Географическія изслѣдованія были всегда моимъ любимымъ конькомъ. Благодаря ему, я провелъ пять лѣтъ для изученія бывшихъ испанскихъ и англійскихъ колоній въ новомъ-свѣтѣ, равно какъ и ихъ метрополій. Болѣе семи мѣсяцевъ пробылъ я въ Мехикѣ и посѣтилъ важнѣйшіе рудники ея въ Гванахвато, Закатекасъ и Реаль-дель-Монте. Я намѣренъ былъ сухимъ путемъ пробраться въ Среднюю-Америку и продолжать потомъ путешествіе по Панамскому-Перешейку до Колумбіи; но междоусобная война, вспыхнувшая въ то время, и дождливое время года, испортившее дороги, преградили мнѣ путь въ эти любопытныя и малоизвѣстныя страны. Я рѣшился ѣхать въ Акапулько, чтобъ на первомъ, какой попадется, кораблѣ отправиться въ экваторіальную Америку.
Президентомъ Мехиканской-Республики былъ въ то время Сант-Анна. Онъ совѣтовалъ мнѣ не выѣзжать изъ столицы, потому-что на западѣ начало обнаруживаться общее возстаніе цвѣтныхъ людей противъ бѣлыхъ. То была естественная реакція безчеловѣчнаго обращенія бѣлыхъ людей съ цвѣтными во время испанскаго владычества. Окинутый, какъ сѣтью, этимъ кровавымъ разливомъ анархіи, ожидая, что не сегодня, такъ завтра, увижу баррикады на улицахъ самой столицы, я, послѣ зрѣлаго размышленія, рѣшился сдѣлать ни болѣе, ни менѣе того, что дозволялъ нормальный планъ моего путешествія, и, положась на милосердіе небесное, направилъ путь свои въ Акапулько. Молодой лордъ Р.... прибывшій со мной изъ Соединенныхъ-Штатовъ, чтобъ отсюда ѣхать въ Южную-Америку, не захотѣлъ продолжать путешествія. Его ждали въ Англіи ежегодный доходъ въ 20,000 фунтовъ стерлинговъ (460,000 рублей) и прекрасная молодая жена: потому я и не посмѣлъ настаивать, чтобъ онъ пустился далѣе, презирая всѣ опасности, сопряженныя съ такимъ положеніемъ дѣлъ. Я разстался съ нимъ въ Мехикѣ.
Въ мирное время, изъ Мехики въ Акапулько ѣздятъ обыкновенно въ восемь дней: я ѣхалъ полтора мѣсяца. Пока мы были въ холодной землѣ (tierra fria) { Tierra fria (холодная земля): такъ называется страна нагорная и возвышенныхъ плоскостей.}, то могли слѣдовать нашему направленію безъ большихъ затрудненіи; по какъ-скоро спустились въ теплую (tierra caliente) { Tierra caliente (теплая земля) -- есть, напротивъ, страна равнинъ, наиболѣе Приморскихъ.}, то разомъ попали въ самый разгаръ анархіи, опустошавшій эту несчастную страну. Испанскій купецъ, уроженецъ астурійскій, присоединился къ нашему маленькому каравану. Мы были хорошо вооружены и шли постоянно окольными дорогами, чтобъ не наткнуться на отряды Альвареса, который принялъ начальство надъ партіею цвѣтныхъ людей, хотѣвшихъ истребить всѣхъ бѣлыхъ. Сначала, счастіе улыбалось вамъ; мы думали, что уже миновали всѣ опасности, благословляли небо, какъ въ одно прекрасное утро, выѣзжая изъ лѣсной прогалины, неожиданно встрѣтили шайку разбойниковъ. Какъ громовой ударъ, поразили насъ крики: halto! ayi bocca a bajo! (стой! ложись на-земь!) {Этотъ крикъ употребляется вообще всѣми американскими разбойниками (salteadores). Они приказываютъ жертвамъ своимъ ложиться ницъ и затѣмъ грабятъ всю ихъ поклажу. Вѣроятно, эту предосторожность считаютъ они необходимою для того, чтобъ ограбленные ими не могли въ-послѣдствіи узнать ихъ съ перваго взгляда.}. Ихъ было человѣкъ 25 или 30, насъ четверо, да и то только двое могли сражаться. Я хотѣлъ войдти въ переговоры и заплатить выкупъ, но, въ отвѣтъ, услышалъ повтореніе перваго приказа. Думать было нечего; не подвергаясь вѣрной смерти, мы не могли сдѣлать ни малѣйшаго употребленія изъ нашего оружія, не могли также бѣжать, потому-что со всѣхъ сторонъ были окружены.
Итакъ, мы слѣзли съ коней, прилегли лицомъ къ землѣ, и въ нѣсколько минутъ были обобраны до-чиста; съ насъ сняли даже платье и сапоги, гдѣ грабители надѣялись найдти деньги. Насъ отвели, пѣшкомъ подъ крѣпкимъ прикрытіемъ, въ индійскую деревушку, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ этого роковаго мѣста, заперли въ хлѣвъ и приставили къ дверямъ часоваго. Вечеромъ, герильи (guerillas) {Guerillas -- множественное отъ guerilla; слѣдственно, употребляемое у насъ часто выраженіе "Дерильясы" вовсе неправильно.}, покинувшіе насъ и отправившіеся на дальнѣйшіе подвиги, воротились полу-пьяные и объявили намъ, съ разными оскорбленіями, что убили двухъ гачупиновъ (gachupinos) { Gachupino -- ругательное прозвище, которое Мехиканцы даютъ всѣмъ Испанцамъ.}, и что вскорѣ и мы всѣ подвергнемся такой же участи. Я старался убѣдить ихъ, что я не Испанецъ; они не хотѣли вѣрить, и въ заключеніе сказали мнѣ: "es siempre la misma sangre maledita! (все та же проклятая кровь!)...
Цѣлую ночь мы не видали ихъ; насытясь кровью и золотомъ, они пресыщались пулькой { Pulque -- перебродившая жидкость изъ сердцевины алоя. Она имѣетъ молочный цвѣтъ и несовсѣмъ-пріятный вкусъ. Сначала освѣжаетъ, потомъ опьяняетъ.}. Астурійскій спутникъ мой, желтый и прозрачный, какъ восковая свѣча, перебиралъ чотки и пересчитывалъ грѣхи свои; онъ такъ былъ напуганъ, что считалъ себя уже почти-излишнимъ для сего свѣта. Смотря на него, сначала я не могъ удержаться отъ смѣха; наконецъ, мнѣ стало досадно. Въ томъ положеніи, въ какомъ мы находились, надо было предпринять какую-нибудь рѣшительную мѣру. То, на что, по-видимому, рѣшился Астуріецъ, мнѣ вовсе не нравилось. Я подползъ къ нему, тряхнулъ его за руку, чтобъ прервать его размышленія, заговорилъ о женѣ его, о дѣтяхъ, о родинѣ; наконецъ, испанская кровь пробудилась, и планъ нашъ былъ составленъ.
Задыхаясь отъ жара, мы попросили караульнаго достать намъ пульке. Я показалъ ему красивыя чотки изумленнаго Астурійца и обѣщалъ отдать ихъ въ награду за такую снисходительность. Двуногой церберъ поддался искушенію, и пульке была принесена. Мы принялись угощать его, и онъ имѣлъ неосторожность не отвергнуть нашего угощенія. Кончивъ попойку, мы легли на полу, въ углу хлѣва, а часовой, все еще помня о своей обязанности, легъ спать поперегъ отверстія, исправлявшаго должность двери нашей тюрьмы. Черезъ нѣсколько минутъ, мы услышали, онъ захрапѣлъ, и винтовка, которую онъ до-тѣхъ-поръ не выпускалъ изъ рукъ, покатилась по землѣ.
Настала критическая минута: надлежало или пройдти чрезъ этого человѣка, или на другой день, можетъ-быть, лишиться жизни. Я взглянулъ на Астурійца: онъ упалъ духомъ, дрожалъ, какъ листъ, и началъ опять что-то бормотать про себя. Я не сказалъ ему ни слова, но однимъ скачкомъ перепрыгнулъ черезъ соннаго часоваго. Поставленный между двухъ огней, Астуріецъ рѣшился послѣдовать за мной, но въ испугѣ зацѣпилъ ногой караульнаго. То была страшная минута,-- минута, когда сердце само-собою перестаетъ биться. Часовой, потревоженный неловкимъ моимъ спутникомъ, вдругъ протянулъ руки, какъ-будто желая что-то схватить. Мы кинулись на него, готовые задушить его при малѣйшемъ движеніи... Нѣсколько секундъ глядѣли мы на него, не рѣшаясь еще дѣйствовать: намъ не хотѣлось проливать крови безъ послѣдней крайности... Часовой не просыпался. Движеніе его было чисто-машинальное; скоро онъ снова захрапѣлъ.
На-разсвѣтѣ, мы уже были въ дѣвственныхъ лѣсахъ Мехики, далеко отъ того мѣста, гдѣ совершилась эта страшная сцена. Мы брели, сами не зная куда. Такъ прошло около двухъ недѣль. Днемъ, когда Индійцы были на работѣ, мы просили милостыни у женщинъ и стариковъ. Наконецъ, истощенные усталостью и голодомъ, истерзанные москитами и терніемъ, мы пришли въ одинъ вечеръ на берега морскіе, верстахъ въ 80 отъ Акапулько. То была бухта Тихаго-Океана, называемая Палисада,-- обыкновенный притонъ контрабандистовъ и корсаровъ. Тамъ, шесть дней, въ самомъ бѣдственномъ положеніи, ждали мы прихода какого-нибудь судна. На седьмой, первые лучи солнца, золотя отдаленную линію горизонта, вдругъ освѣтили мачты корабля и, всматриваясь въ него, мы замѣтили небольшой трехугольный парусъ, плывшій въ направленіи къ намъ. Къ вечеру, шлюпка, наполненная черными людьми, причалила къ берегу, и чрезъ нѣсколько минутъ два бѣлые человѣка раздѣлили съ нами нѣсколько морскихъ сухарей, у огня нашего бивуака. Одинъ изъ нихъ былъ капитанъ корабля, другой его подшкиперъ.
Скоро разсказана была имъ наша печальная исторія. Капитанъ, пришедшій сюда за контрабандой (за серебромъ въ слиткахъ и кошенилью), обѣщалъ взять насъ на корабль, съ условіемъ, чтобъ каждый изъ насъ заплатилъ за проѣздъ по 15 дублоновъ (1,200 руб.) { Дублонъ, или золотая унція, на наши деньги -- около 80 рублей ас.}. Эта плата елшикомъ-велика была даже для мильйонеровъ,-- а для насъ, неимѣвшихъ ничего, кромѣ рубашекъ, она была просто нелѣпостью. Не жалуясь на такое возмущающее душу корыстолюбіе, мы обѣщали ему все, и, уложивъ контрабанду въ шлюпку, съ нетерпѣніемъ выжидали прихода корабля, лавировавшаго въ открытомъ морѣ.
Между-тѣмъ, поднялась буря, одна изъ тѣхъ бурь, какія бываютъ только подъ тропиками. Ровная поверхность моря, которую вѣтеръ не успѣлъ еще взволновать, кипѣла и кружилась; пѣна бѣлѣла на ней. Корабль, не имѣя возможности продолжать лавированіе, исчезъ. Мы узнали въ-послѣдствіи, что, потерпѣвъ нѣсколько поврежденій, онъ нашелъ убѣжище въ акапулькской гавани. Два дня мы ждали его; наконецъ, не видя его возврата, отчалили отъ берега. Море снова было тихо и гладко, какъ зеркало. По-крайней-мѣрѣ, сутки намъ надо было грести, чтобъ обогнуть крутой, отвѣсный мысъ, которымъ оканчивались скалы акапулькскаго бассейна.
Чрезъ нѣсколько времени послѣ нашего отъѣзда, поднялся и началъ видимо свѣжеть противный вѣтеръ. Къ концу втораго дня, мы прошли только половину нашего пути. Провизія, состоявшая изъ сухарей и лука, почти вся истощилась; воды не было; пристать къ берегу мы не смѣли, изъ опасенія прибрежныхъ бандитовъ. Оставался еще небольшой боченокъ съ аракомъ. Время-отъ-времени капитанъ раздавалъ маленькія порціи этого напитка, чтобъ поддержать наши слабѣющія силы. Малайцы {Эти Малайцы навербованы были для "Воладоры" ("Voladora" -- такъ назывался бригъ нашего корсара) на Островахъ-Филиппинскихъ.-- Воладора значитъ: "Летунья" по-испански.}, составлявшіе большую часть экипажа, въ концѣ третьяго дня взбунтовались; они грозили кинуть насъ въ море, если мы не отдадимъ въ ихъ распоряженіе всего боченка арака. Надо было уступить; но какъ-скоро боченокъ перешелъ въ ихъ руки,-- какъ дикіе звѣри, съ безумною жадностью принялись они утолять свою жажду, и съ-разу осушили его.
Началась сцена отвратительная; никто не хотѣлъ ни грести, ни слушаться. Завязалась ссора. Уже одинъ мулатъ былъ умерщвленъ ударомъ крика (малайскаго кинжала). Мы не могли справиться съ шлюпкой на морѣ, которое въ-продолженіе ночи расходилось, и на-разсвѣтѣ брошены были на берегъ.
Всѣхъ насъ выкинуло въ море; двое утонули, остальные кое-какъ спаслись, борясь съ волнами, набѣгавшими на берегъ. Барка раскололась пополамъ о скалы; весь грузъ погибъ; о немъ никто не заботился,-- у всѣхъ на умѣ было одно: утолить нестерпимую жажду. Всѣ разбрелись отъискивать прѣсную воду. Помню чувство, когда мы наконецъ открыли ключъ, бѣжавшій изъ расщелинъ скалы: всѣ кинулись къ нему съ такою жадностью, что завязалась сильная драка... Краснѣю еще при воспоминаніи о кулачномъ побоищѣ, въ которомъ и я не могъ не принять участія при этомъ случаѣ. Къ-несчастію, есть истина неопровержимая: чувственная нужда можетъ довести человѣка до состоянія звѣря. Подъ этими знойными широтами, гдѣ солнце съ-дѣтства палитъ кровь человѣка, -- страшнѣе, чѣмъ въ климатахъ умѣренныхъ, бываютъ страсти его, когда выходятъ изъ своихъ предѣловъ. Справедливо также, что нѣтъ мученія ужаснѣе жажды: эта мука сильнѣе муки голода и раздражаетъ человѣка до невѣроятной свирѣпости.
Въ-волю утоливъ жажду, мы принялось за черепахъ, которыя водятся здѣсь въ большомъ количествѣ. Все, что мы могли найдти черепашьихъ яицъ, было съѣдено безъ милосердія. Солнце касалось уже зенита; надо было подумать о томъ, какъ бы взобраться на береговые утесы, отдѣлявшіе насъ отъ Акапулько. Малайцы не хотѣли слушаться и продолжали ѣсть; двое изъ нихъ объѣлись до того, что занемогли горячкою. Послѣ нѣсколькихъ переговоровъ, нѣкоторые изъ насъ рѣшились подняться на прибрежный гребень. Острыя вершины скалъ раздирали ноги, и мы пришли къ городскимъ воротамъ, какъ окровавленныя привидѣнія. Городъ Акапулько, безпрерывно тревожимый землетрясеніями, былъ тогда объявленъ въ осадномъ положеніи. Съ величайшимъ трудомъ добились мы, чтобъ насъ впустили въ городъ. Капитанъ тотчасъ отправился на свой корабль, стоявшій на якорѣ въ гавани, и на другой день сказалъ мнѣ рѣшительно, что покинетъ меня тутъ, если я не заплачу ему впередъ половины денегъ за проѣздъ. Это значило приставить мнѣ ножъ къ горлу.
Въ отчаяніи просилъ я его подождать, пока въ Сант-Леонѣ-де-Никарагуа или въ Гуаякиль не получу я дупликатовъ векселей моихъ, посланныхъ туда изъ Мехико другимъ путемъ. Все было безполезно: онъ рѣшительно хотѣлъ покинуть меня въ этомъ вертепѣ разбойниковъ.
Майоръ N... къ то время былъ въ Акапулько. Не зная меня, съ величайшимъ радушіемъ предложилъ онъ мнѣ 8 дублоновъ, съ тѣмъ, чтобъ я далъ ему вексель на моего банкира въ Мехико. Предоставляю вамъ отгадать, отказался ли я... Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не совѣтовалъ мнѣ плыть на этомъ бригѣ; по его вооруженію, майоръ N... предполагалъ, что это судно едва-ли ограничивается одною контрабандой. Да и капитанъ не внушалъ ему никакой довѣренности. Нѣтъ надобности говорить, что я былъ совершенно-согласенъ съ Англичаниномъ; но мнѣ нельзя было ни воротиться назадъ, ни оставаться здѣсь, потому-что ранѣе двухъ или трехъ мѣсяцевъ не было никакой надежды увидѣть другой корабль на этомъ береговомъ пунктѣ. Притомъ, мнѣ нечего было терять, кромѣ жизни,-- а жизнью такъ часто рискуешь въ подобныхъ путешествіяхъ, что я привыкъ думать о ней только въ минуты крайней опасности.
И такъ, я разстался съ великодушнымъ Англичаниномъ и бѣднымъ моимъ Астурійцемъ, который, казалось, истощилъ все свое мужество, перешагнувъ черезъ соннаго караульнаго: у него уже не доставало духа перешагнуть черезъ Тихій-Океанъ.
Попутный вѣтеръ надулъ скоро паруса наши, и "Воладора" легко понеслась къ зеленистымъ берегамъ Гуаякиля. Какъ-скоро мы вышли въ открытое море, на нашемъ суднѣ произошла совершенная перемѣна. Въ мгновеніе ока, оно приняло видъ воинственный и грозный. На палубь явились шестнадцать коронадъ, изъ которыхъ четырнадцать были спрятаны въ трюмѣ, когда бригъ стоялъ у берега, и вдругъ какъ-бы силой чародѣйства увеличился экипажъ его,-- казалось, будто изъ воды поднялись люди съ угрюмыми лицами. Капитанъ, сбросивъ личину, вдругъ принялъ свой естественный характеръ -- характеръ корсара.
Онъ былъ генуэзскій уроженецъ, воспитанникъ королевскаго морскаго корпуса. Достигнувъ мичманскаго чина, онъ покинулъ свой флагъ въ Ріо-Жанейро и взялся за ремесло морскаго разбойника. За разныя злодѣянія онъ осужденъ былъ на смерть; казни избѣжалъ онъ на той же самой "Воладорѣ", которая несла его и теперь, легкая и беззаботная, по струистой синевѣ океана. Въ наружности этого человѣка было что-то зловѣщее. Взглядъ его былъ взглядъ змѣи, и въ глубинѣ сѣро-зеленыхъ глазъ его была свирѣпость, пробивавшаяся сквозь коварныя ласки. Рѣчь его въ одно и то же время была пріятная и шипящая; небольшой ростъ и длинные рыжеватые волосы увеличивали странность его вида. По инстинкту и какъ-бы вопреки самому-себѣ, нельзя было довѣрять ему.
Не смотря на жестокость условій, на какихъ принялъ онъ меня на корабль, я старался всячески угождать ему. Я очень-хорошо чувствовалъ, что участь моя совершенно въ его рукахъ. Обрадовавшись, что у него есть въ запасѣ троутоновъ секстантъ, я предложилъ помогать ему въ астрономическихъ наблюденіяхъ и вычисленіяхъ.
Въ-теченіе восьми дней, все шло довольно-хорошо, хотя со времени отъѣзда изъ Акапулько онъ обращался со мной вообще очень-неласково.
Однажды, когда вѣтеръ былъ противный и волны сильно пабьгали на палубу брига, корсаръ, вѣроятно будучи не въ духѣ, оскорбилъ меня болѣе обыкновеннаго своимъ нахальствомъ. Нѣсколько времени я не отвѣчалъ ему; наконецъ, полагая, что уже пора остановить его дерзости, осмѣлился замѣтить ему, что за такое обращеніе вовсе не стояло платить 15 дублоновъ. При этихъ словахъ, змѣиные глаза его засверкали, онъ сжалъ зубы и отрывистымъ голосомъ приказалъ мнѣ сойдти въ трюмъ. Я не послушался; завязалась ссора -- онъ обнажилъ кинжалъ и погрозилъ мнѣ имъ. Доведенный до крайности, я потерялъ всякое терпѣніе, кинулся на него и вырвалъ кинжалъ. Признаюсь, демонстрація была ужь через-чуръ сильна, и я долженъ былъ поплатиться за нее. Она привела меня на край гибели. Корсаръ, не шевеляся, пристально слѣдилъ за движеніемъ моихъ глазъ, за движеніемъ моихъ рукъ. Вдругъ я почувствовалъ, что меня сзади схватили. Кинжалъ былъ у меня вырванъ. Видя, что я совершенно въ его власти, онъ вдругъ измѣнился въ лицѣ, будто дельфинъ, мѣняющій на солнечныхъ лучахъ оттѣнки своей блестящей чешуи. Самымъ оскорбительно-ироническимъ тономъ сказалъ онъ мнѣ: "Вы такъ жаловались на меня, сеньйоръ-кавальеро; посмотримъ, не лучше ли вамъ будетъ въ обществѣ акулъ. Бросить его въ море!"
Выраженіе, съ какимъ произнесъ онъ этотъ смертный приговоръ, окаменило меня. Я пошелъ на переговоры... съ большимъ трудомъ оставилъ онъ мнѣ жизнь, но велѣлъ надѣть на меня желѣза.
Дней черезъ двадцать, вошли мы въ гуаякильскій портъ. Красивый перуанскій корветъ стоялъ тамъ на якорѣ. Корсаръ поднялъ перуанскій флагъ и смѣло прошелъ мимо его. Мы кинули якорь подлѣ берега. Пушки снова были спрятаны, и половина экипажа исчезла. Корсаръ, имѣвшій въ городѣ связи съ капитаномъ порта и другими лицами, немедленно отправился на берегъ. Онъ строго запретилъ мнѣ слѣдовать за нимъ. Я не отвѣчалъ ни слова; но только лишь увидѣлъ, что онъ скрылся въ улицахъ гуаякильскихъ, я прыгнулъ въ воду и поплылъ къ пристани.
Вышедъ на берегъ, я спросилъ у прохожихъ, смотрѣвшихъ на меня съ изумленіемъ, гдѣ живетъ консулъ мехиканскій. Я зналъ, что давно уже писали къ нему о моемъ проѣздѣ чрезъ Гуаякиль. Я явился къ нему, весь мокрый, и тотчасъ объявилъ о корсарѣ. Консулъ, человѣкъ честный и рѣшительный, отвелъ меня къ женѣ своей, просилъ ее позаботиться обо мнѣ, а самъ поспѣшилъ на перуанскій корветъ.
Перемѣнивъ платье, я отправился въ гавань посмотрѣть, что будетъ съ моимъ корсаромъ. Еще не доходя до пристани, къ крайнему прискорбію, увидѣлъ я, что "Воладора" уже подняла паруса, и, легкая, стройная, выходила изъ рѣки. Военный корветъ вскорѣ послѣ того поднялъ якорь, и недѣли черезъ двѣ, когда онъ воротился въ Гуаякиль, я съ огорченіемъ узналъ, что онъ не могъ настигнуть брига, по причинѣ быстроты его хода и безвѣтрія. Признаюсь, мнѣ было очень-досадно, что не удалось посмотрѣть на корсара повѣшеннаго на большой мачтѣ!..
Вотъ приключеніе, соединившее меня съ майоромъ N... Возвратимся же теперь въ Сант-Луисъ къ доброму Англичанину, который, сидя въ моей хижинѣ, преспокойно потягиваетъ грогъ со всѣмъ британскимъ хладнокровіемъ.