Главное возражение, которое обыкновенно делается против русского самодержавия, как и против всех неограниченных монархий вообще, сводится к тому, что оно несовместимо с так называемой политической свободой. А политическая свобода -- это один из тех кумиров, которые обоготворены XIX веком и которые, увы, породили столько горьких разочарований и кровавых переворотов.
Действительно, русское самодержавие не может уживаться с тем, что обыкновенно называют политической свободой, то есть с народным представительством. Но стоит ли жалеть об этом? Ведь политическая свобода, понимаемая в этом смысле слова, не цель, а только средство. Она существует не сама для себя, а в интересах того или другого государства. Она хороша не безусловно, не всегда и везде, а лишь в том случае, если обеспечивает стране хорошее правление. В противном случае она является излишней обузой для народа и даже крайним злом. Если история и современность доказывают, что известное государство прекрасно уживается с самодержавием и достигает с помощью его и внешнего могущества, и внутреннего единства, и всяких культурных успехов, то ему нет надобности скорбеть об отсутствии "политической свободы". Если народ дорожит самодержавием и чувствует себя хорошо под его властью, то это значит, что он пользуется и свободой. Но доктринеры, отстаивающие "политическую свободу" во что бы то ни стало и взирающие на нее как на какой-то самодовлеющий фетиш, разумеют под политической свободой не доверчивое и любовное отношение народа к власти, а такие формы правления, которые выдвигают на первый план представительные учреждения и предоставляют гражданам право избрания членов парламента. При такой форме правления, говорят нам, народ сам распоряжается своею участью и своими делами и поэтому может почитать себя воистину свободным. Если вдуматься в эту теорию, то нетрудно будет обнаружить всю ее несостоятельность.
Прежде всего, народ в больших государствах не может даже и думать о неподдельном политическом самоуправлении, ибо нельзя же собирать многомиллионное население на одну общую сходку для обсуждения и решения более важных дел. "Народоправство", в истинном смысле слова, возможно только в небольших или, лучше сказать, микроскопических республиках, так что даже в республике Сан-Марино немыслимо собирать поголовное вече. О нем могут мечтать разве только глашатаи всемирной анархии, проповедующие уничтожение государств и государственных перегородок и замену их своего рода казацкими кругами, то есть небольшими общинами, самовластно ведающими свои дела.
Но разве не пользуется политической свободой тот гражданин, который принимает участие в избрании законодателей? Разве он не вправе сказать о себе: "И мне принадлежит некоторая доля державной власти. И я оказываю некоторое влияние на общий ход дел в государстве: ведь и мой голос определяет до некоторой степени состав и политику правительств"?
На этих-то иллюзиях и зиждется преклонение перед народным представительством, которое выдается за политическую свободу, хотя сплошь и рядом мало чем отличается от сущей тирании.
Мы назвали державные права избирателей иллюзией, ибо в этих правах действительно нет ничего, кроме самообмана. Какой-нибудь портной Карл или мясник Франсуа пресерьезно воображает себя политически свободным и даже властным человеком на том основании, что он участвует в выборах того или другого депутата. Бедняга! Если бы он взвесил хорошенько значение своих полномочий, он убедился бы, что ими не стоит дорожить. В самом деле, в чем заключаются его права? В том, чтобы высказываться за или против того или другого, по большей части совершенно неизвестного ему претендента на депутатское кресло. Если бы этот претендент обладал всей полнотой власти, то и тогда наш Карл или наш Франсуа смело могли бы почитать себя последними спицами в колеснице, ибо их голос в общей массе голосов не что иное, как капля в море. Но так как депутат, ради которого Карл или Франсуа отправляется к избирательным урнам, является лишь одним из многих законодателей парламента, то и почтенные ремесленники, мнящие себя способными руководить судьбами своей родины, выходят в конце концов прекомичными властелинами, влияние которых может быть выражено разве только дробью, приближающейся к бесконечно малой величине. В виде примера сделаем небольшое вычисление, взяв для образчика ну хотя бы Францию.
Во французской палате депутатов заседает обыкновенно до 600 человек. Допустим для краткости, что сенат de facto не играет никакой роли, что вся сила сосредоточена в палате депутатов и что каждый депутат пользуется вследствие этого одною шестисотою державной власти. К чему же сводятся права избирателя? Один депутат полагается на 70 000 жителей. Из этих 70 000 правами избирателя пользуются приблизительно 15 000. Выходит, следовательно, что каждому избирателю принадлежит 1/15000 доля влияния при выборе депутата, располагающего 1/600 долей державной власти. Простой арифметический расчет показывает, что наш портной Карл или мясник Франсуа пользуется всего одной девятимиллионной долей права решения законодательных и вообще государственных вопросов. 1/9000000 доля верховной власти -- это, согласитесь, такая гомеопатическая доза влияния, которой не стоит и дорожить. И тем не менее наш Франсуа чрезвычайно доволен тем, что он может сказать русскому крестьянину: ты не имеешь политической свободы, ибо не избираешь членов парламента, а я имею ее, ибо мне принадлежит 1/9000000 доля державной власти.
Не комично ли будет такое самодовольство по поводу прав, которые сводятся к нулю? А ведь нужно еще принять в расчет, что депутат, избранный Франсуа, может систематически оставаться в меньшинстве и проваливаться со всеми своими предложениями и запросами. Чему же в таком случае будут равняться державные права нашего мясника?
Существенная разница между самодержавными монархиями и такими формами правления, в которых на первом плане стоят представительные учреждения, заключается в том, что в самодержавных монархиях народ подчиняется одному лицу, а в республиках или в ограниченных монархиях -- многим лицам сразу. То же, что обыкновенно подразумевается под словами политическая свобода, народное представительство, имеет значение лишь чисто фиктивного отличия, то есть ничего существенного не представляющего... Наш честолюбивый мясник Франсуа, вероятно, с этим не согласится, как не согласится он и с тем, что выборы депутата ставят его в чрезвычайно комичное положение человека, блуждающего в потемках и совершенно неспособного рассуждать о государственных нуждах и делах.
Так называемому народному представительству совершенно неправильно присвоено имя политической свободы. Политическая свобода не там, где существуют избирательная агитация и парламент, а там, где народ идет рука об руку с верховной властью, не помышляя ни о каких революциях, с уважением относится к ней и к ее начинаниям, не допуская даже и мысли, чтобы она могла желать ему зла. Поэтому нам, русским, нет смысла завидовать французам, англичанам, итальянцам, швейцарцам и другим народам, обладающим "политической свободой". Русские цари пользуются у русского народа таким доверием и такою преданностью, какой не пользуются никакие парламенты, никакие президенты республики и никакие конституционные монархи.