Залъ опернаго петербургскаго театра былъ полонъ. Пѣлъ знаменитый Лаблашъ. Шла Свадьба Фигаро Моцарта. Занавѣсъ еще не поднимался. Мущины во фракахъ, военные съ густыми и не густыми эполетами, ловкіе, вытянутые въ струнку чиновники высшаго полета, шныряли по ложамъ, разчитывая въ которую слѣдуетъ прежде зайти, и говорить или нѣтъ о томъ какъ вчера былъ проведенъ вечеръ. Дамы и дѣвицы лорнировали кресла; кресла лорнировали дамъ и дѣвицъ. Фельетонисты мрачно сидѣли на своихъ мѣстахъ. Все шло какъ слѣдуетъ. Музыканты въ оркестрѣ еще не усѣлись; одинъ доставалъ свою віолончель изъ ящика, другой канифолилъ смычокъ; литаврщикъ тихонько строилъ свои литавры. Занавѣсъ колебался по временамъ отъ прикосновенія любопытныхъ пѣвцовъ и пѣвицъ, осматривавшихъ, въ прорѣзанныя скважины, публику.
-- On dit qu'il nous quitte, слышалось въ ложахъ.
-- Неправда, отвѣчалъ на это самоувѣренный, превосходительный теноробасъ;-- у меня былъ сейчасъ директоръ театра, Lablache reste à Pétersbourg.
Во второмъ ряду первыхъ скрипокъ сидѣлъ человѣкъ лѣтъ тридцати, со вьющимися каштановыми волосами; прическа его напоминала нѣсколько Бетговена, но продолговатое, блѣдное, довольно правильное лицо его выражало усталость, утомленіе, обличающія натуру нервную; наклонивъ нѣсколько набокъ красивую голову (привычка скриначей), молодой человѣкъ, держа подъ-мышкой скрипку, внимательно читалъ письмо, нагнувшись къ лампѣ. Въ это время въ оркестръ вошелъ скрипачъ-солистъ, одна изъ музыкальныхъ звѣздъ описываемаго времени; солистъ однимъ подавалъ руку, на вѣжливые поклоны другихъ отвѣчалъ легкимъ кивкомъ головы. Подойдя къ своему стулу, онъ подалъ два пальца читающему письмо; этотъ почтительно поклонился, прикоснувшись къ протянутому двоеперстію; потомъ, положивъ письмо въ карманъ фрака, онъ началъ что-то съ жаромъ разказывать солисту. Выслушавъ разказъ, продолжавшійся минутъ десять, солистъ пожалъ плечами и принялся за свой щегольской скрипичный ящикъ. Гобоистъ подалъ "la"; музыканты начали строить инструменты... Немного спустя вбѣжалъ, застегивая бѣлыя перчатки, длинноволосый Италіянецъ, капельмейстеръ. Войдя на свое мѣсто, онъ постучалъ, оглядѣлъ оркестръ и, тряхнувъ кудрями, высоко поднялъ свою палочку. Оркестръ притихъ; скрипачи подняли скрипки, и чрезъ секунду грянула шаловливая, смѣющаяся увертюра. Захохотали скрипки надъ неудачнымъ волокитствомъ графа; Сусанна съ чепчикомъ бѣгала за красавцемъ-пажомъ, намѣреваясь посмѣшить графиню. Смычки, какъ будто по командѣ, стройно двигались по одному направленію; оркестръ гремѣлъ. Казалось, всѣми все забылось; не было мѣста личному настроенію; все увлеклось, все утонуло въ этомъ пестромъ потокѣ звуковъ, поднятыхъ капризомъ генія.
Съ послѣдними аккордами увертюры поднялся занавѣсъ; громкими рукоплесканіями былъ встрѣченъ толстякъ Лаблашъ.
"Cinque, dieci, venti, trenta," началъ онъ послѣ продолжительныхъ поклоновъ, переваливаясь съ аршиномъ въ рукѣ по сценѣ.
Кончилось первое дѣйствіе. Начались безконечные вызовы Лаблаша. Скрипачъ, положивъ скрипку на пюпитръ, снова принялся читать письмо. Прочитавъ, онъ сложилъ на груди руки и задумался; на красивомъ, блѣдномъ лицѣ его не трудно было замѣтить тяжелое душевное состояніе. Солистъ, болтая о чемъ-то съ капельмейстеромъ, нѣсколько разъ обращался къ скрипачу съ вопросомъ, "ne c'est pas?" Но послѣдній нехотя улыбался, отвѣчалъ нѣсколько словъ и снова впадалъ въ свое раздумье.
-- За тобой прислала какая-то графиня Н., сказалъ контрабасистъ, подойдя къ нему и назвавъ одну изъ извѣстнѣйшихъ нашихъ графскихъ фамилій.
-- Графиня Н.? съ удивленіемъ спросилъ скрипачъ.-- Да я не знаю ея вовсе. Урокъ что ли? Я не возьму. Мнѣ надо уѣзжать въ деревню къ барину.
-- Опять развѣ письмо? спросилъ контрабасистъ.-- Да выдь на минуту. Вотъ человѣкъ ея въ дверяхъ.
Въ дверяхъ оркестра стоялъ человѣкъ, съ черными, красивыми: бакенбардами, въ мѣховомъ пальто. Скрипачъ, медленно поднявшись съ мѣста, подошелъ къ нему своею лѣнивою походкой.
-- Графиня Софья Матвѣевна Н., имѣя нужду васъ видѣть, просятъ покорнѣйше пріѣхать къ ней завтрашняго числа въ часъ пополудни, отчеканилъ человѣкъ съ бакенбардами, важно приподнявъ голову и осматривая музыканта.
-- Вы не можете мнѣ сказать зачѣмъ угодно графинѣ меня видѣть? Я не имѣю чести знать графини....
-- Да онѣ-то васъ знаютъ.... Слышали вашу игру у графа Матвѣя Юрьевича, любезно перебилъ его присланный.-- А зачѣмъ именно просятъ они васъ, не знаю.... Какъ же прикажете доложить ея сіятельству?
-- Скажите: я пріѣду, отвѣчалъ скрипачъ, припоминая слушательницъ квартетовъ у графа Віельгорскаго.
Человѣкъ въ пальто подалъ адресъ и, раскланявшись, вышелъ изъ оркестра. Въ это время капельмейстеръ застучалъ палочкой, и музыканты бросились къ инструментамъ.
"Видно квартетъ хочетъ устроить у себя", думалъ музыкантъ, наскоро подстроивая квинту; "нѣтъ, мнѣ не до квартетовъ.",
Капельмейстеръ далъ знакъ, и стройный громъ оркестра покрылъ говоръ въ ложахъ и креслахъ.
-- Тсс! послышалось въ переднихъ рядахъ, когда началъ подниматься занавѣсъ.
-- Вы не играете на дняхъ у графини Н.? спросилъ въ слѣдующемъ антрактѣ Барскій (фамилія скрипача) на ломаномъ французскомъ языкѣ солиста.
-- Comtesse N.? Permettez, важно отозвался Французъ, вынимая изъ кармана записную книжку;-- jeudi, vendredi chez.... samedi.... читалъ онъ вслухъ, усиливая голосъ на титулахъ princesse, comte, monsieur l'ambassadeur и т. д.-- Нѣтъ.... У меня не записана comtesse N. Но не забудьте, n'oubliez pas, mon cher, прибавилъ онъ, взявъ за бортъ фрака Барскаго,-- что эта вся недѣля у насъ quatuors.
-- Я знаю, отвѣчалъ Барскій.
Онъ былъ постоянная вторая скрипка солиста.
Французъ положилъ книжку въ карманъ и началъ лорнировать ложи, фамиліарно кивая нѣкоторымъ. Изъ ложъ летѣли ему восторженные поклоны отъ дамъ, дѣвицъ и кавалеровъ.
Кончилась опера. Театръ опустѣлъ. Тушили лампы и люстру. Усталые музыканты, съ ящиками въ рукахъ, побрели изъ оркестра. Барскій взялъ извощика и поѣхалъ на свой чердакъ, на Сѣнной площади.
"Поздно; заѣхать бы къ ней; да зачѣмъ?" раздумывалъ онъ дорогой. "Не поѣду. Лучше пропасть безъ вѣсти, пусть думаетъ она что я умеръ. Вѣдь я теперь все равно что умеръ для нея." Dove sono i belli momenti, пришла ему вдругъ въ голову арія графини. И, странно, въ первый разъ въ жизни сталъ понятенъ ему смыслъ простой, избитой мелодіи; заговорила каждая нота. "Видно прочувствовано", подумалъ музыкантъ.
Извощикъ остановился у высокаго дома. Барскій отворилъ незапертую дверь и побрелъ ощупью по неосвѣщенной лѣстницѣ. "А почитаешь", размышлялъ онъ, зажигая свѣчу въ своей каморкѣ, "Моцарту немного было слаще нашего подъ-часъ. Но все же онъ страдалъ, но зналъ и радости, сталъ знаменитъ, а тутъ вѣдь баста; тутъ похоронятъ тебя заживо." Раздѣвшись и погасивъ свѣчку, онъ улегся на диванъ, служившій ему постелью, и пролежалъ до утра съ открытыми глазами. "Вотъ положеніе", думалъ онъ; "съ иною невзгодой можно бороться, вооружиться силой воли, характера. А тутъ человѣкъ просто пѣшка на шахматной доскѣ; передвинули, и стой на своемъ мѣстѣ. Совѣстно даже разказывать другимъ. Зачѣмъ это дернула меня нелегкая разказать давеча солисту? Покончить развѣ, порѣшить съ собой?" мелькнуло въ головѣ. Музыкантъ перекрестился, испугавшись своей мысли, и поднялся съ дивана. Солнце, прорываясь сквозь утренній, морозный туманъ, уже озарило кровли сосѣднихъ домовъ; на розовомъ небѣ стояли столбы дыма. Скрипачъ взглянулъ на часы и сталъ умываться.
Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ его біографія. Захаръ Петровичъ Барскій (фамилія придуманная помѣщикомъ) сынъ крѣпостнаго кучера, лѣтъ четырнадцати игралъ уже въ оркестрѣ Тарханкова вторую скрипку. Замѣтивъ бойкую игру мальчика, одинъ изъ петербургскихъ знакомыхъ, навѣстившій помѣщика, меломанъ, посовѣтовалъ отправить его въ Петербургъ поучиться музыкѣ. Захара отправили съ меломаномъ, усадивъ на высокіе козлы дормеза. Меломанъ отдалъ его къ одному театральному скрипачу, Чеху; баринъ платилъ за него года три, потомъ заболѣлъ и, вѣроятно, просто позабылъ о мальчикѣ. Напомнить было некому, ибо родители Барскаго вскорѣ по его отъѣздѣ умерли. Честный музыкантъ Чехъ, несмотря на прекращеніе платы, держалъ мальчика у себя и училъ его. Наконецъ и Чехъ умеръ холерой; Захаръ остался одинъ-одинехонекъ. Пріятель учителя, одинъ чиновникъ, віолончелистъ-любитель, взялъ его къ себѣ и выхлопоталъ ему дозволеніе играть въ театральномъ, балетномъ оркестрѣ, сначала безъ жалованья. Капельмейстеръ, замѣтивъ способности юноши, упросилъ инспектора музыки назначить ему небольшую плату. Чиновникъ-благодѣтель нашелъ путь и упросилъ тогдашняго солиста-скрипача, Француза, давать Барскому уроки безплатно. Чрезъ полгода солистъ помѣстилъ Захара Петровича у себя и поручалъ ему заниматься со своими учениками. Обученный Чехомъ теоріи музыки, Барскій, какъ виртуозъ, сдѣлалъ въ это время замѣчательные успѣхи. Жена солиста, Италіянка, отъ скуки начала учить Барскаго по-италіянски. И вышелъ изъ него одинъ изъ тѣхъ Ванюшъ и Петрушъ, которые то кистью, то смычкомъ, въ безвѣстныхъ углахъ Россіи, воспитывали эстетически цѣлое поколѣніе дворянъ, воспитывали Пушкиныхъ, Жуковскихъ, Глинокъ. Вспомните живописца Тропинина, домашній оркестръ Глинки, и такъ далѣе. Они же, эти безвозмездные, неоцѣненные какъ должно, труженики стали въ основаніе нашихъ столичныхъ оперныхъ оркестровъ. Говорить ли что изъ-подъ того же спуда вылетѣлъ поэтъ Шевченко, нашъ знаменитый Щепкинъ, что оттуда выходили люди со славою занимавшіе каѳедры?
Солистъ-учитель упросилъ одного изъ вліятельныхъ лицъ написать къ Тарханкову (Павлу Ивановичу; старшій братъ уже умеръ въ это время), не освободитъ ли онъ Барскаго за выкупную плату, которую готово было уплатить вліятельное лицо. Это письмо, вмѣсто пользы, повредило музыканту. Павелъ Ивановичъ обидѣлся; ему почему-то показалось это намекомъ на уничтоженіе вольныхъ данныхъ музыкантамъ покойнымъ братомъ; онъ отвѣчалъ вѣжливымъ отказомъ, объясняя что самъ любитъ музыку и въ настоящее время нуждается въ искусномъ капельмейстерѣ для своего домашняго оркестра. Къ Захару полетѣли письмо за письмомъ изъ помѣщичьей конторы. Павлу Ивановичу показалось что Захаръ хлопочетъ въ Петербургѣ о возстановленіи уничтоженныхъ вольныхъ; это подозрѣніе возбудилъ неясный слухъ что музыканту покровительствуетъ какой-то чиновникъ.
Барскій не рѣшался ѣхать; контора задержала его паспортъ, который мѣнялъ доселѣ прикащикъ безъ вѣдома барина.
Солистъ-учитель, уѣзжая за границу, отрекомендовалъ Барскаго смѣнившему его виртуозу. Барскій сдѣлался постояннымъ спутникомъ новаго солиста; не разъ игралъ соло на сценѣ и въ концертахъ; безъ него уже не обходился ни одинъ квартетъ въ извѣстныхъ музыкальныхъ салонахъ. Словомъ, онъ только что началъ вставать на ноги; учитель оставилъ ему въ наслѣдство два-три выгодные урока. Слѣдовательно, можно было жить припѣваючи.
Кромѣ боязни похоронить себя заживо въ глуши отдаленнаго помѣстья, музыканту тяжело было еще кое-почему разстаться съ Петербургомъ. На концѣ одной изъ длинныхъ линій Васильевскаго острова, въ небольшомъ деревянномъ домикѣ, жилъ старикъ вдовецъ, чиновникъ, съ дочерью. Это былъ тотъ самый віолончелистъ который принялъ участіе въ Барскомъ. Захаръ Петровичъ, какъ мы сказали, одно время даже жилъ у него. Изъ благодарности, онъ началъ давать уроки музыки единственной дочери старика. Дѣвушка была почти однихъ лѣтъ съ учителемъ. Она уже играла прежде на фортепіано и обладала не совсѣмъ обыкновеннымъ талантомъ. Толковые уроки музыканта пробудили дарованіе, засыпавшее было отъ недостатка среды и дѣльныхъ указаній. Барскій досталъ ей въ послѣдствіи на прокатъ порядочный инструментъ и каждое воскресенье утромъ игралъ съ ученицей сонаты. Старикъ былъ въ восторгѣ и нерѣдко самъ подсаживался къ молодымъ людямъ со своимъ віолончелемъ. Учитель и ученица никогда не говорили о любви, но любили другъ друга и сознавали это ясно. Никогда даже не намекалъ, конечно, Барскому старикъ о его происхожденіи; несмотря на это, музыкантъ самъ нѣсколько разъ давалъ себѣ слово перервать начинавшую крѣпнуть болѣе и болѣе связь, но не въ силахъ былъ сдержать даннаго себѣ слова. Въ первый же свободный часъ онъ бралъ свой ящикъ и ѣхалъ на Васильевскій островъ. Нигдѣ онъ такъ не отдыхалъ какъ тамъ, нигдѣ такъ задушевно не звучала его скрипка какъ въ бѣдной комнаткѣ отставнаго стараго чиновника. Онъ часто проклиналъ себя за недостатокъ воли; маленькая надежда на вольную лопнула со смертью прежняго помѣщика, и честный музыкантъ считалъ просто подлостью свою чистую привязанность къ ученицѣ. Читатель понялъ теперь отчего ему взбрела на умъ арія: Dove sono і belli momenti.
Молодой слуга, корридорный, принесъ самоваръ. Барскій заварилъ чай; по обыкновенію, онъ взялъ скрипку чтобы проиграть гаммы, но подумалъ: "На что же мнѣ мое искусство? На что оно?" Со стѣсненнымъ сердцемъ онъ положилъ инструментъ въ футляръ и прикрылъ подушкой. Изъ футляра вылетѣлъ адресъ графини; тутъ только вспомнилъ онъ что обѣщалъ быть у нея послѣ репетиціи.
-- Однако надо съѣздить къ инспектору музыки сказать, соображалъ скрипачъ.-- Оттуда съѣзжу къ Елизаветѣ Николаевнѣ. Нѣтъ, не поѣду я къ ней. Не поѣду, уже проговорилъ онъ вполголоса.