Опустился занавес, и люди насторожились. Там на сцене слышался командующий голос Платохи и жидкий тенорок учителя. Погасли лампы и девицы за буфетом спрятали выручку: как бы кто не позарился на нее в темноте! Лепешек, пышек и конфект оставалось порядочно и они принялись с аппетитом их уничтожать. Догадливая Варюшка пробралась к отцу и подтащила его за рукав к буфету. Виктор стеснялся и сначала не брал, но дочки так усердно принялись набивать ему карманы всякими сластями, что ему оставалось только шире растопырить руки и покориться. Пусть кладут побольше -- он снесет домой гостинцы порадовать детишек.
-- Задаром, что ли, торчать здесь за буфетом?-- шепнула ему Варюшка, и часы в его кармане стали тикать тише под пышками и печеньем. Осторожно и незаметно прокрался он к своему месту у стены, прижался к ней поплотнее с леденцом во рту и стал смотреть на колыхающийся занавес. Занавес ситцевый, тонкий, сквозь него видать свет и как мелькают люди.
Парням и девицам надоело ждать, их разбирало нетерпение, было уже восемь часов, а занавес не поднимался. Добрые люди в это время ложатся спать. На скамьях послышался ропот, кое-кто закричал, чтобы поскорей начинали. Парни неистово затопали ногами, кто-то пронзительно по-пастушьи свистнул, бабы взвизгнули и зажали уши.
Занавес заколебался, раздернулась широкая светлая щель. Для утешения и усмирения публики в эту щель выставилась голова Платохи.
Занавес раздвинулся шире и люди увидали громадную, пылающую как золото, бороду на лукавом лице парня. Люди присмирели, с минуту длилась тишина. Девушки за буфетом остолбенели от изумления, леденец застрял у Виктора в горле. Борода медленно повернулась, как сверкающее колесо и тихо скрылась за занавесом. Вслед за тем неудержимо грянул хохот. Там на сцене был второй Виктор, двойник, копия, немножко неточная, с карими глазами, с молодым лицом, но тем не менее это был Виктор!
Настоящий Виктор стоял, все плотнее прижимаясь к стене и врастая в пол. Наконец он справился с леденцом, рванулся с места и замер: на восторженный рев толпы вновь выставилась такая знакомая и удивительная борода и смеющиеся сглаза Платохи... Если бы не народ кругом, Виктор рыл бы уже на сцене и сорвал бы с него бороду, а сейчас он вынужден стоять и ждать. Пронзительный, восторженный визг Лукерьи сверлил воздух и впивался в уши тонкой иглой.
Девушки за буфетом хохотали, Варюшка даже рассыпала конфеты на пол, но сейчас же опомнилась-- ведь смех над отцом задевает их. Восторженные возгласы задыхающейся от хохота толпы соседей, подружек и парней слишком больно ударяли в сердце, и леденцы во рту стали горькими. Лицо легкомысленной Варюшки омрачилось, на глазах Агашки выступили слезы. Оставаться за буфетом было невыносимо, они с радостью убежали бы домой, если бы не выручка.
С ужасом представили они себе, что будет во время перерыва: соседи подойдут покупать лепешки и сласти и не упустят случая унизить их насмешками. Уж они позлорадствуют! Воображение рисовало девушкам ужасную картину заключения в душной и нищей избе,-- ведь нельзя будет выйти на улицу, засмеют. Девушки заревели навзрыд, проклиная Платоху. Мысли их потом перешли на отца, который стоит там у стены и таращит сердитые глаза на занавес. Что он думал, когда продавал Платохе бороду?
Занавес взвился, и внимание публики перенеслось на сцену. Нельзя похвастать, чтобы спектакль вышел удачным; говоря по совести, он никуда не годился. Кочкарев оказался слишком неуклюжим и неповоротливым, его играл кабатчик. Подколесин напоминал тощего спившегося семинариста,-- его роль досталась сыну дьякона, фельдшеру, угрюмому малому с мрачным басом.
Забавно было глядеть, какими жадными глазами пожирала публика сцену и как она волновалась, сочувствуя Кочкареву и Подколесину. Парни и мужики готовы были прыгнуть на подмостки и переделать все по своему, они слишком близко принимали к сердцу судьбу героя и переживали события со всей непосредственностью и пылом. Им казалось, что все это происходит в действительности, в их волости, вот тут перед глазами, и только появление Яичницы с бородой Виктора отрезвило их.
Прыжок от Гоголя к Платохе был велик, и они снова засмеялись громко и неистово. Платоха соорудил себе громадный живот. Низенький, пузатый, с колоссальной бородой, он был потешен. Его появление разбило пьесу вдребезги, она превратилась в маскарад, в игру ряженых. Платоха играл самого себя. Когда Яичница подглядывал в замочную скважину спальни, где одевалась невеста, он это делал так, как это сделал бы в жизни озорник Платоха; когда Яичница пошел осматривать приданое, шел так же, как пошел бы, если бы он сватался. Борода Виктора, которую налепил Платоха, казалась зрителям ненужной. Она мешала зрителям воспринимать пьесу, возбуждая смех над Виктором и отвлекая внимание и мысли от сцены. Под конец многим надоело смеяться над Виктором, показалось, что пора Платохе снять чужую бороду и пощадить мужика.
-- Брось трепаться, сними бороду!-- крикнул кто-то сердитым голосом. Виктор вздрогнул -- это крикнул Андрюха, солдат из усадьбы. Но Платока продолжал играть в бороде, а на крикуна зашикали.
Девушки исчезли: они сдали выручку сторожихе и убежали домой.
За буфетом теперь восседала дочь кабатчика, толстая, рябая девушка с некрасивым скуластым лицом и мутными, как бы пьяными глазами. Отсутствие девушек сразу было замечено. То здесь, то там раздавались шутки на их счет. Лицо у Виктора передернулось. Он остро почувствовал унижение, которое пережили его дочери. Ему захотелось уйти, но он мужественно продолжал стоять на своем месте у стены. Лицо его было мрачно, глаза блестели от гнева, который вот-вот прорвется... Часы в его кармане тикали все глуше и глуше.
Спектакль кончился, жених выпрыгнул в окно, занавес упал. Под аплодисменты и свист в щель занавеса снова показались сверкающее колесо бороды и торжествующее лицо Платохи. Навстречу метнулся восторженный крик толпы, одобрительный визг Лукерьи, топот ног, хохот.
В этот момент громадная фигура Виктора отделилась от стены и, расталкивая народ, рванулась к сцене. Занавес затрещал и упал вместе с бечевками на пол. Вслед за этим с непостижимой быстротой борода слетела с лица Платохи и очутилась в левой руке Виктора. Крепко приклеенная, она оторвалась с такой силой, что Платоха щелкнул челюстями, как клещами, и на глазах у него выступили слезы. Он не, успел притти в себя от изумления и испуга, как правая рука Виктора сверкнула в воздухе огромной желтой молнией и Платоха очутился на полу. В зале прокатился стон, многие вскочили на ноги и остолбенели. Борода зашумела золотым веником, съежилась, влезая в карман Виктора; Платоха же, сжав кулаки и на. гнув голову, бросился на него. Отброшенный новым ударом, парень полетел на кулисы. Публика застыла, притаив дыхание. Неожиданное продолжение спектакля ошеломило и поразило ее. На сцене показались еще двое -- брат Платохи Мишка и сам мельник.
-- Как ты смеешь?-- закричал мельник, побледнев от ярости,-- я тебя арестую, как ты...-- но он не докончил фразы и, взмахнув руками, полетел с помоста на передние скамьи. Высокий, костлявый, плечистый Виктор с перекошенным судорогой лицом был страшен. Сыновья мельника летали по сцене, стукаясь головами о кулисы. Он бил их, швырял и встряхивал как снопы. Кулисы тряслись и дрожали, столы, стулья и все, что было на сцене, гремело и падало на пол. Это был настоящий погром, мятеж!
-- Свяжите сумасшедшего,-- вопил мельник.
Председатель волости, глава, он приказывал, требовал, грозил, но его никто не слушал. Мужики и парни подвигались к сцене изумленные, завороженные, с дикой радостью на лицах. Виктор молотит мельников, как рожь, и ничего не боится. Молодец этот Виктор; так-так. Поддай им хорошенько, чтобы меньше важничали.
Мельнику оставалось только реветь от страха. Он просил, умолял. Ему казалось, что Виктор убьет его сыновей. Так и было бы. Внезапно кулисы разлетелись в куски и Виктор споткнулся о занавес. Он упал на четвереньки, а сыновья мельника уползли за разбитые кулисы.
Виктор выпрямился, грудь у него ходила ходуном. Он дышал тяжело и часто. Провел рукой по волосам и заметил, что на нем нет шапки. Отыскивая ее глазами, он стал приходить в себя и растерялся: кругом опустошение, поломанная мебель, из толпы гремят навстречу ободряющие крики и, чорт ее знает, куда затерялась шапка! Он нашел ее под диваном в углу и нахлобучил на голову. Он заметил, что вся одежда на нем изорвана. Кафтан лопнул во многих, местах, во все стороны торчат клочьями заплаты. Правый рукав сползал с плеча и держался на одной нитке, левая пола болталась огромным углом и волоклась по полу.
Виктор смутился, гнев его сменился растерянностью и стыдом. Опустив глаза, он отыскивал пальцами крючки и петли, стараясь покрепче запахнуться, но' там, где уцелел крючок, не было петли. Публика не замечала таких пустяков, как порванная одежда, она смотрела на него как на героя. Он стоит на помосте один, как победитель. Толпа топала и кричала:
-- Поиздевались они на мельнице, так им и надо, сволочам!
Мельник дрожал от испуга и злости, и глаза его блуждали, отыскивая защитников. Члены комитета, друзья, почуяв недоброе, успели скрыться. Мельник в бессильной ярости прошипел разбушевавшемуся плотнику:
-- Приди-ка ко мне на мельницу, я тебе дам работу!
-- А мне наплевать на то, что ты не дашь мне работы,-- мрачно ответил Виктор и перевел дух, как будто от долгого бега.
Он стоял на сцене, залитый светом, огромный, страшный, и каждое его слово било по мельнику обухом. Мельник старался его перекричать, осрамить. Голос его был визглив и жидок, железный бас Виктора давил его, глушил. Около мельника сгрудились защитники: кабатчик, игравший Кочкарева и семинарист, игравший Подколесина, Платоха, изображавший Яичницу, и некоторые члены комитета. Они кричали что-то о порядке, о бунте, который разжигает Виктор.
-- Не слушайте его, он врет! Никто не покупал усадьбы, а хлеб может покупать кто угодно, никто не воспрещает покупать и продавать хлеб!-- кричат они.
-- Знаем куда гнете, не обманете!-- возражают, волнуясь, мужики,-- нечего их слушать,-- шумят они.
Виктора стали оттеснять мельник и его сыновья. Платоха, кабатчик, члены комитета взошли на сцену и заслонили толпу. В руке Платохи сверкнул нож. Толстый кабатчик отвел его руку, прошептал ему что-то на ухо и опасливо показал на толпу. Платоха скрипнул зубами и спрятал нож,-- в другой раз он расправится с Виктором за обиду и позор.
Несколько фигур в серых шинелях и обтрепанных полушубках пробрались сквозь толпу, остановились у помоста и повернулись лицами к мужикам: большевики! Так они себя называли. Виктор спустился к ним с помоста, запахивая растерзанный кафтан. Солдаты заговорили более дерзко и смело, выступление Виктора их подбодрило, разожгло. Они требовали отобрать по усадьбе какой найдется хлеб, раздать батракам и голодным, а если не хватит, забрать всю муку мельника и дело с концом. Довольно ему грабить по усадьбам,-- отдай, что взял!
-- Это -- беззаконие!-- завопил мельник, побледнев от злости. -- Я этого не допущу! Я вызову из города отряд солдат!
-- Пусть придут сюда солдаты, мы с ними поговорим,-- раздалось во всех углах, и новый десяток шинелей выступил из толпы. Андрюшка из Усадьбы, сын конюха, прыгнул на помост, вытащил из кармана огромный револьвер и взмахнул им в воздухе:
-- Мы не станем ждать, когда нам выдадут пайки, мы сами возьмем. А не отдадут добровольно,-- винтовки-то у нас с собой, мы захватили их на всякий случай! Мы сделаем здесь революцию, будьте любезны! Катись отсюда в свое стадо,-- толкнул он мельника. Мельник спрыгнул на пол, повел кругом растерянными, испуганными, красными глазами.
-- Что ж это такое? -- пролепетал он.
-- Большевицкая революция, господин Гучков,-- насмешливо ответил ему Андрюшка,-- катись к себе на мельницу, а завтра мы с тобой побеседуем в комитете!
С шумным говором высыпал народ из школы, как из мешка картофель, и рассыпался по дорогам.