Милошъ сербскій, отдѣлившись отъ Георгія Чернаго, который былъ ему не подъ пару, воевалъ одинъ съ дагіями, спагіями и янычарами, во имя султана Махмуда и на благо Сербіи. Послѣ каждой побѣды онъ слалъ въ Царьградъ гонца съ донесеніемъ:-- "Царь мой и повелитель! во имя твое, великій и могущественный падишахъ, я довершаю твое дѣло, истребляю, насколько хватаетъ силъ и умѣнья, враговъ твоего государства и престола, которыхъ дерзость и своеволіе ты укротилъ; подъ твоею всемогущею охраною милосердый Богъ дозволитъ мнѣ, твоему вѣрнѣйшему подданному, довести до желанной цѣли твое великое дѣло." Затѣмъ Милошъ перечислялъ свои побѣды въ Шумадіи, на Савѣ и на Моравѣ:-- какъ онъ изгналъ изъ Бѣлграда вѣроломнаго визиря, который вошелъ въ соглашеніе съ дагіями и янычарами; какъ во всѣхъ нахіяхъ, во всѣхъ городахъ господствуютъ Сербы, вѣрные своему царю, готовые по повелѣнію султана жертвовать жизнію и проливать свою кровь. Донесенія кончались словами: "могущественный и милостивый царь нашъ! пожалуй васъ твоею лаской и твоимъ покровительствомъ; повелѣвай нами: мы всѣмъ готовы жертвовать для престола и государства". Пылкая славянская душа, молодой болгарскій священникъ, по имени Неофитъ, {Повѣсть о Неофитѣ и Иларіонѣ не вымышленная -- они хотѣли чтобы Болгарія осталась Болгаріей, съ царемъ султаномъ, потомкомъ Немавичей. Греки, а можетъ-быть и покровительствующія державы, исказили эту первоначальную мысль, удобоосуществимую и полезную для Порты. Изъ нея возникла другая мысль -- о церковной автономіи съ экзархомъ, которая можетъ-быть приведетъ къ народной автономіи подъ управленіемъ нѣмецкаго принца.} отправился изъ Рыльскаго монастыря, какъ на святое богомолье, посмотрѣть Милоша сербскаго, котораго онъ въ сердцѣ своемъ называлъ Милошемъ славянскимъ.
Съ добрымъ упованіемъ восторгался Неофитъ подвигами которые совершалъ Милошъ во имя султана Махмуда, единственнаго по женскому колѣну потомка Немавичей, которыхъ родъ далъ Сербіи великихъ царей Стефана, Душава и Лазаря. Въ Рыльскомъ монастырѣ онъ, въ дѣтскомъ возрастѣ, питалъ свою душу исторіей, преданіями и сказаніями и учился читать по заплѣснѣвшимъ рукописямъ. Лучшею его забавой было слушать бесѣды старыхъ монаховъ о давней Болгаріи; онъ услаждалъ свое сердце пѣснями о султаншѣ Милицѣ, дочери царя Лазаря и женѣ Баязида, о могуществѣ болгарскаго патріарха Охриды, о молитвахъ въ болгарскихъ церквахъ на языкѣ Кирилла и Меѳеодія, о войнахъ древней Болгаріи съ византійскими кесарями, съ Греками, о братскомъ союзѣ Болгаръ, этихъ ославяяенвыхъ Гунновъ, съ Славянами Сербами.
Неофитъ возложилъ на себя апостольское служеніе для убѣжденія Болгаръ и всѣхъ Славянъ стародавнихъ владѣній царей изъ рода Немавичей въ томъ что султаны, потомки Османа и Оркава, ихъ единственные законные цари; что нѣтъ для нихъ другихъ царей на Божьемъ свѣтѣ, потому что только въ султанахъ течетъ славянская кровь, кровь Стефановъ и Душановъ; что церковь и государство должны быть славянскими; что первые внесли въ ихъ край Христову вѣру святой Кириллъ и святой Меѳеодій; что Богъ послалъ этихъ святителей для распространенія вѣры во Христа Сына Божія на языкѣ славянскомъ; что Грека со временъ Троянской войны были самыми лютыми врагами Славянъ.
Проникнутый чувствомъ своего апостольства взиралъ Неофитъ на дѣянія Милоша Сербскаго, и пока послѣдній исполнялъ волю султана Махмуда, побивалъ, раззорялъ и разгонялъ бунтовавшихъ дагіевъ, янычаръ и спагіевъ, онъ писалъ и печаталъ для народа книжки о правѣ султановъ Османовъ на славянское царство Неманичей. Еще и теперь сербскія дѣти учатся читать по этимъ книжкамъ и почерпаютъ изъ нихъ первыя понятія о правѣ султановъ, о которомъ султанское правительство и слышать не хочетъ.
Послѣ первой бѣды постигшей Милоша, Неофитъ не могъ оставаться въ Сербіи, которая начинала нѣмечиться; его выжили изъ Бѣлграда нѣмецкіе болтуны и полиція, прислуживающая своими шпіонами подпольнымъ злоупотребленіямъ правительства и устроенная по образу и подобію іезуитской инквизиціи.
Неофитъ вернулся въ Рыльскій монастырь и оттуда разносилъ свою проповѣдь изъ села въ село. Всюду его выслушивали, но не вполнѣ понимали, даже боялись понимать; тѣмъ не менѣе не всѣ слова раздавшіяся въ ушахъ пропадали безслѣдно. Какъ пастухи и косматыя собаки преслѣдуютъ волка отъ овчарни до овчарни, такъ гнали Неофита деспоты, архиреи и протосингелы. Избравъ себѣ въ Геленѣ ученикомъ священника Иларіона, юнаго духомъ и годами, пылкаго сердцемъ, онъ вмѣстѣ съ нимъ пришелъ въ Царьградъ.
Оба священника были богато одарены краснорѣчіемъ, несокрушимою вѣрой -- и только. Съ ихъ помощію они добрались до Византіи, которая сдѣлавшись Константинополемъ, Истамболомъ, Стамбуломъ, не перемѣнила своихъ обычаевъ и привычекъ, также какъ не отступитъ отъ нихъ и тогда когда будетъ Царьградомъ, если только суждено это у сбыться; потому что тамъ завелся и по сіе время держится Фанаръ, почерпающій новыя силы въ армянскомъ Эчміадзинѣ, откуда получаются предписанія противъ султанскихъ законовъ, потому что Греки и Армяне торгуютъ Высокою Портой.
Но и въ Византіи не все попадаетъ въ руки Грековъ и Армянъ. Бѣдные священники нашли Славянина, польскаго шляхтича, который представилъ ихъ двумъ тогдашнимъ государственнымъ сановникамъ. Одинъ изъ нихъ былъ Гассанъ Риза-паша, сераскиръ надъ сераскирами, пользовавшійся довѣріемъ султана, человѣкъ рѣшительный и дѣятельный. Другой былъ Мегмедъ Али-паша, начальникъ артиллеріи, зять султана, благодушный, привѣтливый, доступный и щедрый, настоящій мусульманскій вельможа, не говорившій словъ на вѣтеръ и не шутившій своими обѣщаніями. Кто прибѣгалъ подъ его крыло, о томъ онъ заботился, и что обѣщалъ то исполнялъ. Oru оба взяли подъ свое покровительство священниковъ. Хотя они были мусульмане и оттоманы, во они уразумѣли христіанскія и славянскія слова -- за государство и престолъ.
Бѣдные священники, какъ будто какія-то власти, тотчасъ вступили въ состязаніе съ греческимъ патріархатомъ и повели споръ. Но счастіе обращается какъ колесо; оба могущественные покровители болгарскаго дѣла пали, на верхъ поднялись другіе люди которые выступили защитниками патріархата. Логоѳетъ Аристарки-бей и драгоманъ Ханджери-бей, столбы Фанара, приняли участіе въ игрѣ: ставка была крупная, цѣлыхъ четыре милліона Болгаръ -- должны ли они огречиться, какъ будущій народъ будущей Византійской имперіи, или же остаться Болгарами, и еще болѣе ославяниться для служенія оттоманскимъ султанамъ, потомкамъ и наслѣдникамъ царей славянскихъ по женскому колѣну? Просьбы и угрозы Фанара и дары патріархата наконецъ превозмогли. По духовному праву, съ соизволенія Высокой Порты, оба Болгарина приговорены къ изгнанію и сосланы на Святую Гору, гдѣ Неофитъ и скончался въ Хилендарскомъ монастырѣ.
Политиканы захватили дѣло въ свои руки. Профессора, доктора, торговцы и беи хорошо понимали какіе Греки вымогаютъ себѣ доходы съ болгарской церкви и думали: не дурно бы было получать ихъ намъ; а такъ какъ они не полагались на свои силы для борьбы съ Греками, съ Фанаромъ, то они догадались войти въ соглашеніе съ консулами покровительствующихъ державъ. Они повели свое дѣло такъ ловко что одинъ изъ консуловъ сказалъ себѣ: если Болгары отдалятся отъ греческой церкви, то оставшись одни они волей-неволей обратятся къ католицизму; какая будетъ для меня слава и предъ императоромъ и предъ папой! Другой подумалъ: отчего жь бы имъ не сдѣлаться протестантами? труденъ только первый шагъ, а потомъ все пойдетъ какъ по маслу; пусть только протестуютъ; какое торжество для королевы и для моего великаго народа! Тогда протестантству не трудно будетъ привлечь къ христіанской вѣрѣ и мусульманъ; къ тому же кто подмазываетъ тотъ и катится. Сильный этою поговоркой консулъ началъ себя подмазывать золотою мазью; бралъ натурою, займами, припасами и подарками; покровительство оказалось выгодно, полетѣли донесенія посламъ и правительствамъ объ этомъ великомъ событіи, и у Высокой Порты исходатайствовано разрѣшеніе открыть признанный и законный комитетъ.
Комитетъ сталъ у кормила религіознаго движенія, а такъ какъ совѣтниками его были консулы, канцеляристы и драгоманы, то мало-по-малу онъ подчинилъ своему вѣдѣнію и политическія дѣла Болгаріи, чтобъ они тоже не ускользнули отъ его заботливаго вниманія.
Еслибы старый Неофитъ могъ воскреснуть, онъ растерялся бы среди хитросплетеній и подмостковъ при помощи которыхъ старались соорудить зданіе на его славянскомъ фундаментѣ. Вмѣсто болгарскаго патріархата, придумали -- чтобы волкъ былъ сытъ и овцы цѣлы -- установить какой-то экзархатъ, который попрежнему торговалъ бы епископскими митрами и духовнымъ управленіемъ церкви, попрежнему собиралъ бы подати, дани и церковныя приношенія, только не руками Грековъ, а руками Паранъ или Болгаръ. Церковь съ виду будетъ болгарская, но безъ болгарскаго патріарха.
Отвернувшись отъ султана, настоящаго царя по крови, благорасположеннаго къ родственному ему народу, комитетъ, умудряясь капитуляціями съ иностранными державами, устремился къ болгарской автономіи.
Таковъ былъ признанный и законный комитетъ; къ нему тихомолкомъ и втайнѣ обращались комитеты непризнанные и незаконные, но существующіе и дѣятельные.
Молодой Данко Казанскій добрался до этого комитета; его приняли привѣтливо, увѣрили въ братскомъ расположеніи, обо всемъ разспросили, но рѣшительнаго отвѣта не дали. Ему показали какъ пріучаютъ дѣтей ненавидѣть турецкое, не христіанское ярмо, какія книжки, сочиненія и евангелія разсылаютъ по краю, какъ удерживаютъ Болгарскій народъ отъ сближенія съ казаками, потому что казаки войско султанское-христіанское подъ мусульманскимъ знаменемъ и правительствомъ, потому что казаки и драгуны, съ ихъ славянскою командою и славянскимъ духомъ, какъ соль щиплютъ глаза комитету и Туркамъ, потому что казаки люди простые, привыкшіе чтить старые порядки, привержены къ султану и усердно ему служатъ, а комитету это не нравится, ибо комитетъ желаетъ автономіи, казаки же для этой автономіи главная помѣха. Дѣйствовали такъ успѣшно что Высокая Порта, въ своей премудрости, уже покушалась заподозрить казачество и уничтожить въ немъ славянскій духъ. Когда Порта совершитъ этотъ подвигъ, тогда главное препятствіе для дѣятельности комитетовъ будетъ устранено, останется только увлечь простой народъ, громаду, и тогда придетъ время дѣйствовать открыто; покуда же всего лучше вліять чрезъ священниковъ или газетчиковъ и содѣйствовать автономіи молитвами и разными изданіями.
Хотѣли сдѣлать юнака Давка поломъ или газетнымъ борзописцемъ, но ему это было не по душѣ, хотя онъ и не могъ идти въ казаки, потому что ему наговорили о нихъ такъ много дурнаго и очень отсовѣтывали. Самъ онъ видѣлъ что казаки войско хоть и славянское, но мусульманскаго государя, онъ же воспитанъ и настроенъ въ чувствахъ, мысляхъ и стремленіяхъ къ освобожденію христіанъ отъ ига невѣрныхъ сыновъ Агари. Для этого учреждены комитеты, и его выслалъ комитетъ; слѣдовательно, онъ долженъ остаться юнакомъ; жребій брошенъ -- разъ родила мать, разъ и умирать. Къ тому же ему слышался задушевный шопотъ монахини еще не обрученной Христу и Божіей Матери, а обрученной Болгаріи; если онъ останется ея юнакомъ, то кто вѣдаетъ чему быть впереди? Кто ни на что не отваживается, тотъ ничего и не выигрываетъ. Данко любилъ Болгарку какъ любилъ ее болгарскій витязь Хаджи Дмитрій. Онъ прекратилъ переговоры съ комитетомъ и выѣхалъ обратно въ Балканы.
Ѣхалъ по Болгаріи молодой Данко съ двумя товарищами, приставленными къ нему законнымъ комитетомъ чтобы показать ему край. Изъ каждаго села, изъ каждаго города выходили изъ школы на дорогу дѣти съ своимъ наставникомъ, который въ Эдренскомъ вилаетѣ называется даскаломъ, а въ Дунайскомъ учителемъ. Даскалы отлично умѣли водить дѣтей ротами, строить ихъ рядами для пріема посѣтителей, распѣвать съ дѣтьми церковныя пѣснопѣнія и подавать голосъ для громкаго: многая лѣта падишаху и тому лицу которое привѣтствовали; послѣ чего даскалы церемоніальнымъ маршемъ провожали гостя по городу, до своего жилища. Такъ чествовали и молодаго Данка.
Одинъ изъ спутниковъ, замѣтивъ удивленіе въ чертахъ лица Данко, сказалъ улыбаясь:
-- Каково обучили ребятишекъ? Не думаю чтобы лучше учили и въ старомъ Кіевѣ, о которомъ разказываютъ такія чудеса; люди толкуютъ что кто въ него въѣдетъ, тотъ разомъ поумнѣетъ, кто въ немъ поживетъ, тотъ, будь онъ Полякъ, обращается въ Славянина, а кто изъ него выѣдетъ, тотъ дѣлается или воиномъ или государственнымъ человѣкомъ.
Довольный своими разумными рѣчами спутникъ еще разъ улыбнулся; онъ побывалъ въ Вѣнѣ и Италіи, не доѣхалъ до Франціи и теперь служилъ признанному комитету, въ качествѣ то доктора, то профессора. Данко смотрѣлъ на болгарскихъ дѣтей, надежду будущаго. Ему, пріѣхавшему изъ страны порядка и строгаго благочинія, показалось странно что при такихъ пышныхъ въѣздахъ, никто не спросилъ ни его, ни спутниковъ какой они вѣры, не потребовалъ у нихъ паспорта и не позаботился узнать кто они такіе; а вездѣ стояли заптіи, жандармы и тептыши, которые ихъ привѣтствовали и потомъ приходили къ нимъ на домъ побалагурить о дождѣ и погодѣ. Въ этой счастливой оттоманской странѣ вольно всѣмъ ходить и ѣздить по землѣ. Назойливое любопытство въ Исламѣ не допускается; кто ѣдетъ въ экипажѣ, верхомъ на лошади, а тѣмъ паче на жеребцѣ, на комъ платье хорошее и чистое, кто умѣетъ его носить, того не сочтутъ ни бродягой, ни плутомъ. Впрочемъ люди знали что есть признанный комитетъ, и въ своемъ мусульманскомъ простосердечіи принимали его за какое-то новое изобрѣтеніе Высокой Порты, выдуманное для забавы христіанъ, чтобъ они не помышляли о чемъ-нибудь другомъ -- вѣдь мудрыя головы управляютъ дѣлами Высокой Порты. Такъ рѣшено въ совѣтѣ падишаха, стало-быть нужно уважать теперешнихъ христіанъ, прежнихъ гяуровъ. Въ этомъ счастливомъ государствѣ, въ этомъ благодушномъ Исламѣ, такъ еще чтятъ имя падишаха, имя калифа вѣры, что прикажи онъ -- самое омерзительное для правовѣрныхъ дѣло -- надѣть на головы круглыя шляпы вмѣсто фесокъ, всѣ бы разомъ въ нихъ нарядились.
По селу или по городу тотчасъ расходилась вѣсть о томъ что пріѣхалъ какой-то великій комитатъ, комитатъ дозволенный. Чорбаджіи за чорбаджіями, торговцы за торговцами, разнаго званія люди, Болгары и не Болгары приходили поклониться и потолковать о войнѣ, о мирѣ и о политикѣ. Всѣ высказывали свое мнѣніе смѣлѣе чѣмъ говорятъ въ кофейныхъ, не только Вѣны или Берлина, но и Парижа; болтали даже о комитатахъ недозволенныхъ. Давко сначала было увлекся, пока не переговорилъ въ сторонкѣ съ тѣмъ и съ другимъ и не получилъ въ отвѣтъ или прищелкиванія языкомъ или такого киванія головой какъ взмахиваетъ головою лошадь когда желѣзо мундштука кольнетъ ее въ поднебье.
-- Мой сынъ, мой братъ, мой своякъ служитъ султану въ казакахъ или драгунахъ, и мы молимъ Бога чтобъ Онъ сохранилъ намъ его на многія лѣта. Есть у насъ свое войско, на что намъ чужое? Лучше вамъ жить съ Турками чѣмъ съ Нѣмцами.
Дальнѣйшіе разговоры не повели ни къ чему, особенно когда подъ вечеръ товарищи Данка начали собирать во имя дозволеннаго комитета разные поборы на книжки, на газеты, на свѣчи и на кадило для болгарской церкви, на сапоги для учителей, чтобъ они не ходили въ лаптяхъ, на расходы комитета въ провинціи и въ Стамбулѣ, на подарки для консуловъ, жандармовъ и драгомановъ покровительствующихъ дворовъ, на поддержаніе капитуляцій, на автономію, и Богъ вѣсть на что.
Чорбаджіи почесывали себѣ головы и распугивали звѣрьковъ, которые въ простомъ болгарскомъ народѣ непремѣнно водятся у каждаго добраго человѣка; они почесывались, но платили, потому что дозволенный комитетъ, не легче греческихъ протопоповъ, пожалуй обратится къ помощи заптіевъ и засадитъ непокорныхъ въ кутузку; платили и говорили вслухъ:
-- Хоть вы и сказываете что казаки такіе-сякіе, а они лучше васъ, не дерутъ съ насъ поборовъ и за все платятъ добрыми бумажками; они царское, наше войско, дай Богъ имъ здоровья!
Этими словами они мстили за вытянутые у нихъ гроши; но отъ такого мщенія хороши въ ихъ карманъ не возвращались.
Одинъ изъ товарищей Данка, ни мало не смущаясь, сказалъ:
-- Ворчатъ, но платятъ; мы уже пріучили ихъ къ первому артикулу и главнѣйшей ихъ обязанности -- вносить подати; намъ нужны деньги; при деньгахъ все сдѣлается по нашей волѣ.
Онъ сталъ разказывать что драгунскій офицеръ, какой-то Италіянецъ, нашелъ средство управлять воздушными шарами и изобрѣлъ неимовѣрно смертоносную картечницу, что Турки за такую выдумку дорого заплатили ему, что косолапые Турки, какъ водится, не сумѣли справиться съ хитрою италіянскою штукой, и что все дѣло завалялось въ архивахъ Тофане. Теперь плутоватый Италіявецъ продаетъ въ другой разъ свой секретъ намъ; Турки ничего не провѣдаютъ; мы купимъ, отыщемъ механиковъ, надѣлаемъ шаровъ и картечницъ и станемъ летать на шарахъ не касаясь земли. Тогда никто васъ не поймаетъ, и мы сдѣлаемъ всѣ наши приготовленія въ полной безопасности; когда же будемъ готовы, то начнемъ палить да попаливать изъ смертоносныхъ картечницъ, перестрѣляемъ всѣхъ Турчинъ и заведемъ автономію. Таково мнѣніе дозволеннаго комитета и нашего де уполномоченнаго въ Стамбулѣ, который вступилъ уже въ переговоры о шарѣ и картечницѣ. Стало-быть недозволенные и тайные комитеты должны терпѣливо выжидатъ время пока все устроится, а мы немедленно приступимъ къ сбору денегъ на шары и на картечницы. Нашъ народъ смирный, не пойдетъ самъ воевать, потому что боится Турокъ; да намъ и не нужны его юнаки и усилія: пусть только народъ дастъ денегъ; на его деньги мы добудемъ и церковную автономію съ экзархатомъ и народную автономію какой добились Румуны и Сербы. Съ ними мы соединимся въ Дунайскую конфедерацію, каждый народъ со своею автономіей.
Съ такимъ напутствіемъ въѣхалъ молодой Данко въ Балканы. Душа его ободрилась и рѣзвѣе сталъ шагать подъ нимъ его чирпанскій конь. Храбро воевалъ Данко въ предгоріяхъ манджурскихъ и въ степяхъ туркестанскихъ, и смотритъ онъ теперь на свои родимые Балканы, обильные всѣмъ чего только можетъ пожелать душа, всякими богатствами, живыми и не живыми, всякими запасами, на годы и на вѣка; видитъ онъ что Балканы таборъ для обороны, укрѣпленный и окопанный волею Божіей, таборъ для защиты и для возстанія, гдѣ сотни могутъ ускользнуть отъ тысячей, высыпать на горы и въ долины и отбиваться въ окопахъ воздвигнутыхъ изволеніемъ Божіимъ, гдѣ нѣсколько людей могутъ сражаться противъ сотень, преграждать имъ путь засѣками и стрѣльбою изъ ущелій. Никогда не будетъ здѣсь недостатка ни въ хлѣбѣ, ни въ мясѣ, ни въ пажитяхъ; здѣсь домашнія стада и дикіе звѣри ежегодно плодятся и размножаются, хотя бы люди безъ умолку воевали; здѣсь можно въ одно время сѣять, жать и сражаться, гоняться за непріятелемъ, срубать саблей вражью голову и серпомъ жать пожелтѣвшія колосья, жить и биться такимъ образомъ до конца пока не отвоюешь побѣды и свободы. Этотъ таборъ, окопанный Балканами, однимъ плечомъ упирается въ Черное Море, другимъ тянется до сербской Шумадіи, а Малыми Балканами чрезъ Кьючукскій и Баюкскій монастыри, чрезъ Кирклизъ, нѣкогда красовавшійся сорока церквами и столькими же башнями, подвигается мшистыми дубравами до Стамбула, облегаетъ кругомъ Фелибы горами до сербскихъ поселковъ и до горъ которыя Греки зовутъ Родопскими. Сколько тутъ долинъ обильныхъ житомъ, богатыхъ стадами, оправленныхъ какъ бы въ рамы Балканами и перерѣзанныхъ рѣками! Въ южныхъ долинахъ Арда, Марица и Тувджа, въ Великихъ Балканахъ бурный Камчикъ и спокойный Маратъ, на сѣверѣ Янтыръ, который, какъ змѣй, извивается клубами, а изъ клубовъ вытягивается лентой; въ рѣкахъ этихъ столько же рыбы сколько въ лѣсахъ ягодъ и грибовъ. Сколько тутъ корма для скотины, сколько здѣсь полей для набѣговъ и для наѣздовъ! Изъ этого Божьяго табора можно держать въ уздѣ вооруженный свѣтъ и основать тамъ оборонительный станъ свободы. Такимъ богатствомъ одарилъ Богъ эту Болгарскую землю! Но куда дѣвались Гунны Аттилы, кентавры этого бича Божія? Въ таборѣ ихъ уже нѣтъ и едва ли они въ немъ появятся. Такимъ мыслямъ предавался молодой Данко пока чирпанскій сивый конь его, съ черною полосой на хребтѣ и съ червою гривой, переходилъ съ горы на гору и углублялся въ край все болѣе и болѣе дикій, болѣе чудный и болѣе неприступный. {Балканы и почти вся Болгарія -- укрѣпленный станъ для войны ли въ одномъ краѣ на свѣтѣ нѣтъ мѣстности болѣе выгодной въ военномъ отношеніи.} Данко озирался кругомъ.
-- О, еслибы тутъ властвовали Поляки или настоящіе казаки! Какая бы пошла военная охота, какая военная потѣха! да вѣдь не переманишь людей ни комитетами, ни газетами, ни пропагандой; на это нужна шляхта, которая вскочила бы на коня, обважила бы саблю, крикнула бы: "за мной!" бросилась на врага и воодушевила бы народъ; а такъ ничего не подѣлаешь!
Шибка Балкана какъ и въ прошломъ году покрылась снѣгомъ; тѣ же вороны надъ нею летаютъ и каркаютъ, тѣ же филины гомонятъ по оврагамъ; все также какъ было, только теперь въ лѣсахъ и ярахъ глухое молчаніе, и не слыхать людскаго говора въ темной пущѣ, одинъ вѣтеръ гуляетъ по ней. Въ монастыряхъ Божьей Матери и Святаго Георгія молятся и распѣваютъ молитвы за молитвами -- наступила годовщина того дня въ который славный воевода Хаджи Дмитрій вступилъ въ кровавый, неслыханный бой и погибъ въ немъ со всѣми сорока болгарскими юнаками. Ихъ головы послали въ Эдрене, а оттуда въ Стамбулъ, по старому обычаю, чтобъ утучнились ими рыбы подаваемыя на столъ князей Фанара; ихъ туловища испепелили монахини и развѣяли по вѣтру на всѣ стороны Болгаріи. Уцѣлѣлъ ли гдѣ ихъ пепелъ -- неизвѣстно; извѣстно лишь то что изъ ихъ пепла не выросли болгарскіе юнаки.
Святый Боже! Святый Крѣпкій! Помилуй ихъ Господи всесильный! Они погибли за свою вѣру и за дарованную Тобою людямъ свободу. Помилуй насъ Господи! Сохрани намъ вѣру нашихъ отцовъ и даруй свободу Твоему народу. Такъ молились въ двухъ монастыряхъ и возсылали славянскія мольбы Единому Богу, Пречистой Дѣвѣ Богородицѣ и воинственному Святому Георгію.
И въ томъ и въ другомъ монастырѣ среди церкви стоялъ гробъ покрытый покровомъ и обставленный горящими свѣчами. Монахи и монахини, со свѣчею въ рукѣ, обходили гробъ и пѣли, а священники, въ золотыхъ ризахъ, кадили гробъ ладаномъ изъ серебряныхъ кадильницъ. Потомъ монахи и монахини, со свѣчами и святою водой, вышли крестнымъ ходомъ изъ монастырей и пошли въ яръ гдѣ бились прошлаго года и гдѣ палъ воевода Дмитрій. Въ темной пущѣ засверкали огоньки, словно волчьи глаза, и потомъ собрались всѣ въ кружокъ около высокаго камня, прозваннаго камнемъ воеводы. Здѣсь раздались пѣснопѣнія послѣдняго прощанія, мужскіе голоса слилась съ голосами женскими въ одну гармонію, въ одну молитву къ Богу о павшихъ болгарскихъ юнакахъ и о живыхъ юнакахъ для Болгаріи.
Послѣ молитвы всѣ вернулись въ монастыри; у камня остались только двѣ монахини: одна молится и кладетъ поклоны, другая въ раздумьи оперлась на утесъ, вперила очи въ чащу и углубилась въ думы.
Молящаяся встала, окликнула задумавшуюся, и обѣ, рука объ руку, пошли подъ гору. По глазамъ, по волосамъ, по лицу и по стану онѣ схожи какъ двѣ сестры. Но лицо одной просвѣтлѣло какимъ-то восторгомъ, чистотою, торжественностію, а на лицѣ другой скорбь и угрызенія. Обѣ молоды и прекрасны прелестями которыя счастливятъ или губятъ момцевъ. На горѣ обѣ пріостановились. Первая посмотрѣла въ долину.
-- Вонъ въ ту сторону, въ ту долину я развѣяла по вѣтру его прахъ.
Другая припоминаетъ:-- Здѣсь былъ тогда, сестрица, казакъ Петро Катырджія.
-- Былъ, во уже не засталъ его, уже погибъ левъ Болгаріи; ему отрубили голову, а тѣло я сама сожгла и развѣяла пепелъ, чтобъ явился новый юнакъ Болгаринъ; но юнакъ не показывается.
-- Можетъ-быть мой Петро былъ бы такимъ юнакомъ, еслибъ я могла съ нимъ свидѣться.
-- Напрасно мы ждемъ; нѣтъ какъ нѣтъ юнака.
-- Глянь-ка сестрица, кто-то скачетъ; не твой ли это юнакъ или не мой ли Петро? Охъ вѣрно юнакъ; видишь ли какъ онъ пустилъ поводья и какъ мчится конь.
Обѣ сестрицы смотрятъ. То не Турчинъ, не заптія, не киседжія; сидитъ верхомъ словно нехотя, а ѣздокъ славный -- настоящій господинъ на конѣ.
-- Я узнаю его; это Давко, пріятель воеводы, его давнишній товарищъ. О! онъ юнакъ, совсѣмъ юнакъ, будетъ и воеводой; дай только Богъ чтобы не такъ онъ воеводствовалъ какъ милый Дмитрій. Въ недобрый день и въ недобрый часъ онъ ѣдетъ сюда; мы вызвали его нашими молитвами. Помолимся за него! Обѣ женщины пали на колѣна и горячо молились со слезами на глазахъ.
Молодой Данко былъ уже при нихъ, слѣзъ съ коня и пустилъ его на свободу. Данко привѣтствовалъ монахиню Марью какъ братъ привѣтствуетъ самую любимую сестру, и она съ нимъ поздоровалась какъ съ милымъ братомъ Болгариномъ.
Всѣ трое пошли въ монастыри. Сивый конь слѣдовалъ за ними.