Продолжаем наши замечания о мнимой несовместимости русского самодержавия не с так называемой, а с истинной политической свободой.
Если вы скажете нашему крестьянину, что он изнывает под игом политического рабства, он посмотрит на вас с величайшим удивлением и, как бы вы ему ни разъясняли своей мысли, ни за что не согласится с вами. Он чтит и любит своего Царя, он видит в нем Государя, данного ему Самим Богом, он твердо убежден, что Царь желает всякого добра своему народу и что он всегда готов подать руку помощи тем из своих подданных, которые страдают от несправедливости сильных мира сего и вообще претерпевают незаслуженные бедствия. Если нашему мужику плохо живется, он будет роптать и на неудобные для него порядки, и на начальство; но вы никогда не услышите от него слова укоризны Царю: он не допускает мысли, чтобы Царь мог желать ему зла или равнодушно относиться к страданиям своих подданных. Наш крестьянин нимало не сомневается в том, что Государь преисполнен наилучших намерений. Если русский мужик считает себя обездоленным каким-либо распоряжением высшей власти, он будет думать, что прочитанный ему указ подложен, неверно толкуется и т. д., но он ни в каком случае не будет обвинять Царя. Если он придет к заключению, что те или другие порядки приходятся народу чересчур солоны, он опять-таки будет сваливать ответственность на кого угодно, но только не на Царя. Всякое государственное неустройство он объясняет себе тем, что царская воля искажается или вовсе не исполняется. "Хочет Царь, да не хочет псарь", -- говорит наш крестьянин, пускаясь мудрствовать о государственных делах. Такое предположение лежит в основе громадного большинства крестьянских бунтов и беспорядков. Эти бунты и беспорядки сплошь и рядом вызывались исключительно темнотой народной толпы и разными вздорными слухами. Они порождали много печальных и трагических сцен и происшествий, но никогда не бывали направлены против Царя и царской власти, ибо народ видит в них своих лучших и естественных защитников и покровителей. Конечно, народу хорошо известно, что "до Бога высоко, до Царя далеко", но он говорит об этом не с горечью и раздражением, а с сознанием того, что на земле не может быть ничего совершенного.
Наша народная поэзия служит лучшим доказательством всего сказанного. У нас были когда-то и народоправства, и князья, которые избирались на вечах и которым веча "указывали путь". И что же? Народ почти совершенно забыл об этой эпохе. В народных песнях, ей посвященных, не слышно скорби об утраченных вольностях и беспорядочной политической свободе удельного периода. Были у нас когда-то и земские соборы, в которых некоторые из наших историков склонны видеть нерасцветший и отцветший зародыш парламентов Московского государства. И что же? Народная поэзия не воспела их, она, видимо, совершенно не интересовалась ими. В памяти народа сохранилось лишь предание о какой-то фантастической, небывалой Земской думе, будто бы собранной Алексеем Михайловичем для решения вопроса, отдавать ли Смоленск шведскому королю или нет. Героем этой песни является надежа Государь-Царь, которого хотят обмануть два изменника-боярина -- князь астраханский и князь казанский, подающие голоса в пользу уступки Смоленска шведам. Князь Милославский высказывается от имени "малых детушек-солдат" в противоположном смысле. Он советует не отдавать Смоленск, как хорошо укрепленный город, обладающий бессчетной золотой казной. Смоленск, говорит князь Милославский,
Не литовское строеньице -- московское!
"Надежа Государь-Царь", выслушав все три мнения, назначает Милославского смоленским воеводой, а князей казанского и астраханского отправляет на виселицу.
Такова единственная песня, в которой отразилось смутное воспоминание народа о земских думах.
Зато как богата наша народная поэзия песнями о русских царях! И замечательная вещь: каждая из этих песен проникнута глубоким уважением и явным сочувствием к представителям верховной русской власти. Даже об Иоанне Грозном народная поэзия сохранила теплое и благодарное воспоминание.
Когда возсияло солнце красное
На тоем-то небушке ясном,
Тогда-то воцарился у нас грозный царь,
Грозный царь Иван Васильевич, --
говорится в одной песне. Народ не забыл о жестокостях Грозного, но не они выдвигаются вперед в песнях о Царе Иоанне, а его мудрость, его величие, его справедливость, его славные дела.
Он грозен, батюшка, и многомилостив.
Он за правду милует, за неправду вешает, --
поется в одной песне про Иоанна.
Заканчивая свою летопись, пушкинский Пимен так объясняет цель предпринятого им труда:
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро --
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
Так и поступал всегда русский народ. Мрачные годы Иоаннова царствования он считал небесной карой, ниспосланной на страну за общенародные прегрешения, и, простив Грозному вспышки своенравия и гнева, сохранил в своей памяти преимущественно счастливейшие годы его царствования.
И в этом опять-таки сказывается политическое миросозерцание и политическое настроение русских людей, подчиняющихся своим царям безропотно и охотно, с полным сознанием благодетельного влияния царской власти.
Думать о ее упразднении или ограничении в России могут только беспочвенные фантазеры или круглые невежды. Россия привыкла к царской власти, сроднилась с нею, понимает ее значение и необходимость и доверяет ей.