Рудопромышленая компанія, поручившая майору N... производить поиски въ богатыхъ почвахъ Соноры и Синалои, въ Сѣверо-западной-Мехикѣ, прислала ему приказаніе отправиться немедленно въ Вера-Крусъ, и оттуда въ Ямайку, гдѣ онъ долженъ былъ найдти въ готовности снаряды и людей для начатія новыхъ изъисканій въ Чили. Вотъ почему этотъ предпріимчивый человѣкъ, на котораго ни мало не дѣйствовали ни неудачи, ни труды, ни опасеніе встрѣтиться съ дикими Индійцами, досталъ въ Буэнос-Айресѣ огромный ноевъ ковчегъ, для перевоза въ Мендосу всѣхъ снарядовъ, которыми онъ былъ заваленъ.
Съ нимъ было нѣсколько корнуаллійскихъ рудокоповъ. По привычкѣ жить подъ туманнымъ небомъ, въ глубокихъ галлереяхъ каменноугольныхъ копей, этимъ добрымъ людямъ, съ ихъ раздутыми щеками и весьма-прозаическими наклонностями, было какъ-то неловко подъ поэтическимъ небомъ. Когда я спросилъ, нравится ли имъ климатъ, одинъ изъ нихъ, дотронувшись до края своей шляпы, простодушно отвѣчалъ: "Sure enough, sir, the beef of this country is good". (Да, такъ, порядочно, сударь; говядина не дурна). Нельзя не позавидовать этому оригинальному способу наслаждаться красотами природы!
Вечеромъ, въ тотъ самый день, какъ они пріѣхали въ Сант-Луисъ, спокойно бесѣдовалъ я въ своей лачугѣ съ майоромъ, какъ вдругъ услышали мы сильный шумъ въ сосѣднемъ домѣ: Корнуаллійцы, плотно и весело поужинавъ, затянули изо всей мочи "Rule Britannia", сопровождая эту патріотическую пѣсню щедрыми возліяніями джина.
Англичанинъ -- по-истинѣ, единственный человѣкъ, который вездѣ какъ дома; въ какой странѣ ни находился бы онъ, всюду переноситъ онъ и свой характеръ и свои привычки; они соединены съ его чувствомъ политическаго единства, съ его горячею любовью къ отечеству;-- это олицетвореніе народнаго эгоизма. Тому же чувству должно приписать и то, что теперь флагъ великобританскій господствуетъ на самыхъ важныхъ пунктахъ всемірной торговли, поддерживаемый геніальными соображеніями и твердою, просвѣщенною волею. Когда народный эгоизмъ достигаетъ такой высоты, въ немъ есть что-то столь великое, что невольно забываешь о его недостаткахъ.
Ночной сторожъ (sereno) давно уже пропѣлъ Аве-Марію {Почти во всей Южной-Америкѣ кричатъ сперва "Ave Maria purissima" (пречистѣйшая Богородица), а потомъ: alas doce или onze han locado y cielo nublado или estrcllado" (полночь или одиннадцать часовъ пробило; небо ясно или мрачно -- смотря по времени и по погодѣ).} и возвѣстилъ полночь, а наши безстрашные друзья, Корнуаллійцы все еще изо всей силы тянули "Rule Britannia". Кажется, майоръ N... на другой день пожурилъ ихъ немного за то, что большая часть ихъ найдена была подъ столомъ.
На-разсвѣтѣ, явился къ намъ босой вѣстникъ, весь въ лохмотьяхъ, который, преважно остановившись на порогѣ избы, громко провозгласилъ: "El muy Illustre Señor Corregidor de S-t Luis! (знаменитѣйшій г. коррехидоръ Сант-Луиса!), и черезъ нѣсколько минутъ въ дверяхъ показалась надменная фигура этого важнаго и могучаго сановника, взявшаго съ меня наканунѣ порядочную взятку.
Послѣ обыкновенныхъ предварительныхъ привѣтствій, которыя у Южныхъ Американцевъ всегда продолжаются не менѣе получаса, грязный тѣломъ и душою демократическій сатрапъ, не теряя своего величія, опустился въ висѣвшую въ комнать койку. Койка затрещала подъ этой величественною особою, и потолокъ задрожалъ, какъ отъ землетрясенія.
Закуривъ сигарку, онъ съ значительнымъ видомъ положилъ на столъ огромный пакетъ депешей, явно доказывающій, что письмоводная зараза переселилась съ Коломбомъ и въ новый-свѣтъ изъ стараго. За тѣмъ, г. коррехидоръ сталъ пристально всматриваться въ почтеннаго майора N... Наконецъ, прервавъ молчаніе, завелъ онъ съ нимъ разговоръ, котораго я никогда не забуду.
Отъ путешественника читатели обыкновенно требуютъ изображенія мѣстныхъ понятій о разныхъ предметахъ, мѣстную точку зрѣнія, по это не такъ легко, какъ съ перваго вида кажется. Можно прожить цѣлый годъ въ краѣ и не имѣть возможности угадать сокровенную причину разныхъ происшествій, ежедневно встрѣчающихся: обыкновенно боятся чужестранца, или не говорятъ при немъ о вещахъ, по мнѣнію туземцевъ, слишкомъ-обыкновенныхъ,-- а эти-то обыкновенныя вещи и составляютъ именно отличительную черту страны и разгадку того, что въ ней происходитъ. Случаи, когда туземцы разболтаются о своихъ домашнихъ дѣлахъ, очень-рѣдки; ихъ долженъ ловить путешественникъ, ибо ими объяснится многое, дотолѣ ему непонятное. Къ такимъ случаямъ относится странная встрѣча между понятіями Англичанина и южнаго Американца, которой я былъ свидѣтелемъ.
Съ первыхъ словъ, коррехидоръ поразилъ насъ своимъ невѣроятнымъ невѣжествомъ и еще болѣе-невѣроятнымъ тщеславіемъ. Можетъ-быть, ему случилось кое-что прочитать о настоящемъ развитіи механическихъ искусствъ въ Европѣ, въ какомъ-н будь старомъ фельетонѣ, случайно занесенномъ сюда изъ Сант-Яго послѣднимъ памперомъ. Этотъ фельетонъ свелъ съ ума нашего коррехидора; прочитавъ его, онъ вообразилъ, что проглотилъ ученость всего свѣта. Собравшись съ духомъ и важно присѣвъ на койкѣ, онъ пустилъ на бѣднаго майора N... проливной дождь самыхъ инквизиторіальныхъ запросовъ обо всемъ, что заварилось въ его тяжелой головѣ.
Несчастный Англичанинъ жался и отнѣкивался сколько могъ, но тронутый за живое, наконецъ поднялъ брошенную перчатку.
Трудно было слѣдовать за ходомъ мыслей въ этомъ удивительномъ винегретѣ, ибо голова набаба бросалась изъ стороны въ сторону, отъ одного вопроса къ другому, и холодному Англичанину стояло большаго труда удерживать ее на одномъ и томъ же предметѣ. Набабъ спрашивалъ, -- кажется, хотѣлъ вникнуть въ слова Англичанина, и вдругъ тотчасъ перемѣнялъ разговоръ, отъ-того ли, что отвѣтъ не былъ согласенъ съ его собственными мыслями, отъ-того ли, что, по непривычкѣ къ основательному размышленію, онъ забывалъ, о чемъ спрашивалъ. Хватаясь за клочки отвѣта, онъ выводилъ изъ нихъ самыя неожиданныя заключенія и хотя нелѣпо, но довольно-ловко находилъ въ нихъ способъ похвастаться своимъ патріотизмомъ, безкорыстіемъ, обширностію своихъ видовъ и богатыми средствами края. Я скоро замѣтилъ, что въ этомъ и состояла преимущественно цѣль его разговоровъ; ему вовсе не хотѣлось учиться, а напротивъ хотѣлось пустить пыль въ глаза Европейцамъ. Мой добрый Англичанинъ, кажется, не замѣчалъ этого, и съ британскою настойчивостію силился навести своего собесѣдника на путь истинный и доказать ему то, что коррехидоръ совсѣмъ не хотѣлъ видѣть доказаннымъ. Недоразумѣніе майора дѣлало борьбу еще болѣе странною и смѣшною.
Нельзя было назвать коррехидора человѣкомъ вовсе-безтолковымъ; нѣтъ, въ немъ замѣчалась смѣсь испанской сметливости съ скрытностію и хитростію Гаучо; но въ немъ представлялся разительный примѣръ того, какъ легко здравый природный смыслъ можетъ быть искаженъ полузнаніемъ и сдѣлаться неспособнымъ постигать тѣ основныя и простыя понятія, на которыхъ зиждется истинное просвѣщеніе. Нѣкоторые вершки, схваченные по слухамъ о чудесахъ европейской образованности, лишь сбивали его съ толка; онъ полагалъ, что въ нихъ-то вся и мудрость и, возгордившись этими вершками, никакъ не могъ понять, что при всякомъ предметѣ надобно начинать съ азбуки.
Вотъ образчикъ этого занимательнаго столкновенія англійекиххъ положительныхъ мнѣній съ хаосомъ мыслей, волновавшихся въ головѣ великолѣпнаго Гаучо.
-- Да, сказалъ болтливый коррехидоръ, преважно оправляя на себѣ полосатое пончо: -- да, хоть мы и не Европейцы, а таки знаемъ кое-что и понимаемъ выгоды нашей свободной страны. Здѣсь не то, что у васъ въ Европѣ, гдѣ занимаются болѣе мелочами, -- здѣсь надобны обширные государственные виды. Вотъ, на-примѣръ, намъ житья до-сихъ-поръ не было отъ Патагонцевъ: надобно рѣшительную мѣру -- и вотъ мое предложеніе буэнос-айресскимъ правителямъ, которое однимъ разомъ и избавитъ насъ отъ Патагонцевъ и обогатитъ весь край.
-- En hora buena (въ добрый часъ), отвѣчалъ Англичанинъ: -- this is а pack of nonsense though (это просто пуфъ), прибавилъ онъ, посмотрѣвъ на меня, и потомъ обратился къ коррехидору съ просьбою разсказать объ этой рѣшительной мѣрѣ.
-- Да, это не шутка! отвѣчалъ Гаучо:-- а очень-просто. Я предлагаю правительству провести шоссе между Атлантическимъ и Тихимъ-Океаномъ.
-- Oh! проговорилъ невольно Англичанинъ и выпучилъ глаза при видѣ такой стратегической новости.-- Oh! повторилъ онъ: -- у васъ вѣроятно уже собраны геогностическія свѣдѣнія о почвѣ Пампъ?
Гаучо выпучилъ глаза въ свою очередь: ему никакъ не приходило въ голову, какая можетъ быть связь между шоссе и геогностическими наблюденіями.-- А зачѣмъ они? спросилъ онъ: -- мы не Европейцы, у насъ нѣтъ лишнихъ затѣй; мы просто хотимъ провести дорогу; а что намъ за нужда въ вашихъ свѣдѣніяхъ -- какъ вы ихъ называете -- не припомню?..
-- Да хоть для того, смиренно замѣтилъ Англичанинъ: чтобъ увѣриться, есть ли у васъ камень.
Коррехидоръ гордо захохоталъ.
-- Вы, господа европейскіе кавальеры, такого низкаго о насъ мнѣнія, что вамъ кажется, намъ и камня Богъ не далъ. Какъ не быть камню? какъ это можно!
-- У васъ есть камень, хладнокровно отвѣчалъ Англичанинъ: -- но не тотъ, изъ котораго дѣлается шоссе; изъ вашего камня можно сдѣлать только вязкую грязь.
Это озадачило государственнаго мужа, и онъ невольно примолкъ.
Пользуясь его молчаніемъ, Англичанинъ преспокойно принялся держать спичъ (speech), который аккуратно раздѣлилъ на четыре пункта и принялся доказывать господину коррехидору:
1е, что у нихъ для шоссе нѣтъ ни камня, ни денегъ;
2е, что огромное протяженіе между Атлантическимъ и Тихимъ-Океаномъ вовсе не населено, а что одна дорога безъ жителей не защита отъ Патагонцевъ;
3е, что Буеэнос-Айресъ, столица Аргентинской-Рсспублики, слишкомъ-далекъ отъ другихъ провинцій, и что, слѣдственно, шоссе не будетъ важной подмогой для управленія, и, наконецъ,
4е, что провести шоссе чрезъ Кордильеры, значило бы сдѣлать родъ симплонской дороги -- что совершенная нелѣпость.
При этомъ, весьма-систематически-изложенномъ отвѣтѣ, сатрапъ нашъ немного задумался. Ему, вѣроятно, еще подобнаго возраженія не случалось слышать; но, подправивъ гордо усы и пробренчавъ минутъ съ пять исполинскими шпорами своими, вѣроятно для отъисканія отвѣта, онъ, наконецъ, величаво объявилъ, что "todo eso es nada" (все это ничего), ибо перуанскіе Инки, не при нынѣшнемъ развитіи образованности, съумѣли же устроить прочную дорогу изъ Куско въ Квито, на разстояніи слишкомъ 1,000 верстъ... Я не вѣрилъ ушамъ своимъ: не-уже-ли сей государственный мужъ до такой степени не зналъ исторіи своей собственной страны,-- не зналъ, что эта дорога шла чрезъ густое народонаселеніе вдоль самыхъ скатовъ Андовъ, и что, слѣдственно, строительный матеріалъ и люди находились подъ рукою?
Мой Англичанинъ разгорячился и произнесъ новый спичъ, въ которомъ старался доказать, что если ужь нужно имъ что-нибудь затѣять между Атлантическимъ и Тихимъ-Океапомъ, то въ этомъ степномъ, безкаменномъ краю полезнѣе было бы обратить вниманіе на устройство водяныхъ путей сообщенія и даже, въ случаѣ нужды, чугунныхъ дорогъ, нежели на постройку баснословнаго шоссе.
Кто повѣритъ, что все это было тщетно! Гаучо сидѣлъ верхомъ на своемъ шоссе -- и никакія доказательства не могли выбить его изъ сѣдла. На самыя краснорѣчивыя возраженія Англичанина, который въ этомъ разговорѣ показалъ весьма-основательныя техническія свѣдѣнія и рѣдкое знаніе самаго края -- набабъ пускалъ густой клубъ дыма изъ своей сигары и утверждалъ, что все это ничего не значитъ, и что вопреки всему его проектъ все-таки состоится. Но, что всего забавнѣе, онъ невольно высказалъ свою тайную задушевную мысль, которая была главною основою всего его проекта. Его тучной особѣ надоѣла верховая ѣзда, необходимая въ должностныхъ поѣздкахъ, и ему весьма-хотѣлось важно прокатиться въ кабріолетѣ отъ одного океана до другаго: въ этомъ была вся тайна предлагаемой имъ государственной мѣры! Убѣдившись, что вполнѣ поразилъ настойчиваго Англичанина, глубокій экономистъ обратился къ другому предмету.
Онъ объявилъ, между-прочимъ, что у него есть еще въ запасъ другое весьма-важное предположеніе на-счетъ преобразованія системы налоговъ и государственныхъ доходовъ, которые тяжко обременяли жителей Аргентинской-Республики. Первое его усовершенствованіе было -- наложить на всѣхъ поголовную контрибуцію и увеличить содержаніе коррехидоровъ и прочихъ чиновниковъ, чтобъ дать движеніе деньгамъ. Говоря о важности этой оригинальной финансовой мѣры, онъ искусно перешелъ къ похваламъ своему собственному самоотверженію.
Я не стану болѣе скучать читателю, заставляя его слѣдить за нами въ этомъ лабиринтѣ невѣроятныхъ эгоистическихъ соображеніи, которыми подчивалъ насъ коррехидоръ битые три часа. Майоръ, убѣдившись наконецъ, что нельзя ничего втолковать ему въ голову, замолчалъ, а набабъ продолжалъ свои монологъ. Англичанинъ весьма скучалъ; я слушалъ съ любопытствомъ, ибо это нахальство невѣжества и этотъ хаосъ въ мысляхъ одного не изъ послѣднихъ сановниковъ Аргентинской-Республики объяснили мнѣ лучше всѣхъ газетъ, отъ-чего сама республика находится въ такомъ ужасномъ хаосѣ, и, сверхъ-того, открыли мнѣ важную истину, которая прежде была мнѣ извѣстна по-наслышкѣ, и за которую, можетъ-быть, нападутъ на меня многіе филантропы, -- именно: лучше имѣть дѣло съ человѣкомъ, который вовсе ничего не читалъ, нежели съ тѣмъ, кто прочелъ только одну книгу -- и больше ничего. Надобно съѣздить въ эти несчастныя страны, чтобъ постигнуть вполнѣ, что можетъ быть съ гражданскимъ обществомъ, когда оно управляется первыми попавшимися полудикарями съ претензіями на всезнаніе.
Эти замѣчанія могутъ пригодиться тѣмъ путешественникамъ, которые, пріѣхавъ въ Америку, подвергаются и очарованію прекраснаго климата, и очарованію прекрасныхъ женщинъ, и очарованію разсказовъ туземныхъ, ибо вообще Американцы имѣютъ страсть выказывать Европейцамъ страну свою въ какомъ-то идеальномъ видѣ. Это чувство, съ одной стороны, понятное и даже похвальное, дѣлается смѣшнымъ, когда переходитъ надлежащіе предѣлы. Вѣроятно, Американцы предполагаютъ большую слѣпоту въ путешественникахъ, и потому не боятся иногда потчивать ихъ такими выдумками, которыя, какъ говорятъ, сшиты бѣлыми нитками, а иногда, въ дѣлѣ слишкомъ-явномъ, стараются отдѣлаться общими мѣстами, избѣгая такого прямаго разговора, какой, на-примѣръ, мы имѣли съ сант-луисскимъ коррехидоромъ. Американцы еще не постигли той истины, что въ нашъ вѣкъ ужь трудно обмануть кого либо, что лучшая хитрость состоитъ въ благоразумной искренности, и что, наконецъ, желаніе скрыть нескрываемое наводитъ дурную тѣнь и на истинно-хорошее.
Вообще, жители новаго-свѣта съ особенною заботливостью смотрятъ на тѣхъ Европейцевъ, которые имѣютъ привычку вести дневныя записки. "Shall you write a hook on America?" (Напишете ли вы книгу объ Америкѣ?) -- вотъ безпрестанно-повторяемый вопросъ, которымъ преслѣдуютъ васъ всегда и вездѣ смышленые граждане Соединенныхъ-Штатовъ. Въ Южной-Америкѣ это чувство, по-видимому, не такъ распространено, но пылкіе обитатели тропиковъ съ величайшимъ наслажденіемъ пустили бы пару чугунныхъ боловъ въ Гутенберга (изобрѣтателя книгопечатанія), если бъ онъ имъ попался, и задушили бы его на арканѣ безъ милосердія.
Что лучшаго было въ ораторской рѣчи сановника Аргентинской-Республики -- это заключеніе, которое состояло въ томъ, что депеши его готовы, и что мы можемъ отправиться въ путь.
Не безъ горя разстался я съ моимъ умнымъ и добрымъ Англичаниномъ; мы расходились въ стороны діаметрально-противоположныя. Въ продолжительныхъ странствованіяхъ, часто необходимо бываетъ разрывать однимъ ударомъ и привязанности и знакомства; какъ это ни бываетъ прискорбно, но тутъ есть та выгода, что безпрерывное соприкосновеніе съ разными недѣлимыми великой семьи человѣческой дѣлаетъ насъ болѣе разборчивыми въ выборѣ друзей. Болѣе или менѣе обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, уже не такъ легко вѣришь первымъ впечатлѣніямъ, и человѣка оцѣняешь болѣе по внутреннему его достоинству, чѣмъ по достоинству условному или внѣшнему; но тѣмъ грустнѣе разстаешься съ людьми, которые пришлись прямо по-сердцу. Къ скорби разлуки съ майоромъ N.... разлуки, можетъ-быть, вѣчной, присоединилось и опасеніе за его участь. Какъ ему управиться было съ его неудобнымъ экипажемъ? Въ этихъ неизмѣримыхъ, безлюдныхъ степяхъ, переломленная ось или колесо задерживаютъ путешественника на нѣсколько недѣль -- и онъ дѣлается жертвою набѣга Индійцевъ.
Въ пампахъ, не смотря на аристократическія затѣи сант-луисскаго коррехидора, удобенъ одинъ только способъ путешествія -- верховая лошадь. Правда, движеніе ея безпокойно, утомительно; но за то какъ весело, какъ отрадно душѣ, когда скачешь во всю прыть по этимъ необозримымъ равнинамъ, и волнистая трава и курчавые кусты альгарробы, вышиною отъ трехъ до четырехъ футовъ, гнутся подъ ногами бодраго бѣгуна!
Лихорадка моя прошла; мы быстро подвигались къ области злаковыхъ растеній, верхи которыхъ, уже пожелтѣлые отъ солнечныхъ лучей, начинали обрисовываться на горизонтѣ. Миражъ безпрестанно обманывалъ насъ, когда мы смотрѣли на отдаленные предметы, особенно когда приближались къ небольшимъ оазисамъ свѣжей зелени. Тамъ, гдѣ вдали стояла скудная семья тощихъ, малорослыхъ аламъ {Аламо (alamo) -- дерево, похожее на тополь.}, виднѣлись только ихъ вершины; онѣ, казалось, будто висѣли въ воздухѣ, -- впрочемъ неопрокинутыя. Что-то грустное было въ зрѣлищъ волшебныхъ дѣйствій земнаго отраженія въ этихъ необъятныхъ пустыняхъ, гдѣ ничто не двигалось, кромѣ насъ, нарушавшихъ общее безмолвіе мѣрными ударами конскихъ копытъ, да неровными звуками прерывистыхъ рѣчей.
По мѣрѣ того, какъ солнце подвигалось къ полудню, миражъ исчезалъ. Около перваго часа, отраженіе лучей отъ пампъ, соединясь съ зноемъ пылающаго неба, охватило насъ какъ-бы огненной атмосферой. Градомъ катился съ насъ потъ, и галопъ бѣдныхъ лошадей, покрытыхъ пѣной, поддерживался лишь ударами острыхъ шпоръ. Изнуренныя и безъ того выгорѣлымъ, безсочнымъ лѣтнимъ кормомъ, онѣ задыхались часто отъ усталости, падали отъ истощенія силъ, и кровью покрывались бока ихъ.
Быть-можетъ, варваромъ сочтетъ сострадательный читатель странника, который такъ быстро несется по степи, не жалѣя добраго коня; но надобно пожалѣть и путешественника, подвергающагося опасности задохнуться отъ жара, если его не прохлаждаетъ струя воздуха, производимая лишь размашистымъ налетомъ лошади.
Около семи часовъ вечера, сдѣлалась тревога. Гаучо, скакавшій впереди съ табуномъ запасныхъ лошадей, вдругъ замѣтилъ вдали пыль. Онъ тотчасъ остановился и устремилъ на горизонтъ неподвижный и проницательный взоръ. Я смотрьлъ во всѣ глаза, чтобъ у видѣть что-нибудь, и, ровно ничего не видя, подумалъ, что все это не что иное, какъ обманъ воображенія. Умъ Гаучей такъ пораженъ мыслію, какъ бы по встрѣтиться съ Индійцами, что глазъ ихъ постоянно всматривается въ малѣйшія движенія, происходящія на горизонтѣ пампъ.
Всегдашнее напряженіе зрѣнія, къ которому Гаучи привыкаютъ съ малолѣтства, до такой степени изощряетъ его, что они ясно видятъ предметы, совершенно-ускользающіе отъ глазъ Европейца, и которыхъ не можетъ скрыть отъ нихъ даже ночная мгла. Какъ въ новомъ, такъ и въ старомъ свѣтѣ равно поражаетъ сила органа зрѣнія у народовъ пастушескихъ и звѣроловныхъ. Въ этомъ отношеніи, они далеко превосходятъ людей образованныхъ, ведущихъ жизнь болѣе-искусственную, болѣе-сложную.
Изумительна вѣрность взгляда Гаучо на охотѣ; но вообще, нельзя вѣрить ему, когда дѣло идетъ о путевыхъ мѣрахъ. Подобно африканскимъ и азіатскимъ кочевымъ народамъ, вычисляя разстояніе, Гаучо беретъ въ основаніе время и бѣгъ коня, и показанія его, большею частію, ошибочны.
Не безъ основанія были опасенія нашего пеона. Быстро катилась къ намъ завидѣнная имъ пыль, и мы не знали, въ какую сторону повернуть. Родригесъ, подобно моряку, который прежде, чѣмъ подберетъ паруса, внимательно разсматриваетъ приближающійся шквалъ, устремилъ безпокойный взоръ въ это облако пыли; онъ старался отгадать, что скрываетъ оно за собою. Наконецъ, не зная, что подумать, посовѣтовалъ скакать въ противоположную сторону. Чрезъ нѣсколько времени, мы остановились, чтобъ посмотрѣть, какое направленіе пріймутъ люди, такъ сильно возбуждавшіе наше любопытство. Тщательно осмотрѣли мы оружіе свое, рѣшась, въ случаѣ крайности, продать жизнь какъ-можно-дороже; но послѣ остановки, отъ неизвѣстности показавшейся намъ ужасно-длинною, мы увидѣли, что виновники этой тревоги -- вовсе не дикіе Индійцы.
Родригесъ полагалъ, что это Гаучи, и не ошибся. Хотя встрѣча съ ними не очень обрадовала насъ, потому-что нельзя знать, что на умѣ у подобныхъ людей, но по-крайней-мѣрѣ, для вида надо было показать, что намъ весьма-пріятно ихъ встрѣтить. Потому, мы поскакали опять по прежнему нашему направленію и чрезъ нѣсколько минутъ съѣхались съ толпою дикихъ всадниковъ, одѣтыхъ одинъ другаго пестрѣе. Всѣ они,-- ихъ было около двадцати человѣкъ,-- возвращались съ большой охотничьей поѣздки: львиныя кожи и страусовыя перья, висѣвшія на сѣдлахъ, неопровержимо свидѣтельствовали объ успѣхѣ. Обмѣнявшись нѣсколькими словами, Родригесъ, которому не хотѣлось долго оставаться съ ними, предложилъ окружившимъ его охотникамъ нѣсколько пахильйовъ и сказавъ имъ торжественно: "Adios Caballeros!" (прощайте, господа)! поспѣшно пустился въ путь.
Не стану утомлять читателя, заставляя его скакать съ нами, день-за-днемъ, часъ-за-часомъ, по равнинѣ, столь же неизмѣримой, какъ и однообразной. Представится ли на пути нашемъ какой-нибудь любопытный фактъ -- поговорю о немъ; но что касается до всѣхъ мелочей путешествія, я не полагаю нужнымъ исчислять ихъ поименно. Есть мѣста, встрѣчающіяся ежедневно путешественнику и имѣющія нѣкоторую степень занимательности; но чрезвычайно-трудно сохранить въ нихъ надлежащую трезвость,-- ибо что можетъ быть скучнѣе тѣхъ безплодныхъ, непомѣрно-длинныхъ разсказовъ, которые обыкновенно клонятся къ тому, чтобъ сказать только, что въ такомъ-то мѣстѣ, столько-то разъ въ день, путешественникъ дѣлалъ то, что каждый изъ насъ дѣлаетъ въ жизни обыкновенной? Точно такое же впечатлѣніе производитъ онъ, если вездѣ находитъ чудеса, всему дивится, и наполняетъ дневникъ свой безконечными восклицаніями. Соскучившійся читатель часто съ досадою бросаетъ книгу, а такъ-какъ мнѣ этого не хотѣлось бы, то постараюсь избѣгнуть подобныхъ ошибокъ, тѣмъ болѣе, что, кажется, я и самъ не разъ впадалъ въ нихъ на быстромъ скаку моего разсказа.
Въ настоящемъ вѣкѣ, путешествія уже не то, чѣмъ были прежде. Они принадлежать теперь къ области положительныхъ знаній {"Характеръ нашего времени" говоритъ знаменитый баронъ Гумбольдтъ "и серьезное направленіе умовъ даютъ надежду, что строгая точность и числовая опредѣленность не будутъ уже считаться безусловно-противными движенію мысли. Наука открыла намъ отличительныя черты многочисленныхъ переворотовъ, испытанныхъ на земномъ шарѣ... Въ этомъ состоитъ одно изъ великихъ торжествъ разума человѣческаго, проявленіе его могущества. "См. Asie Centrale, tome I, Introduction", стр. 57.}, равно какъ къ области ученой литературы. Характеръ ихъ нынѣ уже не состоитъ въ сухомъ исчисленіи однихъ фактовъ, чуждыхъ общаго взгляда и критики, или въ разгулѣ воображенія, часто безпорядочнаго, которое преувеличенными разсказами угождаетъ только невѣжеству. Первое отошло въ сферу простыхъ маршрутовъ; второе въ сферу романовъ и басни. Было время, когда ложь была почти-необходима для успѣха продолжительнаго странствованія. Теперь ищутъ истины, разсудительно наблюдаютъ ее, съ точностію, съ разборчивостію передаютъ. Совмѣстничество образованныхъ путешественниковъ такъ велико, что ложь не можетъ долго противостоять духу изслѣдованія и критики, отличающему нашу эпоху. Ныньче не вѣрятъ на слово и такъ-какъ самыя отдаленныя разстоянія постепенно сокращается удобствомъ новыхъ путей сообщенія, то средства повѣрки со-дня на-день становятся легче. Притомъ, новѣйшая цивилизація такъ сильно чувствуетъ потребность въ правд ѣ, что нельзя надолго избавляться отъ нея, и роль лгуна спекуляція невыгодная. Конечно, путешественникъ можетъ ошибаться болѣе всякаго другаго; но если ему прощаются ошибки невольныя, то тѣ ошибки, которыя дѣлаетъ онъ умышленно, никогда не прощаются. Нашъ вѣкъ, обильный умственными трудами, требуетъ, такъ-сказать, у каждаго человѣка отчета въ той долѣ пользы или удовольствія, какую онъ приноситъ ему, и судитъ его смотря по цѣнности этой доли. Чѣмъ болѣе будетъ распространяться такое направленіе умовъ, тѣмъ труднѣе будетъ выдавать за истину сказки, и надо подѣяться, что со-временемъ многіе будутъ строго сообразоваться съ этимъ, можетъ-быть даже изъ разсчета, если не по внутреннему убѣжденію совѣсти.
Особенно въ морскихъ путешествіяхъ правдивость сдѣлалась, въ послѣднее время, непремѣннымъ условіемъ успѣха. Снабженный обширными средствами для наблюденій, инструментами болѣе-сподручными и болѣе-точными, окруженный большими удобствами жизни, чѣмъ путешественникъ, странствующій по сухому пути, мореплаватель не можетъ пренебрегать теперь ни одною изъ тѣхъ данныхъ, изъ которыхъ составляются результаты полные и отчетливые. Ему труднѣе, нежели товарищу его, поставленному въ положеніе менѣе-выгодное, извиняться безчисленными препятствіями, противопоставляемыми характеромъ народовъ и природою изслѣдываемыхъ странъ. Моря, равно какъ и прибрежья почти-всѣхъ извѣстныхъ земель нашей планеты доступны нынѣ для всякаго корабля, вооруженнаго какъ слѣдуетъ.
Вообще точность наблюденій, многочисленность спеціальныхъ изслѣдованій и точекъ сравненія становятся тѣмъ необходимѣе, что приложеніе науки къ практическимъ выгодамъ человѣчества, съ каждымъ днемъ возвышаетъ ихъ цѣну. Притомъ же, время великихъ открытій прошло: теперь уже нельзя надѣяться добыть такіе лавры, какими вѣнчались Васко-де-Гама, Христофоръ Коломбъ, Магелланъ, Кукъ и столько другихъ знаменитыхъ людей. Это поприще подвиговъ уже все извѣдано. Главные очерки земель, за исключеніемъ полярныхъ странъ, такъ извѣстны, что уже нельзя надѣяться открыть новые обитаемые материки. Итакъ, на долю мореплавателя остается точное изображеніе этихъ очерковъ, и все, что къ тому относится,-- между-тѣмъ, какъ внутренность земель становится поприщемъ трудовъ для путешественниковъ сухопутныхъ. Одинаково-важныя, обѣ эти обязанности очень разнятся по способу исполненія. Мы не станемъ приводить здѣсь доказательствъ въ подтвержденіе нашего мнѣнія. Легко понять, что подражателямъ Мунго-Парка и Клаппертона предстоитъ гораздо-болѣе препятствій, гораздо-болѣе опасностей, чѣмъ людямъ, которые идутъ по менѣе-трудной -- и между -- тѣмъ, статься можетъ, болѣе-славной -- стезѣ Крузенштерна, или Росса. Въ настоящее время, когда, не смотря на всѣ успѣхи знанія, еще не изслѣдована географія внутреннихъ странъ трехъ обширнѣйшихъ материковъ земнаго шара, когда центральная Азія, Африка и внутренность Новой-Голландіи раскидываются предъ нами почти-неизвѣстныя, -- будущность сухопутныхъ путешествій, конечно, гораздо-богаче результатами, чѣмъ будущность морскихъ экспедицій. Безконечно-много трудовъ и наслажденій, опасностей и торжества, ждетъ еще людей, съ благороднымъ самоотверженіемъ посвящающихъ себя довершенію сухопутныхъ открытій. Для ихъ настойчивости, для ихъ безстрашія, нѣтъ зноя подъ экваторомъ, нѣтъ страшныхъ пропастей и льдовъ въ Тибетѣ и на Лунномъ-Хребтѣ.
Да простятъ мнѣ читатели это небольшое отступленіе; пусть они пріймутъ его за родъ предисловія, въ которомъ обыкновенно авторъ разными обиняками старается искусно увѣрить публику въ важности своего занятія... Разумѣется, для порядка, надлежало бы помѣстить это предисловіе въ началѣ статьи, -- но что же дѣлать, если оно въ моемъ дневникѣ пришлось именно посреди пампъ, которыхъ однообразный видъ невольно наводитъ путника на размышленіе о разныхъ предметахъ!
По мѣрѣ того, какъ приближались мы къ провинціи Санта-Фе, рѣже и рѣже становились почтовыя хижины (ranchos), и мы проѣзжали иногда отъ 40 до 50 верстъ, не встрѣчая ни малѣйшаго слѣда человѣческаго. Наконецъ, насъ предупредили, что мы пріѣдемъ къ небольшому укрѣпленію, вѣроятно послѣднему жилому мѣсту на довольно-обширномъ пространствѣ. На третій день по отъѣздѣ изъ Сант-Луиса, дѣйствительно, прибыли мы къ небольшому огражденному мѣсту, окруженному рвами, кактусомъ, и алоэ: тамъ, въ двухъ-трехъ жалкихъ лачугахъ, жили человѣкъ пятнадцать Гаучей съ женами и дѣтьми. Въ-теченіе этихъ трехъ дней не случилось съ нами ничего замѣчательнаго, исключая нѣсколькихъ паденій въ ямы бискачей, да одной или двухъ ложныхъ тревогъ, произведенныхъ мнимымъ появленіемъ Индійцевъ.
По пріѣздѣ въ укрѣпленіе, мы нашли, что всѣ готовятся ѣхать на другой день на охоту за страусами. Бросивъ взоръ кругомъ, я увидѣлъ въ углу одной избушки, красивую и молодую Гаучиту, сидѣвшую на остовѣ лошадиной головы {Остовы лошадиной головы -- общая мебель въ жилищахъ Гаучей; они служатъ имъ столомъ, стуломъ, изголовьемъ.}. Казалось, она избѣгала нашихъ взглядовъ. Признаюсь, не смотря на участіе къ судьбѣ страусовъ, я не могъ не устремить любопытнаго взора въ этотъ уголъ, и Родригесъ, вообще полюбившій слишкомъ вдаваться въ изслѣдованіе таинствъ сего дольняго міра, преспокойно усѣлся подлѣ Гаучиты. Скоро увидѣлъ я, что онъ пускается на явную любезность. Онъ развернулъ связку маисовыхъ листковъ и, сдѣлавъ пахильйо, поднесъ его прекрасной незнакомкѣ. Послѣ такого приступа, легко завязался разговоръ. Чрезъ нѣсколько времени потомъ, онъ сказалъ мнѣ, что надо взять ее съ собою. Причины -- не помню; дѣло въ томъ, что она ѣхала изъ Сант-Луиса въ Буэнос-Айресъ, и, боясь продолжать путешествіе одна, очень-рада была, что можетъ отправиться съ нами.
Разумѣется, мнѣ нечего было возражать. Я терялся только въ догадкахъ, какъ такое нѣжное существо можетъ проскакать въ день отъ восьмидесяти до ста верстъ. Я не зналъ еще мужества и непоколебимой настойчивости пампскихъ амазонокъ.
Размышленія мои прерваны были рѣшительнымъ голосомъ желудка, который кричалъ изо всей силы, что онъ пустъ съ самаго утра. Спросивъ у Гаучей, нѣтъ ли чего поѣсть, въ отвѣтъ получилъ я вѣчное "hay todo" (все есть), и, стараясь подробнѣе разгадать практическій смыслъ этого таинственнаго символа, я увидѣлъ цѣлаго ягненка, съ кожей и шерстью жарившагося на горячемъ пеплѣ. Это называется здѣсь: carne en cueros, т. е. мясо въ кожѣ. Какъ ни страннымъ можетъ показаться вамъ кухонный процессъ, чрезъ который проходитъ это мясо прежде чѣмъ дойдетъ до вашего рта, но оно чрезвычайно-сочно и вкусно. Мате служилъ намъ обыкновеннымъ напиткомъ и приправой.
Прекрасная Гаучита, изъ Сант-Луиса, приняла участіе въ нашей скромной трапезѣ; окончивъ ее, мы легли спать въ хижинѣ, какъ попало.
До разсвѣта всѣ уже поднялись, и такъ-какъ Гаучи предполагали охотиться на небольшомъ разстояніи отъ нашей дороги, то мнѣ захотѣлось посмотрѣть на страусовую охоту. Упросивъ коррео оставить меня съ охотниками, я разстался съ нимъ на этотъ день и поѣхалъ съ дикими всадниками въ сопровожденіи одного пеона и нѣсколькихъ запасныхъ лошадей.
Въ нѣкоторомъ разстояніи увидѣли мы небольшой ручеекъ, который, извиваясь, растекался въ нѣсколько соленыхъ озеръ. Страусы {Страусы называются въ пампахъ нанду (nandu). } любятъ водиться, преимущественно, по близости водъ: потому Гаучи, въ ожиданіи поохотиться, поспѣшили пересѣсть на свѣжихъ лошадей.
Что до меня касается, я не зналъ, что дѣлать съ болами, которыя мнѣ дали въ руки и которыми я совсѣмъ не умѣлъ управляться, а развѣ могъ, съ непривычки, только ушибить ими моего коня. Не смотря на то, чувство подражанія, столь сильно врожденное русскому человѣку, одержало верхъ, и я бодро принялся вертѣть болами надъ головою.
Вдругъ послышался легкій шорохъ; прибрежный тростникъ ближняго озерка зашевелился -- показались два страуса и, завидѣвъ насъ, бросились бѣжать съ быстротою, истинно-изумительною.
Ихъ появленіе было сигналомъ къ общей атакѣ.
Въ одно мгновеніе, всѣ лошади пустились скакать во весь опоръ. Гаучи, припавъ къ лукѣ сѣдла, съ крикомъ вертѣли надъ головою своими болами. Откинутые назадъ пончи широко развѣвались по воздуху; каждую минуту казалось, что мы уже настигали быстроногихъ птицъ; но страусы, вытянувъ шею, распростерши крылья, убѣгали съ скоростію вѣтра. Нѣкоторые изъ Гаучей, которымъ достались лучшія лошади, приближались шаговъ на двадцать къ страусамъ, но едва они хотѣли пустить въ нихъ свои шары, какъ ловкія птицы бросались въ сторону и снова убѣгали, безпрестанно перемѣняя направленіе. Охотники досадовали на неудачу, но, поднимая на всемъ скаку съ земли болы, снова пускались въ погоню.
Я имѣлъ неосторожность пристать къ нимъ. Не смотря на привычку къ верховой ѣздѣ, въ ту минуту, когда страусъ круто поворотилъ въ сторону и лошадь моя послѣдовала за нимъ, я потерялъ равновѣсіе и препорядочно хлопнулся объ-земь. Гаучи такъ принялись смѣяться надъ моею неловкостью, что тщеславіе, эта вѣчная насмѣшка надъ благоразуміемъ, заставило меня въ ту же минуту вспрыгнуть на лошадь и снова еще съ большимъ жаромъ ударить въ-скачь вмѣстѣ съ моею полудикою шайкою.
Охота была во всемъ разгарѣ. Уже нѣсколько страусовъ были настигнуты смертельными ударами боловъ, но другіе во множествѣ показались въ разныхъ направленіяхъ. Гаучи разсѣялись за ними въ погоню, оглашая воздухъ радостными и нетерпѣливыми криками. Пампы, до-того тихія и безмолвныя, ожили новою жизнію. Иногда лукавыя птицы, истощивъ всѣ свои хитрости и видя, что имъ уже нельзя избѣгнуть своихъ гонителей, вдругъ обращались назадъ и бросались подъ ноги лошадямъ, какъ-бы стараясь испугать ихъ ударами крыльевъ, снабженныхъ нѣкотораго рода когтями. Часто они достигали своей цѣли: лошадь, внезапно бросаясь въ сторону, выбивала сѣдока изъ сѣдла, во въ ту же минуту подскакивали другіе охотники и, взбѣшенные тактикою страусовъ, пускались за ними въ-слѣдъ съ новымъ остервенѣніемъ.
Какъ-скоро болы обовьются вокругъ страусовыхъ ногъ, птица падаетъ. Счастливый охотникъ спрыгиваетъ на землю, отрубаетъ ножомъ крылья и привязываетъ ихъ къ сѣдлу, въ знакъ побѣды.
Охота оканчивалась, не по недостатку дичи, но потому-что лошади уже выбились изъ силъ. Послѣ пыла первой лошадиной скачки, нѣтъ надежды настигнуть страуса. Скоро, осталось лишь три или четыре Гауча, которые съ какимъ-то особымъ остервенѣніемъ преслѣдовали одного бѣднаго страуса, отдалившагося отъ стаи; замученный, въ отчаяніи онъ вдругъ круто перемѣнилъ направленіе и побѣжалъ прямо на меня. При этомъ видѣ, несчастная мысль быть побѣдителемъ злополучной птицы пришла мнѣ въ голову. Я схватилъ болы, сильно размахнулся ими, пустилъ -- и чрезъ секунду на землѣ лежалъ распростертый... не страусъ, а мой бѣдый конь, которому достался по ушамъ тотъ ужасный ударъ, который я съ плеча адресовалъ-было страусу. Итакъ, еще разъ я хлопнулся объ-земь въ одно и то же утро; этого урока мнѣ было довольно: я вполнѣ убѣдился въ своей совершенной неспособности къ страусовой охотѣ, смиренно пересѣлъ на другую запасную лошадь и, вмѣстѣ съ своимъ проводникомъ, распростился навсегда съ минутными товарищами-охотниками.
Гаучи ѣдятъ страусовыя яица и переднюю часть груди; перья продаются въ Буэнос-Айресъ; но это не составляетъ постояннаго промысла.
Между-тѣмъ, жаръ такъ усилился, что Родригесъ принужденъ былъ остановиться часа на два посреди дороги, чтобъ датъ отдохнуть молодой нашей спутницѣ. На ночлегѣ мы опять всѣ соединились; а ночлегъ этотъ былъ -- густая трава, подъ открытымъ небомъ.
Проснувшись поутру прежде другихъ, я, къ ужасу своему, увидѣлъ змѣю, расположившуюся вмѣстѣ съ нами на томъ же ночлегѣ. Ядовитая гадина подползла, вѣроятно, ночью и, свернувшись въ кольцо, пресмирно отдыхала возлѣ спящаго нашего коррео. Я поспѣшно выстрѣлилъ изъ пистолета, размозжилъ голову незваному гостю и тѣмъ разбудилъ своихъ спутниковъ. Они вскочили и съ-просонка пустились бѣжать со всѣхъ ногъ, воображая, что уже дикіе Индійцы у нихъ на плечахъ.
Узнавъ причину тревоги, всѣ успокоились, осѣдлали лошадей, и мы пустились съ-изнова въ путь. Чтобъ предохранить голову отъ зноя, мы обвязались бѣлыми платками, потому-что солнечные лучи ударяли такъ сильно, что вложенная въ тулью соломенныхъ шляпъ нашихъ бумага служила плохою защитою. Сверхъ-того, чтобъ дать проходъ воздуху, въ нашихъ шляпахъ были наверчены дырочки, но и онѣ мало помогали... Я упоминаю обо всѣхъ этихъ подробностяхъ, ибо онѣ совсѣмъ не мелочи для того, кто будетъ находиться въ подобныхъ обстоятельствахъ.
Пока лошади прытко вытягивались по саванѣ, мы не могли довольно налюбоваться ловкостію и твердостію на сѣдлѣ молодой Гаучиты нашей, которая постоянно опережала насъ всѣхъ и, казалось, какъ-будто не имѣла ни малѣйшаго понятія объ усталости и объ опасности бискачеровъ. Отдѣляясь отъ запачканной, изнуренной толпы нашей, она преоригинально рисовалась на караковомъ бѣгунѣ, въ легкой и щегольской одеждѣ. Длинное платье широкими складками струилось по бедрамъ лихаго коня; соломенная шляпа, съ красною лентою, осѣняла прозрачную померанцовую кожу лица ея, которое, при солнечныхъ лучахъ, блистало вдали страннымъ золотистымъ отливомъ.
Перемѣнивъ нѣсколько разъ лошадей въ скитающихся по степи табунахъ, мы быстро стремились впередъ; намъ хотѣлось добраться скорѣе до Кордовской-Провинціи, гдѣ уже чаще встрѣчаются укрѣпленныя жилища Гаучей. Теперь же, мы находились въ самой опасной части пампъ, знаменитой безпрестанными набѣгами дикихъ Индійцевъ.
Не смотря на то, что мнѣ уже привелось изъѣздить нѣсколько тысячь верстъ по степямъ новаго-свѣта, и, какъ легко можно вообразить, не разъ случалось выбирать лошадей изъ кочеваго мапежа, но все я не могъ пріучиться отличать съ вида добраго коня отъ худаго, и такъ былъ несчастливъ въ догадкахъ этого рода, что, подъ-конецъ, уже рѣшился брать лошадей на-удачу и даже, съ горя, часто предпочиталъ тѣхъ, которыя на видъ казались хуже.
Впрочемъ, человѣку, утомленному усталостью, очень-горько возиться съ этими необузданными четвероногими. Боль въ поясницѣ, ломота почти во всѣхъ членахъ, изнуреніе отъ постоянной натуги и скудной пищи -- лишаютъ рѣшительно всякой возможности бороться съ рѣзвымъ, дикимъ конемъ, котораго первая мысль -- сшибить сѣдока, во что бы ни стало, самыми адскими прыжками и другими выдумками.
Табуны водятся въ пампахъ почти тѣмъ же образомъ, какъ и въ нашихъ степяхъ. Они раздѣляются, обыкновенно, на два стада: одно -- кобылъ, другое -- мереновъ. Первыя, называемыя манадами (таnadas), стерегутся жеребцами; а вторыя -- кобылами, которыя называются мадринами (madrinas). Имъ привѣшиваютъ къ шеѣ колокольчикъ.
Вмьздка дикихъ лошадей здѣсь весьма-сходна съ калмыцкою и казачьею. Набросивъ арканъ нашею коня, ему затягиваютъ дыхательное горло, покамѣстъ онъ не свалится съ ногъ. Тогда крѣпко связываютъ ему ноги ремнями, иногда закрываютъ и глаза, и между-тѣмъ, какъ одинъ Гаучо вцѣпляется въ лѣвое ухо коня, другой набрасываетъ на него сѣдло (recado). Если животное не черезъ-чуръ бойко, то его на землю не валятъ, а просто путаютъ ему ноги стоймя. Какъ-скоро всѣ эти приготовленія кончены, Гаучо, давъ ладонью два или три легкіе удара по сѣдлу, смѣло вспрыгиваетъ на него, какъ ни въ чемъ не бывалъ; мгновенно распутываютъ ноги у лошади, и Гаучо, съ помощію огромныхъ шпоръ своихъ и бичей товарищей, пускается въ степь. Стоитъ посмотрѣть на твердость и ловкость этихъ сѣдоковъ, когда конь подъ ними и пляшетъ и фыркаетъ, и становится на дыбы, и крутится какъ юла на одномъ мѣстѣ, и бьетъ передними и задними ногами. Трудна и продолжительна первая борьба, послѣ которой упрямое и разъяренное животное, напрыгавшись въ волю, принимается наконецъ скакать во всю прыть по степи, а Гаучо безпрестанно еще подгоняетъ его, покамѣстъ оно не выбьется изъ силъ. Тогда совершенно-утомленный конь шагомъ возвращается домой съ постыднымъ названіемъ объ ѣ зженаго. На мѣсто желѣзныхъ удилъ употребляются, для первоначальной выѣздки, ремни, туго-привязанные къ нижней челюсти; потомъ, они замѣняются весьма-строгимъ мундштукомъ. Это наѣздничество практикуется только извѣстнымъ числомъ Гаучей, не смотря на то, что она вообще, можетъ-быть, лучшіе наѣздники въ свѣтѣ.
Въ началѣ поѣздки, я еще не совершенно понималъ всѣ непріятности такого невольнаго берейторства; но теперь, проскакавъ уже болѣе 800 верстъ, признаюсь, съ нетерпѣніемъ оглядывался по необозримой степи, не мелькнетъ ли гдѣ какой-либо очарованный городокъ или безопасное пристанище, гдѣ бы можно было отдохнуть денька два или три. Буэнос-Айресъ былъ еще въ 400 верстахъ отъ насъ.
Милая спутница наша, Долорсита {Долорсита есть уменьшительное имя Маріи де-лосъ-Долоресъ (Maria de los Dolores).}, часто насмѣхалась надъ вами и старалась ободрять насъ своимъ примѣромъ. Она возвращалась къ мужу въ Буэнос-Айресъ, посѣтивъ родныхъ своихъ въ Сант-Луисѣ. Для этого родственнаго посѣщенія, ей надобно было проскакать слишкомъ 2,000 верстъ верхомъ. Все ея дорожное имущество состояло изъ маленькаго чемодана, навьюченнаго на той лошади, которая везла почтовую суму. Я жалѣлъ, что намъ нельзя было разговориться болѣе съ нею, потому-что съ ранняго утра до поздней ночи мы не слѣзали съ коней; а вечеромъ и думать нечего было о бесѣдѣ: каждый старался какъ-можно-скорѣе напиться мате и заснуть.
Подъ вечеръ втораго дня, небосклонъ внезапно озарился багровымъ заревомъ. Скоро передъ нами развернулась широкая пламенная черта, направлявшаяся съ неистовымъ порывомъ вдаль по пампѣ. Вся степь была охвачена страшнымъ разливомъ. Пламя, быстро пожирая сухія травы, то выдавалось впередъ, то отставало, и огненная рѣка двигалась по необозримой саванѣ, какъ-бы описывая волшебные круги. Сзади клокоталъ раскаленный пепелъ, спереди неслись клубы густаго дыма. Глухой гулъ и трескъ сырыхъ травъ разносились по окрестпости.
Къ нашему счастію, вѣтеръ не перемѣнялся, и мы скоро проскакали это чудесное, но опасное зрѣлище. Проводники были въ безпокойствѣ; когда я было-остановился, чтобъ взглянуть еще разъ на эту величественную картину, Гаучо пріударилъ коня моего, закричавъ: "Senor, cuidado a los Indios! (сеньйоръ, берегись Индійцевъ). Мы опрометью полетѣли по степи.
На повѣрку, однакожъ, вышло, что никакихъ Индійцевъ тутъ не было, но что они зажгли пампу уже день или два тому назадъ, въ недалекомъ разстояніи отъ нашей дороги. Подобные пожары не рѣдко возобновляются въ_ равнинахъ новаго и стараго-свѣта {См. Pallas. Reisen im Südlichen Russland und Sibirien. Томъ I, стр. 329.}. Они частію случаются отъ неосторожности, частію дѣлаются съ намѣреніемъ, для оплодотворенія почвы. Въ Южной-Америкѣ, ихъ останавливаютъ иногда такъ-называсмыми противо-огнями (contra fuegos). Для этого подъ вѣтромъ, на нѣкоторомъ разстояніи отъ пожара, прожигаютъ широкую полосу степи, такъ что когда огонь доходитъ до нея, онъ останавливается, не находя болѣе для себя пищи.
Въ-продолженіи почти двухъ дней, мы питались однимъ парагуайскимъ чаемъ и сушеною говядиною, которыя были у насъ въ запасѣ. Почтовыхъ хижинъ (ranchos) намъ не попадалось, кромѣ одной, въ которой мы не нашли ни одного жителя: ихъ всѣхъ перерѣзали Индійцы. По землѣ еще валялись изуродованные трупы и лоскуты одеждъ. Наконецъ, мы увидѣли маленькую крѣпостцу, гдѣ три или четыре Гауча небрежно курили сигары, сидя за подъемнымъ мостикомъ, перекинутымъ черезъ ровъ. Эта крѣпостца была признакомъ, что мы приближались къ приморскому краю пампъ, гдѣ высокія травы и солонцоватыя растенія замѣняются богатымъ репейникомъ. Меданы (песчаныя возвышенности) чаще стали возникать на горизонтѣ и кое-гдѣ проглядывалъ мелкій тальникъ. Поверхность земли дѣлалась бугристѣе, и въ иныхъ мѣстахъ виднѣлись неглубокія лощины и овраги. Стадо красивыхъ гванаковъ { Гванаки водятся и въ Кордильерахъ, но не взбираются на такія крутизны, какъ альпійскія серны, и не такъ пугливы.}, завидѣвъ насъ, то останавливалось, какъ-бы разсматривая насъ съ любопытствомъ, то пускалось въ бѣгъ; Родригесъ, заглядѣвшись на нихъ, на всемъ скаку налетѣлъ на яму бискачера, упалъ, повредилъ себѣ ногу и снова вскарабкался на лошадь. Все это было дѣломъ одной минуты; но отъ боли Родригесъ началъ отставать. Мнѣ не хотѣлось съ нимъ разстаться; но, находясь теперь въ не весьма-дальнемъ разстояніи отъ Буэнос-Айреса, я надѣялся, въ случаѣ нужды, добраться и одинъ до него, а Родригесъ могъ подоспѣть туда еще прежде моего отъѣзда въ Бразилію.
Прибывъ въ маленькое селеніе Гаучей, мы видимо уже находились въ менѣе-пустынной странѣ. Кое-гдѣ возникали уже вокругъ хуторовъ маленькіе клочки вспаханной земли, и изобильная, по необработанная почва пампы роскошно вознаграждала здѣсь человѣка богатыми плодами своими за его попытку въ осѣдлой жизни. Кто можетъ сомнѣваться, что еслибъ еще Испанцы обратили должное вниманіе на распространеніе и поощреніе хлѣбопашества, нѣкоторыя части южно-американскихъ равнинъ находились бы нынѣ подъ благоденственнымъ вліяніемъ земледѣлія и не были бы преданы своей нынѣшней кочевой и праздной жизни?
Чтобъ дать отдохнуть бѣдному Родригесу, я предложилъ ему остановиться дня на два въ небольшомъ селеніи, называемомъ Кабеса дель-Тигро { Cabeza del Tigro, значитъ "тигрова голова".}. Тутъ мнѣ удалось ближе познакомиться съ необузданнымъ нравомъ буэнос-айресскихъ Гаучей, которые замѣтно становились тѣмъ хуже, чѣмъ болѣе мы приближались къ устьямъ Ріо-де-ла-Плата.
Рано на разсвѣтѣ пріѣхали мы въ Кабесъ. Было воскресенье, и всѣ жители еще отдыхали. Небольшая площадь виднѣлась посреди селенія, заваленнаго грязью и костьми битаго рогатаго скота. Маленькая церковь стояла посреди квадратной площади, и, не смотря на усталость, я отправился къ обѣднѣ. Хотѣлось мнѣ принести небу теплую молитву за счастливое окончаніе самой опасной части моего путешествія; хотѣлось также взглянуть на чувства религіозныя заброшенныхъ чадъ этой пустыни.
Мнѣ уже не въ первый разъ въ странахъ полудикихъ приходилось видѣть жалкую картину невѣжества и суевѣрія, и потому здѣсь, казалось, ничто уже не должно было меня удивить; но, не смотря на это, здѣшніе патры меня поразили своимъ полнымъ небреженіемъ къ своему сану. Ихъ постояннымъ дѣломъ было не вселять въ своихъ духовныхъ чадъ какія-либо благія мысли, или умирять и смягчать ихъ нравы, а напротивъ, льстить ихъ страстямъ и поддѣлываться къ ихъ порочнымъ наклонностямъ. Мнѣ также не разъ случалось замѣтить, какое дѣйствіе на полудикихъ людей производитъ иногда хоромная, просто, но съ умиленіемъ, отъ сердца, сказанная проповѣдь какимъ-либо деревенскимъ, часто весьма-неученымъ патромъ; дикарь задумывался, даже плакалъ, и, при выходѣ изъ церкви, на лицѣ его, въ-продолженіи нѣкотораго времени, не было видно его обычнаго звѣрскаго выраженія, -- словомъ, звѣрь получалъ привычку иногда быть человѣкомъ. Здѣсь же, въ киркѣ, ни проповѣди, ни органа, ни пѣнія, -- словомъ, ничего, что сильно и вразумительно могло бы подѣйствовать на грубыя чувства Гауча; служеніемъ почти никто не занимался; слушали разсѣянно, и обѣдня едва кончилась, какъ міряне, а потомъ и патры поспѣшно побѣжали къ маленькому лугу, гдѣ стояла грязная пульперія, или харчевня.
Здѣсь ожидала меня новая картина: азартныя игры во всемъ ихъ неистовствѣ. Здѣсь Гаучи, съ ножомъ за поясомъ, съ пахильйо во рту, по цѣлымъ днямъ сидятъ на пяткахъ и проигрываютъ въ карты все свое имущество -- любимаго коня, шляпу, шпоры, рубашку. Я еще никогда не встрѣчалъ столь отвратительнаго зрѣлища; здѣсь люди, и безъ того порочные, сбрасываютъ послѣднюю личину стыда и приличія и съ адскимъ остервенѣніемъ предаются всѣмъ внушеніямъ своей дикой воли; глаза ихъ горятъ, пѣна у рта, карты летятъ клочками, громко раздаются проклятія, ругательства, наконецъ, дѣло доходитъ иногда до ножей -- и, что всего ужаснѣе, патры, наравнѣ съ другими, въ полномъ самозабвеніи, участвуютъ въ этихъ безнравственныхъ игрищахъ.
Около пяти часовъ, вдругъ сцена перемѣняется; раздается звукъ колокола (Angelus) {Вечерня, называемая la Oracion (Angelus). } -- все брошено: карты, ножи, шляпы. Останавливаются конные, пѣшіе, старики, дѣти, женщины,-- словомъ, все народонаселеніе дѣлается недвижнымъ до третьяго колокола; но, едва гулъ его исчезъ въ воздухѣ, какъ снова надѣваются шляпы, поднимаются съ земли и карты и ножи, возникаетъ и, ея прежняя жизнь, прежнія страсти, и договариваются проклятія и ругательства. То же происходитъ и при появленіи въ улицахъ віатика (el viatico). Когда патеръ несетъ его въ домъ умирающаго, всѣ бросаются на колѣни, гдѣ бы ни случилось, и встаютъ только тогда, когда рѣзкій звонъ предшествующаго патеру колокольчика потеряется въ отдаленіи. Строгость этого обряда, довольно-общаго во всей Южной-Америкѣ, такъ сильна въ иныхъ мѣстахъ, что недавно въ Перу народъ почти до смерти избилъ одного Нѣмецкаго ремесленника за то, что онъ не бросился на колѣни, въ лужѣ, гдѣ случилось ему встрѣтить процессію.
Трудно для иноземца разгадать соединеніе этихъ знаковъ внѣшняго уваженія съ столь глубокимъ внутреннимъ развратомъ. Происходитъ ли это прискорбное явленіе отъ лицемѣрія, или отъ привычки? или оно есть естественное слѣдствіе закоснѣлаго невѣжества и совершеннаго помраченія души, въ которую не проникло никакое спасительное знаніе? Какъ бы то ни было, грустно видѣть подъ этимъ прекраснымъ небомъ, въ землѣ, одаренной всѣми благами міра, что самые тѣ предметы, которые въ другихъ странахъ такъ благодѣтельно дѣйствуютъ на сердце, здѣсь употребляются не только для прикрытія, но почти для поощренія страстей человѣческихъ.
Уже смеркалось, а игра еще кипѣла; но теперь уже не карты, а кровавый бой пѣтуховъ, вооруженныхъ привязанными къ ногамъ ихъ острыми шпорами, привлекалъ общее вниманіе. Самый сильный изъ бойцовъ принадлежалъ толстому патеру, который съ истинно-отеческою нѣжностью держалъ его въ рукахъ до рѣшительнаго момента сраженія, и отгонялъ любопытныхъ мальчишекъ.
Усталость, отвращеніе, а наконецъ и дальній звукъ гитары отвлекли меня отъ этой гнусной картины. Слѣдя за звуками гитары, я очутился дома: то наша Долорсита разъигрывала и распѣвала свои буэнос-айресскія пѣсни. На звукъ гитары скоро собралась толпа дѣвушекъ и молодыхъ людей, которые одинъ за другимъ безъ церемоній входили въ хижину, произнося лишь: Ave Maria purissima {Входящій въ домъ, по здѣшнему обыкновенію, говоритъ: Ave Maria purissima, а хозяинъ отвѣчаетъ ему: Sin pecado concebida, Это привѣтствіе, впрочемъ, совершенно теряется въ приморскихъ городахъ.}. Мало-помалу, разговоры умолкли, и Родригесъ, который никогда не любилъ быть празднымъ, подхвативъ послѣдніе звуки гитары, хриплымъ голосомъ затянулъ любимую пѣсню народнаго фанданга { Fandango -- пляска въ родѣ болеро, по гораздо-живѣе и оригинальнѣе. Она слыветъ въ Америкѣ подъ разными именами.}. Въ-минуту образовались группы плясуновъ, гитара снова загремѣла, и звонкое, рѣзкое щелканье кастаньюеловъ раздалось въ тактъ музыкѣ. Все оживилось, взволновалось; откуда ни взялась добродушная рѣзвость и безпечная веселость...
Фанданго -- самая любимая пляска Южныхъ Американцевъ. Въ ней есть что-то важное, даже меланхолическое, какъ въ томной качуч ѣ; но вдругъ фанданго превращается въ пляску бѣшеную, неистовую, какъ неаполитанская сальтарелла (saltarella),-- словомъ, эта пляска выражаетъ всѣ оттѣнки страстей самыхъ пламенныхъ и самыхъ нѣжныхъ. Здѣсь и невольные порывы, и задумчивость, и радость, и грусть, и надежда, и отчаяніе. Фанданго, исполненное съ той энергіей, которая возможна только жителямъ южныхъ странъ, дѣйствительно, производитъ невыразимое, очаровательное впечатлѣніе, при которомъ забываешь всю темную сторону здѣшняго быта. И не удивительно: въ этой пляскѣ Южныхъ Американцевъ видно отраженіе ихъ юной, внутренней силы, которая, при лучшемъ направленія, могла бы достигнуть совсѣмъ-другихъ цѣлей; въ ихъ житейскомъ быту -- та же сила, но испорченная полуобразованіемъ и хаосомъ управленія. Эта мысль еще болѣе утвердилась во мнѣ тѣмъ, что въ-продолженіи всего вечера, посреди самаго разгула пляски, я не замѣтилъ ни малѣйшей неблагопристойности, ни даже неучтивой шутки. Гаучи, на время пляски, какъ-бы переродились.
На другой день, видя, что нога нашего коррео все еще сильно опухла, я рѣшился посѣтить ближайшія отъ селенія эстанціи { Эстанція (estancia) -- родъ огромныхъ скотныхъ дворовъ, гдѣ содержатъ, бьютъ и солятъ скотину. Число ихъ весьма умножилось въ послѣдніе годы.}.
Эти эстанціи весьма-замѣчательны огромнымъ числомъ рогатаго скота, который водится около нихъ. Въ самомъ строеніи находятся обширныя бойни и такъ-называемыя саладеры (saladeros), т. е. мѣста гдѣ солятъ и сушатъ говядину, равно какъ и неимовѣрное число скотскихъ шкуръ. Эти два предмета составляютъ важнѣйшую отрасль внѣшней торговли Буэнос-Айреса и Монтевидео. Въ 1794 году, вывозъ однѣхъ шкуръ изъ перваго города состоялъ болѣе, нежели изъ 1,000,000 штукъ {См. Malte Brun, Précis de la Géographie Universelle. Tome 6. livre 192, p. 304.} и хотя теперь, по причинѣ безпрестанныхъ междоусобныхъ войнъ, эта отрасль торговли вѣроятно пришла въ упадокъ, но все-таки скотоводство составляетъ еще до-сихъ-поръ главный народный промыселъ.
Въ значительныхъ эстанціяхъ, соленіе мяса и сушеніе кожъ дѣлается слѣдующимъ образомъ. Отъ двухъ до восьми тысячъ штукъ рогатаго скота опредѣляется обыкновенно, однимъ разомъ, на бойню, чтобы тѣмъ самымъ заготовить достаточный запасъ товара и сохранить скотъ отъ случайныхъ набѣговъ Индійцевъ. Назначенное число скота собирается вокругъ эстанціи и запирается на ночь въ обширныя загороди (parcs).
На зарь, Гаучи верхомъ и съ арканомъ въ рукахъ, отправляются къ загороди. Тамъ, окинувъ вѣрнымъ глазомъ всю скотину, они набрасываютъ лассо на рога выбранной жертвы и, не смотря на всѣ ея усилія и упорство, съ удивительною смѣлостью и проворствомъ втаскиваютъ ее въ самую бойню. Тутъ пѣшіе Гаучи подбѣгаютъ къ ней сзади и острыми длинными ножами подрѣзываютъ ей поджилки; затѣмъ, подошедъ со стороны, они внезапно вонзаютъ ножъ въ затылокъ скотины, съ такою мѣткостію и силою, что ножъ доходитъ до самаго спиннаго мозга. Животное, до-того долго боровшееся противъ насильственной смерти, падаетъ мертвое.
Въ-слѣдъ за тѣмъ, толпа пѣшихъ Гаучей, съ засученными рукавами и обрызганныхъ съ ногъ до головы кровію, сдираетъ кожи и рубитъ мясо на части. Шкуры, мясо и кости складываются отдѣльно, въ огромныя груды. Кожи и мясо тотчасъ обсыпаются толстымъ слоемъ соли и оставляются такимъ-образомъ кучами въ степи, на 10 или 12 дней; здѣсь солонина продувается свободнымъ воздухомъ, и, по истеченіи этого времени, процессъ сушенія и соленія совершенно оконченъ.
Кости же, которыя не теряются въ Европѣ, здѣсь почти-всегда просто разбрасываются по саванѣ. Жиръ и языки также отдѣляются особо: они составляютъ важную отрасль торговли съ Бразиліею.
Видъ подобной соляной пристани (saladcro), напоминающей, нѣкоторымъ-образомъ, только въ гораздо-большемъ размѣрѣ, наши рыбныя ватаги на устьяхъ Волги и на сѣверо-восточныхъ берегахъ Каспійскаго-Моря, производитъ весьма-непріятное впечатлѣніе. Ночью, жалобный стонъ скота, запертаго безъ корма въ-продолженіе двухъ или трехъ сутокъ въ огромныхъ загородахъ; днемъ, ужасный ревъ разъяренныхъ быковъ, борящихся, въ отчаянномъ изступленіи, съ убійцами своими; дикіе крики и лютыя насмѣшки окровавленныхъ Гаучей, -- все это до крайности отвратительно, особливо, когда подумаешь, что посреди этой неистовой рѣзни, человѣкъ безпрестанно играетъ своею жизнью для того только, чтобъ выручить какой-нибудь рубль или два за работу цѣлаго дня.
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ побоища -- стая голодныхъ псовъ, съ глазами налитыми кровію и съ отверстою пастію, ждетъ, когда настанетъ ея очередь въ этомъ пиршествѣ. Безобразныя гальинасы, каракары и другія хищныя птицы, тысячами собираются около саладеровъ; распростирая широкія крылья, они наполняютъ воздухъ крикомъ своимъ и съ нетерпѣніемъ ожидаютъ ночи, чтобъ смѣнить человѣка и псовъ и получить свою долю въ обшей добычъ.
Сверхъ аркана (лассо), которымъ Гаучо, съ самаго малолѣтства, пріученъ владѣть такъ мѣтко, что онъ его накидываетъ на какую угодно часть животнаго на всемъ бѣгу, у него есть еще другое средство усмиренія, или, лучше сказать, ловли рогатаго скота. Когда Гаучо въ чистомъ полѣ вздумаетъ поймать быка, то, подъѣзжая къ нему, онъ старается прежде всего отгадать, намѣренъ ли быкъ противиться или бѣжать. Въ первомъ случаѣ, Гаучо смѣло бросаетъ на рога его арканъ и, зацѣпивъ немедлено другой конецъ къ нарочно для того укрѣпленному въ передней лукѣ крючку, вдругъ поворачиваетъ подъ прямымъ угломъ въ сторону и, пріударивъ изъ всей силы свою лошадь, круто сворачиваетъ быка съ дороги. Иногда быкъ съ перваго размаха падаетъ объземь, но часто сильно упирается ногами и въ такомъ случаѣ всадникъ, утомившись послѣ жестокой борьбы, скачетъ за помощью. Если же, не смотря на арканъ, раздраженный быкъ рогами кидается на охотника, тогда для Гаучо единственное спасеніе прыткость лошади. Эти сцены, не смотря на всю неустрашимость и ловкость Гаучей, однакожъ, оканчиваются довольно-часто весьма-трагическими послѣдствіями.
Когда же, при первой встрѣчѣ, быкъ удаляется отъ человѣка, то Гаучо съ насмѣшливымъ крикомъ: торо коварде! {Слова toro couarde значатъ "трусливый быкъ". Они имѣютъ особенное техническое значеніе между испанскими тореадорами, и принадлежатъ къ ихъ ученому лексикону.} ударяетъ за нимъ въ погоню. Преслѣдованіе продолжается до-тѣхъ-поръ, пока быкъ не выбьется изъ силъ. Тогда, отставъ отъ него на нѣсколько саженей и нагнувшись низко на гриву лошади, Гаучо вдругъ подскакиваетъ къ быку во весь опоръ, схватываетъ его за хвостъ и, перебросивъ ловко черезъ него ногу свою (чтобъ крѣпче удержать хвостъ), со всею силою ударяетъ лошадь въ противоположную сторону. Большею частію быкъ, ошеломленный этимъ крутымъ поворотомъ, сбивается съ ногъ, падаетъ, и въ то же мгновеніе смертоносный ножъ вонзается въ его затылокъ. Часто паденіе животнаго столь внезапно и сильно, что спинной хребетъ его переламывается на-двое.
Для этой странной и вовсе неклассической охоты, Южные Американцы изобрѣли правильный глаголъ колеаръ {Глаголъ colear происходитъ отъ существительнаго la cola (хвостъ); это все равно, что по-русски былъ бы глаголъ: хвостить. }, собственно несуществующій въ испанскомъ языкѣ. Надобно однакожь отдать справедливость Гаучамъ, что они гораздо-менѣе коломбійскихъ ліанеровъ {Подъ именемъ ліанеросъ (lianeros) разумѣютъ жителей саванъ, или ліанъ Сѣверо-Западной-Коломбіи, по обѣимъ сторонамъ Ореноко.} занимаются спряженіемъ и приведеніемъ въ дѣйствіе этого во всѣхъ смыслахъ варварскаго глагола. Въ венецусльскихъ саванахъ, ліанеры, съ особеннымъ чувствомъ гордости, разсказывали мнѣ, что самый лихой колеадоръ между ними былъ знаменитый генералъ Паэсъ, -- обстоятельство, которое вѣроятно должно возвысить этого героя въ глазахъ благодарна. то потомства. Чѣмъ не слава!..
Уже поздно вечеромъ воротился я къ своимъ спутникамъ; бѣдный Родригесъ объявилъ мнѣ, что онъ рѣшительно не можетъ ѣхать далѣе. Нога его пухла все болѣе и болѣе. За тѣмъ, написавъ рапортъ, онъ попросилъ меня взять съ собою почтовую суму и сдать ее въ буэнос-айресскій почтамтъ.
Какъ мнѣ ни жаль было разстаться съ этимъ добрымъ малымъ, но я опасался пропустить англійскій корветъ, который уже вѣроятно успѣлъ обойдти мысъ Горнъ и прибыть въ Монтевидео. И такъ, распростившись съ корреомъ и съ Долорситою, я взялъ съ собою двухъ Гаучей, и мы скоро исчезли въ густыхъ клубахъ пыли. Проскакавъ слишкомъ 250 верстъ, я прибылъ въ Буэнос-Айресъ на третьи сутки по выѣздѣ изъ Кабеса дель-Тигро.
Подъ городомъ я встрѣтилъ толпу Гаучей, везшихъ галопомъ на буэнос-айресскій рынокъ огромные запасы яицъ, овощей и молока. Вездѣ замѣтно было движеніе приморскаго края; съ послѣдней станціи, гдѣ мы перемѣнили лошадей, мы уже были посреди осѣдлой, образованной жизни.
Сдавъ суму съ депешами въ почтамтъ, я поѣхалъ искать себѣ пристанища. Послѣ многихъ исканій, въ-продолженіе которыхъ насъ съ ногъ до головы обливали водою, бросали въ насъ апельсинами, мукою, словомъ, чѣмъ попало,-- мы пріѣхали наконецъ ко двору гостинницы. Въ радости, что могъ спастись отъ всѣхъ сумасшествій американскаго карнавала, я пробирался живо къ воротамъ. Но едва лишь показались мы на дворѣ, съ изнуренными нашими лицами, въ совершенно-растерзанной одеждѣ и съ босыми ногами, какъ жители гостинницы, вообразивъ, вѣроятно, что мы принадлежали къ какой-нибудь труппѣ костюмированныхъ весельчаковъ масляницы, вздумали кидать на насъ яичныя скорлупы, золу и всякую-всячину. Признаюсь, мнѣ никогда не случалось видѣть подобнаго бѣшенства въ самомъ пылу римскаго или неаполитанскаго карнавала.
Однакожь, какъ мы ни горячились, но дѣлать было нечего: съ твердостью вытерпѣли первый натискъ, низко нагнувшись на шеи лошадей. Наконецъ, полагая, что на нашу часть уже довольно досталось, одинъ изъ моихъ Гаучей, приподнявъ голову, закричалъ громко: "Senores, ahora basta! (господа, теперь довольно!) и затѣмъ прехладнокровно слѣзъ съ коня. Но едва взошелъ онъ на лѣстницу, какъ кто-то, подскочивъ къ нему сзади, со всего размаха ударилъ его чѣмъ-то мягкимъ по спинѣ. Взглянувъ на Гауча, я увидѣлъ, при ужасномъ смѣхѣ присутствующихъ, что онъ вдругъ весь сдѣлался багроваго цвѣта. Его ударили огромнымъ пузыремъ, въ которомъ было налито красное вино; пузырь отъ удара лопнулъ, и проводникъ мой нежданно очутился въ цвѣтномъ платьѣ.
Пропустивъ сквозь зубы жестокое с...jo, Гаучо выхватилъ изъ-за пояса ножъ и погрозилъ окружающимъ проказникамъ. Зная, что такая угроза рѣдко бываетъ шуткою, они немедленно разошлись, и черезъ нѣсколько минутъ явился хозяинъ, Французъ родомъ. Окинувъ прегордымъ взглядомъ нищенскій нарядъ нашъ, онъ весьма-грубо сказалъ, что для людей нашего разбора есть постоялые дворы за городомъ.
Аристократическая дерзость трактирщика была весьма не въ пору моимъ и безъ того раздраженнымъ нервамъ; я на-отрѣзъ объявилъ ему, что изъ гостинницы не выѣду, пока онъ не отведетъ мнѣ самой лучшей комнаты и, для подкрѣпленія своихъ словъ, далъ понюхать этому господину мои векселя и рекомендательныя письма. Этотъ запахъ подѣйствовалъ на тонкое обоняніе трактирщика; онъ согнулся въ три погибели и началъ вилять передо мною, какъ лягавая собака. Я посмотрѣлъ на него, подивился быстротѣ, съ которою роли наши перемѣнились отъ одного вида портфеля, и пустился-было въ весьма-пространныя философическія размышленія...
Но такъ-какъ они тутъ были не у мѣста, я заткнулъ ихъ покамѣстъ за поясъ, отдалъ лошадь свою Гаучу и пошелъ въ-слѣдъ за кланяющеюся и присѣдающею передо мною фигурою, которая отвела мнѣ двѣ чистыя комнаты, показавшіяся мнѣ Ватиканскимъ-Дворцомъ.
За симъ, что я дьлалъ въ-продолженіе цѣлыхъ сутокъ -- рѣшительно не помню. Кажется, я 24 часа сряду проспалъ мертвымъ сномъ.
На другое утро, раскрывъ глаза, я мало-по-малу началъ перебирать въ памяти, какимъ-образомъ очутился я въ спокойной комнатѣ; съпросонокъ щупалъ пальцами стѣны и едва могъ вѣрить собственнымъ глазамъ своимъ.
Скрѣпясь однакожь духомъ, надѣлъ я занятое у хозяина гостинницы чистое платье, которое было такъ коротко, что руки и ноги мои торчали изъ него какъ телеграфическіе знаки. Но во время карнавала все простительно, и я преспокойно отправился въ моемъ общипанномъ костюмѣ къ велико-британскому посланнику.
Здѣсь нашелъ я прекрасное общество, принадлежавшее къ высшему кругу англійской аристократіи. Сверхъ милаго семейства самого посланника, я встрѣтилъ многихъ весьма-образованныхъ офицеровъ съ недавно-прибывшаго въ Ріо-де-ла-Плата фрегата. Благодаря рекомендательнымъ письмамъ почтеннаго полковника В.... изъ Сант-Яго-де-Чили, я сдѣлался ежедневнымъ гостемъ въ этомъ гостепріимномъ домѣ.
Трудно найдти въ свѣтѣ обращеніе благороднѣе того, которое встрѣчаешь въ высшемъ сословіи Англичанъ; эти люди, столь неприступные и чопорные, пока живутъ на туманномъ своемъ островѣ, -- дѣлаются наипріятнѣйшими собесѣдниками, какъ-скоро проживутъ нѣсколько лѣтъ въ чужихъ краяхъ. Холодная, черствая ихъ оболочка какъ-будто растаеваетъ подъ благотворнымъ вліяніемъ полуденнаго неба; отъ первобытныхъ нравовъ остается лишь благородство англійскаго характера, усвоивающее себѣ нерѣдко и радушную обходительность южныхъ жителей. Не знаю, до какой степени могу я ошибаться, по кажется, что старинный типъ образованнаго вельможи (grand seigneur), съ каждымъ днемъ теряющійся посреди настоящаго европейскаго быта, наиболѣе еще сохраняется въ англійскихъ аристократахъ чистой крови.
Около десяти дней прожилъ я въ Буэнос-Айресѣ. Городъ этотъ такъ извѣстенъ, что не считаю нужнымъ описывать то, что читатель найдетъ въ каждомъ путешествіи по прибрежію Америки. Скажу только нѣсколько словъ о политическомъ состояніи города въ эту минуту. Оно было -- какъ и теперь есть -- самое жалкое. Безпрестанныя распри и междоусобица естественно отзываются и въ житейскомъ быту; нѣтъ спокойствія, нѣтъ домашней тишины; никто не надѣется на завтрашній день и спѣшитъ воспользоваться тѣмъ, что у него подъ рукою. Въ Буэнос-Айресѣ слишкомъ 70,000 жителей; на нихъ приходится до 20,000 иностранцевъ; они здѣсь, какъ и вообще въ странахъ новыхъ, состоятъ изъ сброда людей всякаго званія, которыхъ голодъ гонитъ изъ собственнаго отечества. Эти рыцари, если не печальнаго, то промышленаго образа, набѣгаютъ сюда для наживы какимъ бы то ни было путемъ, и въ надеждѣ играть, во что бы ни стало, какую-нибудь роль въ новомъ отечествѣ, если существуетъ отечество у людей, для которыхъ ubi bene, ubi рата. Этотъ осадокъ европейскихъ обществъ увеличиваетъ смуты, и безъ того порождаемыя бѣдственною анархіею, которая господствуетъ во всей испанской Америкѣ, исключая Чили. Государственные финансы рушатся, налоги и подати умножаются безпрестанно, и существующіе донынѣ промыслы и торговля съ каждымъ днемъ видимо приходятъ въ упадокъ. Бѣдность низшихъ классовъ видна на каждомъ шагу, хотя для иностранца довольно-странно встрѣчать повсюду нищихъ разъѣзжающихъ верхомъ; но по многочисленности этой конницы можно уже заключить какъ о степени общественнаго благосостоянія, такъ и о здѣшнемъ полицейскомъ присмотрѣ {Нищіе, галопируя въ улицахъ буэнос-айресскихъ, ловко подъѣзжаютъ къ вамъ, снимаютъ шляпу, и, вытягивая руку, очень-учтиво произносятъ: "Sonor la caridäd por Dios" (сеньйоръ, милостину ради Бога!). Въ случаѣ отказа, они преемиренно говорятъ: "Мауа usted con Dios" (идите съ Богомъ); а если ихъ просьба удовлетворена, то отходятъ со словами: "Dios se lopague" (Богъ да заплатитъ вамъ).}.
Вообще общество здѣсь въ совершенномъ разбродѣ; мнѣнія такъ разнообразны и всѣ мужчины въ такомъ между собою раздорѣ, что однѣ женщины еще помышляютъ о соглашеніи политическихъ партій, и кое-какъ поддерживаютъ связи родства и дружбы {О женщинахъ здѣсь существуетъ слѣдующая пословица: "женскій адъ у Индійцевъ; женскій рай въ Буэнос-Айресѣ". Въ Перу же говорятъ, что Лима есть рай женщинъ, чистилище мужей ихъ, и адъ ословъ (Lima es el parais о de las mageres, el purgatorio de los maridos y el inf ï reno de los burros). }. Прелестныя партеніи { Partenia -- имя женщинъ буэнос-айресскихъ.} тѣмъ оправдываютъ всеобщую репутацію о ихъ патріотизмъ, какъ равно и о ихъ любезности.
Англійское военное судно, съ которымъ я разстался въ Вальпараисо, прибыло уже въ Монтевидео, и на другой день я уже былъ на палубѣ гостепріимнаго корвета. Въ ту же самую ночь, пользуясь благопріятнымъ легкимъ вѣтеркомъ, мы подняли паруса и поплыли къ роскошнымъ берегамъ Бразиліи.