уполномочивали женъ своихъ на шалости.-- Сѣрповъ болѣе часа провелъ рука-объ-руку съ маской, подъ которой и не подозрѣвалъ сестры своей, да и послѣ ему никогда въ умъ не приходило, что эта добродѣтельная мать семейства могла рѣшиться на полгода бросить дѣтей въ деревнѣ для того только, чтобъ проводить цѣлыя ночи въ аллеяхъ на стражѣ поцалуевъ и любовныхъ признаній, выжидать случая, чтобъ вывести ихъ наружу съ преувеличеніями, внушить ему, своему брату, подозрѣнія, которыхъ онъ всегда чуждался и доказать, какъ дважды-два четыре, что жена его обманываетъ...
Любовь Сѣрпова къ женѣ была довѣрчива. Не разъ отстаивалъ онъ свой образъ мыслей въ спорахъ съ сестрой. Но когда онъ услышалъ насмѣшки изъ устъ щеголеватаго домино, когда упреки эти запахли утонченной свѣтской колкостью, тогда легковѣрный и добродушный Сѣрповъ вдался въ обманъ, вообразилъ себѣ, что играетъ роль невыносимую, и что съ Александрой Николаевной ему жить уже невозможно.
Софья Борисовна жадно ловила на лицѣ брата впечатлѣніе, производимое ея словами. Ей помогли еще двѣ пріятельницы, неимѣвшія злобы противъ Александры Николаевны, но дѣйствовавшія просто въ защиту нравственности. И эти три граціи, облеченныя въ черныя домино, прикрытыя полумасками съ кружевными бородами, вмѣстѣ и поочередно нападали на бѣднаго Сѣрпова, какъ шекспировскія вѣдьмы, вызывавшія Макбета на преступленіе. Но Софья Борисовна, успѣвшая довести брата до отчаянія, во время прогулки своей по заламъ, тщательно отводила его отъ встрѣчи съ Волгинымъ... Она не могла желать ни дуэли, ни самоубійства, но ей бы хотѣлось блистательнаго разрыва, стыда и горя для Александры Николаевны; ей хотѣлось, чтобъ свѣтъ, который такъ снисходителенъ къ искусно-прикрытымъ слабостямъ, узналъ позоръ своего кумира, и чтобъ общественное мнѣніе, которое шопотомъ и мимоходомъ упоминаетъ о мелкихъ свѣтскихъ интригахъ, заговорило громко о преступной Александрѣ Николаевнѣ, заклеймило ее и выжило изъ Петербурга.
-----
Тускло свѣтила свѣча въ кабинетѣ Дмитрія Борисовича. Трубка давно уже не дымилась, а онъ все держалъ ее во рту, какъ-бы желая добыть изъ нея мысль, которою не ссужалъ его разсудокъ. Порою слезы навертывались на глаза Дмитрія Борисовича и катились по воинственному лицу; а онъ не отиралъ ихъ, какъ-бы не замѣчая. Да, тяжело бываетъ и человѣку самому обыкновенному, когда онъ сознаетъ, что вся жизнь его была глупа и безтолкова, что поправить ошибки поздно, а начать ее съизнова, нѣтъ силъ и возможности.
Наконецъ, Дмитрій Борисовичъ всталъ, поспѣшно взялъ съ полки дорожную карту Россіи, развернулъ ее, сталъ тщательно разсматривать, и вотъ, мгновенною, внезапною, вздорною рѣшимостью своею положилъ онъ конецъ свѣтскому роману Александры Николаевны. Лицо простяка какъ-то прояснилось... онъ сталъ необыкновенно дѣятеленъ; всю ночь считалъ и откладывалъ деньги, запечатывалъ пакеты, на разсвѣтъ уѣхалъ изъ дома, былъ у того, у другаго, и чрезъ двое сутокъ все было улажено... Чего же доискивался и домогался Дмитріи Борисовичъ, куда онъ собирался?.. На Кавказъ, туда, куда стремится столько разочарованныхъ честолюбій, столько горячихъ чувствъ, охлажденныхъ тщетою жизни, столько несбыточныхъ надеждъ, столько пылкихъ воображеніи,-- туда, гдѣ находитъ награду храбрый и гдѣ выливается нуля несчастливцу... Да, Дмитрій Борисовичъ, вѣчный рабъ мнѣнія, съумѣлъ однакожь пренебречь имъ на этотъ разъ, понявъ, что дуэль -- глупость, а самоубійство -- подлость. Онъ рѣшился, посвятивъ остатокъ дней на полезное дѣло, предоставить случаю свою будущность.
За назначеніемъ на Кавказъ не было остановка; а Александра Николаевна безъ гнѣва и сожалѣніи узнала о своеволіи мужа. Онъ не рѣшился на рѣзкое объясненіе съ нею, и этимъ, разумѣется, все испортилъ. Вотъ, что сказала о ira ему при прощаніи:
-- Да чего же вы хотите, отправляясьтуда? Васъ могутъ убить!?..
-- Ничуть, ma chиre; вотъ мои инструкціи: я поставленъ внѣ опасности, отвѣчалъ нѣсколько смутясь Сѣрновъ и показывая женѣ полученныя предписанія. Она бросила бѣглый, разсѣяный взглядъ на бумагу и поцаловала Дмитрія Борисовича, разумѣется, только "для проформы".
Рука его дрожала въ рукѣ Александры Николаевны, слезы показались на глазахъ, но онъ отвернулся,-- и она, казалось, ничего не замѣтила. Но судорожно сжалось ея сердце, неясное чувство безпокойства и сожалѣнія вкралось въ него тогда только, когда почтовая четверка далеко унесла Сѣрпова изъ столицы, повлекши вмѣстѣ съ нимъ, нашу повѣсть къ неопредѣленному концу. Да и тутъ пришелъ Волгинъ, заговорилъ о нарядахъ и балахъ, и Дмитрій Борисовичъ по-прежнему былъ преданъ забвенію.
Полумѣры никогда къ добру не ведутъ. Въ этомъ убѣдитъ насъ и развязка поведенія Сѣрпова.
Продолжала ли Александра Николаевна читать наставленія Волгину, или предалась его обольщеніямъ, мы объ этомъ не можемъ сказать ничего съ достовѣрностью, за тѣмъ, что теперь мы уже лишены способности узнавать ея тайны. Но вотъ, что дошло до насъ но слухамъ.
Александра Николаевна стала безпокоиться о мужъ, громко сѣтовала на его отсутствіе, нетерпѣливо выжидала писемъ, ну, словомъ: скучала до крайности. Она припоминала одно за другимъ всѣ угожденія Дмитрія Борисовича, которыя всегда оставляла безъ вниманія, сознавала всю тщету своей прошедшей жизни, постигала, что изъ того же Сѣрпова, изъ котораго бы она могла сдѣлать человѣка дѣльнаго въ обществѣ и семействѣ, развивая скрытое, подъ его грубой оболочкой, прямое благородство, желанье пользы и добра,-- она сама сдѣлала что-то хуже нуля, какой-то наиглупѣйшій минусъ.
------
Было поздно. Мракъ покрывалъ спавшій Петербургъ. Морской вѣтеръ вылъ по улицамъ, и Нева просилась изъ гранитныхъ береговъ. Алескандра Николаевна сидѣла въ креслахъ у камина, и бросала въ него, одинъ за другимъ, листки тетради, когда-то исписанной стихами. Послышался стукъ запоздалаго экипажа. Александра Николаевна вздрогнула и оглянулась, услышавъ бряцанье конскихъ копытъ о мостовую. Не смотря на полночь, ей вообразилось, что везутъ письмо отъ мужа, отъ котораго еще не получала извѣстій со дня его отъѣзда. Но вмѣсто мужа вошелъ князь Волгинъ. Лицо его обличало волненіе и безпокойство: вся Фигура его была какая-то заказная. Послѣ краткаго предисловія о томъ, какъ сбыточны иногда предчувствія и какъ безпокойство никогда не бываетъ безъ причины, Волгинъ объявилъ, что, но достовѣрнымъ извѣстіямъ, Дмитрій Борисовичъ уже съ недѣлю болѣнь въ Рязани.
Александра Николаевна устремила быстрый, испытующій взоръ на Волгина.
-- Не мучьте меня приготовленіями, они хуже всякой пытки; мужъ мой убитъ, да?
И, говоря это, Александра Николаевна, уже при входѣ Волгина замѣтившая на днѣ его шляпы письмо за черною печатью, схватила его съ быстротою мысли... Она прочла его поспѣшно.Изъ него узнала она, что, не доѣзжая до Рязани, лошади понесли Дмитія Борисовича; что, выброшенный изъ брички, онъ упалъ на камень, повредилъ ногу; что рана его, память турецкаго похода, раскрылась -- и что онъ истекъ кровію.
Смертная блѣдность, которая хуже всѣхъ слезъ, стоновъ, вздоховъ и обмороковъ, покрыла лицо Александры Николаевны, и недочитанное письмо задрожало въ рукѣ ея. Волгинъ, виновникъ и вѣстникъ смерти мужа, показался ей въ тотъ мигъ самымъ отвратительнымъ порожденіемъ ада, и въ его образъ вся прежняя жизнь Александры Николаевны предстала ей живымъ упрекомъ. Она молчала, блѣднѣла, и, не удостоивъ Волгина ни взглядомъ сожалѣнія, ни укоризнью, медленно опустилась въ кресла.
Князь, понимая, что съ такою женщиной, какъ Александра Николаевпа, любезность и банальныя услуги, въ столь трудную минуту, не поведутъ къ добру, тихо добрался до двери. Въ послѣдній разъ переступилъ онъ за порогъ ея будуара.
------
Ровно три мѣсяца спустя, когда облака сгущались надъ высотами Сергіева Монастыря и морозъ трещалъ на дворъ, влекомое усталой тройкой и скрипя по свѣжему сньгу, приближалось что-то на дровняхъ къ мирной обители, и вскорѣ остановилось у воротъ, между ча~ совень.
Въ это время, въ окнѣ гостинницы, по ту сторону дороги, поднялась занавѣска и показалось блѣдное, искаженное страданіемъ лицо женщины, когда-то прекрасное, обличавшее теперь сильное душевное волненіе.
Луна мгновенно выглянула изъ-за тучи, и освѣтила лежавшій на дровняхъ гробъ. Отверзлись желѣзные затворы, и онъ медленно вкатился въ жилище мертвыхъ.
На разсвѣтѣ мы слышали, какъ вѣтеръ разносилъ по окрестности стройное пѣніе иноковъ, какъ гремѣла на взморьѣ вѣчная память болярину Димитрію, и какъ горсть земли глухо прозвучала надъ гробовой доской.