О проявлениях патриархального элемента в русском самодержавии
Обращаясь 4 февраля 1904 года с речью к солдатам 3-го батальона 1-го Восточно-Сибирского Его Величества стрелкового полка, Государь три раза назвал их братцами. Выходит, что каждый солдат -- братец Императора и Самодержца Всероссийского.
Слово "братец" уже давно сделалось обычным в устах офицеров, говорящих солдатам. Но в устах Властелина шестой части земной суши оно звучит невыразимо трогательно, так же точно, как и слово "дети", которым Император Николай I и Император Александр II называли своих подданных вообще, а "простых" людей в частности. В "Записках" А. О. Смирновой сообщается, между прочим, о следующем эпизоде, относящемся к 1831, "холерному" году:
"Государь поехал в Москву, чтобы успокоить народ. Императрица была очень испугана и умоляла его не подвергать себя такой опасности. Она показала ему на детей.
-- Вы забываете, что 300 000 моих детей страдают в Москве, -- сказал Государь. -- В тот день, когда Господь призвал Нас на престол, я перед своей совестью дал торжественный обет исполнять мой долг и думать прежде всего о моей стране и о моем народе. Это мой безусловный долг, и вы, с вашим благородным сердцем, не можете не разделять моих чувств. Я знаю, вы одобряете меня.
-- Поезжайте, -- сказала Императрица, заливаясь слезами" (Т. I. С. 105).
Император Александр II тоже называл крестьян детьми.
1 марта 1861 года, в следующее воскресенье по обнародовании Манифеста 19 февраля, в час пополудни, когда Государь вышел из Зимнего дворца, чтобы ехать на развод в Михайловский манеж, из толпы народа, наполнявшего Дворцовую площадь, отделилась депутация от мастеровых и фабричных из-за Шлиссельбургской заставы и, низко кланяясь, поднесла государю хлеб-соль.
-- Здравствуйте, дети, -- раздался голос Императора. В ответ на выражения преданности Государь сказал:
-- Благодарю вас, дети, за ваше сочувствие... Поняли ли вы, дети, что для вас сделано?..
В заключение своей беседы с народом Император прибавил:
-- Это дело было начато еще моим Родителем, он не успел его кончить, но вы, дети, должны теперь благодарить Бога и молиться за вечную память моего Родителя (Татищев С. С. Император Александр II. Т. I. 387--388).
Итак, Высочайшая речь 4 февраля, которая никогда не изгладится из памяти войск русской армии и русского флота, была отражением и выражением тех патриархальных отношений, которые существуют в России между носителями верховной власти и народом.
Эти отношения прекрасно сознаются и русскими людьми.
В грамотке, поднесенной Александру II в Москве в день грандиозной манифестации 21 мая 1861 года, выражалось такое пожелание: "Храни Тебя Бог и дай Тебе силу и крепость все совершить с любовью, чтобы все Твои верноподданные дети, Тебе Богом данные, благословляли Твое имя в роды родов, как мы благословляем нашего Отца-Освободителя" (Татищев С. С. Император Александр II. Т. I. 393).
LXXXI
Самодержавие и веротерпимость
В одном из указов Императора Александра II, изданном в 1864 году, превосходно выражен дух русской веротерпимости:
"Соблюдая заветы Августейших Наших Предшественников и следуя искреннейшим побуждениям Нашего сердца, Мы всегда охраняли законные права и неприкосновенность религий, исповедуемых Нашими верными и подданными. В сем случае Мы лишь руководствовались теми непреложными началами веротерпимости, которые составляют одно из главных оснований отечественного законодательства и неразрывно связуются с коренными историческими преданиями Православной Церкви и русского народа" {Татищев С. С. Император Александр II, его жизнь и царствование. Т. I. 520.}.
Но как соединяют русские Государи широкую веротерпимость с преданностью Православию? Ответ на этот вопрос можно найти в собственноручно начертанных в 1898 году словах Императора и Самодержца Всероссийского Николая II в одобрение правил, выработанных Святейшим Синодом для руководства при рассмотрении и решении вероисповедных дел о бывших греко-униатах Холмско-Варшавской епархии:
"Надеюсь, что эти правила удовлетворят всем справедливым требованиям и предотвратят всякую смуту, рассеиваемую в народе врагами России и Православия. Поляки безвозбранно да чтут Господа Бога по латинскому обряду, русские же люди искони были и будут православными и, вместе с Царем своим и Царицей, выше всего чтут и любят родную Православную Церковь".
Эта высочайшая отметка была в свое время обнародована в "Правительственном вестнике".
Прекрасно выражен дух русского самодержавия как руководителя русской вероисповедной политики и в Высочайшем манифесте 26 февраля 1903 года.
"...Мы, с непреклонною решимостью незамедлительно удовлетворить назревшим нуждам государственным, признали за благо: укрепить неуклонное соблюдение властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости, начертанных в Основных законах Империи Российской, которые, благоговейно почитая Православную Церковь первенствующей, предоставляют всем подданным Нашим инославных и иноверных исповеданий свободное отправление их веры и богослужения по обрядам оной..." <...>
LXXXII
Император Александр II о финляндцах
Некоторые финляндские публицисты типа Мехелина выставляют Императора Александра II сторонником их конституционных измышлений. Напрасно. Император Александр Николаевич считал себя самодержцем на всем пространстве Империи, на Великое Княжество Финляндское смотрел не как на отдельное государство, а как на одну из окраин России и строго осуждал проявление финляндского сепаратизма.
Доказательство налицо: Высочайшая речь при закрытии Финляндского сейма в 1863 году. В этой речи было сказано, между прочим, вот что:
"Россия открывает жителям Финляндии обширное и беспрепятственное поприще торговли и промышленности, а благодушный русский народ не раз, когда тяжелые испытания посещали ваш край, доказывал свое братство и деятельную помощь. Следовательно, ясное понимание истинных польз Финляндии должно склонять вас к упрочению, а отнюдь не к ослаблению той тесной связи с Россией, которая служит неизменным ручательством благосостояния вашей родины".
LXXXIII
Самодержавие и инородцы
Наши современные "монархомахи" (враги самодержавия) утверждают, будто оно, по духу своему, должно неприязненно относиться к инородцам Империи.
Ничего подобного.
Начать с того, что под сенью русского двуглавого орла беспрепятственно исповедуются самые противоположные религиозные культы, христианские и нехристианские. Екатерина II, выставляя в "Наказе" (ст. 494--496) веротерпимость одним из основных начал внутренней политики русских государей, не сходила с исторической почвы, а лишь формулировала то, что сознавалось не только в царском, но и в княжеском периоде русской истории. Самодержавие не допускало, не допускает и не может допускать посягательств, направленных против Православной Церкви, но оно всегда чуждалось насильственного обращения инородцев в Православие.
Вообще между самодержавием и тем, что Щедрин (Салтыков) называл "человеконенавистничеством", нет ничего общего. Самодержавие никогда не притесняло русских инородцев, а как оно всегда смотрело на них, видно из речи, произнесенной Императором Александром II 25 мая 1865 года в Зимнем дворце на приеме высших гражданских чинов и членов нескольких знатных дворянских родов Царства Польского:
"Я желаю, чтобы слова мои вы передали вашим заблужденным соотечественникам. Надеюсь, что вы будете содействовать к образумлению их. При сем случае не могу не припомнить слов, поставляемых мне в укор, как бы оскорбление для Польши, которые я сказал еще в 1856 году в Варшаве, по прибытии туда в первый еще раз Императором. Я был встречен тогда с увлечением и в Лазенковском дворце говорил вашим соотечественникам: "Оставьте мечтания!" ("Point de rêveries!") Я люблю одинаково всех Моих верных подданных: русских, поляков, финляндцев, лифляндцев и других; они Мне все одинаково дороги, но никогда не допущу, чтобы дозволена была мысль об отделении Царства Польского от России и самостоятельное без нее существование его; оно создано Императором и всем обязано России. Вот Мой сын Александр, Мой Наследник. Он носит имя того Императора, который некогда основал Царство. Я надеюсь, что Он будет достойно править своим наследием и что Он не потерпит того, чего Я не потерпел" (Татищев С. С. Император Александр II. 530).
Итак, оставаясь на страже единства Империи, которая должна быть нераздельным, твердо сплоченным целым, самодержавие благоволит одинаково ко всем верным подданным. Они все равно дороги Самодержцу Всероссийскому.
"Верные подданные" Престола и граждане общерусского Отечества ценятся верховной властью не по племенному происхождению, а по преданности монархам и России.
LXXXIV
Слова Императора Александра II о божественном происхождении монархической власти
Все русские самодержцы были проникнуты твердой верой в божественное происхождение монархической власти, что сказалось, между прочим, в беседе Императора Александра II с генерал-адъютантом прусской службы Мантейфелем, приехавшим в Петербург в конце июля 1860 года в качестве чрезвычайного посла короля Вильгельма и с его собственноручным письмом к Императору.
"Император благодарил (короля) за снисхождение, оказанное Виртембергу и Гессен-Дармштадту, но выразил при этом, что низведение с престола нескольких (германских) династий {Королевства Ганновера, курфюршества Гессен-Касселя и герцогства Нассау.} (как последствие австро-прусской войны) преисполняет его ужаса.
Он воскликнул:
-- Это не утверждение монархического начала, а уничтожение его, так как династии эти царствуют Божией милостью не более и не менее, как и сам прусский дом" (Татищев С. С. Император Александр II. Т. II. С. 58).
LXXXV
Граф Д. Н. Блудов и К. С. Аксаков
В самый год восшествия Императора Александра II на престол ему была представлена через графа Д. Н. Блудова записка К. С. Аксакова "О внутреннем состоянии России", в которой государю давался совет почаще прибегать к созванию общегосударственных сословных собраний для решения вопросов, касающихся тех или других сословий, а затем иметь в виду, что хорошо было бы возобновить с течением времени и созвания земских соборов.
Что побудило графа Д. Н. Блудова взять на себя передачу записки К. С. Аксакова Императору Александру II?
Граф Блудов, по словам Е. П. Ковалевского, говаривал, что считал бы своих сыновей счастливыми, если бы их, в случае политического взрыва в России, постигла участь лорда Страффорда и графа Монтроза, поплатившихся жизнью, то есть казненных, за преданность Карлу I. Отсюда можно сделать вывод, что друг Жуковского, состоявший некогда делопроизводителем следственного производства о декабристах, был убежденным монархистом. Не нужно забывать, однако, что политические убеждения Блудова вполне сложились в эпоху Александра I, когда было принято думать, что монархический принцип отжил свой век, что цивилизованные государства переросли его и что России пора думать о конституции. Некоторый свет на политические убеждения Блудова проливают его мысли и замечания, обнародованные Е. П. Ковалевским.
Приведем два наиболее характерных отрывка:
"Вчера один любопытный смотрел с высокой башни на въезд принцессы и на стечение народа. Он видел больше и меньше прочих: все одним взором и никого в лицо. Не так ли учатся наукам в сокращениях? Не так ли смотрят цари на государство?"
Блудов не замечал, что его сравнение не вполне удачно. Монархи, как и обыкновенные смертные, изучая одни явления, должны смотреть на них издали, а изучая другие -- вблизи. Законы зрения для всех одинаковы. То, что видно всем, видно и монархам, но им, в силу их положения, видно многое такое, что сокрыто, недоступно для других. Монархи, они высоко стоят, а, как говорит пословица, с горки виднее.
Другой отрывок:
"Давно сравнивают монархическое правление с отеческим, и это сравнение прилично всем монархиям, сколь бы между ними ни было различия в законах, определяющих права народа или образ действий правительства. Отец есть глава семейства, из младенцев ли оно составлено, из юношей или из мужей, зрелых летами и опытностью. Но в попечении о младенцах отец обязан сам все предвидеть, принимать все предосторожности, одним словом, за них и мыслить, и действовать. Руководствуя юношами, уже не довольно иметь сведения об их главных нуждах и пользах, должно узнавать их склонности, желания, составляющие особый род потребностей, должно с оными соображать свои действия. Когда же дети в зрелом возрасте, то самые их мнения имеют необходимое влияние на поступки отца, и зависимость таких детей можно назвать только зависимостью почтения. Управление в двух последних случаях и труднее, и легче, нежели в первом; средства для действия не столь просты, зато и ошибки не столь часто неизбежны; но сей образ правления не может существовать без взаимной доверенности, следственно, без взаимных, почти непрестанных сношений между отцом и детьми. Как опасно оставлять младенцев без некоторого принуждения, в жертву их прихотям и неразумию, так же опасно и неосторожным противоборством возмущать страсти юношей или, действуя вопреки советам благоразумия, унижать себя в глазах сынов, достигших зрелости! А что определяет сию зрелость, кроме богатства понятий и сведений, кроме степени просвещения?" { Граф Блудов и его время Е. П. Ковалевского. 12, 263, 266.}
В этой заметке, в которой доля правды разведена в массе произвольных положений и натянутых уподоблений, ясно сквозит мысль, что у народов, достигших известной степени культурности, власть монархов должна быть ограничена, должна оставаться одна тень ее, или, как выражается Блудов, "зависимость почтения". Пребывание Блудова в Англии, в качестве русского советника в Лондоне, очевидно, не прошло бесследно для русского дипломата: система парламентаризма оказала на него влияние.
Вообще граф Блудов хотя и достиг высокого служебного положения при Императоре Николае I, но, вероятно, ничего не имел против того, чтобы Император Александр II уклонился в сторону от поддержания строго монархических начал.
Как бы то ни было, маститый сановник представил записку К. С. Аксакова Императору Александру П. Она была напечатана в журнале "Русь" в 1881 году (No 26, 27 и 28) и в приложении к журналу "Русский труд" за 1888 год, изданном под заглавием "Теория государства славянофилов".
В своей записке К. С. Аксаков излагал те самые взгляды, которые развивал в целом ряде своих исторических статей, вошедших в первый том собрания его сочинений.
Аксаков доказывал, что русский народ чужд всякого стремления государиться, то есть добиваться власти, что и составляет вернейший залог тишины в России и безопасности правительства. "Будь это хоть немного иначе -- давно бы в России была конституция". Совершенное невмешательство народов в правительственную власть возможно только в неограниченных монархиях. Вот почему Россия и управляется неограниченной монархией. Русский народ подчиняется ей свободно, желая удерживать за собой совершенную независимость духа, совести, мысли. Исходя из своих основных положений, К. С. Аксаков подвергал резкой критике времена Императора Николая I. Государственный гнет, разрушая народные воззрения на отношения подданных к власти, развивает, с одной стороны, рабские инстинкты, а с другой -- политическое властолюбие. Этим Аксаков и объяснял такие эпизоды, как попытка верховников в 1730 году связать Анну Иоанновну по рукам и ногам подсунутыми ей "пунктами". Противопоставляя свое время допетровской эпохе, К. С. Аксаков, между прочим, говорил: "Правительство постоянно опасается революции и в каждом самостоятельном выражении мнения готово видеть бунт; просьбы, подписанные многими или несколькими лицами, у нас теперь не допускаются, тогда как в древней России они-то и были б уважены. Правительство и народ не понимают друг друга, и отношения их недружественны". В заключение К. С. Аксаков настаивал на возврате к допетровским основам, к допетровским отношениям Земли и Государства, как они ему самому представлялись. Особенно настаивал Аксаков на свободе быта, мысли и слова, о созвании же земского собора он говорил как о деле будущего. Немедленного созвания земского собора он не предлагал, так как на собор явились бы люди сословий, разобщенных между собой. Они были бы неспособны выразить мысль всей Земли. В первое время К. С. Аксаков считал возможным ограничиваться созваниями чисто сословных собраний. Такие собрания, замечал Аксаков, как и земские соборы (когда они станут возможны), не должны быть периодическими, не должны быть обязательными для правительства. Правительство может созывать их, когда найдет нужным. До созвания земского собора его может заменять печать, если ей будет предоставлена свобода.
Подводя итоги своей записке, К. С. Аксаков говорил:
"При нравственной свободе и нераздельной с нею свободе слова только и возможна неограниченная благодетельная монархия; без нее она -- губительный душевредный и недолговечный деспотизм, конец которого -- или падение государства, или революция. Свобода слова есть верная опора неограниченной монархии: без нее она (монархия) -- непрочна.
Времена и события мчатся с необычайной быстротой. Настала строгая минута для России. России нужна правда. Медлить -- некогда. Не обинуясь, скажу я, что, по моему мнению, свобода слова необходима без отлагательств. Вслед за нею правительство с пользою может созвать Земский собор".
Советы К. С. Аксакова давались Императору Александру II в то время, когда самодержавие должно было сохранить всю свою силу и все свое обаяние, чтобы бескровно осуществить реформу 19 февраля.
Крамола 60, 70 и начала 80-х годов доказала, что идеалист К. С. Аксаков глубоко ошибался, вообразив, что в России времен Александра II немыслимы были никакие политические злодеяния и что Император Николай I без всякого основания опасался проникновения революционных идей в Россию.
LXXXVI
О конституционной агитации Бенни и об одной статье Ю. Ф. Самарина
Покойный И. С. Аксаков, поместив в конце мая 1881 года в своем журнале "Русь" статью Ю. Ф. Самарина по поводу толков о конституции, происходивших в самом конце 1862 или в самом начале 1863 года, когда только что исполнились или даже еще не исполнились два года после обнародования Манифеста 19 февраля 1861 года, сообщил два любопытных и характерных эпизода, о которых, кроме него, кажется, никто не говорил в печати.
И. С. Аксаков начал с обрисовки общественного настроения той поры, когда только что состоялось освобождение крестьян от крепостной зависимости:
"Будущий историк немало подивится тому, что одновременно с совершением великого, всемирно-исторического труда, который, казалось, должен был приковать к себе все внимание, притянуть к себе все умственные и духовные силы России, -- в ту самую пору, как в уездах кипела живая, честная практическая работа, -- в столицах происходило такое колобродство мыслей и чувств, такая антипатриотическая, антинациональная, "либеральная" свистопляска (слово, тогда же изобретенное), которая уподобляла общество чуть не дому умалишенных. В это самое время подготовлялся в Петербурге с помощью Сераковских, Огрызок и одураченных русских "либералов" польский мятеж... Мы помним также, как внезапно прибыл в Москву из-за границы и явился к нам с горячей рекомендацией одного из наших талантливых художников, добродушнейшего из русских, но отличавшегося органическим отсутствием всякого политического смысла {Здесь говорится, очевидно, об И. С. Тургеневе.}, -- юный иностранец, чуть ли не польского происхождения, некто Артур Бенни, с заготовленным проектом адреса от русских к государю. Рекомендовалась, разумеется, конституция! Этот непрошенный, а может быть, даже и прошенный аттестовавшими его русскими радетель о России предполагал собрать для своего адреса "по крайней мере сорок тысяч подписей!"... Так как мы уже в принципе не могли допустить никакого иностранного вмешательства в русское дело, то наше свидание с г-ном Бенни было коротко, и мы с тех пор его не видали; знаем только, что он был радушно принят в некоторых кругах, но адрес его, конечно, потерпел полное fiasco. Мы упоминаем об этом эпизоде как о характеристическом признаке времени, как о свидетельстве, до чего доходила не столько дерзость, сколько наивность, и не юноши Бенни только, но и русских, с ним нянчившихся: многознаменательная, красноречивая, поистине варварская -- и в конце концов, все-таки преступная наивность, заслуживающая историко-психологического исследования!
Так как послать адрес Русскому Царю от публики было неудобно -- притом же адрес, хотя бы и был подписан всеми, приписавшими себя к "прогрессу" или к "интеллигенции", как выражаются в наши дни, однако не представил бы не только сорока тысяч, но и четырехсот подписей (ибо состоящим на государственной службе подписываться было бы прямо невыгодно), то и возникла агитация о сочинении адреса от какой-нибудь организованной корпорации или сословия. Имелся в виду съезд дворян на выборы, в первый раз после издания Манифеста 19 февраля 1861 года. Но от слов перейти к делу -- шаг великий, да и политический такт дворянства не допустил его на сей раз до такой грубой политической ошибки" (Сочинения И. С. Аксакова. Т. V. 70--71).
На следующий год вспыхнуло польское восстание, и русское общество под его впечатлением, а также под впечатлением попыток иностранных держав вмешаться во внутренние дела России живо почувствовало необходимость отстоять честь и единство Империи. Конституционное брожение на время затихло...
Толки и предположения об адресе побудили известного славянофила и писателя Ю. Ф. Самарина, много потрудившегося для освобождения крестьян от крепостной зависимости, набросать протест против задуманной петиции о даровании конституции. Протест предполагалось пустить в обращение, а так как адрес не состоялся, то и протест остался в бумагах его автора. Он появился в одном из номеров "Руси" И. С. Аксакова лишь в мае 1881 года. И. С. Аксаков получил от Самарина его протест вскоре после того, как он был написан, но не решился его напечатать тогда же в своем журнале "День".
LXXXVII
Об одном восклицании Герцена
Обращаясь к Императору Александру II, Герцен в одной из своих наиболее прогремевших статей восклицал: "Ты победил, Галилеянин!"
В чем заключался смысл этого признания, выраженного последними словами Юлиана Отступника?
Остановимся на этом вопросе.
Юлиан назвал Иисуса Христа Галилеянином потому, что Спаситель прожил до тридцати лет в Галилее. А почему Герцен иносказательно назвал Императора Александра II Галилеянином?
Ему, очевидно, вспомнилось предубеждение иудеев против Галилеи, из которой, по их мнению, не могло произойти ничего хорошего.
Русское самодержавие, Династия Романовых, потомство ненавистного Герцену Императора Николая Павловича и Зимний дворец были для издателя "Колокола" начала 60-х годов своего рода Галилеянином.
Император Александр II одержал нравственную победу над Герценом, рассеял его политические предубеждения, доказал ему воочию, что царская власть вела Россию к общему благу и просвещению. Вот почему звонкая фраза автора "Былого и дум", облетевшая в свое время всю Россию, получает важное значение как исторический документ. Она была симптомом отрезвления Герцена от его миражей.
LXXXVIII
Первые требования конституции при Императоре Александре II
Требования конституции начались при Императоре Александре II с 1859 года, когда в Петербург съехались депутаты от губернских комитетов для представления высшему правительству разъяснений по поводу выработанных комитетами положений об улучшении быта крепостных крестьян, и были выдвинуты противниками Ростовцева и редакционных комиссий.
Адресы дворянских депутатов совпали с запиской помещика Пермской губернии, сенатора и камергера М. А. Безобразова, не принадлежавшего к их числу {М. А. Безобразова не надо смешивать с его братом Н. А. Безобразовым, магистром С.-Петербургского университета, бывшим 12 лет предводителем дворянства Петербургского уезда и написавшим в конце 50-х и в начале 60-х гг. ряд статей и брошюр публицистического содержания (преимущественно о крестьянском вопросе и о поместном дворянстве).}. Записка Безобразова носила название "Материалы для доставления адреса дворянства Государю". "Материалы" ходили по рукам во множестве списков. Безобразов обвинял бюрократию во враждебном отношении к дворянству и в затаенном намерении ввести в России конституцию по западноевропейскому образцу {Записка Безобразова отличалась очень резким тоном. О нем можно судить хотя бы по следующей тираде о бюрократах, под которой разумелись главным образом Ростовцев, Ланской и их ближайшие сотрудники:
"На страже вокруг престола стоит бюрократия в сообщничестве -- сознательно и бессознательно -- с так называемыми красными и поражает всех улавливаемыми Высочайшими повелениями. Попытки разных возмутителей не удались у нас в свое время, потому что у них не было достаточных связей в правлении. Последователи их воспользовались уроками опыта: постепенно, тайно подвигая друг друга, они овладели некоторыми отраслями управления, заняли сперва невидные, но самые нужные должности, взобрались выше и теперь силой управления делают то, чего хотели, но не смогли сделать их предшественники. Отняв у дворян возможность дать труду, на них возложенному правильное развитие, стиснув этот труд в форму совершенно непрактической программы, спеленав губернские комитеты влиянием членов от правительства и вмешательством власти административной, всемудрые преобразователи порицают теперь труд дворянства, обвиняют его в недобросовестности и в намерении уклониться от исполнения желаний Государя и клеймят людей, противопоставляющих какую-либо препону революционным направлениям, пошлыми прозвищами крепостников и плантаторов, себя величают именем передовых, постигнувших потребности века, тогда как они волочатся по колее, прорытой сумасбродами, приговоренными пред судом разума мира просвещенного. В личных проявлениях Царской воли блистает яркий, согревающий луч высоких чувств; ко всякому его проблеску жадно обращаются взоры русских, исполненных надежды и упования. Но тучи бюрократические скоро его заволакивают, подобно тучам саранчи, затмевающим солнце".}. Выставляя себя сторонником самодержавия, он предлагал созвать выборных дворян от губерний и, придав к ним депутатов от губернских комитетов, составить Всероссийское совещательное дворянское собрание для обсуждения разных государственных вопросов, и прежде всего крестьянского. По мысли Безобразова, в это собрание должны были перейти для проверки и обсуждения положения, заготовленные редакционными комиссиями. Безобразов просил государя:
"Собранию этому представить из числа сановников, окружающих престол, избрать председателя, коему открыть доступ прямо к Вашему Величеству. Рассмотренное и обсужденное положение предоставить на усмотрение Вашего Императорского Величества через Государственный Совет. Собранию назначить место в одной из зал Дворца и всем ведомствам повелеть доставлять немедленно сведения, какие, для полноты рассмотрения, окажутся нужными; разрешение юридических вопросов возложить на трех опытных сенаторов и министра юстиции, коим поручить разъяснение недоумений, какие в собрании возникнуть могут".
"Государь испещрил поля записки Безобразова своими замечаниями и возражениями. Против обвинений "бюрократии" в искажении Высочайшей воли, а также в конституционных стремлениях, он несколько раз написал слово "вздор!". На предложение отдать на суд выборных решение крестьянского дела, дабы, по выражению автора, "обуздать Министерство внутренних дел и редакционные комиссии", Император заметил: "Надобно начать с того, чтобы его самого обуздать". Признавая тон записки "непомерно наглым", государь находил, что предложение Безобразова созвать выборное собрание "произведет еще больший хаос", а на утверждение его, что на этом пути нельзя будет проявляться партиям и интригам, возразил: "Лучшим примером противного служат самые губернские комитеты". "Хороши софизмы!" -- начертал Государь против слов "собрание выборных есть природный элемент самодержавия", а против утверждения, что дворянство горячо сочувствует государю и доказало готовность свою исполнять его волю: "Хорошо доказало!" Общее заключение Императора о записке Безобразова: "Он меня вполне убедил в желании подобных ему учредить у нас олигархическое правление"1.
Тем же враждебным Ростовцеву и редакционным комиссиям духом, каким отличалась записка Безобразова, была проникнута и брошюра графа Орлова-Давыдова.
"Рассказывали, что в одном из заседаний Главного комитета государь обратился к Ростовцеву с вопросом: читал ли он письмо к нему графа Орлова-Давыдова? Ростовцев отвечал, что такого письма не знает, а читал какое-то, написанное на французском языке, которого сам не получал, но видел у других. "Ну да, -- сказал государь, -- это оно-то и есть, про которое я вам говорю". -- "Да разве это письмо графа Орлова-Давыдова?" -- "Отчего же быть не может?" -- "Оттого, что граф Орлов аристократ, воспитанный и просвещенный человек, а это письмо писано каким-то невеждою" {С. С. Татищев: Император Александр II. Т. 1. 363--364.} (Материалы для истории упразднения крепостного состояния в России. Т. II. С. 115).
Депутат от большинства Симбирского губернского комитета Шидловский прислал государю всеподданнейшее письмо, тоже примыкавшее по своему содержанию к записке Безобразова. Он осуждал вызов депутатов от меньшинства комитетов, так как они не выражали желаний и мнений дворянства. Он обвинял редакционные комиссии в уклонении от проектов, составленных губернскими комитетами, и намекал, что Ростовцев и его сотрудники хотят уничтожить значение дворянства, которое всегда было оплотом порядка и опорой Престола. Шидловский писал: "Ввиду такой опасности и очевидного наплыва западных идей, стремящихся к потрясению порядка в государстве, слияние самодержавия с дворянством как первым и самым естественным охранением Престола и Отечества -- необходимо, Государь!.. Удостой призвать, Государь, к поднятию Престола Твоего нарочито избранных уполномоченных от дворянства и кончи, под личным Твоим, Государь, председательством, дело, которое составит славу Царствования Твоего". Это письмо было передано государем министру внутренних дел с надписью: "Вот какие мысли бродят в головах этих господ".
С конца 50-х годов в том лагере, к которому принадлежали Шидловский и граф Орлов-Давыдов, стала укореняться мысль, что дворянство должно быть вознаграждено за потерю власти над крестьянами приобретением политических прав. Эта мысль проглядывает, между прочим, в анонимном "письме депутата первого призыва к депутатам второго приглашения", разосланном депутатам в 1859 году из Москвы и напечатанном во втором томе "Материалов для истории упразднения крепостного состояния в России". В этом письме есть такое место:
"Чем мы будем? Неужели мы все кинемся в колесницу бюрократии, захотим туда вскарабкиваться и в ней прогуливаться по головам отставшего населения? Но такая мостовая ненадежна, и слишком легко перекувырнуться не нам одним, а и всему государственному устройству. Одно спасение для нас, для народа и для государства есть принятие нами благого решения присоединиться к народу, слиться с ним и стать во главе его. Этого требуют выгоды народа, нуждающегося в предводительстве, выгоды собственные наши, ибо одни мы слишком много- или малочисленны, а потому немощны; наконец, выгоды государства, самого самодержавия, могущего быть сильным только при единстве его с совокупностью народа русского...
Предоставление права самоуправления местностям, представляемым не одним, а всеми состояниями, в них живущими; ответственность должностных лиц не перед одним отдаленным правительством, а и перед окружающим их населением -- вот наши кровные нужды...
... На этом стойте пуще всего, и если достигнете этого, то все остальное придет само собою".
LXXXIX
Неудавшийся адрес московского дворянства в 1865 году
С какого времени началась при Императоре Александре II громкая общественная агитация в пользу ограничения самодержавной власти? С 1865 года, на Московском дворянском собрании, как дальнейшее развитие тех течений, которые проявились в единичных заявлениях в эпоху решения крестьянского вопроса. Сословно-дворянская партия заговорила о конституции в январе и осенью 1865 года, четыре года спустя после Манифеста 19 февраля и вскоре после манифестов о судебной и земской реформах.
11 января 1865 года московское дворянство утвердило большинством (272 против 36) голосов адрес на Высочайшее имя, в котором, между прочим, заключалась просьба "довершить государственное здание созванием общего собрания выборных людей от земли Русской для обсуждения нужд, общих всему государству", а также "второго собрания из представителей одного дворянского сословия". Адрес был кассирован Сенатом и осужден, хотя и в мягкой форме, в Высочайшем рескрипте министру внутренних дел. Москвич -- современник (профессор Любимов) Дворянского собрания 1865 года так писал 24 года спустя о прениях, предшествовавших утверждению редакции адреса:
"М. А. Безобразов выступил с предложением ходатайствовать перед верховной властью о призвании выборных из дворян к участию в законодательных работах. Идея исключительно дворянского представительства вызвала сильное противодействие самих дворян. Но идея о представительстве встречена с сочувствием. Начались замечательные прения. Многие из говоривших обнаружили блестящие ораторские таланты, между прочим, молодой предводитель Звенигородского уезда Д. Д. Голохвастов. Речи Безобразова, графа Орлова-Давыдова, проникнутого благоговением к английским учреждениям и с виду походившего на английского лорда, и Голохвастова выслушивались с жадным вниманием. Московская публика толпилась на хорах громадной залы Благородного собрания. Заседание имело необычайно оживленный вид. Нападки на бюрократию и Министерство внутренних дел вызывали нередко шумные одобрения. Между ораторскими эффектами было презрительное произношение слов "министр" или "Министерство внутренних дел" (припоминаю как очевидец, так как был в числе публики на одном из заседаний). "Предоставляется предоставить министру внутренних дел", -- произносили с особой интонацией ораторы, вызывая смех. Немало эффекта произвело также слово "опричнина", приложенное молодым оратором к высшей бюрократии".
В нашей литературе есть интересная брошюра Л. А. Тихомирова "Конституционалисты 1881 года", а книги, которые излагала бы конституционное движение в России в 60-х и 70-х годах XIX столетия, нет. Жаль. Эта книга доказала бы, что наши конституционалисты времен Александра II только тормозили благие начинания и деятельность Александра II. Материалы для такой книги нетрудно было бы найти. Укажем в виде примера на источники и пособия, по которым можно было бы написать историю дворянского адреса 11 января 1865 года.
Вот они.
1) H. A. Любимов. "Михаил Никифорович Катков и его историческая заслуга" (по документам и личным воспоминаниям). СПб., 1889. С. 288--302. Любимов рассказывает не только историю ходатайства, но и приводит толки, вызванные им в заграничной и в нашей печати (в "Indépendance Belge", "Revue des deux Mondes", "Дне" и "Московских ведомостях"). Приведенный нами отрывок из воспоминаний Любимова взят из названной книги.
2) Газета Скарятина "Весть", 1865 год, No 4 (14 января). В этом номере напечатан как текст адреса, так и некоторые из произнесенных по его поводу речей, за что "Весть" была приостановлена на 8 месяцев.
3) Протест князя В. Ф. Одоевского, найденный в его бумагах, и его письмо к одной знакомой даме по поводу статьи, написанной им на другой день после появления статьи, помещенной в No 4 газеты "Весть". Князь Одоевский резко высказывался против "феодальности", "верховничества" "и прочих тому подобных вещей". Автору не удалось огласить и напечатать свою статью, но он был крайне возмущен предположениями московского дворянства, касавшимися всего нашего государственного устройства.
4) Стихотворения С. А. Соболевского по поводу адреса.
И бумаги князя Одоевского, и стихотворения С. А. Соболевского напечатаны во второй книге "Русского архива" за 1881 год (с. 473--494).
Стихотворения Соболевского, бывшего некогда приятелем Пушкина и Мериме, любопытны как выражение политических взглядов московского юмориста на конституционную манифестацию, наделавшую в свое время столько шума. Первое стихотворение влагалось автором, очевидно, в уста одного из ораторов Дворянского собрания, а другое -- в уста министра внутренних дел (Валуева).
I
Скажи опричникам своим,
Что мы, по манию народа,
Сюда, под сень гнилого свода1,
Сошлись и твердо здесь сидим.
Или попрет один хожалый
Дворянской грамоты права?!
Нет, одного на это мало!
Но вот является их два...
1 В доме Дворянского собрания хоры в то время были ветхи, замечает редакция "Русского архива".
(Быстро расходятся и даже не заходят в буфет.)
II
Наевшись щей, напившись квасу,
Их разобрал патриотизм.
Хоть в двести семьдесят два гласа,
Но безопасен сей цинизм.
Монарх, исполни их желанье!
Пусть в два кружка их соберут:
Поврет Дворянское собранье,
Попереврет и лучший люд.
С Боярской думою мы сладим
Легко, без грозного: "Молчи!"
Коль их надеждою поманим
На камергерские ключи.
Потом, лишь будь уха стерляжья,
Икрой зернистой лишь корми,
Шампанским глотки лишь увлажь я, --
И слажу с лучшими людьми!
С. А. Соболевский был образованный и даровитый человек с сатирическим складом ума. К числу его друзей кроме Пушкина принадлежали Жуковский, Глинка, князь Вяземский, князь Одоевский, Баратынский, Дельвиг, Плетнев, брат А. С. Пушкина Лев Сергеевич и сестра поэта Ольга Сергеевна. Поэтому мнения Соболевского чего-нибудь да стоят. О Соболевском не раз упоминается в книге Л. Павлищева "Из семейной хроники -- воспоминания об А. С. Пушкине" (с. 174--191 и многие другие).
Зло смеялся над конституционалистами той категории, которая проявила себя на Московском дворянском собрании 1865 года, и M. E. Салтыков (Щедрин) (см. особенно его полупублицистический-полубеллетристический очерк "Культурная тоска", составляющий первую главу "Культурных людей"). В этом очерке повествуется об "утробистых" и "чистопсовых" конституционалистах, попадающих в сети Солитера. О тоне, в каком писал о них Салтыков, можно судить по следующему отрывку:
"Говорят, будто утробистые люди частью в Москву перебрались, частью у себя, по своим губернским клубам, засели. Там будто бы они не только едят и пьют, но и разговаривают. Только о губернаторах говорить не смеют, потому что губернаторы строго за этим следят. А о прочих предметах, как-то: об икре, севрюжке и даже о Наполеоне III -- говори сколько угодно. Говорят, был даже такой случай: один утробистый взял да вдруг ни с того ни с сего и ляпнул: "Конституции, говорит, желаю!" Туда, сюда -- к счастью, губернатор знал, что старик-то выпить любит, стало быть, человек благонамеренный.
-- Пьян, старик, был?
-- Точно так, ваше превосходительство, заставьте Богу за себя молить!
-- Ну, Бог простит -- ступай! Только вперед, коли чувствуешь, что пьян, сейчас беги домой и спать ложись.
-- Рад стараться, ваше превосходительство!"