После завтрака молодежь пошла в сад.
— Предложите мне руку, — обратилась Валентина к студенту.
Он покраснел, нахмурился и неловко округлил правый локоть. Она, улыбаясь, взяла его под руку.
— У вас и пруд есть? И лодка? Ах, как хорошо! Я хочу кататься. Как это я вчера не заметила, что пруд?
Девица Пулина радостно взвизгнула.
— Мы с вашего позволения в сю сторону не ходили, — заметил Алексаша, с великим удовольствием поглядывая на смущенного Хомякова.
Сели в лодку. Греб Алексаша. Валентина, прислонившись к корме, cмoтрела в небо. Хомяков усиленно курил и изредка поглядывал на нее смущенно и мрачно. Пулина взвизгивала при каждом колебании лодки. Разговор не клеился.
— Что ж вы молчите? Расскажите что-нибудь, — обратилась Валентина Ниловна к студенту. Тот вспыхнул и еще больше нахмурился.
— Я не мастер, вот Саша может.
— Он вечером расскажет про звезды, — заметил Алексаша.
— Про звезды? Отчего про звезды?
— Он звездочет. Всякую крупинку на небе знает.
— Вы занимаетесь астрономией?
— Между прочим. Моя специальность химии — я ведь не чистый математик, а естественник. А в астрономии я диллетант.
— Вечером вы мне расскажете о звездах, повелительно сказала Валентина. — Ах, как хорошо, — воскликнула она, щурясь и всматриваясь в даль.
Все оглянулись.
— Где? Что хорошо? — спросила mademoiselle Пулина.
— Облака. Вон замок… там вершины снежные, а вон профиль великана. Когда вглядишься, так жалко возвращаться на землю. А звезды я не люблю; они — страшные…
— Чем же они вас напугали, кузина?
Хомяков и Пулина недовольно покосились на него. Но Валентина не слышала вопроса и продолжала говорить вполголоса, ни к кому не обращаясь:
— Они страшные, потому что такие огромные и такие далекие. Тысячи лет идет свет от них… Свет из другой вселенной… Вам не жутко думать об этом? — обернулась она неожиданно к Хомякову.
— Да… иногда, может быть… Нет, я рад, когда смотрю на них и думаю о них. Я рад, что разум наш… т. е. не наш, а вообще человеческий… Словом, что он постиг вечные законы движения планет, расстояния… величины. Так что выходит… как бы сказать? Выходит…
— Что мой разум постичь этого не может, любезнейшая Большая Медведица.
— Не придирайтесь, кузен. Мысль ваша мне совершенно ясна, — опять обратилась она к Хомякову. — Но… но все-таки человек порядочное ничтожество. И было бы еще ничтожнее, если бы у него не было бессознательного и смутного стремления к иным таинственным мирам. Впрочем, не у всех есть такое стремление, — прибавила она, улыбнувшись. — Вот у прозаического кузена моего, кажется, преобладает стремление ко всему земному.
— Пока вы живете на земле, поэтическая кузина.
— Ну, теперь домой, довольно, — скомандовала Валентина, после нескольких минут общего молчания.
Алексаша круто повернул лодку.
— Домой — так домой! И я предлагаю партию в крокет. Нас как раз четверо, — заметил он, взглянув на Валентину.
— Крокет? Отлично, — решила она. — Я отвратительно играю, но это все равно.
К дому она шла под руку с Алексашей.
— Как зовут вашего друга?
— Хомяк, Большая Медведица, Кассиопея, звездочет…
— Нет, серьезно?
— Михаил Иванов.
— Он — милый. Я люблю диких.
— Приручать любите? А как вам наш богатей понравился, Кобылкин?
— Этот — с разноцветным лицом и зелеными зубами? Довольно противным.
— Это у нас первый нумер. В свое время много ему повезло и теперь у него около миллиона. Впрочем, он малый добрый.
— А Бог с ним! Ну что же, ставьте крокет.
Кобылкин и Нил Нилович, сидевшие на балконе — доктор уехал после завтрака — и потягивавшие кофе с коньяком, умоляли принять их в игру. Оба были красны и очень оживлены — результат «упоения», как объяснил Алексаша. Бобылев, дремавший около тучной madame Пулиной, тоже изъявил желание играть; Анна Власьевна грозно посмотрела на него, и он мгновенно стушевался, а увидев, что супруга его заговорила с Пулиной — тихо встал, отошел в сторону, а потом и совсем скрылся в комнату, к великому, хотя и недовершенному изобретению.