І.
Развитіе русскаго политическаго самосознанія вообще и относительно царской власти въ частности, прежде чѣмъ оно сказалось въ литературѣ и облеклось въ форму болѣе или менѣе обстоятельныхъ разсужденій и логическихъ выводовъ о значеніи и необходимости монархическихъ началъ для Россіи, дало себя знать путемъ народнаго творчества: въ пословицахъ, пѣсняхъ, легендахъ и т. д. Русскій народъ -- монархистъ до мозга костей своихъ и уже давно усвоилъ себѣ монархическія убѣжденія, забывъ удѣльно-вѣчевые порядки и удѣльно-вѣчевую свободу, сплошь и рядомъ переходившую въ безтолочь и анархію. Побесѣдуйте съ русскимъ крестьяниномъ о государственномъ устройствѣ Россіи и другихъ земель, и вы убѣдитесь, что онъ чтитъ только самодержавіе и иного режима не хочетъ. Онъ, конечно, не въ состояніи будетъ объяснить, почему самодержавіе близко и дорого ему, но это не помѣшаетъ ему остатъся при своемъ, не взирая на самыя заманчивыя описанія республиканскаго или конституціоннаго уклада. Наши революціонеры, ходившіе въ народъ, извѣдали это на опытѣ. Свои неудачи по части возбужденія мужиковъ противъ царской власти они приписывали ихъ неразвитости, совершенно упуская изъ виду, что дѣло объяснялось преданностью народа государямъ и его вѣрой, что Россіи нельзя обойтись безъ самодержавія. Доказательствомъ сказаннаго являются прежде всего пословицы о Царѣ. Будучи порожденіемъ народной мудрости и народнаго міросозерцанія, слагавшагося и укрѣплявшагося вѣками, онѣ показываютъ, какъ смотритъ на Царя многомилліонное коренное населеніе Россіи. Сгруппируемъ ихъ, руководствуясь сборникомъ Даля (Пословицы русскаго народа, изд. 2-е, 1879 г., главнымъ образомъ, т. I, стр. 285 -- 290).
II.
Называя себя крестьяниномъ, т. е, христіаниномъ, русскій мужикъ смотритъ на власть съ христіанской, православной точки зрѣнія. Онъ видитъ въ царѣ -- властелина, поставленнаго самимъ Богомъ. Отсюда рядъ пословицъ, сопоставляющихъ Бога съ Царемъ: "Богъ на небѣ, Царь на землѣ"; "Одинъ Богъ, одинъ Государь"; "Никто противъ Бога да противъ Царя"; "Никто какъ Богъ да Государь"; "Все во власти Божіей да Государевой"; "Все Божье -- да Государево"; "Вѣдаетъ Богъ да Царь" и т. д.
Дѣлать изъ этихъ пословицъ, подобно нѣкоторымъ иностраннымъ писателямъ, выводъ, что русскій народъ обожествляетъ Царя, конечно, нелѣпо. Правда, наши предки нерѣдко называли Царя земнымъ богомъ, и Императоръ Александръ I въ одномъ изъ своихъ указовъ даже запрещалъ духовенству уподоблять государя, въ привѣтственныхъ къ нему обращеніяхъ, Богу. Смиреніе и религіозное чувство Александра I возмущались такого рода уподобленіями, но само собой разумѣется, что церковные ораторы, прибѣтавшіе къ нимъ, были далеки отъ мысли отождествлять Бога съ царемъ: они лишь прибѣгали къ метафорамъ, заимствованнымъ изъ Ветхаго Завѣта (вспомнимъ 81-й псаломъ, обличающій нечестіе и несправедливость Царей и въ тоже время, называющій ихъ богами). Земной Богъ -- такое же метафорическое выраженіе, какъ Царъ небесный или Царица небесная. Употребляя его, старинные русскіе люди были далеки отъ мысли придавать ему буквальный смыслъ и творить себѣ изъ смертнаго кумиръ. Любя и почитая своихъ Царей, русскій народъ смотритъ на нихъ съ строго христіанской точки зрѣнія и не приписываетъ имъ никакихъ сверхчеловѣческихъ свойствъ. Цѣлый рядъ народныхъ пословицъ напоминаетъ носителямъ верховной власти о недостаткахъ и немощахъ ихъ человѣческой природы и о томъ, что міромъ управляютъ не Цари, а Богъ. "Не боюсь никого кромѣ Бога". "У Бога и живыхъ Царей много". "Передъ Богомъ всѣ равны". "Передъ Богомъ всѣ холопы". "Сегодня въ порфирѣ, завтра въ могилѣ". "Царь и народъ -- всѣ въ землю пойдетъ". (Даль, I, стр. 6 и 241, II, стр. 45).
Съ народной точки зрѣнія, какъ видно изъ вышеприведенныхъ пословицъ о Богѣ и Царѣ, русскому Государю принадлежитъ власть надъ всей землей, надъ всѣми народами. "Свѣтитъ одно солнце на небѣ, а Царь русскій на землѣ". Иноземныхъ и иновѣрныхъ государей народъ считаетъ какъ бы вассальными правителями. Кому не случалось слышать старыхъ солдатъ, объяснявшихъ наши войны тѣмъ, что турокъ "взбунтовался", и что Царь приказалъ "усмирить" его? Такое пониманіе политическихъ отношеній русскаго Царя къ заграничнымъ государствамъ и монархамъ отразилось, между прочимъ, въ стихѣ, о Голубиной книгѣ:
У насъ Бѣлый Царь -- надъ царями Царь,
И онъ держитъ вѣру крещеную,
Вѣру крещеную, богомольную;
Стоитъ за вѣру христіанскую,
За домъ Пресвятыя Богородицы;
Всѣ орды ему преклонилися,
Всѣ языцы ему покорилися:
Потому Бѣлый Царь -- надъ царями Царь
III.
По народнымъ понятіямъ, Россія немыслима безъ Царя; "Безъ Бога свѣтъ не стоитъ, безъ Царя земля не правится"; "Нельзя землѣ безъ Царя стоять"; "Нельзя быть землѣ русской безъ государя"; "Безъ Царя -- земля вдова"; "Государь -- батько, земля -- матка". Если крестьянинъ хочетъ сказать, что въ томъ или другомъ государствѣ происходитъ неурядица, онъ говоритъ: "У нихъ ни Царя, ни закона". Гдѣ нѣтъ Царя, тамъ, по народному воззрѣнію, не можетъ быть и закона, т. е. порядка. Гдѣ нѣтъ Царя, тамъ не можетъ быть ничего разумнаго. Отсюда иносказательное употребленіе слова Царь въ пословицахъ: "У всякаго свой царь въ головѣ" и "Свой умъ -- царь въ головѣ". О глупыхъ людяхъ народъ говоритъ, что у нихъ "нѣтъ царя въ головѣ". Народъ не допускаетъ, чтобы государство могло обойтись безъ Царя, ибо "Безъ пастуха овцы -- не стадо". "Гдѣ ханъ (царь), тутъ и орда" (народъ), говоритъ одна пословица. "Каковъ ханъ (царь), такова и орда" (народъ), прибавляетъ другая (Даль, I, 291), указывая на тѣсную духовную связь монарха съ подданными.
Народъ потому высоко ставитъ Царя, что видитъ въ немъ избранника, которому Богъ удѣлилъ часть своей власти надъ народомъ. Эта идея сказывается въ большинствѣ пословицъ о Царѣ и въ нѣкоторыхъ изъ тѣхъ пословицъ, которыя мы только что привели, и во многихъ другихъ. "Богъ батько, Государь дядько"; "Правда Божья, а воля царская"; "Душой Божьи, а тѣломъ Государевы"; "Царь отъ Бога приставъ".
Въ качествѣ "Божьяго пристава", Царь, по народнымъ представленіямъ, долженъ блюсти безопасность страны отъ внутреннихъ и внѣшнихъ враговъ, управлять народомъ, творить судъ и расправу, водворять между людьми правду. "Царь города бережетъ"; "Правда Божья, а судъ Царевъ".
Народъ не допускаетъ и мысли, что царская власть можетъ стоять въ зависимости отъ согласія подданныхъ. Онъ считаетъ ее выше всякихъ юридическихъ опредѣленій и ограниченій. "Что Богъ, то Богъ, свята и воля Царская". "На все святая воля Царская". "Воля Царя -- законъ". "Царское осужденіе безсудно" (или: суду не подлежитъ). "Не Москва Государю указъ, Государь Москвѣ"... Смыслъ послѣдней пословицы доказываетъ, что нашъ крестьянинъ не понимаетъ и не допускаетъ самодержавія народа, а признаетъ только самодержавіе царей. Русскій простолюдинъ смотритъ на Царя, какъ на орудіе Промысла, и считаетъ его отвѣтственнымъ только передъ Богомъ. Библейское изреченіе: "Сердце Царево въ руцѣ Божьей" повторяется народомъ, какъ пословица. "Царскій гнѣвъ и милость въ рукѣ Божьей". "Одному Богу Государь отвѣтъ держитъ".
Царь, по воззрѣніямъ народа, долженъ уклоняться отъ грѣховной жизни не только изъ страха Божія, но и изъ состраданія къ землѣ. Въ добромъ и благочестивомъ Государѣ благословляется вся страна; пороки Царя навлекаютъ на нее гнѣвъ Божій. "За царское согрѣшеніе Богъ всю землю казнитъ, за угодность -- милуетъ". "Коли Царь Бога знаетъ, Богъ и Царя, и народъ знаетъ". "Народъ согрѣшитъ -- Царь умолитъ". Такъ смотритъ народъ на гибельныя послѣдствія царскихъ прегрѣшеній. По его воззрѣніямъ, они важнѣе тяжкихъ всенародныхъ грѣховъ. Благоговѣніе, которое чувствуетъ народъ къ русскимъ Царямъ, ярко проявляется въ послѣдней пословицѣ. Изъ нея видно, что народъ смотритъ на Царей, какъ на своихъ предстателей и молитвенниковъ передъ Богомъ, и думаетъ, что царская молитва имѣетъ громадное значеніе для народа, ибо можетъ спасать его отъ гнѣва Божія.
Съ представленіемъ о Царѣ въ народѣ нераздѣльно соединяется представленіе о великомъ могуществѣ. "У Бога да у Царя всего много". "У Царя руки долги", говоритъ пословица, намѣкающая, что злодѣй и врагъ Царя не укроются отъ него. Народъ проникнутъ непоколебимой вѣрой въ мудрость и прозорливость Царей. "Царскій глазъ далече сягаетъ", гласитъ пословица, опредѣляющая политическую и правительственную дальнозоркость Царя и желающая сказать, что такъ какъ Царь стоитъ выше всѣхъ, то ему все и виднѣе всѣхъ. Такой же смыслъ имѣютъ пословицы: "Всякая вещь передъ Царемъ не таится", "Государство на водѣ не тонетъ, на огнѣ не горитъ" и "У Царя колоколъ по всей Россіи" [Даль (I, 296) почему то связываетъ эту пословицу только съ рекрутскимъ наборомъ. Ея смыслъ заключается въ томъ, что Царь всегда можетъ кликнуть кличъ ко всей странѣ, возвѣстить свою волю всему народу и собрать его вокругъ себя]. Объявляетъ ли Царь войну, заключаетъ ли миръ, вступаетъ ли съ кѣмъ нибудь въ союзныя отношенія, народъ вѣритъ, что такъ и слѣдуетъ поступать: "Государь знаетъ, кто ему другъ, кто ему недругъ".
"Гдѣ Царь, тамъ к правда", говоритъ русскій человѣкъ и чтитъ въ своемъ Государѣ блюстителя и насадителя правды въ высшемъ и широкомъ значеніи этого слова. Есть пословица: "Богу пріятно, а Царю угодно". (Даль, I, 127). Изъ нея можно сдѣлать и обратный выводъ, что угодное Царю, пріятно и Богу. Такъ, именно, и думаетъ народъ, не допускающій, чтобы Царь могъ желать или требовать что-нибудь противное волѣ Божьей.
"На сильнаго Богъ да Государь" (Даль, I, 292). Другими словами: Царь защищаетъ народъ отъ сильныхъ міра сего и является убѣжищемъ отъ ихъ притѣсненій.
Есть пословицы, опредѣляющія обязанности подданныхъ въ отношеніи къ Государю. Главная изъ этихъ обязанностей -- послушаніе царской власти. "Царь думаетъ, а народъ вѣдаетъ", то есть, Царь обсуждаетъ и рѣшаетъ государственныя дѣла, а народъ хранитъ въ памяти его повелѣнія, чтобы исполнять ихъ. "Не всякъ Царя видитъ, а всякъ за него молитъ". Это значитъ, что русскій человѣкъ считаетъ, по примѣру Церкви, нравственнымъ долгомъ молиться за Царя. "Царю люди (или: слуги) нужны", ибо "Царь безъ слугъ, какъ безъ рукъ", они же должны помнить, что "Царю правда нужна", и что "Вѣрный слуга Царю всего дороже". Итакъ, вѣрность и готовность отстаивать правду составляютъ долгъ совѣтниковъ Царя и исполнителей царской воли. "Безъ правды боярской Царь Бога прогнѣвитъ", ибо неумышленно можетъ сдѣлать дурное дѣло и тѣмъ навлечь гнѣвъ Божій на себя и на всю землю. Тяжкій грѣхъ, слѣдовательно, брали на свою душу тѣ бояре, которые утаивали отъ Царя правду. Неправъ и тотъ, кто нарушаетъ вѣрность царю подъ видомъ благочестія: "Божьи дѣла проповѣдуй, а тайну Цареву храни". Никто изъ подданныхъ не долженъ уклоняться отъ царской службы, и всѣ они служатъ ему такъ или иначе: "Гдѣ ни жить, одному Царю служить" (Даль, I, 297). Про пустыхъ и безполезныхъ людей народъ говоритъ: "У Бога небо коптитъ, у Царя земного землю топчетъ" (Даль, I, 305).
Чтя Царя, народъ не предъявляетъ къ нему невозможныхъ требованій, прекрасно понимая, что и Царь долженъ считаться съ ограниченностью и недостатками человѣческой природы. "До Бога высоко, до Царя далеко", говоритъ народъ и не требуетъ отъ Царя, чтобы онъ входилъ во всѣ мелочи и устраивалъ участь каждаго изъ своихъ подданныхъ. "До неба умомъ не сягнешь, до Царя рукою". "Не всякъ Царя видитъ, а всякъ его знаетъ". "Ни солнышку на всѣхъ угрѣть, ни Царю на всѣхъ не угодить". Этими тремя пословицами народъ хочетъ сказать, что Царь не можетъ быть одинаково близокъ ко всѣмъ подданнымъ, ибо онъ правитъ всей землей, и что объ его распоряженіяхъ не слѣдуетъ судить съ точки зрѣнія личныхъ выгодъ. Сознавая, что царь на всѣхъ не можетъ угодить, народъ скептически относится къ ропоту и неудовольствію тѣхъ, которые считаютъ себя задѣтыми тѣмъ или другимъ указомъ Государя. Сознавая, что "До Бога высоко, а до царя далеко", народъ вѣритъ, что Царь готовъ придти на помощь каждому изъ своихъ подданныхъ, и что онъ прислушивается къ нуждамъ народа: "Зовъ великое дѣло; взывая и Царя дозовешься"; "Коли всѣмъ міромъ воздохнутъ и до Царя слухи дойдутъ". (Даль, I, 274 и 515). Пословица: "Какъ міръ вздохнетъ, и временщикъ издохнетъ" (Даль, I, 515), дожна быть также отнесена къ числу пословицъ, опредѣляющихъ духовное общеніе, существующее между царемъ и народомъ.
Видя въ Царѣ своего защитника и верховнаго блюстителя правды, народъ не допускаетъ и мысли, что Царь можетъ притѣснять своихъ подданныхъ и быть несправедливымъ. Будучи недоволенъ дѣйствіями правительства, народъ, обыкновенно, слагаетъ всю отвѣтственность на царскихъ слугъ и нимало не винитъ царя. Отсюда болѣе десяти пословицъ: "Не отъ царей угнетеніе, а отъ любимцевъ царскихъ"; "Не царь гнететъ народъ, а временщикъ"; "Царскія милости въ боярское рѣшето сѣются"; "Царь гладитъ, а бояре скребутъ"; "Жалуетъ Царь, да не жалуетъ псарь"; "Воля Царю, дать ино и псарю"; "Не вѣдаетъ Царь, что дѣлаетъ псарь"; "Царю гастятъ, народъ напастятъ"; "Царю изъ--за тына невидать". Ту же мысль въ иносказательной формѣ выражаетъ, по толкованію Даля, народъ въ пословицахъ: "Ограда выше колокольни", "Столъ (т. е. престолъ, тронъ) здоровъ, да заборъ плохъ". Сѣтуя иногда на "ограду и заборъ", народъ не допускаетъ, чтобы царь могъ желать зло своимъ подданнымъ.
Есть очень характерная пословица: "Не бойся царскаго гоненія, бойся царскаго гонителя". Въ этой пословицѣ выражается довѣріе, съ которымъ народъ привыкъ относиться къ царю. На царскаго гонителя, то-есть, на царскаго врага, онъ смотритъ, какъ на своего врага, и не будетъ поддерживать его, не смотря ни на какія обѣщанія. Въ царскомъ гонителѣ, расточающемъ народу заманчивыя посулы, русскій человѣкъ видитъ данайца, предлагающаго опасные дары, и сообразно тому поступаютъ съ нимъ.
Сопоставляя царскую власть съ Божьей и сравнивая царя съ солнцемъ и солнышкомъ, народъ видитъ въ немъ своего отца и прирожденнаго защитника Церкви. Отсюда выраженія: "Государь-Батюшка" и "Надёжа Православный Царь", свидѣтельствующія о любовномъ отношеніи народа къ Царю. Царь долженъ внушать подданнымъ не только любовь, но также уваженіе и страхъ, ибо нельзя управлять государствомъ, опираясь исключительно на привязанность народа, такъ какъ въ массѣ населенія всегда есть люди, склонные злоупотреблять царской добротою. Вотъ почему народъ говоритъ безъ малѣйшаго ропота: "Гдѣ Царь, тутъ и страхъ"; "Гдѣ Царь, тутъ и гроза". Народъ понимаетъ, что "Грозно, страшно, а безъ Царя нельзя". Пословицы: "Близь Царя, близь смерти", "Гнѣвъ Царя -- посолъ смерти", и "Царь не огонь, а, ходя близь него, опалишься", (то-есть, можешь пострадать отъ опалы) сложились, вѣроятно, во времена Грознаго и относятся только къ нему. Очень можетъ быть даже, что первая изъ этихъ пословицъ не имѣетъ никакого отношенія къ Бѣлому Царю (къ русскимъ государямъ), а имѣетъ въ виду татарскихъ хановъ, которые тоже назывались царями. Тоже самое можно сказать про пословицу: "До Царя дойти -- голову нести" (пословица "До Царя дойти -- голову на поклонъ нести" сложилась, конечно, и про русскихъ царей). Наша догадка подтверждается тѣми пословицами, изъ которыхъ видно, что народъ глубоко вѣритъ въ доброту царя и въ его отзывчивость на горе подданныхъ. Вотъ эти пословицы: "Богъ милостивъ, а Царь жалостливъ"; "Богатъ Богъ милостью, а Царь -- жалостью"; "Нѣтъ больше милосердія, какъ въ сердцѣ царевомъ"; "Царь помилуетъ, Царь и пожалуетъ". Русскій человѣкъ не смѣлъ и помыслить объ осужденіи царскаго суда и, когда искалъ высшей справедливости, то восклицалъ: "Суди меня Богъ да Государь!" или "Суди Богъ да великій Государь". Народъ привыкъ смотрѣть на царскія милости, какъ на проявленіе Божьяго благословенія: "Милуетъ Богъ, а жалуетъ Царь"; "Кого милуетъ Богъ, того жалуетъ Царь"; "Богъ помилуетъ, а Царь пожалуетъ"; "Богъ помилуетъ, такъ и Царь пожалуетъ". Твердо вѣря въ царскую справедливость, народъ говоритъ: "Виноватаго Богъ проститъ, а праваго Царь пожалуетъ"; "За Богомъ молитва, за Царемъ служба не пропадаютъ". Пословица "Праваго Царь пожалуетъ" -- значитъ: Царь наградитъ его. Кого же слѣдуетъ подразумѣвать въ данномъ случаѣ подъ правымъ? Вѣроятно, невинно осужденныхъ или невинно заподозрѣнныхъ, испытавшихъ всю тягость судейской волокиты.
Замѣчательна пословица: "Кто Богу не грѣшенъ, Царю не виноватъ." Съ народной точки зрѣнія нѣтъ ни одного подданнаго, который могъ бы смѣло и прямо смотрѣть въ глаза своему Государю, ибо всѣ, въ большей или меньшей степени, неправы передъ нимъ, ибо всѣ, въ большей или меньшей степени, тормозятъ осуществленіе его благихъ стремленій, направленныхъ къ водворенію правды. Смыслъ разбираемой пословицы состоитъ въ томъ, что только тѣ подданные могутъ считать себя невиноватыми передъ Царемъ, которые сочетали въ себѣ полноту гражданскихъ доблестей съ истинно христіанской жизнью. Въ этомъ взглядѣ, какъ и во всѣхъ другихъ воззрѣніяхъ народа на царскую влзсть, отражается то благоговѣйное чувство, съ какимъ онъ къ ней относится.
Подводя итогъ всему тому, что говорится нашими пословицами о царской власти, его можно выразить въ двухъ пословицахъ, -- прекрасно обрисовывающихъ политическія воззрѣнія русскаго народа: "Русскимъ Богомъ да Русскимъ Царемъ святорусская земля стоитъ" и "Русскій народъ -- царелюбивый". (Даль I, 405).
IV.
Изъ пословицъ, въ которыхъ народъ выразилъ свой взглядъ на сепаратистическія стремленія нѣкоторыхъ окраинъ и на олигархическія затѣи нашего стариннаго боярства, нѣкоторыя также свидѣтельствуютъ о его преданности единовластію и самодержавію. Пропаганда федеративчаго строя, который хотѣли навязать Россіи нѣкоторые изъ нашихъ публицистовъ и историковъ, не можетъ разсчитывать на сочувствіе крестьянъ. "Царство раздѣлится, скоро разорится", говорятъ они. (Даль, I, 516). Свой приговоръ надъ семибоярщиной народъ произнесъ въ нѣсколькихъ пословицахъ, насквозь проникнутыхъ сарказмомъ. Вотъ эти пословицы: "У одной овечки да семь пастуховъ"; "У семи пастуховъ не стадо"; "Не великъ городъ, да семь воеводъ"; "Видно городъ великъ, что семь воеводъ"; "У семи нянекъ дитя безъ глазу". Семибоярщину народъ иронически называлъ московской разнобоярщиной. (Даль, 1, 293 и 409). О древнемъ вѣчѣ не сохранилось въ народѣ ни одной пословицы, но изъ пословицъ, сложившихся о мірѣ и мірскихъ сходкахъ, ясно видно, что у русскаго народа нѣтъ ничего общаго съ демократическими стремленіями, и что его трудно сбить съ толку прелестями "народоправствъ". Большая часть пословицъ о мірѣ выражаетъ его силу и его рѣшающее значеніе, т. е. отмѣчаетъ явленіе, присущее русскому деревенскому быту. Хвалебныхъ же пословицъ о мірѣ очень мало: "Что міръ порядилъ, то Богъ разсудилъ"; "Никто отъ міра непрочь"; "Міръ -- великъ человѣкъ, міръ -- великое дѣло". Всѣмъ извѣстна пословица: "Гласъ народа, -- гласъ Божій", но есть и другая, противоположная ей пословица: "Гласъ народа Христа предалъ" (распялъ). Болѣе десяти пословицъ осмѣиваютъ рознь и безтолочь поголовныхъ и всенародныхъ совѣщаній: "Былъ бы запѣвало, а подголоски найдутся"; "Попалъ въ стаю, лай не лай, а хвостомъ виляй" (а то заѣдятъ); "Міръ съ ума сойдетъ, на цѣпь не посадишь"; "Въ народѣ, что въ тучѣ; въ грозу все наружу выйдетъ"; "Крестьянская сходка -- земскимъ водка"; "Міръ на дѣло сошелся: -- виноватаго опить"; (намекъ на обычай требовать отъ виновнаго угощенія міра виномъ); "Быть на сходкѣ -- согрѣшить", (т. е. разсудить неправо, смолчать, или побраниться); "Сходка -- голдовня, дымъ коромысломъ, паръ столбомъ, а ни тепла, ни сугрѣву"; "Сошелся міръ -- хоть сейчасъ воевать; разошелся міръ -- на палатьяхъ лежать"; "Силенъ, какъ вода, а глупъ, какъ дитя" (міръ); "Народъ глупъ: все въ кучу лѣзетъ"; "Міръ сутки стоялъ, небо подкоптилъ и разошелся"; "Мужикъ уменъ, да міръ дуракъ" (Даль, I, 514 и 518). Мысль послѣдней пословицы заключается въ томъ, что большія совѣщательныя собранія нерѣдко ведутъ къ безтолочи даже и тогда, когда они не страдаютъ недостаткомъ разумныхъ головъ.
V.
О конституціонныхъ порядкахъ Западной Европы не могло сложиться въ Россіи пословицъ по той простой причинѣ, что народъ объ этихъ порядкахъ ничего не зналъ и не знаетъ. Но онъ составилъ себѣ весьма опредѣленный взглядъ на "вольности" старинной Польши, одной изъ ближайшихъ сосѣдокъ Московскаго Государства и Россійской Имперіи. Къ этимъ "вольностямъ" русскій человѣкъ относился съ удивленіемъ и съ насмѣшкой. Польскій сеймъ былъ для него синонимомъ шума и безтолочи. Говоря о шумѣ и безтолочи, онъ прибавлялъ: "какъ на польскомъ сеймѣ". Называя поляка "безначальнымъ" и противополагая свою родину Посполитой Рѣчи, русскій человѣкъ говорилъ: "У насъ не Польша: есть и больше" (т. е. "У насъ есть власть и надъ боярами, и панами"). Иронизируютъ надъ своеволіемъ польской шляхты и, вообще, надъ польскими порядками, и пословицы: "У насъ не въ Польшѣ, мужъ жены больше"; "Что дальше въ Польшу, то разбою больше". Безначаліе польскихъ пановъ и безсиліе польскихъ королей казались нашимъ предкамъ чѣмъ то дикимъ и безсмысленнымъ; они называли поляковъ безмозглыми. Пословица: "На всю Польшу одинъ комаръ глузду (мозгу) принесъ" -- доказываетъ, что "политическая свобода" Посполитой Рѣчи ничего не вызывала въ русскомъ человѣкѣ, кромѣ презрѣнія и насмѣшки (Даль, I, 433 и 434, II, 594).
VI.
Такой же взглядъ на Царей и на Царскую власть, какой сказывается въ пословицахъ, сказывается въ народныхъ пѣсняхъ и въ былинахъ. Всего яснѣе это видно въ пѣсняхъ объ Іоаннѣ Грозномъ. Объ его жестокостяхъ народъ сохранилъ смутное воспоминаніе, но удержалъ въ памяти его славу и величіе. Въ одной изъ пѣсенъ про Грознаго (см. Пѣсни, собранныя Кирѣевскимъ, вып. 6, стр. 104), Никита Романовичъ, обращаясь къ народу, говоритъ:
Ино кто хочетъ за Царя умереть?
Того Господь избавитъ отъ грѣховъ,
Отъ грѣховъ, отъ муки вѣчныя.
Отмѣчая въ нѣкоторыхъ, немногихъ пѣсняхъ необузданный и суровый нравъ Грознаго, народъ сохранилъ вѣру въ тѣ объясненія, которыми Іоаннъ оправдывалъ свои казни, и не сомнѣвается, что онѣ вызывались борьбою съ крамолою. Въ одной пѣснѣ (Пѣсни, собр. Кирѣевскимъ, вып. VI, стр. 67) бояре обращаются къ Грозному съ такими словами:
Ужъ не вывести тебѣ измѣнушки изъ Кіева,
И не вывести измѣнушки изъ Новгорода
Да изъ матушки, да каменной Москвы!
А тотъ выведетъ ту измѣнушку,
Кто за однимъ съ тобой столомъ сидитъ,
За столомъ сидитъ да хлѣбъ кушаетъ,
Милый сынъ твой, Ѳедоръ Ивановичъ
Послѣдній стихъ, замѣтимъ къ слову, проникнутъ самой нѣжной любовью къ благодушному Ѳедору Ивановичу. Такой любви къ Грозному въ народныхъ пѣсняхъ не проявляется, но онѣ насквозь проникнуты почтительнымъ отношеніемъ къ Іоанну, глубокимъ уваженіемъ къ его царственной натурѣ и къ религіозному значенію его власти, какъ Царя православнаго. Объ этомъ свидѣтельствуетъ, между прочимъ, пѣсня о томъ, какъ Іоаннъ Грозный проклялъ Вологду и протекающую въ ней рѣку, раздраженный тѣмъ, что при постройкѣ церкви въ этомъ городѣ кирпичъ вывалился изъ свода и попалъ ему на голову. Въ пѣснѣ "Проклятіе Вологдѣ" (Пѣсни, собран. Кирѣевскимъ, вып. VI, стр. 11), проклятію Грознаго придается мистическая, таинственная сила.
Отъ того проклятья Царскаго
Мать сыра земля трехнулася,
И въ Насонъ градѣ гористоемъ
Стали блата быть топучія.
Рѣка быстра, славна Вологда,
Стала быть рѣкой стоячею,
Водою мутною, вонючею,
И покрытая все тиною,
Скверной зеленью, со плѣсенью.
Изъ народныхъ пѣсенъ, посвященныхъ нашимъ Царямъ, Императорамъ и Императрицамъ, можно составить большую книгу. Всѣ онѣ проникнуты такимъ же доброжелательствомъ къ русскимъ Государямъ, какъ старинная величальная пѣсня:
Слава Богу на небѣ, слава!
Государю нашему на всей землѣ, -- слава!
Чтобы нашему Государю не старѣться, -- слава!
Его цвѣтному платью не изнашиваться, -- слава!
Его добрымъ конямъ не изъѣзживаться, -- слава!
Его вѣрнымъ слугамъ не измѣниваться, -- слава!
Вился, вился ярый хмѣль, -- слава!
Около тычинки серебряныя, -- слава!
Такъ вились бы князья и бояре, -- слава!
Около Царя православнаго. -- Слава!
VII.
Восьмой выпускъ "Пѣсенъ, собранныхъ П. В. Кирѣевскимъ, изданный въ 1878 году, въ Москвѣ, П. А. Безсоновымъ, доказалъ, что народъ съ великимъ уваженіемъ и признательностью относится и къ Петру Великому, преобразовательная дѣятельность котораго требовала столькихъ жертвъ отъ населенія страны. Характеризуя взглядъ народа на личность и дѣятельность Петра Великаго, Я. Гротъ говоритъ:
"Пробужденный внѣшнею силой, вызванный къ чрезвычайнымъ напряженіямъ, народъ хотя иногда и ропталъ, но смотрѣлъ на своего энергическаго Царя съ изумленіемъ и любовью, и какъ-бы безсознательно чувствовалъ великое значеніе наступившаго времени.
"Несмотря на многіе новые налоги, на тяжкія повинности и изнурительныя работы, которымъ подвергся народъ, онъ сочувственно пѣлъ подвиги безпримѣрнаго Государя и Его сподвижниковъ. Вѣра въ заботливость его о народѣ выражается, напр., въ одной изъ пѣсенъ о правежѣ, въ которой, послѣ описанія, какъ "били добраго молодца на жемчужномъ перекресточкѣ во морозы, во крещенскіе, во два прутишка желѣзные", вдругъ является самъ Государь и спрашиваетъ:
"Вы за что добротнаго казните,
Бьете, казните казнью смертною?"
вымыселъ, показывающій, какъ цѣнилъ народъ, что Петръ входилъ во всѣ нужды его, не чуждаясь общенія съ людьми всѣхъ состояній.
"Въ другой пѣснѣ, Петръ, "свѣтъ нашъ батюшка, первый Императоръ", ѣдетъ въ Сенатъ:
Подъ нимъ лошади вороныя,
На самомъ на немъ платье черно,
Платье черное да все кручинно.
"Отчего же онъ въ траурѣ? Пріѣхавъ въ Сенатъ, онъ пишетъ куда-то въ чужую землю объявленіе войны. Здѣсь опять кроется та же мысль объ участіи Петра въ судьбѣ подданныхъ: онъ готовится къ войнѣ, но заранѣе скорбитъ о народѣ и облекается въ трауръ". ("Петръ Великій, какъ просвѣтитель Россіи", стр. 43).
"Народъ не только не поминаетъ лихомъ Петра Великаго, но еще идеализируетъ его на свой ладъ".
Кончина преобразователя произвела такое-же потрясающее впечатлѣніе на народъ, какъ и на людей, сознательно относившихся къ необходимости реформы. Особенно трогателенъ плачъ солдата надъ гробницею Петра.
Ахъ, ты, батюшка, свѣтелъ мѣсяцъ!
Что-ты свѣтишь не по старому,
Не по старому, не по прежнему,
Закрываешься тучей черною?
Что у насъ было на святой Руси,
Въ Петербургѣ, въ славномъ городѣ,
Во соборѣ Петропавловскомъ,
Что у праваго у крылоса,
И гробницы государевой,
Молодой солдатъ на часахъ стоялъ.
Стоючи онъ призадумался,
Призадумавшись, онъ плакать сталъ,
И онъ плачетъ -- что рѣка льется,
Возрыдаетъ -- что ручьи текутъ.
Возрыдаючи, онъ вымолвилъ:
Ахъ, ты, матушка, сыра земля,
Разступись ты на всѣ стороны,
Ты раскройся, гробова доска,
Развернися ты, золота парча,
И ты встань -- проснись, православный Царь,
Посмотри на всю армію:
Что всѣ полки во строю стоятъ,
И всѣ полковнички при своихъ полкахъ,
Подполковнички на своихъ мѣстахъ,
Всѣ маіорушки на добрыхъ коняхъ,
Капитаны передъ ротами,
Офицеры передъ взводами,
А прапорщики подъ знаменами, --
Дожидаютъ они полковничка,
Что полковничка Преображенскаго,
Капитана бомбардирскаго".
VIII.
Въ статьѣ г. Пыпина: Петръ Великгй въ народномъ преданіи ("Вѣстникъ Европы", 1897-й годъ, августъ), написанной по поводу нѣкоторыхъ выводовъ В. Н. Щепкина, изложенныхъ въ брошюрѣ "Два лицевыхъ сборника Историческаго Музея", составляющей отдѣльный оттискъ изъ "Археологическихъ Извѣстій и Замѣтокъ", за 1897 г., есть нѣсколько любопытныхъ замѣчаній о взглядахъ народа на Петра Великаго и его преобразованія. Въ брошюрѣ г. Щепкина, между прочимъ, описывается Толковый Апокалипсисъ второй четверти XVIII вѣка, снабженный рисунками, объясняющими содержаніе книги и неоднократно изображающими Петра Великаго антихристомъ. Г. Щепкинъ дѣлаетъ предположеніе, что эти рисунки принадлежатъ одному изъ представителей крайнихъ раскольничьихъ толковъ, а именно -- секты бѣгуновъ. Г. Пыпинъ не соглашается съ этимъ предположеніемъ въ виду того, что представленіе о Петрѣ, какъ объ антихристѣ, было вообще до такой степени распространено въ расколѣ, что приписать его преимущественно сектѣ бѣгуновъ не оказывается возможнымъ. Если это представленіе принадлежало и всякимъ инымъ толкамъ, то среди нихъ возможно и составленіе подходящихъ рисунковъ.
Въ видѣ доказательствъ, г. Пыпинъ приводитъ нѣсколько эпизодовъ изъ дѣлъ московскаго Преображенскаго приказа временъ Петра Великаго, пользуясь, преимущественно, извѣстнымъ сочиненіемъ г. Есипова: "Раскольничьи дѣла въ XVIII столѣтіи, извлеченныя изъ дѣлъ Преображенскаго приказа и Тайной розыскныхъ дѣлъ канцеляріи".
Нѣкоторыя изъ данныхъ, приводимыхъ г. Пыпинымъ, дѣйствительно, подтверждаютъ его основное положеніе. Замѣчательно при этомъ, что никто изъ раскольниковъ временъ Петра не выражалъ ни малѣйшаго протеста противъ царской власти. Они роптали лишь противъ новшествъ Преобразователя, которыя казались имъ богопротивными, исполненными духа антихриста. Не крутыя мѣры Петра, а направленіе реформы возбуждали ропотъ и негодованіе. Провозглашая Петра антихристомъ, фанатики раскола оставались тѣмъ не менѣе убѣжденными монархистами.
Изувѣры раскола готовы были поднять бунтъ противъ Петра и низложить его съ престола, но они дѣйствовали не подъ вліяніемъ антимонархическихъ стремленій, а подъ вліяніемъ невѣжественнаго пониманія Православія. Что и люди, причастные къ расколу, питали къ Петру чувство благоговѣнія, это подтверждается поэтическою молитвою, сложенной Аленой Ефимовой.
"Это не была ни кликуша, ни бѣснующаяся, но, по словамъ историка, отличалась "странною маніей", а именно: "ей хотѣлось умолить Бога, чтобъ онъ вразумилъ Царя Петра Алексѣевича на путь истины, даровалъ бы ему намѣреніе прекратить гоненіе на раскольниковъ. Сама она была не то раскольница, не то православная -- крестилась двухперстнымъ сложеніемъ, по внушенію какого то пустынника, который приходилъ къ ней въ домъ и говаривалъ: "трехперстнымъ сложеніемъ не умолишь Бога", но ходила въ православную церковь, имѣла православныхъ духовниковъ и молилась за Царя Петра Алексѣевича. Алена ходила по монастырямъ, давала деньги старицамъ, чтобы въ теченіе шести недѣль читали за царя акаѳистъ; она клала въ день по двѣ и по три тысячи поклоновъ за Петра, но всего этого казалось мало, и она придумала, наконецъ, рѣшительное, по ея мнѣнію, средство. Она призвала своего племянника, четырнадцатилѣтняго мальчика, и продиктовала ему молитву о Царѣ Петрѣ Алексѣевичѣ, приготовила пелену подъ образъ и зашила молитву между верхомъ и подкладкой; она отдала пелену въ Успенскій соборъ попу, не говоря ему о скрытомъ письмѣ, и просила его читать въ теченіе шести недѣль акаѳистъ за здравіе Его Величества: за это она заплатила ефимокъ и шесть алтынъ. Впослѣдствіе она показывала въ Преображенскомъ приказѣ: "Молитву писала для того, что многіе раскольники въ пустыняхъ живутъ, и учинила ту молитву собою, дабы различіе вѣры соединено было, и хотѣла объявить отцу духовному, но не показала, затѣмъ, что написано плохо".
Молитва чрезвычайно любопытна. Это оригинальная, наивная и не лишенная трогательной поэзіи смѣсь молитвы и причитаній:
"Услышь, святая соборная церковь со всѣмъ херувимскимъ престоломъ и Евангеліемъ и сколько въ томъ Евангеліи святыхъ словъ, -- всѣ вспомните о нашемъ Царѣ, Петрѣ Алексѣевичѣ. Услышь, святая соборная апостольская церковь, со всѣми мѣстными иконами и съ честными мелкими образами, со всѣми съ апостольскими книгами и съ паникадилами, и съ мѣстными свѣщами, и со святыми пеленами, и съ честными ризами, съ каменными стѣнами и съ желѣзными плитами, со всякими плодоносными деревами... О, молю, прекрасное солнце, взмолись Царю Небесному объ Царѣ Петрѣ Алексѣевичѣ! О, младъ свѣтелъ мѣсяцъ со звѣздами! О, небо съ облаками! О, грозныя тучи съ буйными вѣтрами и вихрями! О, птицы небесныя и поднебесныя! О, синее море, съ рѣками и съ мелкими источниками, и съ малыми озерами! Взмолитеся Царю небесному о Царѣ Петрѣ Алексѣевичѣ, и рыбы морскія, и звѣри дубровные, и поля, и вся земнородныя, возмолитеся къ Царю Небесному о Царѣ Петрѣ Алексѣевичѣ!"
"Составленіе молитвы тѣмъ болѣе любопытно, что хотя Алена не была совсѣмъ раскольницей, но находилась въ раскольничьемъ кругу, и мужъ ея былъ "иконоборецъ", не поклонялся иконамъ".
Очевидно, что если бы фанатиковъ раскола не отдѣляло отъ Петра религіозное изувѣрство, они преклонялись бы передъ нимъ такъ же, какъ и весь русскій народъ. Во всякомъ случаѣ, молитва Алены Ефимовой составляетъ драгоцѣнный документъ для пониманія и для оцѣнки той любви, которую всегда питалъ русскій человѣкъ къ своимъ Царямъ.
* * *
Горько оплакалъ народъ и смерть Екатерины II. Въ девятомъ выпускѣ "Пѣсенъ, собранныхъ Кирѣевскимъ", напечатана слѣдующая пѣсня:
Какъ во славномъ было городѣ:
Въ Петропавловской славной крѣпости,
Засажены добры молодцы,
Засажены -- думу думали:
Думу думали, слезно плакали,
Во слезахъ они рѣчь говорили:
"Подымитеся, вѣтры буйные,
Вѣтры буйные, полунощные,
Вы раздуйте мать сыру землю,
Разнесите вы желты пески,
Желты пески, мелки камушки:
Раскройся ты, гробова доска,
Распахнись, золота парча;
Ужъ встань -- проснись, наша матушка,
Ты Россійская государыня,
Катерина Алексѣевна!
Посмотри-ка на свои полки,
На любезной-то полкъ Семеновской,
На Семеновской, на Конную Гвардію!
Какъ у насъ въ полкахъ не по прежнему:
Караулы стали частые,
Перемѣны стали рѣдкія,
А начальство пошло строгое!"
IX.
Глубокое уваженіе и преданность къ царямъ сказываются въ народныхъ пѣсняхъ и легендахъ и объ Императорѣ Александрѣ Павловичѣ. Въ четвертомъ томѣ сочиненія Н. К. Шильдера "Императоръ Александръ I", авторъ, перечисляя толки, вызванные неожиданною смертью Александра I въ Таганрогѣ, говоритъ, что сначала въ Сибири, а затѣмъ и по всей Россіи, распространилась молва, будто въ 1825 году былъ погребенъ не Александръ I, а кто-то другой, а что Александръ I скрылся изъ Таганрога отъ Императрицы Елизаветы Алексѣевны и своихъ приближенныхъ, и велъ въ теченіе болѣе сорока лѣтъ отшельническую жизнь близь Томска, получивъ даръ прозорливости и чудотворенія. Въ народѣ доселѣ держится молва, смѣшивающая Александра Павловича съ однимъ сибирскимъ подвижникомъ, умершимъ въ 1864 году, 87 лѣтъ отъ роду и называвшимся Ѳедоромъ Кузьмичемъ. Загадочная личность Ѳедора Кузьмича и его громкая извѣстность, вмѣстѣ съ разсказами о благочестіи Императора Александра I, послужили поводомъ къ образованію легенды, о которой идетъ рѣчь. "О жизни Ѳедора Кузьмича до его появленія въ Сибири, говоритъ Н. К. Шильдеръ, ничего не извѣстно. Въ 1836 году, около города Красноуфимска, въ Пермской губерніи, мужчина лѣтъ шестидесяти былъ задержанъ какъ бродяга, наказанъ двадцатью ударами плетей и сосланъ въ Сибирь. Съ 1837 года, началась извѣстная уже по различнымъ описаніямъ отшельничесйая жизнь старца, которая прославила его въ Сибири, окружила его ореоломъ святости и прекратилась лишь въ 1864 году. На могилѣ его, въ оградѣ Томскаго Алексѣевскаго монастыря, былъ поставленъ крестъ, съ надписью: "Здѣсь погребено тѣло Великаго Благословеннаго старца, Ѳеодора Кузьмича, скончавшагося въ Томскѣ 20-го января 1864 года". Тайну свою Ѳедоръ Кузьмичъ унесъ въ могилу; незадолго до кончины, на просьбу объявить хотя-бы имя своего ангела, загадочный старецъ отвѣчалъ: "это Богъ знаетъ". На подобный-же вопросъ, сдѣланный старцу ранѣе, онъ замѣтилъ: "я родился въ древахъ; если-бы эти древа на меня посмотрѣли, то-бы безъ вѣтра вершинами покачали".
По разсказамъ, Ѳедоръ Кузьмичъ былъ роста высокаго, плечистый, съ величественной осанкой, такъ что этой своей благообразной наружностью и вмѣстѣ съ тѣмъ тихой и степенной рѣчью онъ производилъ на своихъ собесѣдниковъ обаятельное впечатлѣніе. Всѣхъ сразу поражала какая-то необыкновенная величавость во всемъ обликѣ, въ пріемахъ и движеніяхъ старца, въ поступи и въ говорѣ и особенно въ благолѣпныхъ чертахъ лица, въ кроткихъ глазахъ, въ чарующемъ звукѣ голоса и въ скудныхъ рѣчахъ, выходившихъ изъ устъ его. Иногда онъ казался строгимъ и даже повелительнымъ. Все это побуждало посѣтителей невольно преклонять предъ старцемъ колѣна и кланяться ему въ ноги.
На очень распространенныхъ фотографическихъ снимкахъ съ портрета Ѳедора Кузьмича, онъ представленъ сидящимъ въ кельѣ, въ длинной бѣлой рубахѣ, подвязанной поясомъ, сѣдымъ старцемъ съ бородою; одна рука покоится на груди, другая заткнута за поясъ. Въ углу убогой кельи виднѣются распятіе и икона Божіей Матери. Лицо старца напоминаетъ нѣсколько черты Императора Александра Павловича".
Вотъ одинъ разсказъ изъ жизни Ѳедора Кузьмича въ Сибири.
"Таинственный старецъ, по убѣжденію народному, имѣлъ какой-то особенный даръ утолять страданія, не только тѣлесныя, но и душевныя, единымъ словомъ, часто въ видѣ прозорливаго предсказанія объ исцѣленіи или указаніи средствъ къ тому. Съ молвою росла и слава о немъ въ Сибири, и скоро не было нигдѣ тѣлесно или душевно страждущихъ или движимыхъ благочестивыми чувствами, которые не старались бы посѣтить, видѣть и слышать отшельника во что бы то ни стало. Въ той же мѣстности, въ которой былъ водворенъ старецъ, жили двое сосланныхъ, бывшихъ придворныхъ служителей; одинъ изъ нихъ тяжко заболѣлъ и, не имѣя возможности лично отправиться къ старцу, упросилъ своего товарища посѣтить его и испросить исцѣленія больного. Товарищъ его, при содѣйствіи одного человѣка, имѣвшаго доступъ къ Ѳедору Кузьмичу, былъ принятъ послѣднимъ въ его келіи, провожатый же остался въ сѣняхъ. Посѣтитель, войдя въ келію, тотчасъ бросился въ ноги къ старцу и, стоя передъ нимъ на колѣняхъ, съ поникшей головой, съ невольнымъ страхомъ, разсказываетъ ему, въ чемъ было дѣло. Кончивъ, онъ чувствуетъ, что старецъ обѣими руками поднимаетъ его, и въ то же время онъ слышитъ -- и не вѣритъ своимъ ушамъ -- чудный, кроткій, знакомый ему голосъ... Встаетъ, поднимаетъ голову, взглянулъ на старца и съ крикомъ, какъ снопъ, повалился безъ чувствъ на полъ. Передъ нимъ стоялъ и говорилъ въ лицѣ отшельника (какъ онъ утверждалъ потомъ) самъ Императоръ Александръ Павловичъ, со всѣмъ его наружнымъ обликомъ, но только старецъ, съ сѣдой бородой. Ѳедоръ Кузьмичъ отворилъ дверь и кротко сказалъ провожатому: "возьмите его бережно, онъ очнется и оправится, но скажите ему, чтобы онъ никому не говорилъ, что онъ видѣлъ и слышалъ -- больной же товарищъ его выздоровѣетъ". Такъ, дѣйствительно, и случилось. Очнувшійся посѣтитель повѣдалъ, однако, провожатому и товарищу, что въ лицѣ старца онъ узналъ Императора Александра Павловича, и съ тѣхъ поръ въ Сибири распространилась народная молва о таинственномъ происхожденіи Ѳедора Кузьмича".
Разсказъ о легендѣ, преобразовавшей Ѳедора Кузьмича въ Александра Павловича, Н. К. Шилдеръ заканчиваетъ замѣчаніемъ одного французскаго поэта о томъ, какъ создаются легенды. "Онѣ распускаются, подобно роскошнымъ цвѣтамъ подъ лучезарнымъ блескомъ, озаряющимъ жизнь героевъ. Человѣкъ уже сошелъ въ могилу, а легенда переживаетъ его. Она слѣдуетъ за его переходомъ въ вѣчность, подобно слѣду, оставляемому метеоромъ, и вскорѣ становшся болѣе блестящей, болѣе сіяющей".
А сколько поэтическихъ легендъ создалъ русскій народъ о своихъ Царяхъ!
X.
Пѣсни о Царяхъ слагаются народомъ и въ наши времена. Въ No 271 "Петербургскихъ Вѣдомостей" 1898 года г. Е. Марковъ обнародовалъ пѣсню о мученической кончинѣ Императора Александра II, распѣваемую, между прочимъ, на "радѣніяхъ" нѣкоторыхъ сектантовъ, и записанную съ ихъ словъ:
Какъ всплакалась Россеюшка по Бѣломъ по Царѣ,
Всплакаласъ, сколебалась,
Питеръ, Москва вся смѣшалась
Нашъ батюшка, Бѣлый Царь,
Скончалъ во Свой санъ
Господь блюлъ Его до время
..............
День и ночь они слѣдили,
Царю жизнь прекратили
................
Нашъ батюшка, Бѣлый Царь,
Александръ Государь,
За Своихъ вѣрныхъ дѣтей
Стоялъ Онъ среди сѣтей
................
Онъ во царскомъ во дворцѣ
Сказалъ слово при концѣ
Онъ потребовалъ Синодъ
И весь Царскій Божій родъ
................
Кровь и слезы онъ пролилъ,
Александра благословилъ
"Вотъ Вамъ скипетръ и вѣнецъ,
Весь царскій мой дворецъ,
Моя шпага и корона,
Мнѣ прискорбная дорога
Еще лента голубая
И печать моя златая,
Изволь право управлять
Моихъ вѣрныхъ соблюдать"
...............
Господь душу принималъ,
За ней ангеловъ всылалъ
За ней ангелы слетали
Съ семигранными мечами
[См также Пѣсню на кончину Императора Александра II, записанную въ Области Войска Донского, со словъ одного слѣпого -- лирника, въ іюньской книжкѣ "Русской Старины" 1900 г.]
и т. д.
Приводя эту пѣсню, г. Марковъ замѣчаетъ, что у нашихъ сектантовъ народная душа осталась вѣрною себѣ въ отношеніяхъ къ Царю. Было время, когда наши политическіе агитаторы возлагали большія надежды на старообрядцевъ и раскольниковъ. Оказалось, однако, что и раскольники отличаются такою же преданностью монархическимъ началамъ, какъ и другіе русскіе люди, не утратившіе своего національнаго нравственкаго облика. Въ этомъ убѣдился Герценъ, въ этомъ убѣдился и Кельсіевъ.
XI.
Любовное, довѣрчивое отношеніе къ Царю сказывается въ народѣ всегда и во всемъ; -- сказывается даже и тогда, когда между крестьянами начинаютъ ходить смутные толки и слухи, доставляющіе правительству не мало хлопотъ. Оно проявилось и въ то время, когда по Россіи пронеслась молва о предстоявшемъ будто бы равненіи всей земли, то есть, о передѣлѣ ея. Вспоминая объ этой молвѣ, которую министръ внутреннихъ дѣлъ Маковъ счелъ нужнымъ опровергнуть путемъ оффиціальнаго сообщенія, Энгельгардъ въ своихъ письмахъ "Изъ деревни" (стр. 447 -- 449) говоритъ: "Толковали о томъ, что будутъ равнять землю и каждому отрѣжутъ столько, сколько кто можетъ обработать. Никто не будетъ обойденъ. Царь никого не выкинетъ, каждому дастъ соотвѣтствующую долю въ общей землѣ. По понятіямъ мужика, каждый человѣкъ думаетъ за себя, о своей личной пользѣ, каждый человѣкъ эгоистъ, только міръ да Царь не эгоисты. Царь хочетъ, чтобы всѣмъ было ровно, потому что всѣхъ онъ одинаково любитъ, всѣхъ ему одинаково жалко. Функція Царя -- всѣхъ равнять"... "Вся земля принадлежитъ Царю, и Царь властенъ, если ему извѣстное распредѣленіе земли невыгодно, распредѣлить иначе поравнятъ "... "Видя, что у помѣщиковъ земли пустуютъ или обрабатываются не такъ, какъ слѣдуетъ, видя, что огромныя пространства плодороднѣйшей земли, напримѣръ, изъ подъ вырубленныхъ лѣсовъ, остаются невоздѣланными и заростаютъ всякою дрянью, не приносящей никому пользы, мужикъ говорить, что такой порядокъ Царю въ убытокъ. Хлѣба нѣтъ, хлѣбъ дорогъ, а отчего? Оттого, что нѣтъ настоящаго хозяйства, земли заброшены, не обрабатываются, пустуютъ. Царю выгоднѣе, чтобы земли не пустовали, обрабатывались, приносили пользу. По понятіямъ мужика, земля -- царская, конечно, не въ томъ смыслѣ, что она составляетъ личную царскую собственность, а въ томъ, что Царь есть распорядитель всей земли. На то онъ и Царь. Если мужикъ говоритъ, что Царю невыгодно, когда земля пустуетъ, то его царская польза требуетъ, чтобы земля воздѣлывалась, то тутъ дѣло вовсе не въ личной пользѣ Царя, -- Царю ничего не нужно, у него все есть, -- а въ пользѣ общественной. Общественная польза требуетъ, чтобы земли не пустовали, хозяйственно обрабатывались, производили хлѣбъ. Общественная польза и справедливость требуютъ равнять землю, производить передѣлы".
Въ апрѣльскихъ NoNo "Правительственнаго Вѣстника" за 1898 годъ печаталися матеріалы для исторіи послѣдней переписи. Здѣсь сообщались, между прочимъ, народные толки, связавшіе перепись съ заботою Государя объ Его подданныхъ. "Вѣра въ то, что чрезвычайная государственная мѣра переписи принята въ видахъ улучшенія крестьянскаго быта, была общая въ народѣ и коренилась въ глубокомъ убѣжденіи его въ томъ, что въ ней выразилось участіе Царя-Батюшки, "Который хочетъ, видно, дать крестьянамъ какія-нибудь льготы" (Мологскій уѣздъ). "Онъ хочетъ узнать, сколько у Него народу" (Ярославскій уѣздъ), "а Ему нужно знать не только то, что записываютъ, а и больше того" (Бѣжецкій уѣздъ). "Если ужъ Царь-Батюшка приказалъ сдѣлать перепись, стало нужно для Него" (Новоторжскій уѣздъ), "доброе Онъ дѣло придумалъ -- Онъ о насъ грѣшныхъ заботится" (Новоторжскій уѣздъ). "Какой молодой Государь любознательный: все-то Ему хочется узнать про насъ, и кто чѣмъ кормится".
Эти объясненія переписи связывали всегда ея начало и иниціативу съ желаніемъ Государя и, благодаря, главнымъ образомъ такому убѣжденію народной массы, перепись прошла безпрепятственно и въ общемъ удачно, несмотря на поднятые ею отнюдь не безопасные толки. Не понимая значенія переписи, не довѣряя всѣмъ разъясненіямъ ея, толкуя ее по своему, народъ все таки считалъ ее дѣломъ Государевымъ (Ярославскій уѣздъ), Царскимъ (Любимскій уѣздъ). "Царь знаетъ, что дѣлаетъ", -- говорилъ онъ (Мологскій уѣздъ) "и молился о здоровьи Царя-Батюшки за его заботы о крестьянскомъ людѣ" (Любимскій уѣздъ).
Вообще, толки, въ которыхъ такъ или иначе замѣшано было имя Государя, были весьма характеристичны и нерѣдко трогательны въ ихъ наивности.
Такъ, напримѣръ, одинъ изъ счетчиковъ Костромского уѣзда говоритъ: Царь-Батюшка захотѣлъ всѣхъ знать своихъ дѣтокъ, и будетъ теперь помогать, въ чемъ у кого нужда, а начальство-то, видно, не все ему сказывало..." Тому же счетчику довелось слышать и болѣе оригинальное разсужденіе о переписи: "Молодая-то наша Царица и говоритъ Самому-то: что это у Тебя сколько бѣдныхъ, у Моего папаши въ царствѣ всѣ богаты, узнай-ка хорошенько гдѣ кто какъ живетъ, да и придумаемъ, что дѣлать". Что народъ толковалъ объ участіи молодой Государыни въ его судьбѣ, свидѣтельствуетъ слухъ, ходившій въ одномъ изъ захолустій такого дальняго уѣзда Костромской губерніи, какъ Варнавинскій, гдѣ въ народѣ говорили, что "Молодая Царица взята изъ страны, гдѣ нѣтъ безземельныхъ, поэтому она хочетъ сдѣлать, чтобы и у насъ ихъ не было".
Приписывая почти вездѣ иниціативу переписи Государю, народъ, по свидѣтельству земскаго начальника, завѣдывавшаго однимъ изъ переписныхъ участковъ Юрьевецкаго уѣзда, Костромской губерніи, простодушно разсказывалъ, что "лѣтомъ Государь ѣздилъ за границу въ гости, гдѣ въ то время гостили и всѣ прочіе государи-короли. Во время разговора всѣ стали сказывать, у кого сколько народу въ царствѣ. Когда спросили нашего Государя о количествѣ народа, то Онъ отвѣтилъ, что не знаетъ, и какъ только возвратился домой, приказалъ пересчитать народъ во всемъ царствѣ".
На ряду съ этимъ объясненіемъ, въ Мологскомъ уѣздѣ ходило другое, свидѣтельствующее о благодарной памяти народа къ Царю-Освободителю: "Государь хочетъ знать", говорили крестьяне, "какъ живутъ Его подданные, чтобы что-нибудь сдѣлать новое. Вотъ и покойный Государь Александръ Николаевичъ, какъ узналъ, какъ плохо живутъ крестьяне у помѣщиковъ, такъ и освободилъ насъ (дай Ему Богъ Царство небесное). Умирать станемъ, такъ и дѣтямъ закажемъ поминать Его вѣчно".
Благоразумные и болѣе бывалые крестьяне, по своему объясняя перепись, говорили, "что хозяйство провѣрки требуетъ, хорошій хозяинъ и курицу, и скотинушку считаетъ, такъ какъ же народъ не пересчитать! Царю-Батюшкѣ захотѣлось свое хозяйство въ извѣстность привести, вздумалъ насъ сосчитать, о насъ заботится нашъ Кормилецъ" (Новоторжскій уѣздъ). Сельская бѣднота полагала, что Государь приказалъ перепись сдѣлать, чтобы бѣднымъ помочь; увидя нужду, дастъ вспомоществованіе" (Любимскій уѣздъ).
Для этого, между прочимъ, по слухамъ, ходившимъ въ Новоторжскомъ уѣздѣ, во время коронаціи была, будто бы, назначена особая сумма. Уповая, что малоземелье въ Варнавинскомъ уѣздѣ будетъ прекращено дополнительнымъ надѣломъ, крестьяне связывали дарованіе такового съ ожиданіемъ рожденія Наслѣдника Престола и служили молебны. Ожидаемое уравненіе надѣловъ объяснялось желаніемъ Государя (Бѣжецкій уѣздъ). "Онъ хочетъ все знать для того, чтобы надѣлить безземельныхъ и малоземельныхъ землею", говорили въ Вышневолоцкомъ уѣздѣ. "Онъ самъ назначилъ перепись, чтобы узнать количество земли у крестьянъ, чтобы ее раздѣлить равномѣрно между крестьянами", толковали ростовцы. "Должно быть нашъ Милостивецъ, нашъ Батюшка-Царь, какъ настоящій Отецъ и Кормилецъ, хочетъ получше знать весь Свой народъ; не будетъ ли послѣ этой переписи настоящаго передѣла и надѣленія землею каждаго крестьянина", догадывались крестьяне Мологскаго уѣзда.
Съ своей стороны, весьегонскіе мѣщане полагали, что цѣль переписи заключается не иначе, какъ въ томъ, что Царь пожелалъ узнать, кто и какъ живетъ, много ли въ государствѣ богатыхъ и бѣдняковъ, а потому, когда Царь узнаетъ, что больше всего бѣдняковъ изъ мѣщанъ, то и велитъ дать мѣщанамъ земли, чтобы они, подобно крестьянамъ, занимались хлѣбопашествомъ, имѣли постоянный и вѣрный кусокъ хлѣба, а независѣли бы отъ случайностей, какъ теперь.
XII.
До сихъ поръ мы говорили о монархическихъ убѣжденіяхъ великороссовъ. Не нужно думать, однако, что другія племена, составляющія разновидности русской народности, не проникнуты преданностью къ царской власти. И въ малороссійскихъ пѣсняхъ, напримѣръ, эта преданность выражается совершенно опредѣленно, хотя малороссы, долго жившіе особнякомъ отъ Московскаго государства и никогда не стоявшіе такъ близко къ русскимъ царямъ, какъ великороссы, не могли сложить о царяхъ и о царской власти столько пѣсенъ, сколько сложилось ихъ въ сѣверныхъ и центральныхъ областяхъ Россіи. Нѣкоторые историки изображаютъ Екатерину II злою мачихою для Украины, а между тѣмъ у черноморскихъ казаковъ распѣвается вотъ какая пѣсня про императрицу, уничтожившую Запорожскую Сѣчь.
Годи вже намъ журытыся, -- пора перестаты
Заслужилы видъ Царыци -- за службу заплаты,
Дала хлибъ, силь и грамоты за вирной службы.
Отъ теперь мы, мылы братья, забудемо нужды!
Въ Таманѣ жыть, вирно служыть, -- граныцю держаты,
Рыбу ловить, горылку пыть, -- ще й будемъ богаты,
Та вже можно женытыся -- и хлиба робыты,
А хто итыме изъ невирныхъ, -- якъ ворога быты,
Слава-жъ Богу, та Царыци, -- а покой Гетману
Подякуемо Царыци, -- помолымось Богу,
Що вона намъ показала -- на Кубань дорогу
[ См. "Старосвѣтскій бандуристъ" Закревскаго ].
М. Драгомановъ издалъ въ 1881 году въ Женевѣ цѣлую книгу съ цѣлью доказать, будто въ Малороссіи, въ массахъ населенія, происходитъ соціально-политическое броженіе, которымъ могутъ воспользоваться въ своихъ интересахъ наши революціонеры. Книга, о которой мы говоримъ, носитъ названіе: "Нови украински писни про граматскы справы". Драгоманову очень хотѣлось доказать, что взглядъ малороссовъ на царя имѣетъ мало общаго со взглядомъ великоросса, но "нови украински писни", которыя онъ приводитъ, доказываютъ совершенно противоположное. Въ нѣкоторыхъ изъ этихъ пѣсенъ идетъ рѣчь объ Императорѣ Александрѣ II и объ освобожденіи крестьянъ.
На многія лита нашему цареви,
Що зробывъ увольненья нашему краеви!
На многія лита ще й нашіи царевни,
Що насъ поривняла зъ панами наривни.
На многія лита нашей царыци,
Що не ходятъ на панщыну нашы молодыци!
На многія лита щей царевымъ дитямъ,
Що позволылы добрымъ людямъ въ корчми посылиты.
Ой, будемъ зароблять, на Боже даваты.
..............................
Нихто жъ теперь мужика, нихто жъ не забудетъ.
..........................
..........................
..........................
Помолытця, люды, Богу до святой матки,
Подарувавъ царь панщиноньку, подаруе й податки,
Помолытця, молодыцы, до святой фыгуры,
Що подарувавъ вамъ царь яйца матки куры.
(Стр. 78).
Ой, подружылысь паны зъ хлопамы:
Слава царевы ридному, слава!
Александръ Вторый въ насъ въ серцяхъ буде,
Діи его святыхъ Богъ не забуде;
Александръ Вторый въ насъ въ серцяхъ буде --
Для него зъ любовью кровъ наша й груды.
(Стр. 75).
Нема свята, ни недили -- а голосить въ церкви дзвинъ,
Мыло гуде въ опивночы, всихъ сзывае въ Божій димъ.
Кажутъ есть щось видъ царя
Чи не крыкнемъ ему: ура!
Дзвинъ гуде про нашу мылу долю, прійшовъ царскій манифесъ
Молимося за царя.
И вси крыкнемъ ему: ура!
(Стр. 76).
* * *
Народныя пѣсни, былины, пословицы, сказки и легенды о русскихъ царяхъ и о царской власти могутъ дать обильный матеріалъ для обширной монографіи о политическихъ инстинктахъ и воззрѣніяхъ русскаго народа. Ея отсутствіе составляетъ замѣтный и существенный пробѣлъ въ нашей ученой литературѣ. Монографія, о которой мы говоримъ, если бы она была написана съ талантомъ и знаніемъ дѣла, разсѣяла бы цѣлый рядъ иллюзій и миражей, которыми тѣшатъ себя наши политическіе скитальцы, считающіе возможнымъ передѣлать русскій государственный строй по французскому, или по англійскому образцу, по образцу Швейцарской республики или Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ.