Добруджа страна жизни и смерти, жизни -- потому что тамъ живые и мертвые льютъ вмѣстѣ изъ одного ключа жизни и живутъ припѣваючи, смерти -- потому что на этомъ сходбищѣ народовъ, стремившихся изъ одной части свѣта въ другую, войны, пожары, наводненія, заразы, изъ вѣка въ вѣкъ шли объ руку чтобъ удержать наплывъ народовъ. Но народы все прибывали и прибывали, умирали, гибли и снова прибывали, и жили и живутъ. И теперь на это сходбище племенъ и вѣроисповѣданій идутъ съ востока на западъ Черкесы, Татары, Негаи и всѣ туранскія колѣна, съ запада же на востокъ идутъ Славяне различныхъ племенъ и названій, а за ними Нѣмцы" Эта обѣтованная земля омывается славянскимъ Дунаемъ и Чернымъ Моремъ и ограждена Трояновымъ валомъ. Старый Римъ защищался отъ наплыва народовъ окопами. Юные Италілицы строили здѣсь замки, а юные Славяне высылали на эти воды ладьи съ казаками. Злая судьба разрушила замки одинъ за другимъ; остались отъ нихъ только развалины и пожарища, и торчатъ онѣ на землѣ какъ валяются въ степяхъ казаки, въ память того что тамъ жили и бились люди. По Черному Морю казачьи ладьи не гоняются за судами; оно тихо дремлетъ, или вздымается и волнуется только само собою и для себя, а казачьи ладьи снуютъ по Дунаю за рыбой. Въ селахъ разноплеменные люди, въ разной одеждѣ, пашутъ землю, сажаютъ капусту и картофель и гоняютъ стада въ поле. Всюду церкви, костелы, божницы, молитвенные дома, и въ нихъ отправляютъ богослуженіе всякія исповѣданія, отъ персидскихъ кизилбашей { Кизилбаши -- мусульманская секта, презираемая правовѣрными какъ языческая. Кизилбаши поселены въ Дели-Орманѣ и въ Добруджѣ.} до англиканскихъ реформатовъ, отъ старовѣровъ и духоборцевъ до іезуитовъ и раввиновъ. Въ степяхъ корчмы какого-нибудь Димитраки-бея или Рассима-паши, арендованныя Евреями, такимъ же племенемъ и такими же Жидками какъ и въ казачьей Украйнѣ. Корчма какая-нибудь Задрыпанка, а Жидъ-арендаторъ или корчмарь какой-нибудь Ицекъ, Гершко или Труль. При рѣкѣ кержганы { Кержганы -- амбаръ для соленія рыбы.} и шлахтузы { Шлахтузы -- мѣсто гдѣ пластаютъ крупную рыбу.} для соленія рыбы, только не казачьи, а Арлана Армянина или Расимъ-пати, арендованныя Жидомъ Гершкой или Мошкой. Пьяницы и работники тѣ же что и на казачьей Украйнѣ -- Иваны, Степаны, Кириллы, Гаврилы; они пьютъ и работаютъ, бѣдствуютъ и пляшутъ.
Въ этомъ Содомѣ и Гоморрѣ, среди казачьей общины, виднѣются хуторы Моканъ, Болгаръ, Каракачанъ и Куцовлаховъ. {Моканы -- Румуны изъ Семиграда. Они надолго пригоняютъ стада своихъ овецъ и лошадей на пастбища Добруджи и женятся предъ отправленіемъ на промыселъ. Накопивъ порядочно денегъ, они возвращаются на старости домой и находятъ большія семьи взрослыхъ дѣтей. Каракачане, Куцовлахи также румынскаго происхожденія, потомки римскихъ легіоновъ, которые были разселены отъ Адріатики до Ахейскаго моря; въ нихъ больше римской крови чѣмъ въ Румунахъ семиградскихъ, молдавскихъ и валахскихъ. Они владѣютъ большими стадами свиней и лошадей, и производятъ многія шерстяныя издѣлія. Въ Оттоманской имперіи нѣтъ племени болѣе трудолюбиваго и промышленнаго.} Тамъ тысячи овецъ съ золотымъ руномъ и серебристымъ молокомъ, стада рогатаго скота и табуны не очень статныхъ, но бойкахъ, быстроногихъ и обвѣянныхъ степнымъ вѣтромъ лошадей, тамъ навяранскія ослицы, любимицы пастуховъ, тамъ довольство, достатокъ и порядокъ, а не нищета.
По странному обычаю, словно издревле тянутся съ сѣвера на полдень, "ежегодно собираются въ Добруджу бѣглые мошенники, всякій сбродъ, люди живущіе не въ ладу съ правосудіемъ человѣческимъ и Божескимъ, люди мечтательные, необузданные. Одни приходятъ въ отчизну, изъ которой было уда* лились, подышать родимымъ воздухомъ, потому что за охотой къ странствіямъ наступаетъ тоска по родинѣ, какъ ясная погода послѣ дождя; другіе приходятъ сюда прятаться и скрыть въ этомъ разноцвѣтномъ мірѣ лежащія на нихъ пятна предъ людскимъ и Божьимъ окомъ, предъ закономъ и обществомъ, и всѣ питаютъ надежду что эта страна снова заживетъ давнею жизнію и огласится прежнимъ весельемъ.
По указанію Высокой Порты, Мѣстныя власти, танзимамъ и полиція не обращаютъ вниманія на снованія изъ края въ край бродягъ и странниковъ цѣлаго свѣта. Султанское правительство патріархально; оно ни надъ кѣмъ не произноситъ окончательнаго приговора, но каждому даетъ время и возможность исправиться, время для сердечнаго сокрушенія и покаянія, чтобы потомъ приняться сызнова за трудъ и начатъ новую борьбу съ жизнію. Если этихъ кающихся и грѣшниковъ, этотъ людъ славянскій, чиновники отдаютъ въ наемъ жидамъ, Армянамъ и Грекамъ какъ дѣлала польская шляхта въ блаженное время своей силы, то виноватъ въ томъ не султанъ, какъ и тамъ не былъ виноватъ король; виною тому завоеваніе и необходимость переносить самые несправедливые поступки и притѣсненія чиновниковъ обязанныхъ охранять и блюсти завоеваніе. Одинъ изъ великихъ визирей, и теперь еще живой, дальновидный какъ Маккіавель и іезуитъ въ своихъ взглядахъ на администрацію, въ отвѣтъ одному чиновнику въ Добруджѣ, почтенному Славянину, честному и добродушному человѣку, когда тотъ показалъ ему мабзату съ тысячами печатей жителей, выражавшихъ ему свою благодарность за его управленіе и свое сожалѣніе объ его увольненіи, отдавая ему съ усмѣшкою бумагу, сказалъ: "ты справедливо уволенъ, потому что правительство не хочетъ чтобы чиновники пользовались довѣріемъ и расположеніемъ народа; но желаетъ чтобъ они заслуживали довѣріе и расположеніе правительства. Угнетай и грабь народъ, но охраняй спокойствіе и силу правительства." Система благоразумная, если только не найдется такой государь который скажетъ, какъ нѣкогда польскій король Владиславъ Четвертый, осушивъ кубокъ, отъ котораго кружилась голова и подкашивались ноги, сказалъ казаку Богдану: "у васъ есть сабли, не позволяйте же плевать въ свою кашу". Такъ недавно Вѣнскій кайзеръ шепнулъ славянскимъ граничарскимъ полкамъ: "въ силу конституціи я позволилъ Маджарамъ васъ обезоружить, но у васъ есть оружіе данное вашимъ праотцамъ моими предками; не отдавайте его, и оно останется при васъ".
Дай-то Богъ чтобы не услыхалъ когда-нибудь такихъ словъ сборный людъ въ Добруджѣ! Пошла бы тогда потѣха, да какая!
Караванъ изъ Нейкіоя миновалъ Пасарджикъ-Оглу, городокъ съ глиняными, крытыми соломою домами, и направляется къ Мангаліи. Кругомъ стели, бурьяны и курганы, а по степямъ гуляетъ скотъ. За стадомъ овецъ идетъ воевода Итъ-Огду, а рядомъ съ нимъ Марья. Онъ о ней заботится, бережетъ ее и разговариваетъ съ нею какъ съ сестрою о Еникоѣ, о своей хатѣ, о старушкѣ-матери и о своей молодой женѣ Ярынѣ со златоволосымъ ребенкомъ; онъ повидался съ ними, обнялъ ихъ и снова покинулъ, Богъ вѣдаетъ на сколько времени. Такова жизнь гайдука, юнака.
Она вторитъ, ему на тотъ же голосъ о черноглазой Ярынѣ, о гяурскомъ ребенкѣ, о хоромахъ въ Еникоѣ, и не сводитъ съ него взгляда любви, но любви къ Болгаріи. Странная они дѣвушка -- какъ Полька, полюбила она свое отечество, и толь? ко то ей дорого и мило что полезно родинѣ, только тотъ для. нея богатырь кто живетъ для отчизны. Она была счастлива, хоть и не разъ одолѣвало ее горе. Боже мой, Боже мой! За? чѣмъ я не родилась на свѣтъ момакомъ! Какъ бы я правила* конемъ, какъ бы я махала блестящимъ булатомъ за осюобожденіе Болгаріи!-- Она опустила голову, и слезы выступили ней изъ глазъ; но взглянувъ на воеводу, она подумала: Дотану служитъ ему потому что отъ служитъ болгарской свободѣ".
По Мангальской дорогѣ ѣдутъ до Мангальской пристани возы за возами, нагруженные пшеницей и ячменемъ; при возахъ ѣдутъ на иноходцахъ охраняющіе ихъ Турки въ тулупахъ и въ сѣрмягахъ, неповоротливые, но вооруженные и съ ружьями за плечами. До степи, словно волки, рыщутъ черкесскіе выходцы за пропитаніемъ и добычей, и не одинъ заптія несется по полю. Чѣмъ ближе къ Мангаліи, тѣмъ болѣе движенія, и вотъ по сторонамъ уже показались хуторы балканскихъ Болгаръ.
Итъ-Оглу осмотрѣлся кругомъ; онъ старая лиса, знаетъ примѣты, и увидалъ что-то выходящее изъ обыкновеннаго порядка вещей. Онъ тотчасъ своротилъ съ дороги, загналъ стадо въ бурьянъ, потомъ спустился въ оврагъ и остановился тамъ отдохнутъ. Не прошло получаса какъ раздался вдали глухой выстрѣлъ, точно изъ-подъ земли, внезапный, и мѣткій, и вслѣдъ за тѣмъ застучали конскія копыта. Двѣ лошади, одна черная, другая буланая, мчались по степи; буланая убѣгала и брыкалась, а черная ее нагоняла и хватала за шею; обѣ были осѣдланы и взнузданы, а гейбы { Гейбы -- чемоданчики для поклажи, которые привѣшиваются къ Турецкимъ сѣдламъ.} носились надъ ихъ хребтами, словно вороны, птицы смерти, надъ падалью. Лошади кружились вправо и влѣво; буланая не могла уйти, а черной не удавалось удержать бѣгунью. Обѣ истомились въ погони.
Воевода разглядѣлъ что буланая лошадь принадлежала заптію, а черная киседжію.
Онѣ прибѣжали въ стадо и остановились. Воевода ухватился за черную, а дѣвушка за буланую.
Взглянувъ на лошадь, воевода тотчасъ узналъ ее.
-- Это конь Кьючукъ-Cтефана; вѣрно приключилась бѣда.
Онъ вскочилъ на воронаго, дѣвушка вспрыгнула на буланаго. Лошади, почуявъ что натягиваютъ удода, захрапѣли? повернулись и пошли откуда пришли; вороная впереди показывала дорогу. Изъ оврага они выѣхали въ бурьянъ и снова спустились въ оврагъ, а за оврагомъ прогремѣли нѣсколько выстрѣловъ, одинъ за другимъ. Воевода охватилъ ятаганъ въ зубы; въ обѣихъ рукахъ у него револьверы, а за плечами подпрыгиваетъ двустволка. Вороной пріободрился и побѣжалъ пряно на выстрѣлы. Безоружная дѣвушка погоняетъ лошадь и скачетъ слѣдомъ за воеводой. Пріѣхали.
Трое людей, ставъ другъ къ другу плечами, а ятаганами въ поле, защищаются противъ нѣсколькихъ нападающихъ на нихъ всадниковъ и пѣшихъ. Выстрѣловъ не слыхать потому что всѣ они уже разстрѣляны, а заряжать некогда. Обороняющіеся тычутъ ятаганами въ конскія морды, и лошади отскакиваютъ; пыряютъ ими въ глаза людямъ, и люди пятятся назадъ.
Воевода узналъ своихъ и чужихъ, подскакалъ и началъ палить изъ револьверовъ вправо и влѣво, а дѣвушка при каждомъ выстрѣлѣ повторяла военный крикъ: святой Георгій! святой Георгій!
Нападавшіе разбѣгались, скрылись въ бурьянѣ и припали къ землѣ, остались только оборонявшіеся и мертвыя тѣла. Убитыхъ лекало восемь: три Черкеса, одинъ Татаринъ, одинъ заптія и три болгарскіе киседжія. Изъ уцѣлѣвшихъ двое были легко ранены, а третій остался невредимъ. Воевода соскочилъ съ лошади.
-- Здорово, Кьючукъ-Стефанъ {Кьючукъ-Стефанъ -- малый Стефанъ -- личность не вымышленная; все сказанное о немъ истинно. Молодымъ парнемъ онъ пошелъ въ казаки въ 1854 году и сталъ такимъ ловкимъ и храбрымъ воиномъ что мусульманскіе башибузуки, Курды и Арабы, когда ихъ посылали въ разъѣзды и въ экспедиціи, приходили просить себѣ въ начальники Кьючукъ-Стефана. Онъ всегда командовалъ въ такихъ экспедиціяхъ, и башибузуки, въ знакъ военнаго уваженія, цѣловали полы его мундира. Послѣ воины онъ лопалъ въ сотню капитана Клета Дворницкаго, котораго солдаты за его притѣсненія прозвали Колотушкой. Привязчивость капитана наконецъ надоѣла Кьючукъ-Стефану, онъ бѣжалъ и до конца Аизни былъ гайдукомъ.}.
-- Богъ тебѣ воздастъ, воевода! Здоровъ-то я здоровъ, да дѣло дрянь. Трехъ лучшихъ юнаковъ взяли черти, двое ранены и захвораютъ, коней отняли Черкесы, и остался я одинъ. Дели-Орманъ далеко, Турокъ въ немъ тьма, и все спагіи. {Весь Дели-Орманъ былъ заселенъ спагіями султановъ Мурата и Сулеймана. Они до сихъ поръ отличаются своимъ благородствомъ и гостепріимствомъ, и ѣздятъ на буланыхъ, черногривыхъ лошадяхъ, короткихъ и длинноногихъ какъ олени. Между тамошними Турками они самые храбрые солдаты и знаменитые гайдуки.} Какъ добраться до Казанскихъ Балканъ? А комитетъ приказалъ.
-- Развѣ та ты за комитетъ?
-- Я Болгаринъ, хоть и киседжія.
-- Въ Балканахъ ничего не подѣлаетъ, тамъ казаки-юнаки, та весь народъ за казаковъ, нашихъ юнаковъ.
-- Ой казаки, казаки! настоящіе юнаки! Я самъ когда-то, здѣсь въ Дели-Орманѣ, былъ такой же казакъ. Проклятый Колотушка! жаль!...-- Онъ хотѣлъ что-то разказать, но воевода не далъ ему говорить.
-- Не время балагурить; здѣсь нельзя оставаться, надо бѣжать.
Между тѣмъ дѣвушка осмотрѣла раненыхъ; одному она перевязала разрубленную голову, другому проколотое плечо.
Воевода продолжалъ.
-- Вотъ этомъ лугомъ мы со стадомъ проберемся въ казанскіе хутора. Да какъ лопасть въ Мангалію? Вѣдь нужно подать вѣсточку Дышлію Дмитрію; онъ тоже воевода та ждетъ тамъ. Если послать нашего пехливана, {Пехливанъ -- силачъ, качество высоко чтимое на Востокѣ.} онъ пожалуй попадется въ лапы. Силою его никто не одолѣетъ, но по разуму онъ ребенокъ; ему, какъ птицѣ козодою, нужна пташка-вожатка.
Марья слушала та покачала своею маленькою головкой:
-- Я пойду и дойду, воевода. Приказывай!
-- Какъ можно! Не твое дѣло, сестрица.
-- Столько же мое сколько твое; вѣдь это для свободы Болгаріи?
-- Ты дѣвушка, красавица; какъ же пустить тебя къ Typчинамъ?
-- Богъ меня доведетъ, какъ Онъ велъ слабую Далталу за Самсономъ.
Архіепископъ Иларіонъ Ловчанскій однажды говоривъ при дѣвушкѣ проповѣдь о Далилѣ и Самсонѣ. Никто изъ мущинъ не слыхалъ о Далилѣ. Гайдукъ Велько, киседжія Кьючукъ Мустафа и Матвѣй Рашо {Матвѣй Рашо, одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ гайдуковъ во всей Румеліи, записался въ казаки въ 1854 году И былъ храбрымъ солдатомъ, любимцемъ Адама Мицкевича, когда тотъ казаковалъ съ казаками подъ Бургасъ-Ахіорли. Послѣ десятилѣтней службы онъ умеръ въ Прилѣпѣ, столицѣ королевича Марко, гдѣ его и похоронили съ военными почестями.
Кьючукъ-Муртафа, по настоящему имени Георгій Христо, Сербъ съ Границы, былъ славный гайдукъ, извѣстный въ Ѳессаліи, въ Эпирѣ и даже въ Мореѣ. Въ 1854 году онъ вступилъ въ казаки. Умеръ въ Фарсаліи, на греческой границѣ. О немъ жалѣлъ весь полкъ.} были для нихъ то же что святой Георгій и святой Димитрій. Кьючукъ-Стефань махнулъ рукою.
-- Иди, дѣвица; самъ Богъ наставилъ тебя Своимъ духомъ, а кто съ Богомъ, съ тѣмъ и Богъ. Помню какъ я двѣнадцати лѣтъ былъ въ Дели-Орманѣ казакомъ,, царскимъ юнакомъ. Чуть доставалъ рукою до конской гривы. Паша и офицеры меня, полюбили. Стефанъ проворный, Стефанъ ловкій, садись на коня, и Стефанъ велъ въ Дели-Орманъ, черезъ обозы Бѣлаго Царя, усатыхъ казаковъ и бородатыхъ башибузуковъ, и всегда проводилъ. Хорошее было времечко! жаль его! Еслибы не чортъ Колотушка...
Воевода не слушалъ, онъ въ сторонѣ разказывалъ Марьѣ гдѣ отыскать Дышлію, {Дышлія Дмитрій -- личность не вымышленная, родомъ изъ Слива, теперь онъ живетъ въ Брацлавѣ-Валахскомъ и правитъ, обязанность воеводы комитета.} какъ его узнать, какъ дать ему признать себя и какъ увѣдомить воеводу.
Дѣвушка закуталась въ фереджь, вышла на дорогу и отправилась въ путь. Богъ оберегалъ ее: мимо ея, въ двухъ шагахъ, примчались какъ бѣшеные Черкесы, и ни одинъ не взглянулъ на нее, а было ихъ человѣкъ двѣнадцать. За ними гнались четыре заптія, и тѣ не остановились и ничего не спросили. Сердце у ней трепетало какъ крылушки у воробья. Она закрывалась фереджіей и шла далѣе.
Около корчмы Выгнанки она встрѣтила пѣшихъ бурлаковъ; они увидавъ ее запѣли: "идетъ Жидовочка, гайка! гдѣ моя нагайка! Валяй Жида собачьяго сына" -- и начали таскать за волосы Жида-шинкаря, но дѣвушкѣ не сказали ни слова и пропустили ее. Она догнала ообзъ телѣгъ и прямо обратилась къ старому Турку конвоя: низко ему поклонилась и коснуюлась, лбомъ его стремени.
-- Господинъ! Я бѣдная дѣвушка, запоздала въ дорогѣ, иду до Мангаліи и прошу защиты.
Турокъ, поглядѣвъ на нее, отвѣчалъ:-- Принимаю подъ защиту, ручаюсь головою!-- Онъ приказалъ ей сѣсть на возъ и прикрыться кошмами и шубами, но не спросилъ ни кто она, ни откуда идетъ. Это былъ старый Турокъ, потомокъ дели-орманскихъ спагіевъ, самъ спагій душою и сердцемъ, готовый голоднаго накормить и напоить, дать убѣжище скрывающемуся и принять его на свое попеченіе, защитить слабаго и сражаться только противъ врага. Одинъ онъ говорилъ мало: "благодареніе Богу! хвала Богу! клянусь головой!" былъ щедръ и расположенъ къ добру. Такихъ людей между Турками довольно во всей Румеліи. Не удивительно что они покоряли области и безъ шаріата и танзиматта умѣли привязать къ себѣ сердца побѣжденныхъ. Что дѣлаетъ сердце, того не сдѣлаютъ ни ирады ни фирманы.
До Мангаліи доѣхали благополучно. Марья соскочила съ воза и низко поклонилась во изъявленіе благодарности. Турокъ благословилъ ее.
-- Да хранитъ тебя Богъ! Дай Богъ тебѣ счастія!
Онъ опять не спросилъ куда и къ кому она идетъ, даже не посмотрѣлъ на нее. Перебирая пальцами четки, онъ повелъ возы ко хлѣбному складу.
Марья прямо пошла въ монастырь калугеровъ {Калугеры -- монахи восточной церкви.} и спросила тамъ игумена Паисія. Ее проводили въ комнату гдѣ на разостланныхъ балканскихъ кошмахъ сидѣлъ исполинскаго роста игуменъ. Лицо его обрасло черными волосами, глаза у него маленькіе, полусонные, ручища такая огромная что Марья могла бы на ней водить хорату. Монашеская одежда распахнулась спереди и волна косматая какъ у медвѣдя грудь. Предъ нимъ не молитвенникъ и четки, а кувшинъ съ виномъ и кисетъ съ табакомъ. Онъ куритъ трубку и поливаетъ винцо, а около него, на поду, сидитъ, на корточкахъ, сухопарый калугеръ, съ блестящими глазами и пергаменнымъ лицомъ; онъ все пишетъ и откладываетъ листочки въ сторону.
Вошла Марья. Она была прекрасна какъ всегда и еще похорошѣла отъ усталости и увѣренности что служитъ свободѣ Болгаріи. Всѣ чувства пламенной души отразились на ея лицѣ. Калугеръ пересталъ писать, перо выпало изъ его рукъ, а игуменъ Паисій выпучилъ глаза и улыбался отъ всего сердца.
-- Тебя только не доставало при винѣ и табакѣ, сахарная момичка! Поди сюда душечка.-- Онъ хотѣлъ притянуть дѣвушку своею ручищею, но она ловко увернулась.
-- Воевода Добруджи! Меня послалъ къ тебѣ воевода Казана.
-- А гдѣ знаки?
Марья подала ему бляху съ орломъ и надписями. Онъ осмотрѣлъ ее со всѣхъ сторонъ.
-- Такъ, такъ, это онъ. Чего же онъ хочетъ? чтобъ я шелъ въ Балканы? У меня нѣтъ ни людей, ни денегъ. У комитетовъ все на бумагѣ, а на дѣлѣ ничего. Пропадай такая работа!
-- Онъ хочетъ переговорить съ тобою.
-- Пусть приходитъ. Слава Богу, есть у насъ и винцо и табакъ. Пускай приходитъ переговорить о чемъ ему нужно.
-- Но онъ желаетъ знать нѣтъ ли опасности; онъ вмѣстѣ съ Кьючукъ-Стефаномъ.
-- А банда Стефана?
Разбита; трое убиты, двое легко ранены, самъ же Стефанъ цѣлъ и невредимъ.
-- Вотъ то-то! Ангелъ, что ты писалъ комитату? сказалъ онъ, обращаясь къ калугеру.
-- Какъ ты приказалъ воевода, что Кьючукъ-Стефанъ съ тремя стами киседжіями выступилъ въ Дели-Орманъ, что собираются другія банды, но что нужно, какъ можно скорѣе, прислать денегъ.
-- Да, я такъ говорилъ; деньги нужны, деньги. Письмо отправлено?
-- Два дня.
-- Подождемъ, можетъ-быть пришлютъ денегъ, тогда дѣло уладится. Ну а какъ быть съ воеводой? Посовѣтуйся съ калугерами. Момицу проводить въ какую-нибудь болгарскую семью; намъ ее держать здѣсь не приходится; не долго до бѣды отъ воеводы, если она его, собачьяго сына. Пожалуй запоетъ онъ намъ по-своему, или ятаганомъ по лбу, или кинжаломъ въ сердце. Онъ чортовъ сынъ, а не собачій. Чего стоишь, момица? Ступай съ Богомъ, дьяволъ не дремлетъ -- я не отвѣчаю за себя. Иди за калугеромъ.
-- Я не пойду, вельможный воевода, пока не получу отвѣта воеводѣ.
-- Такъ стой, или садись, какъ тебѣ угодно. Онъ вылилъ одинъ за другимъ два стакана вина и потомъ, до возвращенія калугера Ангела, курилъ трубку.
-- Къ полуночи все будетъ готово, пусть приходятъ, примемъ ихъ какъ желанныхъ гостей. А ты, момица, отдохни пока придетъ воевода, успѣешь.
Дѣвушка поклонилась и вышла. Калугеръ Ангелъ ей не понравился: подозрѣніе запало ей въ душу. Она уже развѣдала что калугеры не Болгары, а Греки, что воевода перерядился игуменомъ, что калугеры не охотно его терпятъ, исполняя приказанія высшей власти извлекаютъ изъ того разныя выгоды, во были бы рады отъ него отдѣлаться.
Выходя, она натолкнулась на двухъ калугеровъ которые подслушивали у дверей игумена. Они вошли въ другой покой, гдѣ, когда растворили дверь, Марья увидала старца калугера. Она смекнула что это былъ настоятель монастыря. Она скоро вышла изъ комнаты и потомъ тихонько, украдкою, въ нее вернулась.
Марья начиталась и наслушалась въ пѣсняхъ Бука Караджича что подслушиванія дѣвицы спасали такихъ витязей какъ царевичъ Марко, босанскій Муйо и арнаутскій Скандербегъ. Она подкралась къ дверямъ и принялись слушать.
Въ покоѣ разговаривали нѣсколько людей, и она узнала голосъ калугера Ангела, Марья умѣла читать и писать и, какъ всѣ Болгарки, понимала немного по-гречески. Она на лету ловила слова и выраженія.
-- Нужно покончить; съ этими варварами ничего не подѣлаешь, а деньги немалыя. Къ полуночи сойдутся, пускай полируютъ, а къ разсвѣту имъ карачунъ; самъ чортъ ничего не узнаетъ и не разкажеть. Случай: вчера была схватка, погоня, искали и нашли. Дѣло само собою пришло къ пагубному концу. Намъ тоже грозить бѣда; предъ комитатомъ мы оправдаемся: и денегъ дадутъ, и за нами, пока наступитъ лучшее время, останется заслуга въ вѣрности. Ты, Фотій, ночью сбѣгай къ каймакану, а вы приготовьте угощеніе такое же обильное какъ и послѣднее. Момицу въ монастырь не пускать, это зазорно.
Дѣвушка вышла печальная и въ раздумьи какъ пособить бѣдѣ. Мысли терзаютъ ее, и она обращается къ Богу съ горячею молитвой: "Боже, услышь меня! Боже, спаси насъ!" Она идетъ по улицѣ сама не зная куда.
Вдругъ кто-то схватилъ ее за руку.
-- Здравствуй, Марьюшка! Что ты тутъ дѣлаешь? Мы пригнали изъ Кишлы барановъ, которыхъ завтра сдадимъ султанскому кассапу. { Кассамъ -- мясникъ. Зовутъ ихъ также джелепъ. Изъ нихъ правительства выбираетъ палачей.} А ты зачѣмъ здѣсь?
-- Я тоже пришла въ Кишлу съ матерью^ съ отцомъ и съ баранами, а сюда въ городъ меня послали за калачами. Завтра вернусь.
-- Пойдемъ съ нами, переночуешь у насъ; поужинаемъ, а придетъ охота такъ и хорату пропляшемъ.
-- Гдѣ жъ ваша хата?
-- Мы стоимъ съ баранами въ чистомъ полѣ у кургана; есть у насъ теплый шатеръ, теплыя кошмы и жаркій огонь, есть у насъ волынка, а у Ильи свирѣль -- натѣшимся въ волю, а чабанскія собаки ни волка, ни Турка не подпустятъ. Иди, Маша, Марьюшка, иди, красная дѣвица.
-- Пойду съ вами, съ чабанами и съ чабанками, хоть разбранитъ мать и раскричится отецъ. Погуляю на пути.
Удалая молодежь весело и подпрыгивая пошла къ курганамъ. Тамъ пожилые и старики привѣтствовали ихъ и радушно приняли милую гостью.
Уже стемнѣло; Марья, для новой потѣхи, подговорила чабановъ и чабанокъ зажечь на курганахъ три большіе костра.
Костры пылаютъ и огненными столбами поднимаются къ небу. Дудка жалобно пищитъ, а момаки и момицы, ухватившись за руки, водятъ хорату. Передовой или передовая кружитъ по разнымъ завиткамъ, а остальные за нимъ или за нею вслѣдъ гуськомъ; потомъ всѣ становятся въ кругъ, весело припрыгиваютъ и снова гуськомъ. Такъ плясали хорату за хоратой. Маша развеселилась. Правнука жены стараго Стефана говоритъ Ильѣ:
-- Дай мнѣ свои потуры, челкинь и гуню -- буду момакомъ, а ты возьми мой фустанъ и мою фереджъ -- будешь момицей. Посмотримъ узнаютъ ли насъ?
Илья тотчасъ согласился.
Они перерядились, поклонились старшимъ и повели хорату, хохочутъ и тѣшатся. Вдругъ собаки залаяли и смолкли -- знать почуяли своихъ -- и два всадника подъѣхали къ кургану. Момакъ Марія уже при нихъ; она разказала все что слышала и видѣла. Никому это не показалось страннымъ, потому что подъѣхали свои чабаны изъ Нейкіоя, давнишніе знакомые стараго Стефана. Они оставили лошадей у кургана и вмѣстѣ съ момакомъ Марьей пошли въ городъ.
Кьючукъ-Стефанъ смѣтливъ и разомъ понялъ въ чемъ дѣло. Дорогой онъ забѣжалъ къ рыбаку казаку, старому дели-орманскому товарищу, и сказалъ ему чтобы на морѣ, предъ монастыремъ калугеровъ, была наготовѣ лодка. Казакъ договорилъ:-- и боченокъ съ водкой!-- Тотъ сунулъ ему въ руку нѣсколько меджидіе. Казакъ отвѣчалъ:
-- Все будетъ готово въ пору, не будь я казакъ Копійка. Я повезу васъ по Черному Морю, какъ водилъ по Дели-Орману; не собьюсь съ дороги.
Копійка былъ извѣстный во всей Добруджѣ разбойникъ на морѣ и на сушѣ, прозванный Ночнымъ за умѣнье видѣть въ потемкахъ. Заручившись его словомъ можно было слать спокойно на оба глаза.
Въ монастырѣ лиръ горой -- мясныя и рыбныя кушанья и сласти. Калугеры чествуютъ воеводъ, угощаютъ ихъ, подливаютъ имъ вина. Воевода Казани и Кьючукъ-Стефанъ подносятъ кубки къ губамъ и передаютъ ихъ момаку Марьѣ, а та выливаетъ вино за дверь; только воевода Добруджи, лехливанъ Дышділ, пьетъ какъ слѣдуетъ и щуритъ глаза.
Настоящій игуменъ разказываетъ о что въ нихъ все устроено какъ въ послѣднее польское возстаніе, только не Поляками, потому что Поляки католики римскаго лапы, служатъ бусурману, Турку. Каждый инженеръ Полякъ -- шпіонъ, каждый телеграфистъ Полякъ -- тоже шпіонъ. Игуменъ бесѣдуетъ и проситъ лить.
Вдругъ заплескали на морѣ весла; момакъ Марья услыхала ихъ шумъ, потому что вся обратилась въ слухъ. Она сказала: "пора!" Въ ту же минуту послышались шаги съ улицы.
Итъ-Оглу и Стефанъ вскочили на ноги и заставили подняться Дышлію. Калугеры заходятъ отъ дверей, просятъ садиться и продолжать бесѣду, но момакъ Марья закричала;
-- Измѣна! измѣна! У воротъ заптіи.
Пехливанъ очнулся и протрезвился, распихалъ кулугеровъ вправо и влѣво, словно куколъ, выбилъ ворота и вышелъ на берегъ, а въ монастырь кинулись заптіи съ каймаканонъ и игуменомъ во главѣ: "Хватай! держи!" но воевода уже въ лодкѣ, съ Кьючукъ-Стефаномъ и съ момакомъ-Марьей, Заптіи выстрѣлили на удачу изъ пистолетовъ, съ лодки раздались два выстрѣла, одинъ за другимъ, и въ отвѣтъ имъ послышались на берегу два стона. Стрѣлялъ Собачій Сынъ, {Итъ -- собака, Оглу -- сынъ. Такъ называется патріотъ воевода, служившій прежде наборомъ сербской полиціи въ Бѣлградѣ, а теперь предсѣдающій въ Бѣлградѣ, или Букурештѣ, въ качествѣ воеводы комитета. Онъ родомъ изъ Сливна, изъ предмѣчтія Еникойя, тамъ у него жена и семья. Все расказанное о немъ совершенно истинно.} простонали заптіи или калугеры, въ темнотѣ не распознаешь. Утромъ вѣрно не досчитаются двоихъ.
Лодка исчезла въ ночномъ мракѣ, а каймаканъ приказалъ стащить всѣхъ калутеровъ въ тюрьму.
-- Собаки гяуры! Оборванные полы! Вызвали насъ въ поле и измѣнили! Дадимъ мы вамъ! Чаушъ отбиваетъ замки, перетрясаетъ сундуки, ищетъ комитетскихъ бумагъ, а калугерское золото и серебро складываетъ въ кучу. Эта комитетская добыча лучше труповъ, лучше даже живыхъ гайдуковъ и воеводъ. Разгромъ вышелъ вполнѣ удачный!
Обрадованный каймаканъ на другой день шлетъ вали телеграмму: "Мы захватили всѣхъ до одного комитатовъ калугеровъ, а вчера въ стычкѣ убито тридцать гайдуковъ. Страна очищена, спокойствіе обезпечено". Онъ приказалъ заковать калугеровъ въ кандалы, приговаривая: "пускай разорвутъ желѣзо золотомъ, если желѣзомъ не сумѣли отстоять золота".
Чолнъ скользитъ по синему морю. Вѣтеръ дуетъ съ юга къ сѣверу; парусъ распустился широкимъ крыломъ, кругомъ тишь и гладь. Всѣ усѣлись около мачты и болтаютъ между собою. Момакъ Марья смотритъ на море и мысленно благодаритъ Бога за спасеніе болгарскихъ воеводъ.
Кьючукъ-Стефанъ разказалъ какъ онъ записался въ казаки, желая служить султану-падишаху, какъ воевалъ противъ войска Бѣлаго Царя, и какъ послѣ войны онъ хотѣлъ, со скуки, пошутить надъ старою бабой. У бабы были подъ поломъ закопаны деньги, у него былъ ножъ острый какъ бритва. Вотъ и захотѣлъ онъ полыснуть бабу ножомъ по горлу чтобы посмотрѣть испугается ли она. Онъ уже взялся за дѣло когда вошелъ чаушъ съ желѣзною ручищей и схватилъ его за шею. Онъ отговаривался что шутитъ, во упрямой чаушъ потащилъ его къ сотнику Колотушкѣ и донесъ ему на словахъ. Ничего не подѣлаешь: Колотушка взялъ бумагу, перо, да и черкнулъ рапортъ Киркаръ-Бею-Мирлаю. Бей не любилъ забавляться слѣдствіями и возней. "Ага, чортовъ сынъ Стефанъ! Что баба жива?" -- жива.-- "Такъ дать триста палокъ, да горячихъ чтобы не рѣзалъ людей." Сказано, сдѣлано; отсчитали ему триста, и пошелъ онъ въ лазаретъ, а изъ лазарета удралъ въ горы и лѣса, изъ казака сталъ киседаіемъ. "жаль! всему горю причиною песъ Колотушка. Еслибъ онъ меня оттаскалъ за волосы и не написалъ донесенія, такъ самъ чортъ бы ничего не узналъ, и былъ бы я теперь юнакомъ казакомъ, а не паршивымъ воеводою. Жаль! жаль!" и проклиналъ онъ сотника Колотушку по отцу и по матери. Зачѣмъ не подкурилъ, не наказалъ, а прямо погубилъ? Это не по-христіански, не по-славянски.
Кьючукъ-Стефану акалъ казачьяго житья-бытья.
Такъ-то бываетъ на бѣломъ свѣтѣ. Человѣкъ сталъ елуакить Богу и царю, да разомъ все и потерялъ. Теперь онъ служитъ комитету и чорту.
Съ разсвѣтомъ лодка Причалила къ берегу, подъ самымъ кіоскомъ Кустендаки. Пехливанъ, не успѣвъ еще выбраться изъ-подъ утеса, свистнулъ три раза молодецкимъ посвистомъ. Изъ Англійской гостиницы тотчасъ выбѣжалъ дородный милый, слуга, въ колпакѣ и въ бѣломъ фартукѣ. Парень тоже былъ комитатъ, ибо обмѣнялся съ воеводою знаками; онъ немедленно провелъ всѣхъ, заднею стороной cтроенія, въ большую комнату.
Оттуда они, въ каракачансrихъ кафтанахъ, отправились на желѣзную дорогу. На Марьѣ былъ фустанъ и сюртукъ, такая одежда какую носятъ румынскіе обыватели которыхъ еще не совратили дамы Букурешта и Яссъ, и какую можно еще видѣть въ Гушѣ и въ Браиловскомъ предмѣстьи. Болгарскіе комитеты, подобно польскимъ комитетамъ послѣдняго повстанья, обзавелись въ каждомъ городѣ множествомь агентовъ, условными знаками, платьемъ для переряживанья, лошадьми и экипажами чтобы возить летающихъ съ мѣста на мѣсто агентовъ, даже буфетами и канцеляріями: всюду коммиссары, агенты, комитеты, словомъ, было богатство и обиліе во всякихъ революціонныхъ и повстанскихъ штукахъ, даже въ оружіи и въ аммуниціи, для провоза и сбереженія которыхъ были нужны коммиссары. Были у нихъ и деньги, какъ въ Польшѣ, потому что со всѣми они расплачивались звонкою монетой. Забыли только что нужны солдаты, офицеры, полководцы, генералы, а не комитетскіе воеводы и коммиссары незримаго народнаго правительства.
Въ Брайлѣ большой и важный съѣздъ. Старо-болгарскій комитетъ помышляетъ о соглашеніи съ молодымъ болгарскимъ комитетомъ. Молодые Болгары -- адвокаты, медики, учителя, купцы, торгаши, хотятъ добиться освобожденія Болгаріи законнымъ путемъ, публицистикою. Они привезли много документовъ и доказательствъ давнишней независимости Болгаріи, различные историческіе памятники и политическіе доводы. Въ числѣ ихъ было преданіе о томъ какъ Аттила, бичъ Божій, съ Болгарами, Болгарами или греческими кентаврами, завоевавъ дунайскія земли, принималъ въ Тырновѣ или Снотовѣ пословъ императора греческаго и угощалъ ихъ пряниками, смѣсью изъ свѣжаго меда и поджарнной муки. Царь Болгарскій принималъ пословъ Греческаго императора, слѣдовательно былъ государь и существовало государство Болгарское. Ссылались на хроники монастырей Рыльскаго и Хилиндарскаго о Іованѣ Шишманѣ, о Симеонѣ, о рядѣ другихъ королей болгарскихъ и о Никопольской битвѣ, гдѣ погибъ цвѣтъ латинскихъ рыцарей, изъ коихъ одинъ, со шрамомъ на лицѣ, спрятанный болгарскою бабой, сдѣлался, по преданію, родоначальникомъ знаменитой фамиліи Чалыки, до сегодня стоящей во главѣ к омитета, въ Филиппополѣ. Приводили наконецъ ученыя изысканія Чеховъ, Ганки, Шафарика и Далацкаго, подтверждающія независимое политическое, существованіе Болгаръ или Болгаргѣ, гунскаго племени, вышедшаго съ береговъ Волги и поселившагося на Дунаѣ, гдѣ оно ославянилось отъ сосѣдства и напора Сербовъ. Въ заключеніе указывали на одесскія и московскія изслѣдованія Палаузова, Априлова и NoNo дунайскаго Лебедя, агитатора Раковскаго, родственника Богровъ или Богоридесовъ изъ Котла. Съ такими доказательствами собирались ѣхать въ Стамбулъ, иначе Царьградъ, начать процессъ съ султаномъ и Высокою Портой, вызвать въ судъ великаго визиря и рейсъ-эффенди, взять адвокатами экзарха Александра и предателя Македонія, представить дѣло на обсужденіе всей Европы, подписавшей трактатъ 1856 года, и выиграть такою тяжбой независимость Болгаріи.
Старо-болгарскій комитетъ былъ составленъ изъ банкировъ и богатыхъ купцовъ которымъ румынскіе бояре кланялись, пожимали руки и сдали пальчикомъ парижское bon jour. Самъ князь Куза имъ также кланялся и пожималъ руки. Тутъ же были арендаторы боярскихъ имѣній, настоящіе господа деревень, гайдуки, работники и мошенники, словомъ, всякій людъ желающій ѣсть, лить, одѣваться и веселиться, чего безъ денегъ нельзя. Они нуждались въ деньгахъ, и за плату были готовы подставить свой лобъ.
Старый комитетъ посмѣивался надъ бреднями молодаго комитета: "запрутъ васъ въ тюрьму, отхлещутъ розгами и пошлютъ въ ссылку. Не такъ поступалъ Георгій Черный и дорогой нашъ Милошъ, дорогой потому что онъ владѣлъ въ Румыніи огромными деревнями и щедро покровительствовалъ Болгарамъ, которые зарабатывали себѣ деньги въ Румынской землѣ отъ румынскихъ богатствъ. Не такъ Сербы отдѣлились отъ Турка. Турокъ-гайдукъ набѣгами покорилъ нашу землю, гайдуками и набѣгами слѣдуетъ у него отобрать ее. Нужно нападать пока онъ не уберется, клинъ клиномъ выбивай."
Старики упрямы, словами ихъ не убѣдишь. На всѣ угрозы и заискиванія молодаго комитета они отвѣчали: "не дадимъ денегъ и баста" -- аргументъ рѣшительный. Совѣщались, совѣщались: успѣваетъ тотъ у кого сила. Уступили, только подъ условіемъ что, по примѣру польскаго революціоннаго комитета или незримаго правительства, напишутъ воеводамъ такія же инструкціи какія ржондъ писалъ для диктаторовъ, и сохранятъ диктаторскій санъ. Но слово это латинское, они же хотятъ общины славянской, а потому лучше быть воеводами. Вотъ и написали грозно, высокопарно; завели все кромѣ войска. Назначили четырехъ воеводъ: Филиппа Тотуя, панайота Итъ-Оглу, Дышлія Дмитрія, Пехливана и хаджи Дмитрія Кавгаджія. Старый комитетъ далъ воеводамъ пышныя одежды, богатое оружіе, румынскихъ лошадей и кошельки съ золотомъ, а молодой комитетъ сказалъ имъ: "Во имя свободной и независимой Болгаріи, идите и громите врага Турка! Истребите и уничтожьте нечестивое племя Агари; Изгоните его въ Азію! Идите во имя Божіе, во имя Болгаріи!"
Воеводы приняли дары стараго комитета, во не уразумѣли словъ молодаго комитета. На этомъ кончился съѣздъ.