L

Протоиерей Путятин о неразрывной связи русского самодержавия с Православием

23 июля 1863 года протоиерею Путятину пришлось встречать и приветствовать Наследника Цесаревича и Великого Князя Николая Александровича в рыбинском соборе. По этому случаю он произнес в присутствии Царственного юноши прекрасное поучение, ясно выразившее основы русского монархизма, как отношение Русской Православной Церкви и русского православного народа к русскому православному царю и к русской православной династии:

"Давно не бывало в городе такой радости, многие из нас во всю жизнь свою подобной не видали: и се весь град изыде в сретение, именно весь, весь и вчера, весь и ныне на ногах, чтобы увидеть, посмотреть, насмотреться на первородного сына возлюбленного нашего Монарха.

Да, Россия любит своего царя.

Что, впрочем, эта встреча наша? Это только искорка от той пламенной любви, которая всегда горит в сердцах русских к своему царю.

Не считаю нужным много и распространяться об этом. Кто же этого не знает? Весь свет знает, слышит, как любят русские своего царя. Обратим внимание на другое, вот на что, слушатели обрадованные, обратим мы наше внимание: кто учит нас, русских, так любить своего царя? Кто внушает нам такую любовь к нему? Кто? Кто же, как не Церковь Православная, верная наша наставница всему, святая наша руководительница во всем? Да, Она, никто другой. Ведь у нас, православных, нет почти моления, при котором бы не молились о Царе. Дня, ночи, часа церковного не проходит у нас без того, чтобы мы не молились о Царе. У нас младенец, только что родившийся, и тот слышит уже молитву Церкви о Царе. Таким образом, русские, можно сказать, родятся с любовью к Царю, любовь эта у нас чувство, как бы врожденное нам. И не переродятся в России Минины и Пожарские, доколе сыны ее пребудут сынами Церкви Православной. Так, она, не кто другой, она, Божественная, благодатная, она учит так любить Царя, как мы его любим.

Теперь дерзну со словом моим обратиться к тебе, благоверный Государь!

О, люби Церковь Православную. Мы видим, что ты ее любишь, видим и не нарадуемся. В другое время тебе кричим мы от радости, а видя тебя, молящегося в церкви, мы от радости плачем. Да, Церковь Православная достойна любви. Любя ее, будешь в любви у Бога и человеков. Если в ком из нас есть что доброго и святого, всему этому Церковь его научила -- доброму и святому она только и учит нас всех.

Христе Иисусе, Сыне Божий! Возглаголи благая о Церкви Твоей в сердце первородного сына возлюбленного нашего монарха!"

12 апреля 1865 года Наследник Цесаревич Николай Александрович скончался в Ницце на 22-м году от роду, и Путятин перед панихидой по новопреставленному произнес слово, дополняющее только что приведенное поучение.

Вспоминая пребывание безвременно скончавшегося страдальца в Рыбинске, Путятин говорил: "Что нас в нем особенно радовало, утешало? Что нас заставляло всего доброго и хорошего надеяться и ожидать от него? Конечно, все, потому что он был весь радость, весь надежда; но особенно радовало и утешало в нем то, что он был истинный сын Церкви Православной. Помните, как он был здесь, в этом храме, помните, с каким вниманием стоял он, с каким благоговением молился, с каким смирением преклонял свои царственные колена пред иконами святыми? Да, мы это видели и, видя это, еще более уверялись, что он истинный сын Церкви Православной. Это тогда нас особенно радовало в нем, это же и теперь должно утешать нас. Истинный сын Церкви Православной -- несомненно, наследник Царствия Небесного".

LI

Об отсутствии вероисповедного определения в титуле Императорского Величества

В титуле Императорского Величества не упоминается его вероисповедание. Жаль. Император Всероссийский в представлении народном есть Царь Православный. Так именуется он и в народном гимне. Благочестивейшим, то есть искренно верующим и православным, именуется он и в церковных ектениях. Зачем же опускать обозначение вероисповедного отличия Императора Всероссийского от других монархов в императорском титуле?

Французские короли титуловались trés chrétiens, испанские короли доныне имеют титул католического величества, король Великобританский и Ирландский носит титул "защитника веры", австро-венгерский монарх титулуется апостолическим королем Венгрии. Почему же русскому императору не титуловаться православным?

В данном случае может быть сделано только одно возражение. Царские манифесты читаются не только в православных храмах, перед русскими людьми, но и среди инородцев. Нужно ли им напоминать, что они живут под властью монарха не той веры, какую они исповедуют?

Но разве они этого не знают?

Политические соображения ничего не говорят и не могут говорить против восполнения титула Императорского Величества вероисповедным эпитетом.

LII

Сущность русского самодержавия

Автор "Горя от ума", А. С. Грибоедов, 30 июля 1827 года в лагере при селении Карабабы, в беседе с Шахзади (наследником персидского престола), Аббас-Мирзою, так объяснял природу русского самодержавия сравнительно с властью шахов: "У нас одна господствующая воля самого Государя Императора, от которой никто уклониться не может, в какую бы власть облечен ни был; условия будущего мира начертаны по воле Государя и проч.". "Это завлекло меня, -- писал Грибоедов в своем донесении Паскевичу, -- в сравнение с Персией, где единовластие в государстве нарушается по прихоти частных владетелей и разномыслием людей, имеющих голос в совете шахском, даже исступлением пустынника, который из Кербелая является с возмутительными проповедями и вовлекает государство в войну бедственную" (Полное собрание сочинений А. С. Грибоедова под редакцией Шляпкина. Т. I. 240).

Очень метко высказал ту же мысль наш канцлер А. М. Горчаков в 1870 году знаменитому историку и политическому деятелю старцу Тьеру, прибывшему после седанского погрома в Петербург искать заступничества Императора Александра II за Францию.

Советуя чрезвычайному уполномоченному правительства народной обороны не обольщать себя несбыточными надеждами, князь Горчаков сказал ему:

-- Вы найдете здесь живые симпатии к Франции... Вам будут выражать эти симпатии, но не заблуждайтесь на этот счет. В России один Владыка -- Император, он один правит, а Император хочет мира (Татищев С. С. Император Александр II. Т. II, 70).

LIII

Царский хлеб

В харьковском детском приюте до перестройки его в трехэтажное здание столовая помещалась в нижнем этаже. Через ее большие, невысоко расположенные над землей окна прохожим ясно видно было, как воспитанницы обедали и ужинали.

Однажды вечером, в час ужина, мимо окон проходило двое мастеровых. Один из них сказал другому:

-- У Царя для всех хлеб есть.

Детский приют существует на пожертвования частных лиц, хотя и состоит в Ведомстве учреждений Императрицы Марии (Марии Феодоровны, супруги Императора Павла I).

С народной точки зрения, питомцы и питомицы благотворительных учреждений едят царский хлеб.

LIV

Долой Царя!

Эпизод, недавно произошедший в одной из великорусских губерний во время рабочих беспорядков.

Мужик взобрался на дерево, чтобы лучше видеть оттуда сумятицу. Молодой агитатор вздумал воспользоваться его "высоким положением" в своих целях.

-- Кричи: бей полицию!

Мужик с удовольствием и несколько раз прокричал подсказанные ему слова.

Агитатор, поощренный услужливостью своего мнимого единомышленника, потребовал от него и дальнейших услуг.

-- Кричи: долой самодержавие!

Крестьянин, не давая себе отчета, что значит самодержавие, повиновался и, перевирая слово "самодержавие", исполнил желание своего вдохновителя.

Тот пришел в совершенный восторг, окончательно убедился, что приобрел союзника, вполне разделявшего его анархистские влечения. Поэтому он счел возможным выразиться яснее.

-- Кричи: долой Царя!

Тут картина сразу изменилась. Мужик, сообразив, с кем он имеет дело и в чью дудку его заставляют свистеть, быстро слез с дерева, схватил за шею легковерного юношу, смял под себя и, наделяя его тумаками, стал приговаривать: "Вот тебе долой Царя! вот тебе долой Царя! вот тебе долой Царя!"

LV

Велыкий Князь поихав

В одном из южнорусских университетских городов во время студенческих беспорядков 1901 года молодежь собралась на железнодорожный вокзал с целью устроить демонстративные и торжественные проводы высылаемым из города обструкционистам. В зале 3-го класса в то время было много богомольцев, собравшихся в город в ожидании крестного хода по случаю переноса чудотворной иконы Божией Матери из загородного монастыря в городской.

Когда поезд с обструкционистами тронулся, их товарищи закричали "ура!" и стали махать шапками. И что же? Богомольцы тоже сняли шапки и, бросившись за уезжавшими вагонами, стали тоже кричать "ура!".

Манифестанты были приятно удивлены и польщены таким красноречивым выражением народного сочувствия. Но между ними нашлись и скептики.

-- Чего вы кричите "ура"?

-- Та це ж Велыкий Князь поихав! -- простодушно отвечали богомольцы.

Извольте при таких условиях производить антимонархические демонстрации!

LVI

Русский монархизм в произведениях Тургенева

Можно ли искать каких-нибудь указаний на русский монархизм как русский политический инстинкт у Тургенева? Определенных политических убеждений у знаменитого романиста, как известно, не было, но самодержавию, во всяком случае, он не сочувствовал. Он не касался его в своих сочинениях прямо, но по намекам, разбросанным в них, нужно думать, что Тургенев плохо понимал и невысоко ценил основные начала русского царизма.

Уяснить себе его точку зрения на политические и социальные вопросы положительно невозможно.

Из "Призраков" видно, что Древний Рим и Юлий Цезарь отталкивали его от себя и возбуждали невыразимый ужас, как нечто в высшей степени грубое и грозное.

Ужас и отвращение возбуждал в Тургеневе и бунт Стеньки Разина, столь любезный нашим анархистам.

"Человек в серых очках" показывает, как относился Тургенев к декабрьскому перевороту во Франции 1851 года.

Известно изречение Тургенева: "Венера Милосская, пожалуй, несомненнее римского права или принципов французской революции 1789 года".

Только искусство и красота привязывали Тургенева к жизни, история человечества представлялась ему толкучим рынком ("Призраки") -- торжищем, где продавец и покупатель равно обманывают друг друга, где все так шумно, громко -- и все так бедно и дрянно ("Довольно").

Политическая и социальная история народов не привлекала Тургенева. Его мало интересовала политика, он не возлагал никаких надежд на более светлое будущее человечества. По его мнению, как оно выражено в XIV главе "Довольно", в истории во все времена и доныне следует видеть "те же самые грубые приманки, на которые так же легко попадается многоголовый зверь -- людская толпа, -- те же ухватки власти, те же привычки рабства, ту же естественность неправды -- словом, то же хлопотливое беганье белки в том же старом, неподновленном колесе, то же легковерие и ту же жестокость, ту же потребность золота, грязи, те же пошлые удовольствия, те же безсмысленные страдания". Затем, после этого перечня, следует сопоставление "Ричарда III" Шекспира с более современным типом тирана, под которым, очевидно, нужно разуметь Наполеона III.

Пессимизм Тургенева возбуждал в современном ему обществе недоумение и создал знаменитому романисту то нравственное одиночество, которым он так тяготился. Тургенев жаждал рукоплесканий и популярности, особенно среди молодежи, а "Отцы и дети", "Дым", "Пунин и Бабурин" и "Новь" возбуждали только шумные споры и самые противоположные нарекания.

Тургенев выставлял себя постепенцем и либералом конституционно-монархической закваски {См. Ответ "иногороднему обывателю", некролог Н. И. Тургенева и "Застольное слово" 1879 г.}. Но в чем выразились его симпатии к конституционной монархии? Разве только в осуждении резких выходок Добролюбова против Кавура и в убеждении, что нам, русским, не подобает иронизировать над такими конституционными министрами, как Кавур, ибо мы еще не доросли даже до конституции.

Тургенев ничего не сделал для русского политического самосознания и для русской политической мысли. Он не отличался ни гражданским мужеством, ни политической дальновидностью, ни верным пониманием отечественной старины, но он был истинным художником и не мог не касаться того, чем стоит и держится Россия -- самодержавия. Он упоминал о нем редко, мимоходом, тоном завзятого западника и отщепенца, но тем не менее и у него можно найти несколько мест, весьма ценных для изучения русского монархизма как чувства и настроения. Укажем на некоторые из этих мест в виде примеров.

Говоря в "Литературных воспоминаниях" о пожаре на море, происшедшем в мае 1838 года на пароходе "Николай I", на котором Тургенев впервые поехал за границу, он мастерски передает впечатление, произведенное на пассажиров вестью о пожаре. "Совершенно справедливо, что ничто не равняется трагизму пожара на море или крушения, кроме их комизма". Перечисляя все подмеченные проявления трагического и комического, Тургенев рассказывает, между прочим, о таком эпизоде: "Какой-то генерал с угрюмо растерянным взором не переставал кричать: "Нужно послать курьера к Государю! К нему послали курьера, когда был бунт военных поселений, где я был, и это спасло хоть некоторых из нас!" Генерал, конечно, заговаривался и под влиянием ужаса, как казалось, пред неминуемой и страшной смертью, был близок к умопомешательству, но характерно, что даже при таких обстоятельствах проявилась его непоколебимая вера в могущество Императора Николая I! Как типично, что он даже в открытом море хотел спасти себя и других посылкою курьера к Государю! Слова генерала, конечно, были похожи на бред, но в них отражалось обычное политическое настроение старика.

Таким же ироническим тоном, как о генерале, говорит Тургенев в "Старых портретах" и об отставном гвардии сержанте и довольно богатом помещике Алексее Сергеиче, одном из своих привлекательнейших героев. Алексей Сергеич, конечно, юмористический тип, но какой честностью, какой добротой и каким теплом веет от этого обломка "времен очаковских и покоренья Крыма"! Тургенев рассказывает о нем с улыбкой, несколько высокомерной, но с явным сочувствием. Да и нельзя не любить милого Алексея Сергеича.

Одной из его особенностей было благоговейное отношение к Екатерине Великой.

В усадьбе дяди Евгения Онегина висели

Царей портреты на стенах, --

а в доме Алексея Сергеича "в гостиной на почетном месте висел портрет Императрицы Екатерины II во весь рост, копия с известного портрета Лампи, предмет особого поклонения, можно сказать, обожания хозяина". "Об Императрице Екатерине он говорил не иначе как с восторгом и возвышенным, несколько книжным слогом: "Полубог был, не человек! Ты, сударик, посмотри только на улыбку сию, -- прибавлял он, почтительно указывая на лампиевский портрет, -- и сам согласишься: полубог! Я в жизни своей столь счастлив был, что удостоился улицезреть сию улыбку, и вовек она не изгладится из сердца моего!" О своей встрече с Екатериною Великою Алексей Сергеич вспоминал как о самом крупном событии своей жизни, как о волшебном сне. "Стоял он однажды во внутреннем карауле, во дворце -- а было ему лет шестнадцать. И вот, проходит императрица мимо его -- он отдает честь... "А она, -- с умилением восклицал Алексей Сергеич, -- улыбнувшись на юность мою и на усердие мое, изволила дать мне ручку свою поцеловать, и по щеке потрепать, и расспросить: кто я? откуда? какой фамилии? а потом... -- тут голос старика обыкновенно прерывался, -- потом приказала моей матушке от своего имени поклониться и поблагодарить ее за то, что так хорошо воспитывает детей своих. И был ли я при сем на небе или на земле -- и как и куда она изволила удалиться, в горния ли воспарила, в другие ли покои последовала... по сие время не знаю!"

Очень хорош в бытовом отношении и рассказ Тургенева о князе Л., проживавшем у Алексея Сергеича. Хорош и анекдот Алексея Сергеича о Екатерине II и лейб-медике Роджерсоне.

Как и следовало ожидать, он не позволял себе ни малейшего намека на слабости великой Царицы.

"-- Ну а Потемкин? -- спросил я однажды.

Алексей Сергеич принял важный вид.

-- Потемкин, Григорий Александрович, был муж государственный, богослов, екатерининский воспитанник, чадо ее, так надо сказать... Но довольно о сем, сударик!"

Дальше второй половины XVIII века Тургенев в русскую старину не углублялся, но в рассказе "Отчаянный" он влагает в уста П. следующее замечание по поводу Полтева-отца: "Сердца он был доброго, обращения приветливого, не без некоторой величавости: я всегда себе таким воображал царя Михаила Феодоровича".

LVII

Монархи и музыка

Для того чтобы показать наглядно значение монархических начал для развития образованности вообще и изящных искусств в частности, посмотрим, что они сделали хотя бы для музыки. При этом мы будем руководствоваться "Очерками истории музыки" Размадзе.

Начинаем с Китая. По уверениям китайских историков, исследование двенадцати полутонов октавы и их взаимное математическое отношение было произведено ученым Ланг Луном за 2700 лет до Р. X. по повелению любителя и покровителя музыки, императора Хоанг-ти. О процветании ее очень заботился также император Чун (за 2300 лет до Р. X.); император Канк-ги велел составить что-то вроде подробной теории музыки и объявил написанную книгу священной. Он провозгласил: "Музыка имеет божественную силу успокаивать сердце, поэтому она любезна всякому мудрецу. Я буду управлять народом, успокаивая себя музыкой". Китайские императоры, поддерживая в народе любовь и уважение к музыке, сами учились играть и в некоторые праздничные дни не только слушали пение гимнов и оркестры, но и сами показывали свое искусство приближенным.

Индийские цари поражали греков любовью к музыке. "Когда царь охотится, его гарем поет песни; когда царь возвращается с охоты, опять раздаются песнопения".

Об отношении к музыке египетских фараонов и о покровительстве, которое оказывалось ими музыкантам, можно судить по некоторым надписям на гробницах. Вот образчики этих надписей: 1) "Верховный певец, услаждавший душу и сердце своего повелителя дивным пением"; 2) "Певец повелителя мира"; 3) "Великий певец фараона".

По своему значению лучшие певцы ставились при дворе фараонов наравне с пророками.

Какую роль играли музыканты при царях Ассирии, можно судить по украшениям дворца Сеннахирима:

"В одном месте изображен сам повелитель, возвращающийся из похода против фригийцев; за ним ведут толпы пленников, перед ними идут музыканты, играющие на арфах некрупного калибра. На другом барельефе изображен какой-то завоеванный город (очевидно, из южных, судя по пальмам, окружающим его стены); по направлению к городу тянется процессия, впереди которой идет царь, а за ним толпа мужчин с барабанами, поющие женщины хлопают в ладоши, отбивая ритм своего пения. Далее -- еще сохранившееся изображение: опять царь, возвращающийся из похода, опять поющие женщины, мальчики, хлопающие в ладоши, и музыканты, играющие на арфах и флейтах".

В Вавилонии цари так же покровительствовали музыке, как и в Ассирии. Когда Навуходоносор поставил в храме Ваала новый золотой идол, то по его повелению глашатай провозгласил: "Народ! Как только услышишь глас трубный, звуки флейт, псалтирей, симфоней и самбук, упади на колени и славь бога, которого воздвиг царь".

Персидские цари, подобно ассирийским и вавилонским, были окружены придворным штатом рабов-музыкантов, рабов-певцов и множеством женщин, умевших петь и играть на разных инструментах. Когда Пармений взял в плен свиту Дария Гистаспа, он отправил Александру Македонскому подробный отчет о ней. Из этого отчета оказывалось, что в гареме последнего персидского царя насчитывалось 329 певиц и инструменталисток.

При дворах царей древнего Израиля музыка была в большом почете. Национальная музыка у евреев ведет начало с Давида, не только великого царя, но и великого поэта и прирожденного музыканта. Его музыкальные способности обнаружились еще в то время, когда он был пастухом. Он был призван ко двору Саула за искусство пения и игры на арфе. Став царем, Давид сделал музыку необходимой принадлежностью всех национальных и общественных празднеств и ввел ее при богослужении. По части покровительства музыке Давид шел по стопам отца и способствовал распространению музыкальности в народе. При Соломоне и после него еврейская музыка раздавалась не только в храме и на народных собраниях, но и в частных домах. "Как рубин в золоте, -- сказано у Иисуса, сына Сирахова, -- блестит музыка за трапезою; как смарагд в серебре, хороша она за чарою вина".

Очевидно, что старания Давида и Соломона привить своим подданным любовь к музыке увенчались полным успехом.

Ограничимся этими указаниями.

Если даже так называемый деспотизм Древнего Востока не только не имел мертвящего влияния на развитие музыки, а содействовал ее процветанию при дворах властелина и даже распространению в народе, то уж само собой разумеется, что монархизм позднейших времен не мог не оказывать покровительства искусству, выражающему такие оттенки чувства и настроения, которые не могут быть выражены словами.

Наши справки нетрудно довести до позднейших времен. Вывод получится тот же самый. Все монархи были, говоря вообще, меценатами. В данном случае средневековые папы и король баварский Людвиг имели много общего. Папы сочувствовали развитию церковной музыки и много сделали для него, а король Людвиг поддерживал Вагнера и дал ему возможность осуществить его широкие начинания в деле наглядного и обаятельного для публики истолкования нового стиля музыкальной драмы.

Даже египетский хедив Измаил приобрел право на сохранение своего имени в истории музыки. Он заказал покойному Верди написать оперу на сюжет из древнеегипетской истории к открытию Суэцкого канала и не щадил средств для образцовой постановки ее. В результате явилась "Аида", одно из лучших произведений знаменитого итальянского композитора, единственная опера, пытающаяся осветить душу, кастовое устройство и быт древних египтян, воссоздать их религиозный пафос, их национальные мелодии и их религиозные танцы и оттенить особенности Древнего Египта путем сопоставления его с нравами и воззрениями эфиопского царя. Параллельная обрисовка двух различных культур в "Аиде" напоминает тот же прием в "Жизни за Царя" и "Руслане и Людмиле" Глинки. В "Аиде" хорошо и верно изображен, между прочим, и дух египетского деспотизма в лице фараона, не столько повелевающего страной, как утверждающего народные желания. Он безропотно подчиняется приговору жрецов, когда те обрекают на казнь Радамеса, любимого его дочерью. "Аида" имеет немаловажное значение как талантливая иллюстрация древнеегипетского государственного строя.

Просим смотреть на замечания об "Аиде" как на сделанные мимоходом ввиду того, что происхождение "Аиды" подтверждает защищаемый нами тезис, а ее содержание и музыка имеют прямое отношение к изучению монархических начал.

LVIII

L'état c'est moi {"Государство -- это я". (Примеч. cост.).}

В каком учебнике истории, в каких очерках "старого порядка" во Франции Людовик XIV не поносится и не вышучивается за изречение: "L'état c'est moi"? Это изречение обыкновенно толкуется в самом пошлом смысле, в самом нелепом значении. Говорят, что Людовик XIV ни во что не ставил Францию и французский народ и признавал политический вес только за своей особой. Бесчисленные обличители Людовика XIV на все лады повторяют злобную фразу Сен-Симона: "Со времен Людовика XIV не было более речи о благе государства, об интересе государства, о чести государства: речь шла о благе короля, об интересе короля, о чести короля". Выходит, таким образом, что король заслонил собою государство. Само собою разумеется, что ничего подобного не было в действительности. Людовик XIV во многом ошибался, но он много сделал добра для Франции, был воодушевлен чувством патриотизма и самыми благими намерениями и имел самое возвышенное представление о значении и обязанностях монархов вообще и своих в частности. Убедиться в том можно из его завещания, написанного для дофина. Людовик XIV понимал королевскую власть с христианской точки зрения. Он видел в ней дар Божий и вменял монархам в нравственную обязанность подчинение воле Божией. "Прежде всего, мой сын, -- говорит Людовик XIV, -- ты должен знать, что мы обязаны безграничным благоговением пред Тем, Который заставляет столько тысяч людей благоговеть пред нами. Покоряясь Ему, мы даем лучший пример народу, как он должен покоряться нам, и мы грешим столько же против благоразумия, сколько против справедливости, если не отдаем достодолжного уважения Тому, Кого мы наместники. Вручив нам скипетр, Он нам передал все, что есть великолепного на земле; вручая Ему наши сердца, мы отдаем Ему то, что Ему всего приятнее".

Людовик XIV, конечно, ошибался, считая монархов наместниками Бога на земле. Царь -- Божий пристав, говорит русская народная пословица. В этой пословице проглядывает верное понимание отличия светской власти от духовной, чего нельзя сказать о только что приведенном отрывке из завещания Людовика XIV

Как бы там ни было, знаменитый французский король был далек от исповедания того политического абсурда, которое ему приписывается. Его мнимое изречение служит сжатым выражением монархических начал, из них же сам собою вытекает вывод, что не народ существует для государя, а, наоборот, -- государь для народа и что он должен считать интересы, честь и благо государства своими интересами, своей честью и своим благом.

Затемнять совершенно ясный смысл разбираемого афоризма можно только под влиянием антимонархических предубеждений, которые зачастую сквозят не только у легкомысленных писателей, но и у некоторых из таких серьезных ученых, как, например, Блюнчли.

Каждый неограниченный монарх вправе сказать: "L'état c'est moi". Слова, приписываемые Людовику XIV, могут найти сочувственный отклик в любой монархии и у любого монархического писателя. Раскройте 51-ую страницу "Системы русского государственного права" профессора А. В. Романовича-Славатинского, и вы найдете такое определение Царя:

"По представлениям великорусского народа, царь -- воплощение государства. По народным понятиям, русский царь -- не начальник войска, не избранник народа, не глава государства или представитель административной власти, даже не сентиментальный Landesvater или bon père du peuple, царь есть само государство -- идеальное, благотворное, но вместе и грозное его выражение. Царь -- воплощение Святой Руси".

То же самое говорил и покойный И. С. Аксаков. А. В. Романович-Славатинский только повторил его слова.

Каким, если можно так выразиться, общемонархическим характером запечатлено изречение "L'état c'est moi", видно из того, что Блюнчли нашел его в несколько измененной форме и в "Левиафане" Гоббса.

Горе было бы государям, которые не разделяли бы взглядов Людовика XIV, то есть не отождествляли бы интересов государства со своими интересами.

А затем нельзя не напомнить, что афоризм, приписываемый Людовику XIV, никогда им не высказывался. Нельзя, по крайней мере, доказать, что он был высказан Королем-Солнцем. Даже такой рьяный обвинитель Людовика XIV, как П. Н. Ардашев, был вынужден назвать это изречение легендарным ("Абсолютная монархия на Западе", 173).

LIX

Король-солнце

Roi-Soleil. Так называли Людовика XIV его современники. В легких исторических очерках теперешнего времени антимонархические писатели часто придают совершенно произвольное толкование, намекая, что оно было порождено желанием льстецов придать Людовику XIV неподобавшее значение светила, озарявшего весь мир.

Ничего подобного не было. Людовик XIV был прозван Королем-солнцем за свою точность и аккуратность в распределении дня, занятий и развлечений. На дворцовых выходах, на смотрах, на аудиенциях, на балах, в придворном театре -- словом, всегда и везде Людовик XIV бывал минута в минуту в назначенное время. Поэтому-то он и напоминал солнце, которое не опаздывает ни восходить, ни заходить. При Людовике XIV сложился афоризм: "Аккуратность есть вежливость королей". Людовик XIV никогда и никого не заставлял ждать себя. Всякому, имевшему доступ к нему, заранее было в точности известно, когда он будет принят. Как бы ни был занят или утомлен Людовик XIV, он никогда не отступал от заранее составленного расписания своего дня.