В России нет цезарепапизма в буквальном смысле слова; в ней нет цезарепапизма, если даже придавать этому весьма точному и определенному выражению самое распространительное толкование.
Конечно, русский Император принимает деятельное участие в делах Русской Церкви. Назначение епископов, открытие новых епархий и изменение границ старых, издание церковно-административных законов и т. д. -- все это делается не иначе как с его согласия. Но из этого вовсе не следует, что наши цари пользуются правами высшей духовной власти. Русский Император имеет дело не с Православием только, но и с другими религиями, исповедники которых живут в России. В числе его подданных есть и паписты, и лютеране, и армяне, и мусульмане, и евреи-талмудисты, и евреи-караимы, и проч., и проч., и русское правительство всегда считало себя вправе, не препятствуя свободному отправлению веры и богослужения иностранных исповеданий, руководить внешним управлением их духовных дел. Так, например, римско-католические и армяно-григорианские епископы, в сущности, назначаются при таком же участии царской власти, как и православные архиереи. Вся разница в том, что наши епархиальные преосвященные избираются государем из святителей, намеченных в кандидаты Святейшим Синодом, римско-католические -- из лиц, предлагаемых Ватиканом по соглашению с министром внутренних дел, армяно-грегорианские же -- из лиц, указываемых армяно-грегорианским католикосом и состоящим при нем Синодом. Даже сам католикос, избираемый представителями всего гайканского народа, нуждается в царской инвеституре и de facto назначается государем. Лютеранский генеральный синод и лютеранская генеральная консистория действуют в России под таким же контролем царской власти, как и наш Святейший Синод. Мусульманские муфтии, раввины евреев-талмудистов и газаны караимов назначаются в России опять-таки правительством. Но кому придет в голову утверждать, что русский Император имеет притязание быть духовным владыкой всех подвластных ему иноверцев? Если бы такая мысль была кем-нибудь высказана, она показалась бы в высшей степени дикой прежде всего самим иноверцам, смотрящим на нашего государя только как на представителя светской власти, который, разумеется, не может связать себя по рукам и ногам во всем, что касается их религиозного быта.
Иностранные писатели, усматривающие в России цезарепапизм, упускают из виду, что те права, которыми пользуются наши государи относительно внешней организации Православной Церкви в государстве, принадлежали и принадлежат относительно внешней организации церкви римско-католической даже тем правительствам Запада, которые имеют дело с государствами, населенными по преимуществу латинянами. И в Австро-Венгрии, и в Италии, и во Франции, и в Испании и т. д. (не говорим уже о Германии) ни один епископ не может быть назначен и ни одна епархия не может быть расширена или урезана без утверждения светской власти. То, что называют иностранные писатели, когда дело идет о России, цезарепапизмом, есть не что иное, как неизбежное последствие совместного существования Церкви и государства, дорожащего единением с нею или, по крайней мере, небезучастно относящегося к ее внешней и внутренней жизни. В России нет цезарепапизма, но в России нет, да и никогда не будет, совершенного отделения Церкви от государства, ибо русское царство созидалось при помощи Церкви, а Русская Церковь всегда пользовалась защитой наших царей и не только не тяготилась ею, а сама искала ее. И неудивительно: русское самодержавие шло всегда рука об руку с Православием и черпало свои нравственные силы в единении с ним.
По поводу выражения глава Церкви, встречающегося в наших основных законах в применении к Императору, считаем нелишним привести слова А. С. Хомякова из его статьи "О западных вероисповеданиях": "Когда после многих крушений и бедствий русский народ общим советом избрал Михаила Романова своим наследственным Государем (таково высокое происхождение императорской власти в России), народ вручил своему избраннику всю власть, какою облечен был сам, во всех ее видах... В силу избрания Государь стал главой народа в делах церковных, так же как и в делах гражданского правления; повторяю: главой народа в делах церковных и в этом смысле -- главой местной Церкви, но единственно в этом смысле. Народ не передавал и не мог передать своему Государю таких прав, каких не имел сам, а едва ли кто предположит, чтобы русский народ когда-нибудь почитал себя призванным править Церковью. Он имел от начала, как и все народы, образующие Православную Церковь, голос в избрании своих епископов, и этот свой голос он мог передать своему представителю. Он имел право или, точнее, обязанность блюсти, чтобы решения его пастырей и их соборов приводились в исполнение; это право он мог доверить своему избраннику и его преемникам. Он имел право отстаивать свою веру против всякого неприязненного или насильственного на нее нападения; это право он также мог передать своему государю. Но народ не имел никакой власти в вопросах совести, общецерковного благочиния, догматического учения, церковного управления, а потому не мог передать такой власти и самому Царю. Это вполне засвидетельствовано всеми последующими событиями. Низложен был патриарх, но это совершилось не по воле Государя, а по суду восточных патриархов и отечественных епископов. Позднее на место патриаршества учрежден был Синод, и эта перемена введена была не властью Государя, а теми же восточными епископами, которыми, с согласия светской власти, патриаршество было в России установлено. Эти факты достаточно показывают, что титул главы Церкви означает народоначальника в делах церковных. Другого смысла он в действительности не имеет и иметь не может; а как только признан этот смысл, так обращаются в ничто все обвинения, основанные на двусмыслии".
Во избежание недоразумения заметим, что, говоря о церковном управлении, А. С. Хомяков имел в виду внутреннюю церковную дисциплину, находящуюся в безраздельном ведении церковной власти, а не дела смешанного церковно-общественного характера (как то: дела о распределении церковно-административных округов, о церковно-административных учреждениях, дела брачные, регистрация случаев рождения и смерти, учреждение монастырей и церковных школ), которые ведаются и решаются церковной и государственной властью совместно. Предупреждая "повторение клеветы" о мнимом цезарепапизме наших императоров, Хомяков говорит: "Оно, пожалуй, возразит нам императорской подписью, прилагаемой к постановлениям Синода, как будто бы право обнародования законов и приведения их в исполнение было тождественно с властью законодательной. Оно возразит нам еще влиянием Государя на назначения епископов и членов Синода, как будто бы в древности избрание епископов, не исключая и римских, не зависело от светской власти (народа или государя) и как будто, наконец, и в настоящее время во многих странах римско-католического вероисповедания такая зависимость встречается не довольно часто.
Я говорю только о принципе, -- замечает Хомяков, -- притом с точки зрения Церкви, а не о применении, которое, как и все на свете, может быть во многих случаях недостаточным или не чуждым злоупотребления".
Теперешнее устройство и управление Русской Церкви, без сомнения, не составляет последнего слова нашего законодательства, и -- почем знать? -- может быть, в более или менее близком будущем Россия вспомнит все хорошее, чем обладала она до Петра и что было неосмотрительно разрушено Петровской реформой. Реставрацией добрых заветов нашей старины устранятся многие недостатки нашей современности. Тем не менее и при настоящем положении дел нельзя найти в России ни малейших следов цезарепапизма, который навязывают ей некоторые писатели.