Джагатайский снотолкователь
Вырезка из библиографической заметки, напечатанной в августе 1901 года в одной из наших газет:
"Катанов Н. Ф. Снотолкователь, приписываемый мусульманами ветхозаветному патриарху Иосифу, сыну Иакова.
Это -- первый явившийся в печати Снотолкователь, писанный на среднеазиатском наречии тюркского языка, называемого джагатайским, или, правильнее, чагатайским. Этот сонник в большом ходу в Туркестанском крае среди мусульман. Он представляет немалый интерес".
Джагатайский сонник заявляет: "Знай, что толкование снов есть чудесный дар Святого Иосифа -- мир ему! Все пророки трудились ради пользы народа, и эта книга есть книга снов пророка Иосифа. Всюду бывает много сонников, но этот -- самый лучший".
Дальше идет самое толкование снов. Вот один из примеров этих толкований: "Кто увидит во сне царя, тот получит радость".
Это толкование проливает свет на политическое настроение и политические взгляды среднеазиатских мусульман. Они -- прирожденные монархисты и привыкли смотреть на Царя как на обладателя плодотворной власти и источник общего благополучия.
LXXI
По поводу предстоящего 300-летия воцарения Дома Романовых
В 1913 году исполнится 300 лет со дня вступления на Престол первого царя из Дома Романовых. Россия находится, следовательно, в ожидании великой, общегосударственной годовщины. Чем же ознаменуется всероссийское торжество? Неужели лишь открытием памятника Михаилу Феодоровичу в Костроме?.. Разве память о нем дорога одной Костроме?
Разве столицы Империи не должны иметь монументов первого венценосного родоначальника нашей Императорской Фамилии? К сожалению, этот вопрос, судя по газетам, еще не возбуждался ни в Москве, ни в Петербурге. Неужели Москва даже после 1913 года не будет иметь памятника Михаилу Феодоровичу? Отсутствие его и теперь коробит глаза каждому, кто имеет ясное понятие об историческом значении первопрестольной столицы.
LXXII
Отсутствие монархической литературы в России
Почему антимонархические теории получили у нас в последнее время такое широкое распространение, а сознательных монархистов, которые могли бы не только с убеждением, но и вполне отчетливо разоблачить все извороты антимонархической пропаганды, встречается так мало? Между прочим, потому, что у нас не существует монархической литературы. Пять-шесть книг, пять-шесть брошюр, несколько десятков статей -- вот и весь ее перечень. Учащейся молодежи не из чего заимствовать монархических понятий. Ее заваливают "оригинальными" и переводными произведениями, восхваляющими антигосударственные идеалы или, по крайней мере, представительное правление. Голоса же, раздающиеся в пользу нашей исторически сложившейся формы правления, единичны и едва слышны. Что ж удивительного, что в русском обществе господствует самое близорукое, самое грубое и самое невежественное представление о русском самодержавии, о его особенностях, историческом значении и призвании? Одна из главных задач русской политической мысли заключается в том, чтобы понять его.
LXXIII
Дизраэли о представительном правлении
Один из героев какого-то романа Дизраэли, уезжая на Восток, замечает: "Я еду в страну, которую небо не подарило роковым шутовством, именуемым представительным правлением".
LXXIV
По поводу толков о возможности возрождения земских соборов
Славянофилы говорили и говорят о необходимости созвания земских соборов. Им охотно поддакивают конституционалисты разных оттенков в том убеждении, что хотя земские соборы и не составляют венца всех желаний, но могут сыграть роль переходной ступени к парламентаризму, к республиканскому правлению и уж, во всяком случае, дадут возможность произвести ряд трескучих демонстраций против самодержавия. Оставим в стороне неискренних сторонников восстановления земских соборов, будем говорить лишь о тех писателях, которые совершенно искренно указывают на созвание соборов как на опору русского самодержавия, как на вернейший способ освещения нужд и желаний народа.
Можно ли созвать земский собор в XX веке? Конечно нет. Земские соборы существовали в допетровский период и отошли вместе с ним в область преданий. Они слагались из патриарха, "освященного собора", Боярской думы и выборных людей от разных чинов служилых людей, от гостей, гостинных сотен и посадских -- словом, из таких элементов, которых теперь не существует. Восстановить название земских соборов не значило бы воскресить их самих: воскресить их невозможно. Как бы ни было сформировано общеимперское совещательное начало, как бы ни подгонялась его организация к организации земских соборов, земского собора мы все-таки не получим, а получим нечто вроде екатерининской Комиссии 1767 года о сочинении проекта нового Уложения или копии с одного из западноевропейских парламентов без права решающего голоса.
Но, допустим, что Комиссия 1767 года может приравниваться к земскому собору и что земские соборы могут возродиться. Что же нужно для того, чтобы они возродились?
Нужно, чтобы те люди, которые верят в возможность и плодотворность земских соборов, усвоили себе такой же взгляд на отношения народа к верховной власти, каким были проникнуты наши предки.
А каков же был их взгляд?
Ответим на этот вопрос словами покойного профессора И. Д. Беляева, который принадлежал к ученым славянофильской школы и придавал громадное значение земским соборам. Его очерк "Земские соборы на Руси" заканчивается следующим обобщением:
"История земских соборов ясно говорит, что сам народ, что земля Русская никогда не требовали земских соборов, что земля никогда не присваивала себе права созывать соборы, а всегда считала только своей повинностью выслать представителей на собор, когда Царь потребует этой повинности. Это завет наших предков потомкам, постоянно повторяемый в продолжение с лишком 300 лет, именно с тех самых пор, как только собралась Русская земля".
Народ никогда не требовал созвания земских соборов. Если он считал только своей повинностью высылать представителей на собор, то, значит, и теперешним сторонникам земских соборов, не желающим сходить с почвы исторических преданий, нет основания проповедовать необходимость созвания соборов. Их созвание никогда не узаконялось и никогда не отменялось в России. Они созывались тогда, когда самодержавная власть чувствовала в них потребность. Она никогда не обращалась бы к ним, если бы они ей навязывались. Сторонникам земских соборов можно дать поэтому такой совет: "Перестаньте пропагандировать земские соборы и мечтать о них, постарайтесь утвердить в обществе строго монархические взгляды и инстинкты, возложите все свои упования в делах государственных на верховную власть, предоставьте ей самой судить о том, нужны ли России земские соборы, и вы, быть может, сделаете возможным совещание Власти с Землею".
До тех же пор, пока будет основание опасаться, что земские соборы могут сделаться орудием или удобным предлогом антимонархических манифестаций, они, уж конечно, не будут созываться.
Вопрос о возрождении земских соборов стоит в неразрывной связи с вопросом о политическом оздоровлении русского общества в монархическом смысле слова.
В данном случае вопрос сводится не к тому, совместимы ли земские соборы с самодержавием. Если земские соборы будут отвечать лишь на запросы верховной власти; если они не будут добиваться для себя никаких прав; если они не будут стараться производить нравственное давление на верховную власть и сомневаться, что она вправе действовать совершенно свободно, -- они будут совместимы с самодержавием. Но шутить с огнем опасно. Весь вопрос поэтому сводится к вопросу о своевременности и уместности созвания земского собора при наличии тех или других условий, при наличии того или другого политического и психологического настроения народа и общества.
LXXV
Слова высокопреосвященного Владимира, митрополита Московского, о единении самодержавия с Православием
"Враги нашего Отечества так много употребляют усилий к подрыву нашей Веры и Церкви, конечно, выходя из того убеждения, что там, где падают алтари, -- падают и престолы..."
* * *
"Любовь и преданность русского народа своим царям и царицам никогда не вспыхивает таким ярким пламенем, как при единении их с Церковью, при общении их с народом в его религиозных событиях и торжествах".
LXXVI
Мирза Хаджи-Баба-Исфагани
Враги русского самодержавия обыкновенно приравнивают его к произволу, возведенному в систему, но наши государи никогда не признавали себя вправе делать все, что угодно, и не только не оправдывали произвола, а гнушались им. Вот почему Княжнин мог громить тиранов со сцены во времена Екатерины II, вот почему при Николае I, в самый разгар цензурных строгостей, мог появиться в печати роман Мориера в вольном переводе барона Брамбеуса (Сенковского) под заглавием, стоящим в заголовке этой заметки. Этот роман представляет в некоторых своих отделах злую сатиру на персидский государственный строй и на систему произвола вообще. Император Николай I отнюдь не отождествлял русского Самодержавия с самодержавием персидских шахов.
В "Записках" А. О. Смирновой (I том) приводятся слова Николая I по поводу стихотворения Пушкина "Анчар". Говоря о поэте, Император сказал Смирновой:
-- Я его знаю: это воплощенная прямота, и он совершенно прав, говоря, что прежде всего мы должны возвратить русскому мужику его права, его свободу и его собственность. Я говорю мы, потому что я не могу совершить этого помимо владельцев крепостных, но это будет.
Потом Император улыбнулся и сказал:
-- Если б я один сделал это, сказали бы, что я -- деспот".
Император Николай I не был деспотом, не считал себя деспотом и не желал подавать повода даже к неосновательным обвинениям его в деспотизме.
Разговор, записанный Смирновой, объясняет весьма многое в истории освобождения крестьян, он объясняет, почему Александр II так настойчиво желал, чтобы труды по освобождению крестьян были начаты по ходатайству помещиков и чтобы реформа была приведена в исполнение с их согласия и при их участии.
Александр II, подобно своему отцу, не желал дать повода к обвинению самодержавия в деспотизме даже заскорузлыми крепостниками.
LXXVII
Слово "Верховный"
В России верховная власть есть синоним самодержавной власти Императора Всероссийского. Поэтому у нас эпитет "верховный" может, строго говоря, употребляться только тогда, когда дело идет о прерогативах Императорского Величества. Эта очевидная истина не всегда сознавалась у нас, почему слово "верховный" и прилагалось иногда к учреждениям, действовавшим по указаниям и под надзором верховной власти.
При Императрице Екатерине II явился Верховный Тайный совет, по смерти Петра II "верховники" присвоили себе право решения вопроса о престолонаследии и замены самодержавия иной формой правления. Восстановив самодержавие, Императрица Анна Иоанновна упразднила Верховный совет.
Желая обставить решение участи декабристов возможными в то время гарантиями независимого суда, Император Николай I Манифестом от 1 июня 1826 года учредил специально для них Верховный уголовный суд, который, произнеся приговор, прекратил свое существование как суд чрезвычайный.
Судебные уставы 20 ноября 1864 года ввели в систему судебных учреждений Верховный уголовный суд, учреждаемый каждый раз по особому Высочайшему указу (Устав уг. суд.).
Название Верховного уголовного суда было заимствовано Судебными уставами 20 ноября, очевидно, из Манифеста 1 июня 1826 года.
Верховный уголовный суд, производство которого было предусмотрено 1062--1065 Устава у головного суда, был учрежден только однажды -- для рассмотрения дела Соловьева, стрелявшего в Императора Александра II 2 апреля 1879 года.
LXXVIII
Слово "царены" на языке петербургских "хулиганов"
Во "Всемирн. вестн." H. H. Болтин во второй половине 1903 года дал целое исследование о петербургских хулиганах. Вот образчик их языка -- рассказ хулигана, выпущенного из тюрьмы и вернувшегося в свою шайку:
"Завернул я в миску, галушек много. Около меня, гляжу, стоит тумба в красной дырке, а из пистона торчит носопырка. Я зашмонил отвертку и выгреб еще шмель с двумя пескарями, ламыгой и петухом. Затем вздумал я пройтись по бочатам или по сопле. У одного понта, гляжу, хорошие бочата, рыжие, с толстой соплею. Я и их срубил. Вдруг Митька Живогляд варганит мне: шесть, стрема, зенит! Я хотел было винта нарезать, да проклятый фигарь тут как тут. Ну, сейчас муху, сера и к погоде в клеть. Пришел подпружный, отобрали царены и бирку и в кресты. Два святца крутики и хоть бы копыто чертовской саватейки".
А вот и перевод этого рассказа:
"Зашел я в церковь, народу много. Около меня, гляжу, барыня в красном платке, а из кармана торчит носовой платок. Я запустил руку и вытащил еще кошелек с двумя копейками, рублем и пятачком. Затем вздумал я присмотреться к часам или цепочке. У одного господина, гляжу, хорошие часы, золотые, с толстой цепочкой. Я и их срезал. Вдруг Митька Живогляд шепчет мне: опасность, осторожно, смотрят! Я хотел было убежать, да проклятый сыщик тут как тут. Ну, сейчас городового, дворника и к околоточному в участок. Пришел пристав, отобрали деньги и паспорт и в тюрьму. Два дня таскали, и хоть бы кусок черного хлеба".
Таким образом, оказывается, что деньги на жаргоне петербургских хулиганов (москвич сказал бы: жуликов, петербуржец прежних времен -- мазуриков, киевлянин -- босяков, а харьковец -- раклов) называются царенами. Смысл названия заключается в том, что деньги составляют царское достояние, вещи, принадлежащие Царю. Происхождение слова объясняется изображением Государя Императора на золотых и более крупных серебряных монетах, а также портретами русских императоров, Императрицы Екатерины II, русских царей и великих князей на более крупных кредитных билетах и извлечением из Высочайшего манифеста на всех остальных.
Любопытно, что петербургские хулиганы додумались до понимания христианского учения о том, что деньги составляют кесарево достояние.
Слово "царены" должно быть отмечено как одно из проявлений русского монархизма как теории власти в политическом сознании народа, так как ведь и хулиганы принадлежат к народу.
LXXIX
Граф Л. Н. Толстой о русской государственности
"Гражданин" в одном из последних номеров за 1903 год так излагает по статье английского писателя Лонга слова графа Л. Н. Толстого о русской государственности сравнительно с западноевропейской (Лонг приезжал в Россию и был у графа Толстого):
"Образцы западных учреждений и реформ всегда были и будут гнойным нарывом на политическом теле России.
Ваша всегдашняя ошибка заключается в том, что западные учреждения вам кажутся какой-то стереотипной моделью, по которой должны производиться всякие преобразования. Это и есть именно то самообольщение, которое лежит в основе войн и разбойнических нападений европейцев на иноплеменные народы. Россия нуждается в реформах, но это не восточные и не западные реформы, а просто меры, нужные народу, и притом именно русскому народу. Мнения, что так называемые реформы должны совершаться по западным шаблонам, являются результатом западного самомнения".
На замечание Лонга, что раз западные учреждения пригодны для немцев, французов и англичан, то они могут быть пригодны и для русских, граф Толстой столь же категорически высказал противное мнение.
"Ни на одно мгновение не допускаю, чтобы европейская политика более подходила к европейским народам, чем русская политика к России. Западная жизнь богаче русской во внешних проявлениях, политических, гражданских и художественных. Для такой жизни закон необходим; на Западе смотрят на закон как на венец и охрану существования; жизнь же русского народа экспансивна, и поэтому русские не считают закон за действующее (основное?) начало".
"Но ведь русские подчиняются законам, как и мы", -- сказал Лонг.
"Они подчиняются им, но не руководятся ими. Народные массы, пренебрегая всякими внешними ограничениями, руководятся в своей жизни совестью. Если я говорю, что русские руководятся в своей жизни совестью, то я не хочу сказать, что у нас менее нищеты и преступлений, чем в Европе. Я хочу этим сказать только то, что совесть занимает у нас то место, которое на Западе принадлежит закону.
Признав, что между Россией и Европой нет ничего общего, нет основания производить опыты в России над западными реформами; западная система не сумела обеспечить истинной нравственности на самом Западе, почему же она должна дать лучшие результаты в стране, для которой она предназначена не была? Я же могу лишь повторить, что для России, как и повсюду, единственным средством улучшения положения вещей является развитие совести и морального чувства населения".
Все эти суждения графа Л. Н. Толстого, столь метко оттенившего в беседе с английским писателем слабые стороны западноевропейского государственного строя, интересны потому, что проливают свет на некоторые страницы "Детства и отрочества" и "Войны и мира" {См.: Черняев Н. И. Необходимость самодержавия для России, природа и значение монархических начал. Харьков, 1901. Гл. XIII.}.