Теоретические воззрения на смысл и значение русского самодержавия слагались постепенно и носят на себе отпечаток высокой и благородной идеи -- идеи, обязанной своим происхождением христианскому складу русской жизни, политическим преданиям Византийской империи и той руководящей роли, которая принадлежит в нашей истории Православию.
В ответе Иоанна Грозного на первую "эпистолию", полученную им от князя Курбского, есть несколько поистине замечательных и прекрасных строк, как нельзя лучше объясняющих взгляд первого московского Царя на его призвание и на нравственное оправдание принадлежавшей ему верховной власти. Вот эти строки: "Земля (русская) правится Божиим милосердием и Пречистыя Богородицы милостью, и всех святых молитвами, и родителей наших благословением, и последи нами, государями своими, а не судьями и воеводы, и еже ипаты и стратиги" (Сказания князя Курбского, II, 44).
Такова была точка зрения Грозного. Ревниво оберегая свою власть от всяких посягательств и противопоставляя притязаниям Курбского свою, ничем непоколебимую веру в спасительную силу самодержавия, Иоанн был далек от мысли видеть в нем право действовать произвольно и отнюдь не считал себя бесконтрольным повелителем своего народа. Он думал, что Русская земля управляется Божественным Промыслом, предстательством Царицы Небесной и угодников и только уже "последи" своими государями. Очевидно, что Иоанн Грозный не проповедовал деспотизма и отстаивал в споре с Курбским такое религиозно-политическое учение, которое не имеет с деспотизмом ничего общего. Грозный смотрел на себя как на орудие Божественного Промысла, как на Помазанника, облеченного властью на благо народа и обязанного дать строгий отчет в своих действиях и помышлениях. Всего поучительнее та скромность, которой проникнут отзыв Грозного о русских государях. Земля правится ими последи. Не им, следовательно, принадлежит высшая власть над нею, хотя в их руках и находится вся полнота земной, светской власти.
Та идея, которую высказал Иоанн Грозный в приведенном нами отрывке из его письма, существовала на Руси с той самой поры, как в ней зародилось самодержавие. Русский народ всегда видел в своих царях и императорах не только всемогущих властелинов, но и поборников всякой правды. Наши былины и пословицы доказывают это со всею ясностью, наши историки, несмотря на различие своих направлений, единодушно подтверждают то же самое. В русской юридической литературе, к сожалению, нет обстоятельного и вполне законченного исследования о царской власти; зато наши лучшие писатели и поэты не раз высказывали свои взгляды на русское самодержавие, и в их хотя и сжатых, но глубоких и верных замечаниях отразились воззрения целого народа. Лучшим людям земли Русской никогда не приходило в голову, что наше самодержавие представляет какую-то грубую, первобытную и отсталую форму правления, за которую нам нужно краснеть перед Западной Европой; напротив, они всегда учили, что в самодержавии заключается залог всех наших успехов и что мы должны дорожить им как благодетельным заветом прошлого, не увлекаясь либеральными и республиканскими веяниями.
Па Руси есть и теперь еще немало попугаев, бессознательно повторяющих чужие слова и твердо уверенных, что конституция Северо-Американских Соединенных Штатов составляет квинтэссенцию политической мудрости, а их гражданственность и свобода -- последнее слово человеческого благополучия. А между тем наш гениальный Пушкин еще лет шестьдесят назад так определил значение неограниченного монарха: "Зачем нужно, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон -- дерево; в законе слышит человек что-то жестокое и небратское. С одним буквально исполнением закона недалеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен. Для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномочной власти". Не следует думать, что Пушкин говорит здесь только о праве помилования. Его словам нужно придавать более широкий смысл. Это подтверждается дальнейшим развитием его мысли. "Государство без полномощного монарха, -- продолжает он, -- автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достиг-нули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина... Государство без полномощного монарха то же самое, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, -- никуда не пойдет концерт. А кажется, он сам ничего не делает: не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и у же один его взгляд достаточен на то, чтобы умягчить в том или другом месте какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы какой-нибудь дурак барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель и верховодец верховного согласия".
Комментируя слова Пушкина, Гоголь в своем письме "О лиризме наших поэтов" объясняет происхождение известного пушкинского стихотворения:
С Гомером долго ты беседовал один --
и затем говорит:
"Оставим личность Императора Николая и разберем, что такое монарх вообще, как Божий Помазанник, обязанный стремить вверенный ему народ к тому свету, в котором обитает Бог, и вправе ли был Пушкин уподобить его древнему боговидцу Моисею? Тот из людей, на рамена которого обрушилась судьба миллионов его собратьев, кто страшной ответственностью за них пред Богом освобожден уже от всякой ответственности пред людьми, кто болеет ужасом этой ответственности и льет, может быть, незримо такие слезы и страждет такими страданьями, о которых и помыслить не умеет стоящий внизу человек; кто среди самих развлечений слышит вечный, неумолкаемо раздающийся в ушах клик Божий, неумолкаемо к нему вопиющий, -- тот может быть уподоблен древнему боговидцу... Но Пушкина остановило еще высшее значение той же власти, которую вымолило у небес немощное бессилие человечества, вымолило ее криком не о правосудии небесном, пред которым не устоял бы ни один человек на земле, но криком о небесной любви Божией, которая бы все умела простить нам: и забвенье долга нашего, и самый ропот наш -- все, что не прощает на земле человек, чтоб один затем только собрал всю власть в себя самого и отделился бы от всех нас".
Полное, совершенное определение монарха Гоголь ищет в Библии. "Оно еще не приходило на ум европейским правоведам, но у нас его слышали поэты. Оттого и звуки их становятся библейскими всякий раз, как только излетает из уст их слово царь". В другом месте Гоголь говорит: "Полномощная власть государя потому оспаривается теперь в Европе, что ни государям, ни подданным не объяснялось ее полное значение". "Полномощная власть монархов, -- предсказывал Гоголь, -- не только не упадет, но возрастет выше по мере того, как возрастает выше образование всего человечества".
Вот как смотрели на самодержавие и на его великое культурно-историческое призвание гениальнейшие русские писатели. Так же смотрели на него и все наши крупные, выдающиеся умы. Все видели в нем не грубую, а великую нравственную силу, руководимую светлыми, возвышенными идеалами.