Запыхавшійся Ицекъ Левъ такъ бѣгалъ по улицамъ что его рыжіе волоса и рыжія брови взъерошились. Словно бѣшеный или сумашедшій онъ останавливалъ каждаго знакомаго и хрипливымъ голосомъ распѣвалъ ему:
-- Знаете ли что случилось? Неслыханное дѣло! Кто бы этого ожидалъ! И въ Африкѣ когда я служилъ при Макъ-Магонѣ такихъ вещей не приводилось видѣть. Никогда не угадаете!
-- Что же такое, скажите? городъ что ли провалился, или Черное Море залило вершины Балканъ и занесло туда весь Русскій флотъ?
-- Похоже на то, только еще хуже; не догадаетесь, а потому разкажу. Петро Катырдзкію, нашего отставнаго векиль-онбаши, арестовали, заковали въ кандалы и посадили въ тюрьму. Кто бы этого ожидалъ! Мы такъ у него пировали!
-- Когда же и за что?
-- Тотчасъ какъ мы ушли; онъ даже не успѣлъ войти къ молодой женѣ По отъѣздѣ мутасарифъ-паши Петро мигомъ арестовали и заковали въ кандалы.
-- Да за что?
-- Важное дѣло, очень важное! Комитатъ былъ у него на свадьбѣ. Молодой Каракачанъ, который говорилъ всѣмъ gracia, какой-то князь, а можетъ-быть и царевичъ, оказался наистрашнѣйшимъ комитатомъ. Мутасарифу прислали объ этомъ комитатѣ двѣ телеграммы, одну изъ Рущука, другую изъ Шумны. Молодой Каракачанъ сердаръ, а можетъ быть и экремъ комитатовъ. Можно ли бы было думать что Болгары способны на такія дѣла! Хорошо дѣлаютъ Турки что имъ не довѣряютъ.
-- Брръ! крикнулъ докторъ, на котораго набросился Левъ со своими газетами.-- Куда же дѣвался комитатъ?
-- Говорятъ что съ нимъ было двое другихъ Каракачанъ, Гайдинъ Гировъ и Чилики, {Гайдинъ Гировъ, русскій консулъ въ Филиппополѣ, родомъ Болгаринъ, слыветъ между Турками за страшнаго пропагандиста. Его драгоманъ Чидики происходитъ отъ одного изъ самыхъ знаменитыхъ болгарскихъ родовъ Филиппополя. Оба они славные охранители правъ болгарской церкви и пользуются у Болгаръ большимъ уваженіемъ. Капитуляціи защищаютъ ихъ отъ притѣсненій законныхъ властей.} и что всѣ трое уѣхали съ Татариномъ.
-- Куда?
-- За Дунай, не то въ Букурештъ, не то въ Бѣлградъ, туда гдѣ засѣдаютъ комитаты. Подняли бы бунтъ, пошла бы рѣзня, славно бы насъ угостили! А каково было бы нашимъ женамъ?
-- Гмъ! будьте спокойны, никто бъ ихъ даже не понюхалъ, а еслибы кто и понюхалъ, то убѣжалъ бы туда гдѣ и перецъ не растетъ. Что же сталось съ молодою?
-- Ее разумѣется взяли въ домъ паши, она теперь въ его гаремѣ. Я послалъ Рифку разузнать.
-- Гмъ, гмъ! Паша ее допрашиваетъ; ништо ей щебетуньѣ! Щеки доктора зардѣлись какъ свекла, только не сырая, а вареная, и глаза его засверкали лучше брилліантовъ Англійской королевы.-- Хотѣлъ бы я быть на его мѣстѣ! Вотъ вы хоть толкались въ арабскихъ канцеляріяхъ, а выбрали себѣ въ жены Рифку! Прибаутки разказывать умѣете, а не видите что блеститъ!
Онъ понюхалъ табаку и не поподчивалъ Льва.
-- Пожалуй что и такъ, докторъ.-- Левъ задумался.-- Когда вернется Рифка, мы всю правду узнаемъ. Жаль что консулы не здѣсь; но я сейчасъ напишу Пѣтушку и Бульдогу, это будетъ для нихъ любопытно. Знаете ли, докторъ, что у Пѣтушка и его Курочки мы какъ дома. Она не можетъ обойтись безъ моей жены; такая невинная! точно сейчасъ вышла изъ монастыря! Повѣрьте, докторъ, если примется за нее моя Рифка, то она передѣлаетъ ее на свой образецъ.
-- Не дай Господи! Хороши услуги!
-- Развѣ вы хотите, докторъ, чтобъ она попала подъ опеку тѣхъ двухъ львицъ которыя разгуливаютъ царицами въ королевскомъ паркѣ и даже на нашу Биби смотрятъ свысока^
-- Гмъ! что мнѣ за дѣло? Лучше подумайте-ка какъ намъ завтра выѣхать.
-- Все уже обдумано. Умная голова мутасарифъ! Кто бы ожидалъ отъ Турка такой смѣтливости! Быть бы ему камергеромъ или шталмейстеромъ императорскаго двора, да еще Наполеоновскаго.
Тутъ подошла къ нимъ Рифка; она была растрепана и щурила глаза чѣмъ-то расконфуженная. Съ мокрымъ носомъ и пьянымъ ртомъ она, всегда непригожая, была теперь отвратительна.
-- Что съ тобой, моя сударыня? едва слышно прохрипѣлъ Ицекъ.
-- Ничего! Не пустили! почти за дверь вытолкали! меня, которая въ Букурештѣ выпроваживала за дверь даже бояръ! меня, дочь отца проигравшаго въ карты въ одну ночь, два милліона талеровъ! Это по твоей винѣ, рыжій Ицекъ. Какъ ты сталъ подлизываться, такъ онъ и поднялъ носъ: онъ такой же Турокъ какъ и другіе -- бусурманъ! Не пустить! почти выпроводить за двери! меня, баронессу, графиню! Некогда -- занятъ! и гарему твоему некогда, противный Турокъ? Если ты, рыжій Левъ, не отомстишь за мое оскорбленіе, то я тебя брошу и вернусь въ Букурештъ.
Левъ вертѣлся, топалъ ногами, теребилъ свою рыжую немного паршивую гриву и утѣшалъ свою половину.
-- Успокойся, милая, мы дадимъ ему себя знать, научимъ вѣжливости! Я сейчасъ напишу Пѣтушку и донесу Бульдогу. Слава Богу капитуляціи еще не отмѣнены! Биби и мужъ ея поднимутъ всѣхъ Армянъ, а если нужно, то и папу потревожатъ. Мы пустимъ мутасарифа въ трубу, на кусочки разстрѣляемъ картечницами. Успокойся, мы проучимъ Турка, сошлемъ его на покаяніе въ Акку. Что выдумалъ! Заарестовалъ христіанскую дѣвицу и не допустилъ до нея христіанки! О еслибъ былъ здѣсь лордъ Редклифъ, славный нашъ султанчикъ, то была бы висѣлица!
Докторъ слушалъ, смотрѣлъ на нихъ и все мычалъ: гм, гм! Наконецъ, крякнувъ такъ громко какъ старый кабанъ, онъ сказалъ:
-- Перестаньте! Турки, какъ и другіе люди, пока нужно -- ласкаютъ, а не нужно -- гонятъ прочь. Что тутъ диковиннаго что васъ не допустили? Въ свидѣтеляхъ нѣтъ надобности. Чтобы подговорить христіанку они пользуются и христіанкой и Жидовкой, а чтобы потѣшиться христіанкой на что имъ Жидовка? Она пятое колесо въ каретѣ. Мусульмане сумѣютъ натѣшиться одни. Бросьте всѣ эти дрязги и собирайтесь въ дорогу.
У Льва улеглась взъерошенная рыжая грива; онъ погладилъ свои посинѣвшія щеки и видимо успокоился. Половина его тоже притихла и улыбнулась доктору или его одѣялу. Помышляя о брилліантахъ на бакчишъ она не забыла и объ одѣялѣ. Не только въ монастырѣ, но и въ синагогѣ учатъ: проси пирога, но не отвергай хлѣба.
Всѣ трое пошли не то за одѣяломъ, не то подъ одѣяло. Бѣсъ не дремлетъ; когда самъ онъ не управится съ дѣдомъ, то подсылаетъ къ нему бабу.
Мутасарифъ, человѣкъ рѣшительный и дѣятельный, прикрикнулъ, притопнулъ, отдалъ приказанія юзбаши и адъютанту, и засѣлъ въ гаремѣ чтобы допросить гяурку жену Петро Катырджіи. Отъ женщинъ всего легче обо всемъ довѣдаться, потому что онѣ все знаютъ. Еленушка не дичится, она уже попривыкла и стала избалованною воспитанницей гарема. Она не плачетъ и не бранится, но, ласкается къ своему покровителю. Улыбкою женщины обезоруживали язычника, крестоносца, даже Прусака. Она конечно задумала освободить своими. улыбками любимаго мужа изъ заключенія, и нападаетъ на суроваго мутасарифа женскимъ оружіемъ -- своими прелестями. Неизвѣстно чѣмъ это кончится. Мутасарифъ приказалъ никого не пускать въ гаремъ, безъ всякаго исключенія.
Заптіи обѣгали весь городъ, обшарили всѣ кофейни и всѣ ханы, заглянули даже въ дома къ чорбаджіямъ, агамъ, эснафамъ и эфендіямъ. Христіане говорили что ищутъ Кущу-Оглу, котораго вѣчно ловятъ и никакъ не могутъ поймать. Мусульмане толковали о комитетахъ, говорили что они пробрались въ Славенъ и гдѣ-то спрятались, но что ихъ разыщутъ, перехватаютъ и повѣсятъ на висѣлицахъ, въ предостереженіе и во страхъ гяурамъ. Искали, искали, но никого не нашли. Каракачаны исчезли еще ночью и неизвѣстно куда дѣвались; а къ Кущу, какъ всегда случалось, вѣрно пришелъ какой-нибудь заптія съ поклономъ отъ беевъ и муфтія, и сказалъ ему: убирайся! потому что его тоже не оказалось. Все пошло по-старому: возятъ на ослахъ въ городъ дрова, момцы и момицы идутъ изъ города на фабрики ткать сукно для царскаго войска, по всѣмъ дорогамъ люди ѣдутъ и идутъ изъ города и въ городъ, какъ всегда бываетъ въ Сдивнѣ.
Чрезъ Кадыкой тянулся караванъ. Жена священника Іована, еще бодрая попадья, ѣхала на лошади сидя на вьюкѣ; рядомъ съ ней, верхомъ на иноходцѣ, сестра священника дѣвица Хариклія, а съ другой стороны, на мулѣ, молодая монахиня. За нами, на ослахъ, на мулахъ и на лошадяхъ, ѣхало человѣкъ двѣнадцать молодыхъ и старыхъ монаховъ и шло нѣсколько пѣшеходовъ. Впереди показывалъ дорогу, на гнѣдомъ конѣ, лихой казакъ съ саблей и пикой, на древкѣ которой развѣвался красный флагъ. Рядомъ съ поповной Харикліей рисовался на гнѣдомъ аргамакѣ милазимъ, казацкій офицеръ, ворковавшій какъ голубь. Онъ то отъѣзжалъ, то подъѣзжалъ и все ворковалъ. Настоящій барченокъ, тонкій какъ хлыстъ, приглаженный и затянутый какъ петербургскій щеголь. Амазонка поповна тоже сухопарая; они подъ пару другъ другу. За мидазимомъ ѣхалъ разсыльный казакъ, а за караваномъ слѣдовали, на гнѣдыхъ лошадяхъ, еще три казака, всѣ съ саблями, съ ликами и съ красными на нихъ флагами.
Народъ глазѣлъ на нихъ когда они проѣзжали чрезъ Кадыкой. Они возвращались со свадьбы, но были не веселы. Мидазимъ, пріятель семейства священника, велъ своихъ людей въ Эдреяе. Любезный молодой человѣкъ сдѣлалъ крюкъ чтобы проводитъ своихъ знакомыхъ до Тунджи. За Тунджей, подъ деревьями, закусили и простились. Казаки пошли равниной влѣво, а караванъ повернулъ вправо въ горы и яры.
Въ числѣ монаховъ былъ переодѣтый въ монашеское платье Данко Казанскій. Ему были извѣстны всѣ приключенія нейкіойской дѣвицы, и она знала кто онъ таковъ. Воевода ей все разказалъ и поручилъ ей Данка, какъ прежде поручилъ ей Хаджи Дмитрія.
-- Они твои люди, моя святая момица, они болгарскіе юнаки. Я гайдукъ, юнака изъ меня не выйдетъ; по господскому приказу не станетъ волкъ охотиться за дичью; какъ бы его ни ласкали и ни учили, его все тянетъ въ лѣсъ. Такъ сдѣлаю и я съ моимъ воеводствомъ: брошу его къ чорту ради любаго гайдучьяго дѣла. Я радъ съ вами служитъ Болгаріи, но я не могу проникнуться вашею любовью къ Болгаріи, а комитаты меня не передѣлаютъ, хоть осыпь они меня золотомъ. Чего скорлупа наберется въ молодости, тѣмъ она будетъ пахнуть въ старости. Ни моя бѣдная Ярыня, ни мой златокудрый Георгій не удержали меня на чорбаджійствѣ; и вамъ не удержать меня на воеводствѣ. Гайдучъя жизнь словно водка: кто разъ ее отвѣдаетъ того тянетъ пить и пить, пока упьется. Назначайте воеводами такихъ людей какъ Хадзки Дмитрій и Данко, и народъ можетъ-быть полюбитъ юначество, также какъ онъ теперь начинаетъ любить казачество; иначе онъ не перестанетъ гайдучить и жить въ войнѣ съ людьми и съ Богомъ, подъ страхомъ казни и висѣлицы.
Такъ говорилъ воевода Собачій Сынъ, поручая монахинѣ молодаго Данка.
Марія съ дѣтства была не земною момицей, а избранною дѣвицей Болгаріи. Ей никогда не приходило въ голову привязаться къ возлюбленному; она осталась чистою болгарскою дѣвою, равно расположенною и къ Хаджи Дмитрію и къ Данку, лишь бы только они служили свободѣ и отчизнѣ и сражались за ея избавленіе.
По вступленіи въ горы и яры караванъ часто встрѣчалъ Болгаръ, молодыхъ и старыхъ; они шли поодиночкѣ и попарно, тѣми тропинками по которымъ карабкаются козы, и пробирались тайкомъ чтобы рѣже попадаться на глаза людямъ. Иные изъ нихъ натыкались на караванъ носомъ къ носу и здоровались съ монахами какъ добрые знакомые; нѣкоторые мимоходомъ что-то говорили монахамъ и выслушивали ихъ отвѣтъ; на плечахъ они несли ружья, а за поясомъ у нихъ торчала ятаганы. Не обошла ли она въ какой-нибудь пустынѣ берлогу стараго Мишка или одинокаго отбившагося отъ стада кабана? Не хотятъ ли они изловить рогатаго оленя, ила стадо ланей, или захватить сѣрыхъ волковъ на добычѣ? Охотники спѣшатъ и напираютъ со всѣхъ сторонъ: ихъ цѣлая толпа. Данко спрашиваетъ монаховъ, монаха ухмыляются.
-- Охъ, то не охотника на стараго Машку или на рогатаго оленя! Этимъ звѣрямъ въ Балканахъ такое же приволье какъ и людямъ; пускай себѣ живутъ въ нихъ на здоровье. Какое до нихъ дѣло Болгарамъ?
-- Что жъ это за люди и куда они спѣшатъ?
-- Вѣрно прослышали о какой-нибудь добычѣ и торопятся туда. Должно-быть будетъ гайдучья схватка или киседжійская передряга.
-- Откуда же набралось столько охотниковъ, столько разбойниковъ?
-- Каждый Болгаринъ съ молока матери и по крова каседжія или гайдукъ. Только тотъ изъ нихъ ни разу въ жизни не былъ ни тѣмъ ни другимъ кому не выпало случая; но каждый, чтобы погайдучить, готовъ все бросить и идти на край свѣта, Знаете ли, новый нашъ братъ, что у насъ въ Балканахъ такіе славные гайдука какъ Дышлія, Собачій Сынъ или Птичій Сынъ никогда не держатъ при себѣ шайка и не нуждаются въ ней, а гуляютъ одинокіе, какъ отбившіеся отъ стада кабаны? Когда они высмотрятъ добычу или кто-нибудь имъ ее укажетъ, а сами они одолѣть не въ силахъ и нужна имъ помощь, тогда они идутъ въ первое лопавшееся имъ на дорогѣ село и шепчутъ на ухо одному, другому, третьему: туда и тогда-то на гайдучье дѣло,-- и набираютъ тамъ десятки, сотни людей, сколько требуется. Все идетъ какъ по маслу. Приказъ исполняется слѣпо, а потомъ дѣлятъ добычу и вѣчный молчокъ. Хоть въ смолѣвары -- никто неразкажеть про гайдучье дѣло, хоть на колъ сажай -- никто не дастъ воли языку. Это у гайдука главная добродѣтель. Съ той поры какъ Болгарія стала Болгаріей и стоятъ Балканы, никогда ни одинъ гайдукъ не выдалъ гайдука. Это братство, это балканская вѣра. Данко убѣдился изъ того что слышалъ и видѣлъ что монахъ говорилъ правду, что за неимѣніемъ болгарскаго дворянства, стародавніе юнаки обратились въ гайдуковъ и даже переродились въ киседжій. Чтобы вытянуть Болгаръ изъ этой грязи необходимо дворянство.
Старый бывалый монахъ началъ объяснять разницу между гайдукомъ и киседжіей.
-- Гайдукъ лѣзетъ въ бой -- киседжія идетъ на вѣрняка. Гайдукъ не разбираетъ день ли, ночь ли, въ лѣсу ли, въ полѣ ли, много ли, мало ли враговъ, онъ всегда готовъ биться; дѣлаясь гайдукомъ, человѣкъ остается еще юнакомъ, и въ разбоѣ ведетъ себя какъ воинъ. Киседжія ходитъ одинъ и нападаетъ на одного, охотнѣе при ночной темнотѣ чѣмъ при дневномъ свѣтѣ, притомъ всегда изъ засады или неожиданно. Удастся ему отрѣзать вьюки, онъ радъ удрать. Впрочемъ киседжія часто дѣлается лихимъ гайдукомъ; гайдукъ же ни за что не будетъ киседжіей; онъ лучше умретъ съ голоду, или пойдетъ на висѣлицу чѣмъ согласится опозорить свое достоинство киседжійскимъ ремесломъ. Въ нашихъ Балканахъ занимали первое мѣсто между гайдуками Матео Рашо, Мансуръ-Оглу и Собачій Сынъ, а между киседжіями Хаджи Георгій, прозванный Кьючукъ-Мустафой, и покойный Кьючукъ Стефанъ; славнѣе ихъ не было никого. Между тѣми которые изъ киседжій стали гайдуками всѣхъ извѣстнѣе Дышлія и Птичій Сынъ. Диковинная страна, наша Болгарія! Говорятъ что въ ней Болгары словно бараны: стриги ихъ и рѣжь ихъ какъ хочешь; они же волки въ бараньей шкурѣ. Вы знаете какихъ казаковъ понадѣлали изъ этихъ барановъ. Ни на Днѣпрѣ, ни на Дону, ни въ любой казачьей станицѣ, я не видалъ лучшихъ казаковъ; я самъ бывалъ тамъ и въ старомъ Кіевѣ, нашей славянской столицѣ. Болгары должны сдѣлаться такими же какими стали теперь наши казаки. Если паши и посланники позволятъ, то пусть они служатъ султану, а нѣтъ, то другому государю; въ настоящемъ же положеніи ихъ нельзя удержать. Не попуститъ Богъ чтобы замерло имя болгарское, какъ замерло имя цыганское или имя армянское.
Пока монахи и попадья ѣхали такимъ образомъ по Шибкѣ Балкана, въ монастыри Панаи и Святаго Георгія, въ Сливнѣ все было тихо и спокойно. Не толковали о Каракачанахъ, потому что настало время ихъ перекочевки -- одни приходили, другіе уходили. Всѣ они брали тескеры (паспорты), и вносили подати за себя, за лошадей и за барановъ; а съ нихъ только того и требовали. Турецкая полиція не нѣмецкая, она не мучитъ и не тѣснитъ людей за то что они гуляютъ по Божьему свѣту. О Петро Катырджіи даже и не говорили: не новость что кого-то засадили въ тюрьму. Повѣстокъ не посылаютъ и процесса не ведутъ, а просто по приказу: эй, въ кутузку! потащутъ безъ сопротивленія, засадятъ въ конуру, забьютъ въ колодку, или закуютъ въ цѣпи, и сиди пока скажутъ: убирайся къ чорту, да и выпустятъ на волю. Мутасарифъ велѣлъ засадитъ, мутасарифъ велѣлъ сидѣть, мутасарифъ велитъ и выпустить -- его воля; что тутъ толковать попустому! Въ городѣ разказывали что мутасарифъ-паша третій день не выходитъ изъ гарема и что никого къ нему не допускаютъ. Не подгулялъ ли онъ на свадьбѣ? Но онъ кушалъ только кофе и шербетъ, и какъ правовѣрный поклонникъ Пророка, не прикасался къ горячимъ напиткамъ. Не огорчился ли онъ тѣмъ что случилось послѣ свадьбы? У него сердце какъ воскъ мягкое, слезы всегда готовы брызнуть изъ его глазъ. Служба тяжелый долгъ; всякое наказаніе вредитъ его здоровью. Члены меджлиса напрасно ждутъ пашу въ залѣ засѣданій -- онъ не приходитъ. Юзбаши заптій досылаетъ свой рапортъ въ гаремъ чрезъ чернаго евнуха и не получаетъ отвѣта. Телеграфистъ привезъ телеграммы изъ Эдреае, и того не впустили; онъ запечаталъ телеграммы и передалъ ихъ чрезъ евнуха. Муфтій и кадій заговариваютъ съ телеграфистомъ и стараются развязать ему языкъ, но онъ отъ нивъ отвертывается и хранитъ молчаніе. О чемъ бы это? О десятинной дани что ль?-- ее уже собрали; о податяхъ?-- и тѣ взысканы. Телеграфисту, родомъ Армянину, начали льстить, говорили ему что онъ, по милости царской, будетъ великимъ человѣкомъ, что Армяне и Турки родные братья, что имъ и Туркамъ Господь Богъ предоставилъ пользоваться и распоряжаться другими народами государства. Не выдержалъ ублаженный Армянинъ; онъ покраснѣлъ какъ дѣвица и потихоньку сказалъ:
-- Вали спрашиваетъ какую здѣсь арестовали христіанку и за что посадили въ тюрьму ея новобрачнаго мужа; онъ требуетъ самыхъ подробныхъ объясненій. Потомъ Армянинъ прибавилъ шепотомъ:-- Вали, какъ слышно, не очень жалуетъ мутасарифа и желалъ бы посадить на его мѣсто своего сродника; но у мутасарифа есть поддержка въ Стамбулѣ и въ посольствахъ, да и человѣкъ онъ ловкій: сумѣетъ вывернуться, какъ уже не разъ ему это удавалось.
Вскорѣ затѣмъ вышелъ мутасарифъ, здоровый и веселый. Онъ не сказалъ ни слова о своей болѣзни и о своемъ затворничествѣ и не допустилъ никакихъ о томъ разспросовъ. Онъ поклонился, сѣдъ, позволилъ сѣсть другимъ и приказалъ привести Петро Катырдакію.
Мутасарифъ самъ допросилъ Петро о знакомствѣ съ Каракачанами и что они за люди. Петро отвѣчалъ что они такіе же какъ и другіе Каракачаны, что онъ прежде ихъ не зналъ, а познакомился съ ними также какъ и со многими другими гостями пріѣхавшими на свадьбу, что разговаривая съ ними и угощая ихъ онъ исполнялъ долгъ хозяина. Петро былъ не веселъ, но держалъ себя смѣло, довольно гордо и ни мало не смутился. Мутасарифъ ни о чемъ болѣе не разспрашивалъ, пробормоталъ что-то объ обязанностяхъ вѣрноподданнаго, о танзиматѣ, о комитатѣ и погрозилъ пальцемъ.
-- Расковать его и пустить на волю, пускай себѣ идетъ домой къ женѣ. Не выждавъ благодарности, которой онъ бы и не дождался, мутасарифъ продиктовалъ телеграфисту отвѣтъ вали. Тѣмъ все и кончилось. Солнце уже заходило, и моезинъ распѣвалъ: "Боже всемогущій! Боже всесильный!" Мутасарифъ пригласилъ своихъ сослуживцевъ по управленію отобѣдать у него.
На подносѣ принесли, въ маленькихъ рюмочкахъ, водку, мастику съ острововъ, и, на маленькихъ тарелочкахъ, свѣжую красную икру, такъ-называемую буторгу, паюсную и дунайскую икру, нарѣзанную маленькими кусочками, сыръ кашъ-кавалъ и миндальные орѣхи; вмѣстѣ подали солонину и копченую говядину. Гости опоражнивали рюмку за рюмкой и заѣдали закусками. Каждый Турокъ съ чистою совѣстію выпиваетъ ежедневно вечеромъ очень много, вполнѣ правовѣрные даже по цѣлому оку.
Около полуночи принесли софру, низкій столъ съ подносомъ, среди котораго стояла миска; около нея лежали кусочки хлѣба, свѣжій чеснокъ, лукъ и деревянныя ложки, а вокругъ были разставлены тарелочки съ салатомъ и съ чесночными соусами и большія чашки съ квашеною свеклой и квашеною капустой. Въ мискѣ дымился супъ изъ рубцовъ. Всѣ усѣлись вокругъ софры кучками на коврахъ, взяли ложки и кушали изъ одной миски. Потомъ подавали разварную чиненую индѣйку, бамы -- зелень извѣстную только въ Турціи, бараньи ножки, берекъ -- французское тѣсто съ творогомъ, баклаву -- такое же тѣсто, только сладкое, фаршированную капусту, рубленыя котлеты съ хлѣбомъ. Затѣмъ принесли на подносѣ стаканы съ лимонадовъ, и снова начали подавать кушанья: бумбаръ -- рисомъ чиненую кишку, сютлачъ -- цѣльное молоко съ рисомъ, эльмасію -- померанцевое желе, пилавъ-фасоль съ крошеною бараниной, и наконецъ гошафъ -- родъ сиропа съ компотомъ. Всѣ блюда быстро слѣдовали одно за другимъ, и все, кромѣ сладкаго и пилава, гости кутали пальцами, ухвативъ между ними, для опрятности, кусочекъ хлѣба. Къ гошафу подали черепаховыя ложки съ коралловыми ручками. Потомъ принесли мѣдный тазъ съ водою и мыло. Каждый гость мылился и мылся около получаса. Послѣ омовенія гости разсѣлись кучками на мягкихъ софахъ; имъ подали чубуки и мекскій кофе, и они съ полчаса отдыхали въ молчаніи покуривая табакъ.
Это былъ не лиръ, а очень обыкновенный турецкій обѣдъ. Множество кушаній въ маломъ количествѣ -- основное правило турецкой кухни. Турокъ утверждаетъ, и очень резонно, что многими блюдами можно накушаться, а поѣвъ много одного блюда обременишь желудокъ и потомъ хвораешь.
Послѣ получасоваго отдыха пустились въ разговоры, но ни одинъ гость не тронулся съ мѣста; того кто бы всталъ и началъ прохаживаться сочли бы за глупца или за человѣка неблаговоспитаннаго. Правительственная важность господствующаго племени равно проявляется и въ бесѣдѣ, и въ совѣтѣ, и въ забавѣ, и въ отдыхѣ. Они пріобрѣтаютъ ее съ дѣтства и умираютъ съ нею стариками.
Толковали о томъ, о семъ. Мутасарифъ очевидно старается какъ-нибудь убить время; онъ не спѣшитъ въ гаремъ, и чтобы задержать гостей говоритъ имъ: "Сейчасъ придетъ почта изъ Рущука и изъ Эдрене, принесутъ письма и газеты; увидимъ что дѣлается на свѣтѣ и въ Стамбулѣ."
Въ полночь два заптіи въѣхали вскачь на дворъ, слѣзли съ лошадей и тотчасъ взбѣжали по лѣстницѣ къ мутасарифу.
-- Великій господинъ! Да хранитъ Богъ здравіе нашего падишаха! Случилась большая бѣда: на царскую, на султанскую почту напали; ее разбили и разграбили; насъ уцѣлѣло только двое, я и Кадры-ага. Но вотъ какъ насъ отдѣлали: два укола пикой, три порѣза ятаганомъ; я безъ носа, онъ безъ уха. Кони спасли насъ. Аманъ, Аманъ, великій господинъ!
Несчастные совсѣмъ обезображены. Лица ихъ покрыты засохшею кровью, смѣшанною съ грязью, которою они обмазали свои раны; они едва держатся на ногахъ. Мутасарифъ, мужъ человѣколюбивый, танзиматный, позволилъ имъ сѣсть, даже приказалъ подать имъ ракіи и воды и послалъ за докторомъ. Юзбаши вошедшему вслѣдъ за пріѣхавшими заптіями отдалъ онъ приказъ чтобы всѣ пѣшіе и конные заптіи собрались въ полномъ вооруженіи и запаслись двойнымъ числомъ боевыхъ патроновъ, чтобы всѣ чорбаджіи и аги меджлиса были немедленно призваны къ нему въ конакъ, {Конакъ -- жилище, домъ.} вооруженные и на конѣ, чтобъ явились всѣ мухтары, какъ добрые христіане такъ и мусульмане, чтобы набрали какъ можно болѣе кураджій и кирсердарей, {Кураджія -- отпускающій въ наемъ лошадей; кирсердарь -- полевой сторожъ.} и приказалъ чтобъ его лошади и свита были готовы, а револьверы осмотрѣны и заряжены. Всѣ распоряженія мутасарифъ сдѣлалъ безъ торопливости, безъ смущенія, съ достоинствомъ и турецкою степенностью, какъ будто не случилось ничего необыкновеннаго. Отдавъ приказъ о сборѣ людей, мутасарифъ велѣлъ перемѣнить трубки и подать кофе, и потомъ опросилъ:
-- Гдѣ же и какъ это случилось?
-- Великій господинъ, да сохранитъ Богъ твое здоровье! Въ вечерній намазъ почта выѣхала изъ Казани: было тридцать восемь вьюковъ съ деньгами и три съ чантами. {Чанта -- чемоданъ въ которомъ возятъ письма.} Провожали почту Татаринъ, восемь погонщиковъ, насъ девять заптій съ чаушемъ Гассанъ-агой и двадцать человѣкъ суваріи съ милазимомъ. {Суварія -- регулярная кавалерія; милазимъ -- поручикъ.} Я ѣхалъ съ Кадры-агой впереди. Мы проѣхали благополучно крутыя горы Башкіойя, Вечерю и Вечерскіе вертепы, спустились въ Джегенемскую долину и миновали пустой дворъ, когда отъ Сливна, изъ-за камней, показались на дорогѣ трое людей пѣшихъ и двое конныхъ и стали стѣной поперекъ дороги, между скалою и пропастью. Мы натянули повода и ухватились за пистолеты, какъ вдругъ позади насъ закричали, заорали,-- загремѣла пальба, шумъ, трескъ, словно черти разбѣсились, и пошла адская суматоха. Мы ударили стременами по бокамъ лошадей и бросились впередъ. Жутко намъ досталось; какъ мы оттуда выбрались, мы и сами не знаемъ -- вѣдаютъ про то наши кони. Мы полетѣли къ тебѣ, великій господинъ, съ донесеніемъ. Будь ты у насъ цѣлъ; по твоей милости, да подъ твоею охраной все пойдетъ хорошо. {Почта была разграблена такъ какъ здѣсь описано.}
Заптія замолчалъ; отъ вето нельзя было вывѣдать ничего болѣе.
На улицѣ предъ домомъ и на площади собрались толпы людей лѣтахъ и конныхъ. Мутасарифъ жалѣетъ что нѣтъ у него казаковъ; два дня тому назадъ они всѣ выступали, захвативъ съ собою даже больныхъ.
Ранній азанъ раздавался съ вершинъ минаретовъ, и мусульмане совершали намазъ; въ церквахъ трещала трещотки, и христіане славила Бога и молились. Мутасарифъ началъ день молитвой, потомъ сѣлъ на коня и съ толпами людей выступилъ въ поле. Пѣшихъ и конныхъ было съ нимъ болѣе трехъ тысячъ. Онъ пошелъ облавой по виноградникамъ и по кустамъ, по оврагамъ и по тѣснинамъ, вправо и влѣво отъ Казанской дороги. Мутасарифъ даетъ приказанія, и все жалѣетъ что нѣтъ съ нимъ казаковъ. Старый муфтій бормочетъ:
-- Слава Богу что ихъ нѣтъ! Это можетъ-быть продѣлка Кущу -- они собаки-гяуры разомъ бы выслѣдили.
По дорогѣ ѣдутъ возы за возами, идутъ пѣшеходы за пѣшеходами и чабаны съ баранами; всѣ тянутся въ Славенъ, центръ балканской торговли. заптіи допрашиваютъ: "откуда? куда? не видали ль, не слышала ль чего?" На всѣ вопросы они получаютъ одинъ и тотъ же отвѣтъ: "ничего не видали, ни о чемъ не слыхали". Однихъ пропускаютъ: "ступай съ Богомъ; другихъ забираютъ для слѣдствія. Мутасарифъ во все входитъ и распоряжается хладнокровно. Соблюдать въ неурядицѣ большой порядокъ, таково умѣнье турецкаго правительства. Дѣлать все не торопясь, не наскокомъ; сидя на возу запряженномъ волами загонять и поймать зайца: таково правительственное правило Оігманлы, и тысячи ихъ господствуютъ надъ милліонами.
Чотра осталась вправо; съ Бунарскаго Балкана спускались въ Джегенемскую долину; слѣва крутыя скалы, справа пропасть и дно долины, а ничего еще не видно и не слышно. Голуби воркуютъ, вороны каркаютъ, птицы щебечутъ, ручьи текутъ съ Балкановъ и стада пасутся въ долинахъ. Пастухи и чабаны ничего не видали и не слыхали. Наконецъ мутасарифъ доѣхалъ до пустаго двора; онъ мчался впереди всѣхъ; нѣсколько людей подоспѣли за нонъ вскачь. Безстрашный мутасарифъ слѣзъ съ лошади и вошелъ во дворъ. Тамъ детали мертвое тѣло и двое раненыхъ. Мертвый былъ почтовый Татаринъ, родомъ Армянинъ. Армяне готовы хоть верхомъ ѣхать куда угодно, только не противъ сабли и пики, а въ конвоѣ для охраненія золота, серебра и векселей. Влеченіе къ этому они всасываютъ съ молокомъ, и во всей Турціи они служатъ за почтовыхъ Татаръ: на то они Армяне, а не Славяне.
Изъ двухъ раненыхъ погонщиковъ одинъ былъ Болгаринъ, а другой Цыганъ. На разспросы они отвѣчали что не знаютъ что случилось; черти ли, или люди сдѣлали такой переполохъ; должно-быть черти, потому что такой напалъ страхъ что душа лѣзла вонъ изъ тѣла и глаза ничего не видали. Въ пропасти нашли двухъ лошадей съ пустыми вьюками. Конскіе трупы были изорваны въ клочки. На дорогѣ подняли три большихъ чемодана съ бумагами и письмами -- и только.
Заптіи и всадники поскакали по всѣмъ проселкамъ, въ окрестныя села и хутора, а мутасарифъ ждалъ и высматривалъ на дорогѣ слѣды; у него уже рябило въ глазахъ, но онъ ни до чего не добрался.
Вскорѣ появился чаушъ Гассанъ-ага съ заптіями: всѣ она дали тягу невредимые, не раненые; они были такъ напуганы что не могли разказать какъ случилась бѣда, и ходили словно пьяные, одурѣлые.
Пришла и погонщики; они, какъ заптіи, со страха убѣжали безъ оглядки и ничего не видали. Они бѣжали пока могли что-либо слышать.
Вернулся и милазимъ съ отрядомъ, въ порядкѣ, спокойно, шагомъ. Молодой милазимъ мѣсяцъ тому назадъ вышелъ изъ школы. Услышавъ шумъ впереди, онъ хотѣлъ построиться съ дѣвой или съ правой стороны, какъ показано въ регламентѣ; но это оказалось невозможно: тамъ крутая скала, тутъ пропасть. Онъ повернулъ и ускакалъ двѣ мили за Вечерю; здѣсь онъ выбралъ позицію на Камчикѣ, построилъ фронтъ въ такомъ мѣстѣ откуда можно выслать застрѣльщиковъ и броситься въ атаку, и выжидалъ. Онъ все исполнилъ по регламенту и низаму, а что случилось, того онъ не знаетъ, да это и вовсе не его дѣло. Низамъ и кануны ему извѣстны.
Обыскали съ зажженными лучинами вертепы и пещеры, но ровно ничего не нашли. Черти надѣлали весь этотъ переполохъ, толковали простые люди; это дѣло, говорили люди поумнѣе.
Мутасарифъ съ меджлисами курили трубку за трубкой и пили кофе за кофе, но ничего не отыскали. Забравъ около тысячи человѣкъ для слѣдствія, они къ ночи вернулись въ Сливенъ.
Мутасарифъ въ длинной телеграммѣ обстоятельно донесъ обо всемъ вали-пашѣ, и какъ милости и спасенія просилъ у него сотни казаковъ.