Павелъ Ивановичъ Тарханковъ утромъ, въ день предполагаемаго концерта, сидѣлъ въ кабинетѣ своего городскаго дома, онъ былъ еще въ халатѣ. Покуривая трубку и прихлебывая по временамъ изъ чашки кофе, Павелъ Ивановичъ перебиралъ какіе-то пожелтѣвшіе документы, въ родѣ дворянскихъ грамотъ, писанные рукою александровскаго времени. Въ кабинетѣ, да и во всемъ домѣ было какъ-то неуютно, какъ обыкновенно бываетъ въ домахъ въ которые хозяева заглядываютъ только наѣздомъ. Старинный письменный столъ краснаго дерева, неуклюжій гардеробъ, покоробленный портретъ какого-то старика въ дворянскомъ мундирѣ составляли все убранство кабинета. Стекла не выставляемыхъ, вѣроятно съ давняго времени, рамъ потускнѣли; въ комнатѣ пахло чѣмъ-то нежилымъ.
-- Василій Савельичъ Аристарховъ, доложилъ вошедшій, вѣчно мрачный, камердинеръ.
-- А! Василій Савельичъ, проси, отвѣчалъ хозяинъ.-- Да набей мнѣ трубку.
Камердинеръ вышелъ и чрезъ нѣсколько минутъ въ кабинетъ вошелъ, или вѣрнѣе вплылъ, безъ малѣйшаго звука, высокаго роста, нѣсколько полный, со свѣжимъ, прекрасно вымытымъ и выбритомъ лицомъ господинъ. Сѣдые волосы его были острижены подъ гребенку. На немъ былъ надѣтъ бархатный щегольской пиджакъ, высокіе воротнички рубашки были ослѣпительной бѣлизны. На жилетѣ блестѣла длинная золотая цѣпь.
Хозяинъ приподнялся.
-- Извините, что я не одѣтъ. Проспалъ и потому.... началъ онъ.
Гость крѣпко пожалъ лѣвою рукой жирный локоть Tapханкова, беззвучно опускаясь въ стоявшія съ боку стола кресла.
Камердинеръ подалъ трубку Павлу Ивановичу.
-- Оставь же насъ, сказалъ Павелъ Ивановичъ, закуривъ трубку.-- Кто пріѣдетъ, говори: "нѣтъ дома".
-- Слушаю-съ, отвѣчалъ, выходя на цыпочкахъ, лакей.
Тарханковъ заперъ дверь на ключъ.
-- Не прикажите ли сигару? спросилъ онъ гостя.
-- У меня есть, мягко отвѣтилъ гость, вынувъ изъ кармана роскошный, золотой, съ эмалью, портсигаръ.
Хозяинъ зажегъ свѣчку; гостъ, обрѣзавъ аккуратно вынутую регалію, пустилъ струйку дыма въ нежилую атмосферу комнаты.
-- Вотъ справка о которой я вамъ говорилъ, сказалъ хозяинъ, вынувъ изъ стола какую-то бумагу и передавая гостю.
Гость принялся читать ее.
Хозяинъ уставилъ на него сѣрые, мышиные глаза свои и самодовольно улыбался, пуская полегоньку дымъ изъ янтаря.
-- Да.... началъ, положивъ бумагу и играя своею цѣпочкой, гость,-- но вѣдь окончательно вѣрить этому нельзя; положимъ, онъ перерылъ весь архивъ, все-таки, какъ вы поручитесь что противная сторона не отыщетъ эти документы. Замѣтьте что вы имѣете дѣло съ сильнымъ противникомъ. Гораздо бы вѣрнѣе было, какъ я вамъ говорилъ, еслибъ отыскать ихъ, и...
-- И.... уничтожить, вы полагаете, какимъ-либо образомъ? спросилъ нерѣшительно, вполголоса хозяинъ, нѣсколько побагровѣвъ.
-- То-есть, я вамъ не говорю, не то что уничтожить, а.... Мало ли есть различныхъ средствъ на это... Конечно, это можетъ стоить довольно дорого, но за то вы тогда обезпечены, вы не рискуете сдѣлаться калифомъ на сутки, проговорилъ гость.
-- Я понимаю васъ, согласенъ, да вѣдь какъ, гдѣ отыщешь ихъ. Положимъ... Денегъ я бы не пожалѣлъ... Что деньги? отозвался хозяинъ вздохнувъ и задумчиво опустивъ голову.
-- Невозможнаго нѣтъ ничего, дражайшій Павелъ Ивановичъ, таинственно произнесъ гость, потянувъ дымъ изъ сигары и пристально взглянувъ на хозяина.-- Святыя денежки все дѣлаютъ... Есть поговорка: "чудеса творятъ".
Водворилось молчаніе. Гость, или почувствовавъ неприличіе довольно продолжительнаго безмолвія, или желая показать свое равнодушіе къ дѣлу о которомъ шла рѣчь, вдругъ началъ совершенно неожиданно сладкимъ до нѣги голосомъ:
-- А люблю я, признаюсь, люблю народныя пословицы. Сколько въ нихъ разума и, знаете, не нашего, такъ-сказать, падшаго ума, а.... Сколько въ нихъ вѣры въ правду, свѣжести.
-- Это вы насчетъ чего? спросилъ, думавшій видимо совершенно о другомъ, хозяинъ.
-- Насчетъ пословицъ нашихъ русскихъ. Я говорю, сколько въ нихъ наивной, именно наивной, мудрости.... Какъ цѣлостенъ еще и какъ уменъ нашъ народъ, повторилъ гость, сбросивъ пепелъ со своей сигары.
-- Да, очень умный народъ.... Такъ вы говорите что можно достать эти бумаги? Есть онѣ? нетерпѣливо придвинувшись поближе къ гостю, спросилъ хозяинъ.
-- То-есть какъ есть? отвѣчалъ гость разсматривая что-то на потолкѣ.-- Я этого не говорилъ. Я говорю что невозможное иногда дѣлается возможнымъ. Надежда, продолжалъ онъ, быстро и съ пріятною улыбкой взглянувъ на хозяина;-- "надежда кроткая посланница небесъ..." Помните у Жуковскаго? "Тебя хочу воспѣтья, о божественная..." Какая прелесть! Слогъ-то? А? Ну кто, скажите, кто изъ нынѣшнихъ писателей....
-- Хорошій слогъ, но.... Будемте говорить откровенно, перебилъ хозяинъ.-- Имѣете вы нѣкоторыя свѣдѣнія развѣ, что документы....
-- Какъ дальше, вотъ не помню... Да; "ты утѣшаешь мореходца...." Нѣтъ, не то; я пропустилъ еще одинъ прелестнѣйшій періодъ.... Боже мой, какъ бишь?
-- Послушайте, нетерпѣливо приставалъ хозяинъ, мысленно посылая къ чорту и мореходца, и неумѣстную восторженность гостя.-- Денегъ, я вамъ прямо говорю, я денегъ на это не пожалѣю... Помогите... Возьмите это дѣло на себя, почтеннѣйшій Василій Савельичъ.... Облагодѣтельствуйте человѣка на всю жизнь.... Василій Савельичъ.... Вы знали моего брата; вы были другомъ нашего дома, продолжалъ уже прослезившись Павелъ Ивановичъ....-- Во имя памяти покойнаго, если не для меня.... Помогите.
-- Какъ это все, однакожь, мнѣ напоминаетъ, началъ гость, задумчиво оглядывая голыя стѣны нежилаго кабинета,-- напоминаетъ о быломъ, о прошломъ.... Этотъ гардеробъ.... А! вотъ и онъ, продолжалъ онъ, остановивъ взоры на висящемъ на стѣнѣ потрескавшемся, запыленномъ портретѣ.-- Вотъ онъ. Его улыбка.... Вылитый.... Чья это кисть?... Боже мой.... Давно ли, кажется, все это было.... Мы были оба молоды....
-- Ну, вотъ видите, перебилъ хозяинъ, обрадовавшись впечатлѣнію произведенному портретомъ.... Братъ вѣдь и любилъ же васъ! У, какъ любилъ.... Я помню.
-- И я любилъ его, вздохнувъ и меланхолически повѣсивъ на бокъ круглую сѣдую голову, произнесъ гость.
-- Вотъ видите.... Такъ помогите....
-- Двѣсти тысячъ, и дѣло будетъ сдѣлано, отвѣчалъ хладнокровно гость, выходя вдругъ изъ мечтательнаго настроенія.
Хозяинъ выпучилъ глаза и быстро отодвинулъ свое кресло; его будто ожгли эти два слова спокойно сказанныя гостемъ.
-- Двѣсти тыс... началъ было онъ, но не докончилъ, словно испугавшись какъ бы не выскочила изъ стола на его возгласъ эта сумма.
-- И то единственно помня дружбу покойнаго... Боже мой! Аѳанасьевское, Горки.... Вѣдь это рай земной! Отчего вы тамъ не живете? Этотъ великолѣпный домъ, садъ. Боже мой, сколько самыхъ отрадныхъ, молодыхъ воспоминаній.... Да... снова задумчиво наклонивъ стриженую голову, окончилъ гость.
Хозяинъ безсмысленно перекладывалъ съ мѣста на мѣсто лежавшія на столѣ бумаги.
Опять воцарилось молчаніе.
-- Скажите, началъ гость, развалившись и подперевъ голову своею бѣлою, тщательно вымытою рукой,-- вы продолжаете поддерживать оркестръ? Ахъ, тамъ была одна пѣвица, помню я... Параша, кажется.
-- Продолжаю, отвѣчалъ хозяинъ.-- Послушайте, сказалъ онъ, желая сразу загатить этотъ нахлынувшій потокъ воспоминаній,-- вѣдь это такая громадная сумма что....
-- А вотъ это какая сумма, спокойно отвѣчалъ гость, поматывая своею прюнелевою ботинкой.... Останется ли мнѣ за хлопоты пять тысячъ, я не знаю.
-- Какъ это? спросилъ, изумившись, Павелъ Ивановичъ.-- Отъ двухсотъ тысячъ...
-- Гдѣ вы живете? На лунѣ? спросилъ гость.
-- Нѣтъ, но... началъ было хозяинъ.
-- Такъ, что же васъ такое изумляетъ? Вы говорите, вы имѣете оркестръ.... Что сдѣлаетъ вашъ капельмейстеръ безъ скрипачей, флейтистовъ, контрабасовъ и такъ далѣе? У насъ, почтеннѣйшй, вѣдь тоже есть своего рода контрабасисты; есть виртуозы не дешевые.
"Ну, да и ты, братъ, вижу я, контрабасистъ, хоть и поешь о дружбѣ, да о прошломъ," думалъ хозяинъ, отвалившись къ спинкѣ креселъ и кусая усы.
-- У васъ концертъ сегодня, кажется, поправивъ на столѣ свой съѣхавшій было могучій локоть, началъ гость.... А это пріятно.... Въ губернскомъ городѣ, гдѣ мало развлеченій.... Недавно слышалъ я Вьётана. Что это за скрипачъ.... Сколько души.... Вы слышали его?
-- Да, слышалъ.... Извините.... Я снова приступаю къ дѣлу.... Вотъ что, пятьдесятъ тысячъ я согласенъ дать.... Ну, шестьдесятъ, началъ хозяинъ, замѣтивъ при первой цифрѣ легкую улыбку на лицѣ гостя.-- Шестьдесятъ тысячъ я, понатужусь, дамъ... Помогите.
Гость молча улыбался.
-- Вы дитя, началъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, какъ бы любуясь собесѣдникомъ.-- Дитя.... Въ васъ столько чистоты, наивности.
Тарханковъ нѣсколько сконфузился.
-- Это такая рѣдкость, продолжалъ гость,-- именно рѣдкость въ нашъ меркантильный вѣкъ.... Скажите, какъ вы это такъ всецѣло сохранились?
-- Вамъ угодно шутить, началъ Тарханковъ, теперь только догадавшись что гость давнымъ-давно залѣзъ въ его душу и видитъ ясно что тамъ дѣется.
-- Ни мало не шучу. Серіозно, вы напомнили мнѣ дѣтство... Ахъ, дѣтство, началъ было снова гость, но замолчалъ, почему-то узнавъ также о догадкѣ собесѣдника.
"У, архибестія", чуть не сорвалось съ языка у хозяина, отиравшаго выступившій на лбу потъ.
-- Будемте говорить серіозно, сердито и смотря въ сторону, началъ было онъ.
-- Я вамъ сказалъ, перебилъ Аристарховъ, погладивъ рукой бороду и посмотрѣвъ въ потолокъ.-- Вы не сердитесь на меня. Что дѣлать? Мы вѣдь практики, продолжалъ онъ, засунувъ въ карманы руки и нагибаясь всѣмъ туловищемъ къ Тарханкову.-- Вѣдь я не шутя; вы живете въ деревнѣ, въ тихой провинціи, въ васъ больше сохранилось, какъ хотите, идеальнаго. А какъ это важно сохраниться... да... прощайте же, сказалъ онъ поднявшись и пожавъ руку Павлу Ивановичу.-- И его гитара... Боже мой! добавилъ онъ, замѣтивъ запыленную гитару, выглядывавшую задомъ кузова изъ-за гардероба.-- Дуэты игрывали съ нимъ... Я тоже гитаристъ вѣдь... Какъ это все переноситъ меня въ невозвратимое прошедшее.
-- Я у васъ буду, Василій Савельичъ. Вы когда въ Петербургъ? спросилъ хозяинъ.
-- Да послѣ завтра... Отъ десяти утра и до двѣнадцати я къ вашимъ услугамъ, каждый день, отвѣчалъ гость, пробуя отворить дверь.
-- Нѣтъ, позвольте, заперто.
Щелкнувъ замкомъ, Тарханковъ отворилъ дверь и пошелъ провожать гостя въ переднюю.
-- Какъ это все, вотъ даже стулья, напоминаетъ, продолжалъ, выступая беззвучными шагами и оглядывая нежилыя комнаты, чувствительный посѣтитель.-- Василій, кажется... Да? спросилъ онъ, уставившись въ передней на камердинера.
-- Никакъ нѣтъ, Алексѣй, отвѣчалъ камердинеръ.
-- Да что жь я? Ты вѣдь былъ, братецъ, мальчикомъ. Не помнишь, грустно объяснилъ гость, надѣвая шубу.-- Про вашего покойнаго брата можно вполнѣ сказать съ Гамлетомъ: "но человѣкъ онъ былъ", продекламировалъ онъ, неожиданно выпрямившись и трагически потрясая кулакомъ надъ самой головой Тарханкова.-- Какъ это, еслибы вы слышали, говоритъ Каратыгинъ! Что за лицо при этомъ дѣлаетъ! Постойте: "но челов....." Да нѣтъ, вдругъ не могу, надо настроиться, окончилъ наконецъ восторженный декламаторъ, величаво, но беззвучно выплывая въ сѣни.
"Какой чувствительный," думалъ, возвращаясь въ кабинетъ, Тарханковъ. "Знаю, братъ, я тебя. И говорить не хочетъ, бестія.." Вишь, очень ужь разчувствовался. А умѣлъ брать съ покойнаго по четыре тысячи въ мѣсяцъ за ходатайство, декламаторъ.... Да вексель взялъ съ него же въ тридцать тысячъ чортъ знаетъ за что; взялъ съ полумертваго, на смертномъ одрѣ братъ былъ. Я самъ заплатилъ тебѣ вѣдь по нему сполна, все чистаганчикомъ."
Послѣднія слова Тарханковъ даже прохрипѣлъ сквозь усы.
-- Эй, одѣваться! сердито крикнулъ онъ.
-- Пальто прикажете, или сюртукъ? спросилъ, влетѣвшій въ дверь какъ муха, камердинеръ.
-- Какой ты, братецъ, оселъ. Разумѣется пальто, отвѣчалъ Павелъ Ивановичъ, принимаясь фабрить и расчесывать усы предъ дорожнымъ зеркаломъ.-- Что, поздно воротился вчера Захаръ отъ Палашова?
-- Часу въ двѣнадцатомъ, отвѣчалъ камердинеръ, раскладывая на стулѣ платье.
-- Послѣ позови его ко мнѣ.
-- Слушаю-съ, отвѣчалъ камердинеръ.
Павелъ Ивановичъ сталъ одѣваться. Пока онъ облекается, мы скажемъ нѣсколько словъ о его только-что удалившемся гостѣ.
Василій Савельевичъ Аристарховъ происходилъ отъ бѣдныхъ родителей духовнаго званія. Онъ былъ извѣстенъ въ Петербургѣ какъ повѣренный по дѣламъ важныхъ господъ; онъ же устраивалъ секретныя свадьбы, приводилъ въ порядокъ разстроенныя дѣла большихъ баръ; это приведеніе дѣлъ въ порядокъ всегда оканчивалось почему-то тѣмъ что хозяева платили Аристархову довольно округленныя суммы по векселямъ, оставаясь, впрочемъ, въ наилучшихъ съ нимъ отношеніяхъ. Бралъ онъ за свои хлопоты дорого, деньгами, имѣніями и даже крѣпостными людьми. Такимъ образомъ онъ нажилъ большое состояніе, купилъ домъ въ Петербургѣ и давалъ деньги въ ростъ за большіе, разумѣется, проценты. Дѣтей у него не было; старушка жена, урожденная какая-то графиня, была совершенною рабой Василья Савельевича. Онъ даже запрещалъ ей кашлять, и больная грудью старушка поминутно сдерживалась, когда мужъ или, вѣрнѣе, властелинъ ея былъ дома. Василій Савельевичъ былъ скупъ, но домъ его отдѣланъ былъ великолѣпно. Одѣтъ онъ тоже былъ всегда по модѣ, держалъ карету съ парою прекрасныхъ рысаковъ. Эта обстановка была нужна ему чтобы брать больше денегъ со своихъ кліентовъ. Говорили что онъ держалъ даже танцовщицу, и содержаніе ея тоже помѣщено было въ условіе, въ видѣ уплаты за ходатайство. Имѣя обширное знакомство, Аристарховъ мастерски умѣлъ подъѣхать къ кому вамъ угодно. Дать вовремя и въ мѣру, кому именно дать, въ этомъ состояло въ то блаженное время все искусство адвоката. Василій Савельевичъ выигралъ такимъ образомъ большое дѣло покойнаго брата Павла Ивановича Тарханова по откупу. Дѣйствуя въ Петербургѣ, онъ нерѣдко ѣздилъ и по губерніямъ, чтобы навести справку, поговорить со вліятельнымъ въ губерніи лицомъ; ѣздилъ, разумѣется, въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло не улаживалось перепиской и стоило свѣчъ. По такому-то дѣлу и теперь онъ прибылъ изъ Петербурга въ губернскій городъ.
Василій Савельевичъ любилъ трагедіи, былъ безъ ума отъ Каратыгина (трагика) и самъ съ успѣхомъ декламировалъ мѣста изъ Россіады, Эдипа, изъ Самозванца Сумарокова. Выбиралъ онъ большею частію мѣста самыя свирѣпыя, гдѣ были страданія Тантала, заклинанія съ словами: "адъ, фуріи, скрежетъ зубовъ" и т. п. Былъ падокъ онъ также до молодыхъ дѣвушекъ, и говоря о нихъ, выражался до невѣроятія фигурно: "пахучій лишь распустившійся цвѣтокъ, бабочка едва вылѣзшая изъ куколки"; иначе онъ не называлъ ихъ. Чувствительность онъ сначала напускалъ на себя, но потомъ, какъ актеръ, входилъ въ роль и искреннѣйшимъ образомъ вздыхалъ и плакалъ. Жаль что, разнѣжившись, онъ уже не зналъ границъ; будь у него нѣкоторая доля самообладанія, онъ могъ бы быть прекраснѣйшимъ актеромъ.
Терпѣть не могъ онъ вольнодумцевъ. "Первое религія, религія первое," кричалъ онъ вездѣ, но "что мы хощете дати?" произносилъ чуть-чуть не черезъ день, продавая за сребренники нерѣдко самого довѣрившагося ему кліента. Секретари, его друзья, товарищи по семинаріи, летѣли съ мѣстъ, когда честность этихъ секретарей мѣшала ему выиграть милліонное дѣло. Словомъ, все что ни попадалось на пути, все попиралось, словно разбѣжавшимся локомотивомъ, ненасытною алчностью знаменитаго адвоката. За то надобно было видѣть какъ вскакивали всѣ со стульевъ когда входилъ своею беззвучною поступью этотъ Юпитеръ въ какое-нибудь изъ присутственныхъ мѣстъ.
Въ средѣ мелкихъ чиновниковъ палатъ, правленій, даже сената, о Васильѣ Савельевичѣ разказывался цѣлый рядъ былинъ точно о Васильѣ Буслаевѣ или Добрынѣ. Разказывали, напримѣръ, какъ Василій Савельичъ, сидя за ужиномъ въ одномъ изъ модныхъ ресторановъ, хвастнулъ неосторожно, подъ вліяніемъ шампанскаго, что достанетъ въ этотъ же вечеръ копію лежащей въ кабинетѣ у министра какой-то очень важной бумаги; состоялось пари ни нѣсколько сотъ рублей; Василій Савельичъ написалъ три записки и послалъ куда-то съ ними одного изъ офиціантовъ гостиницы; черезъ два часа возвратившійся офиціантъ подалъ ему на серебряномъ подносѣ запечатанный пакетъ. Это была копія. Самою популярною и любимою изъ этихъ былинъ, ходившихъ между писцами, была былина о томъ какъ Василій Савельичъ цѣлыхъ десять лѣтъ состоялъ секретно адвокатомъ въ одно и то же время у обѣихъ тяжущихся сторонъ. Здѣсь разказъ облекался мѣстами въ драматическую форму; читались выученныя слово въ слово прошенія и возраженія за нихъ, писанныя однимъ и тѣмъ же Васильемъ Савельевичемъ; разыгрывалась сцена въ кабинетѣ министра, обругавшаго Аристархова прямо въ глаза подлецомъ. Этотъ разказъ производилъ всякій разъ необыкновенное впечатлѣніе. Слушатели и самъ разкащикъ приходили въ какое-то восторженное состояніе, смѣялись до упаду, иные чуть не плакали отъ умиленія. "Башка," заключали они, выпивая при этомъ тройное количество водки, если бесѣда шла въ трактирѣ; дома ихъ одерживали отъ восторга жены. Отъ отца къ сыну, съ разными варіантами, передавалась могучая былина и долго жила, если не живетъ еще и въ нынѣшнемъ поколѣніи коллежскихъ секретарей и регистраторовъ. Въ высшихъ слояхъ служебной іерархіи существовалъ тоже цѣлый рядъ былинъ о Васильѣ Савельевичѣ, но уже болѣе облагороженныхъ; здѣсь воспѣвались тѣ изъ продѣлокъ Аристархова кои были потоньше, поопрятнѣе, по крайней мѣрѣ снаружи. Вмѣсто безхитростнаго слова: "и тутъ надулъ", употреблялось выраженіе: "Василій Савельичъ и тутъ нашелся; какъ хотите, умъ." Собирателямъ народной поэзіи я совѣтую; впрочемъ, держаться варіантовъ разказываемыхъ коллежскими регистраторами; они первичнѣе, и потому языкъ ихъ чище, выразительнѣе; въ нихъ ярче, искреннѣе выступаетъ образъ Аристархова нежели въ испещренныхъ французскими фразами разказахъ высшихъ чиновниковъ. Первые несомнѣнно и древнѣе вторыхъ; первые относятся къ началу богатырства Василья Савельевича, къ тѣмъ днямъ когда богатырь, полный юной отваги, не стѣснялся свѣтскими приличіями и не считалъ позоромъ для себя если его и поколотятъ.
Кромѣ эстетическаго наслажденія, былины о Васильѣ Савельевичѣ служили вмѣстѣ съ тѣмъ и поученіемъ, особенно для молодежи. "Я, братъ, пріѣхалъ въ Петербургъ, за мнѣ была одна рубашка, да нанковый тулупъ, а внизу, замѣть, ничего не было," говорилъ Василій Савельевичъ писцу своему, дѣлая выговоръ за то что дорого просилъ писецъ за переписку. "А теперь у меня, вотъ видишь, домъ, карета, и за счастіе считаютъ многіе, если я протяну имъ, мимоходомъ, руку. Да;" оканчивалъ онъ внушительно, запахивая атласный, голубой халатъ свой. Писецъ охотно сбавлялъ нѣсколько рублей за переписку, надъ которою корпѣлъ безъ сна четыре ночи, и нѣсколько рублей были получены Васильемъ Савельевичемъ съ голодной семьи писца за полезное нравоученіе.
Аристарховъ въ молодости втерся, посредствомъ гитары, въ домъ проживавшаго тогда въ Петербургѣ Алексѣя Андреевича Лучанинова. Замѣтивъ нерасчетливость и довѣрчивость молодаго богача, Аристарховъ скоро сдѣлался его домашнимъ секретаремъ и стянулъ, опрятнымъ образомъ, не одинъ десятокъ тысячъ изъ Лучаниновской конторы. Онъ былъ однимъ изъ свидѣтелей на послѣдней свадьбѣ Алексѣя Андреевича; бракъ съ крѣпостною дѣвушкой, по очень понятному чувству стыдливости тогдашняго дворянина, былъ совершенъ въ селѣ, неподалеку отъ Петербурга, однимъ изъ полковыхъ священниковъ. Лучаниновъ рекомендовалъ Василья Савельича многимъ какъ адвоката и помогалъ ему иногда, такъ какъ первые дни знакомства ихъ относились къ періоду появленія Аристархова въ Петербургъ въ нанковомъ тулупѣ. Но не довольно ли о немъ. Онъ еще предстанетъ читателю и самъ дорисуетъ себя.
-- Афиша-съ, пропищалъ вбѣжавшій съ какимъ-то листкомъ бумаги въ кабинетъ казачокъ.
Павелъ Ивановичъ только что кончилъ туалетъ свой и, сидя въ креслѣ у стола, ждалъ Барскаго. Онъ взялъ у казачка афишу и сталъ читать.
-- Да что же это такое? Кто же это смѣлъ, началъ онъ.
Въ это время вошелъ въ комнату Барскій.
-- Кто же это, продолжалъ, обратившись къ нему, помѣщикъ,-- кто жь это измѣнилъ? Во первыхъ, я написалъ своею рукой въ программѣ: послѣдній нумеръ "русская пѣсня", а тутъ напечатано: "квартетъ". Ты развѣ не видалъ программы? Она у Палашова.
-- Онъ не показывалъ, отвѣчалъ скрипачъ.
-- Вовторыхъ, противъ твоей фамиліи я велѣлъ напечатать: "первая скрипка оркестра Павла Ивановича Тарханкова". Этого тоже нѣтъ, продолжалъ онъ, начиная багровѣть.-- Кому жь это угодно было такъ распорядиться?
-- Я не знаю, Павелъ Ивановичъ, отвѣчалъ музыкантъ....-- Мнѣ неизвѣстно даже...
-- Врешь, запальчиво перебилъ, вскочивъ со стула, Павелъ Ивановичъ...-- Ты это; это ты упросилъ Палашова не печатать...-- Ты, захрипѣлъ онъ, подскочивъ къ самому лицу вдругъ помертвѣвшаго музыканта.-- Ты думаешь: ты театральный, петербургскій виртуозъ... Я разузнаю это... Я доберусь, и если выпущено по твоей просьбѣ, я съ тобой сдѣлаюсь... Я вырву у тебя скрипку изъ рукъ... пасти скотину.
-- Нѣтъ, не вырвете, неожиданно произнесъ блѣдный какъ полотно Барскій, съ тою нервною твердостію которая мгновенно дается человѣку когда въ немъ все оскорблено.
-- Не вырву? повторилъ, сжавъ кулаки и побагровѣвъ, баринъ.
-- Не вырвете. Мнѣ она вручена Богомъ, повторилъ музыкантъ.
Голосъ его дрожалъ, какъ иногда дрожитъ струна подъ смычкомъ вдохновившагося музыканта. Павелъ Ивановичъ попятился. Прищуривъ глаза и заложивъ въ карманы пальто свои коротенькія руки, онъ минуты двѣ молча смотрѣлъ на виртуоза.
-- Ты видишь, началъ онъ, покачавъ презрительно головой:-- видитъ ты вотъ эту старую перчатку? Видишь? Вотъ она здѣсь лежитъ, а стоитъ мнѣ вотъ сдѣлать что. Гляди, прибавилъ онъ, швырнувъ носкомъ сапога лежавшую на полу лайковую тряпку,-- и она вонъ гдѣ, за порогомъ. Ты, вотъ что ты со всѣмъ твоимъ талантомъ для меня, продолжалъ онъ дрожащимъ шепотомъ, -- гудочникъ... меньше.."Ты.... вотъ эта старая, негодная перчатка... Вотъ что ты. Ступай, отрывисто произнесъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.
Музыкантъ вышелъ. Павелъ Ивановичъ былъ страшно взбѣшенъ; онъ въ первую минуту отпора струсилъ, что бѣсило его еще болѣе. Случись это въ деревнѣ, Богъ знаетъ чѣмъ разыгралась бы для музыканта сцена. Но въ городѣ Тарханковъ боялся скандала, боялся прослыть за негуманнаго, грубаго человѣка; это было бы неловко, особенно теперь, при вступленіи на предводительское поприще. Сдержанный гнѣвъ душилъ его, онъ началъ ходить по комнатѣ, и изъ дрожавшихъ губъ вылетали то ругательства, то неопредѣленные хриплые звуки похожіе на рычанье разсвирѣпѣвшаго бульдога.
-- Эй, хрипло крикнулъ онъ.-- Подай мнѣ воды съ сахаромъ и вели подавать сани.
Тотчасъ же влетѣвшій камердинеръ исчезъ, выслушавъ приказаніе. Поправивъ предъ зеркаломъ усы, Павелъ Ивановичъ принялъ, на сколько могъ, выраженіе величаваго спокойствія и вышелъ изъ кабинета.
-----
Нужно ли описывать въ какомъ настроеніи, въ семь часовъ вечера, въ этотъ самый день, садился на извощика со своимъ футляромъ музыкантъ, чтобъ ѣхать играть въ концертѣ? Площадь, на которой стояло зданіе благороднаго Собранія, была еще пуста; у освѣщеннаго плошками подъѣзда толпились полицейскіе; толпа жандармовъ переминалась на снѣгу, держа въ поводьяхъ лошадей. Въ окнахъ, какъ метеоры, проносились зажженныя лампы; прислуга еще только начала освѣщать залъ.
"Раненько я пріѣхалъ", подумалъ Барскій, расплачиваясь съ извощикомъ. Швейцаръ во всеоружіи, въ трехугольной шляпѣ, съ широкою перевязью черезъ плечо и булавою, отворилъ ему дверь, и музыкантъ вошелъ въ освѣщенныя сѣни.
-- Пожалуйте вотъ въ боковую лѣстницу; а то и здѣсь пройдете, сказалъ Барскому, снимая шубу, солдатъ.-- Вы вѣдь, надо быть, играете, а кто играетъ, собираются въ уборной.
Захаръ Петровичъ поднялся по украшенной тощею зеленью лѣстницѣ и вошелъ въ довольно просторный залъ, уставленный стульями. Въ одномъ концѣ залы, предъ портретомъ Государя, на деревянномъ, досчатомъ возвышеніи стоялъ рояль и нѣсколько зеленыхъ пюпитровъ. Въ залѣ еще никого не было кромѣ лакеевъ зажигавшихъ лампы и свѣчи. Музыкантъ поднялся на возвышеніе и вошедъ въ узенькую дверь уборной. Отъ нечего дѣлать, онъ сѣлъ къ лампѣ и началъ читать лежавшую на столѣ афишу: "увертюра изъ Цампы", гласила афиша. "Романсъ" исполнитъ госпожа В. Фамиліи участвовавшихъ благородныхъ почему-то не были выставлены на афишѣ. Только его имя "Барскій" крупно отчеканила губернская типографія. Черезъ четверть часа начали сходиться музыканты; нѣсколько позже вбѣжалъ, поправляя височки, частный приставъ віолончелиста.
-- Что вы такъ блѣдны? спросилъ онъ, пожимая руку Барскаго.
-- Нездоровится что-то, отвѣчалъ музыкантъ, принимаясь строить скрипку.
Наконецъ собрался театральный оркестръ человѣкъ въ двадцать; раздались несвязные звуки инструментовъ. Гобой рѣзко затянулъ ноту, по которой музыканты принялись строить скрипки и віолончели; кларнетистъ выдѣлывалъ какія-то рулады чтобы нагрѣть свой инструментъ. Подъ этотъ хаотическій гулъ съѣзжалась публика. Разряженныя дамы и дѣвицы усаживались на мѣста, обдергивая свои платья; кавалеры во фракахъ и мундирахъ переходили отъ одной знакомой къ другой. Наконецъ губернаторъ и губернаторша прошли въ первый рядъ, гдѣ стояли, почему-то, вмѣсто стульевъ кресла. За ними шелъ лѣнивымъ шагомъ, на этотъ разъ во фракѣ, Палашовъ. "Bon soir", привѣтливо улыбаясь, кивали ему со всѣхъ сторонъ дамы. Сергѣй Александровичъ лѣниво откланивался въ отвѣтъ на эти привѣтствія, остановившись посрединѣ залы и вставивъ въ глазъ стеклышко. Чрезъ нѣсколько минутъ, важно осадивъ назадъ голову, пробѣжалъ мимо него во фракѣ, съ орденскою ленточкой въ петлицѣ, раздушенный и тщательно причесанный Павелъ Ивановичъ; пожавъ Палашову мимоходомъ, съ принужденною улыбкой, руку, онъ ловко подлетѣлъ къ губернатору и, поздоровавшись, сѣлъ въ кресло рядомъ съ его. превосходительствомъ.
-- Сергѣй Александровичъ очень хорошо сдѣлалъ что помѣстилъ Бетговенскій квартетъ въ программу, началъ губернаторъ.
-- Да, я и самъ хотѣлъ, отвѣчалъ Тарханковъ,-- но подумалъ, не будетъ ли слишкомъ серіозно для нашей публики.
-- О, почему же? Не думаю, замѣтилъ губернаторъ.
Въ это время, въ сопровожденіи вице-губернатора; къ нему беззвучно подплылъ Аристарховъ. Губернаторъ подалъ ему руку и представилъ женѣ. Аристарховъ поклонился и сказалъ ей нѣсколько, судя по ея улыбкѣ, лестныхъ словъ; онъ сѣлъ между Павломъ Ивановичемъ и вице-губернаторомъ.
Началась увертюра. Палашовъ сѣлъ на крайній стулъ ряду въ третьемъ; сзади его помѣстился помѣщикъ съ необыкновенно краснымъ лицомъ; отчасти по лицу, частію по букету, замѣтно было что онъ только что подкрѣпился стаканомъ пунша. Это былъ тотъ самый заклятый врагъ Моцарта котораго читатель видѣлъ за обѣдѣ Павла Ивановича.
Кончилась увертюра. На эстраду вышелъ во фракѣ и бѣломъ галстукѣ, со скрипкою, блѣдный, измученный, Барскій. Губернаторъ, Палашовъ и еще нѣсколько человѣкъ захлопали. Музыкантъ поклонился. Частный приставъ съ віолончелемъ усѣлся съ квартетомъ позади солиста; какъ-то странно было видѣть красный воротникъ на музыкальной эстрадѣ. Квартетъ началъ акомпаниментъ, и Гварнери запѣла первое allegro А-мольнаго концерта Роде; звонко, мастерски, была пропѣта тема; ясно, отчетливо вылетали изъ-подъ смычка пассажи, но сухо и безжизненно за этотъ разъ звучалъ богатый тонъ италіянской, старой, скрипки.
-- Браво, закричали въ залѣ, когда піеса была окончена.
-- Браво, произнесъ Палашовъ, входя на эстраду и отправляясь вслѣдъ за музыкантомъ въ уборную. Онъ всю піесу смотрѣлъ пристально въ свое стекло на виртуоза. "Съ нимъ что-нибудь случилось", думалъ онъ, "на немъ лица нѣтъ."
-- Барскаго, Захара, Барскаго! кричали въ задѣ.
-- Что съ вами? опросилъ Палашовъ.
-- Извините меня сегодня... Развѣ послѣ расхожусь.... Я не могу играть.-- Нездоровится, отвѣчалъ Барскій.
-- Да вы играли-то великолѣпно, продолжалъ Палашовъ, но....
-- Надо бы лучше, окончилъ, принужденно улыбнувшись, Барскій.
Палашовъ закурилъ папироску и развалился на диванѣ. Въ залѣ раздался женскій, довольно фальшивый, голосъ. Въ уборной молча сидѣли другъ противъ друга Палашовъ и Барскій. "Что онъ сидитъ?" думалъ про себя музыкантъ. "Дурно сыгралъ я, такъ вотъ надо ему знать: почему? Надо залѣзть въ чужую душу. Вѣдь нѣтъ безчеловѣчнѣе этихъ меломановъ," продолжалъ думать музыкантъ. И вѣрно думалъ. Палашова, дѣйствительно, занимало узнать чѣмъ встревоженъ Барскій, какъ занимаетъ естествоиспытателя отчего шевелятся нѣкоторое время части разрубленнаго на куски ужа. Палашовъ, какъ всѣ умные ничего не дѣлающіе люди, любилъ наблюдать, и чисто изъ этой страсти такъ занимало его душевное состояніе Барскаго.
-- Вамъ теперь, сказалъ приставъ-віолончелистъ, вбѣжавъ въ уборную.
Барскій взялъ скрипку, какъ беретъ измученный плотникъ топоръ услыхавъ голосъ нарядчика, и вышелъ за эстраду.
"Соловей мой, соловей, голосистый соловей", точно заведенная отличная машина, пѣла скрипка. Вотъ звонко зазвенѣла трель и, какъ просыпанный жемчугъ, продробила разлетѣвшаяся вереница нотъ cadenza. Скрипачъ доигралъ, и двумя широкими аккордами кончилъ піесу.
-- Браво, закричали въ залѣ.-- Бисъ, бисъ.
Скрипачъ, уходя съ поклонами съ эстрады, показалъ жестами публикѣ, какъ могъ, что, при всемъ желаніи, не можетъ повторить. На подмостки выбѣжалъ блѣдный молодой человѣкъ съ необыкновенно длинными, бѣлокурыми волосами; его встрѣтили страшныя рукоплесканія. Это былъ одинъ князёкъ, піанистъ, ученикъ Леопольда Мейера. Небрежно кивнувъ публикѣ, онъ сѣлъ за рояль, тряхнулъ своею іривой, и сдернувъ палевыя перчатки, бойко заигралъ одну изъ модныхъ тогда піесъ.
Палашовъ снова вошелъ въ уборную.
-- Знаете что, выпьемте бутылочку шампанскаго? Послать? сказалъ онъ, взявъ легонько за бортъ фрака Барскаго.
"Экъ вѣдь его разбираетъ любопытство", подумалъ музыкантъ.
-- У меня и безъ шампанскаго отучитъ кровь молотомъ въ виски и темя, отвѣчалъ онъ, поднимая колкомъ опустившуюся квинту.-- Кончу квартетъ и въ постель.
-- Ну, ужь этому не бывать. Мы ужинаемъ вмѣстѣ, перебилъ Балашовъ.-- Послѣ концерта ко мнѣ, какъ вы хотите.
-- Увольте. И притомъ Павелъ Ивановичъ... началъ было, немного покраснѣвъ при послѣднихъ двухъ словахъ, Барскій.
-- Это мое дѣло, перебилъ Палашовъ.-- Я сейчасъ пойду къ нему и скажу что до завтрашняго утра не разстанусь съ вами. А то вѣдь хуже будетъ, мы пріѣдемъ съ кульками въ вашъ флигель.
Музыкантъ поклонился. Услыхавъ жаркіе аплодисменты, онъ посмотрѣлъ на карманные часы свои и вышелъ на эстраду, гдѣ ждали его, уже усѣвшіеся къ пультамъ, частный приставъ и два музыканта.
Публика была значительно оживленнѣе чѣмъ въ началѣ концерта. Не подумайте, читатель, что музыка оживила ее; нѣтъ, просто-запросто, прослушавъ "Соловья", половина слушателей навѣстила буфетъ, скромно устроенный въ отдѣльной комнаткѣ подлѣ залы; нѣкоторые такъ тамъ и остались, другіе возвратились въ залъ съ выраженіемъ благодушія на лицахъ.
-- Русскую, крикнулъ сидѣвшій за Палашовымъ краснолицый помѣщикъ, увидавъ усѣвшихся по-квартетному музыкантовъ; онъ возвратился изъ буфета, напротивъ, съ какимъ-то звѣрскимъ выраженіемъ лица.-- Русскую играй. Не надо намъ Бетговена, кричалъ онъ, разваливаясь на стулѣ и топая широкою ступнею.-- Русскую.
-- Если вамъ не надобно Бетговена, оставьте заду, замѣтилъ ему, немного поблѣднѣвъ, Палашовъ.
-- Не угодно ли вамъ самимъ оставить залу? Я не хочу, отвѣчалъ ему любитель русскаго.
-- Да я хочу послушать Бетговена, отвѣчалъ не оборачиваясь Палашовъ.
-- А я не хочу вашего Нѣмца Бетговена, продолжалъ любитель національнаго.
"Тсс", раздалось въ это время въ залѣ, и музыканты начали квартетъ. Любитель русскаго сердито отвернулся отъ играющихъ и сталъ разговаривать съ сидѣвшимъ за нимъ офицеромъ.
Кончили первое allegro; кое-кто захлопалъ. "Русскую", крикнулъ опять краснолицый помѣщикъ, повернувшись такъ что затрещалъ подъ нимъ стулъ. Пазашова передернуло. Онъ быстро оглянулся на него, но смолчалъ, увидя что губернаторъ кивнулъ, головой полицеймейстеру; тотъ подошелъ; губернаторъ что-то сказалъ ему тихонько; полицеймейстеръ, утвердительно наклонивъ голову, отошелъ на свое мѣсто, искоса поглядывая за руссофила.
Заиграли adagio. Видали вы предъ грозою небо? Свинцовая туча встаетъ; уже затянула она половину небосклона; массы отдѣльныхъ облаковъ, на свѣтлой половинѣ неба, то сходятся, то, разорвавшись, плывутъ, стараясь заслонить отверстіе въ которое, будто въ окно, прорвался таки широкій лучъ сіяющаго солнца. Далеко уже слышится гулъ приближающагося грома. Зритель будто присутствуетъ при мірозданіи, при великой борьбѣ тьмы со свѣтомъ, при хаотическомъ броженіи вызванныхъ изъ небытія стихій.....
-- Барыню! крикнулъ на всю залу краснолицый.
Всѣ вздрогнули. Крикнувшій испуганнымъ взоромъ озиралъ залу; онъ самъ, кажется, не ожидалъ такого эффекта. Еслибы кто-нибудь подъ самый носъ созерцающаго чудную картину небосклона подставилъ вдругъ на шестѣ дырявый стоптанный сапогъ.... Вотъ впечатлѣніе произведенное на Палашова возгласомъ руссофила.
-- Слушай... Я тебя удавлю, энергическимъ шепотомъ сказалъ онъ ему, точно бѣшеный вскочивъ со стула.
-- Какъ удавишь? спросилъ, подымаясь, озадаченный пoмѣщикъ.
-- Удавлю. Вотъ этими руками, отвѣчалъ уже громче Палашовъ.-- Вотъ какъ, прибавилъ онъ, засучивая рукава фрака и обнажая мощныя кисти рукъ.
Дворянинъ былъ озадаченъ; но чрезъ минуту, выпятивъ грудь и сжавъ богатырскій кулакъ онъ, размахнулся... Рука полицеймейстера подоспѣла во время.
-- Господа, что это такое?
-- Помилуйте, полковникъ; объясните... Этотъ господинъ говоритъ.... началъ помѣщикъ.
Палашовъ возвратился на свое мѣсто; губы его дрожали отъ гнѣва. Adagio продолжалось, но публика вся обратила слухъ и взоры по направленію къ полицеймейстеру, уговаривавшему краснолицаго выйти или сѣсть.,
-- Я говорилъ вамъ: рано еще имъ Бетговена, самодовольно обратился къ губернатору Павелъ Ивановичъ.
Губернаторъ улыбнулся, но озабоченно, черезъ плечо, наблюдалъ чѣмъ кончится продолжавшееся вполголоса объясненіе полицеймейстера съ расходившимся дворяниномъ.
-- Я этого не забуду, сказалъ, задыхаясь отъ волненія, нагнувшись къ Палашову, уходя изъ залы, краснолицый.
-- И не совѣтую позабывать, отвѣчалъ довольно громко вслѣдъ ему Палашовъ.
Между тѣмъ квартетъ окончилъ уже свою музыкальную бурю; стихли раскаты грома, потухли молніи; на прояснившемся небѣ стояло, безпрепятственно, солнце; зеленѣла трава орошенная дождикомъ; "какая благодать", говорилъ созерцатель, вдыхая въ себя живительный, тонкій ароматъ чистаго воздуха.
-- И вы можете смѣяться? А еще музыкантъ! сердито говорилъ, входя въ уборную, Палашовъ.
Барскій хохоталъ, держа подъ мышкой скрипку.
-- Да, кто это такой? спросилъ онъ.
-- Чортъ его знаетъ, отвѣчалъ, закуривая папиросу, Палашовъ.-- Должно-быть пріѣзжій... Изъ берлоги... Я его здѣсь не видывалъ.
-- Вы, говорятъ, хотѣли удавить его? спросилъ Барскій, продолжая хохотать.
-- И удавилъ бы, честный человѣкъ, удавилъ бы, горячо отозвался Палашовъ.-- Заори онъ еще разъ, -- кончено. Въ Сибирь бы ушелъ, а ужь не выпустилъ бы живаго изъ этихъ лапъ.
Въ это время въ комнату вошелъ губернаторъ въ сопровожденіи Павла Ивановича и Аристархова.
-- Какъ непріятно что помѣшали и тебѣ играть, и намъ слушать, сказалъ онъ.-- Но все-таки ты вамъ доставилъ большое наслажденіе. Благодарю, сказалъ губернаторъ.
Павелъ Ивановичъ разговаривалъ въ это время съ Палашовымъ.
-- Вы-то зачѣмъ вскочили? спросилъ, смѣясь, губернаторъ Палашова.
-- Помилуйте. Вѣдь онъ меня шпиговалъ въ продолженіе всего концерта.
-- Для понимающаго музыку, дѣйствительно, это несносно, замѣтилъ губернаторъ, выходя изъ уборной въ сопровожденіи Павла Ивановича и Аристархова. Оба они были приглашены на чай женою губернатора.
-- Ко мнѣ, какъ хотите, присталъ къ Барскому Палашовъ.-- Я сказалъ Тарханкову что вы у меня ночуете. Берите скрипку и маршъ.
Приставъ, отправивъ домой віолончель, тоже упрашивалъ скрипача ѣхать ужинать къ Палашову. Барскій согласился, и всѣ втроемъ усѣлись въ пошевни частнаго. Дорогою Палашовъ уже пересталъ сердиться, и громче всѣхъ хохоталъ надъ собой и надъ эффектною выходкой краснолицаго руссофила.